Текст книги "Плавучий мост. Журнал поэзии. №1/2020"

 
Она смеялась
А я благословлял её смех
 
 
Смех первооткрывательницы
Того
Что по-настоящему
Близко
 

 
  Синичка.
  Жёлтый бок и клювик.
  Погоды долгие дела
  Так пасмурны.
  Победа кубик
  В руках той молнии,
  Что лёгкостью цела.
 

 
  Мучительная спина,
  Соединяющая лёгкость и труд
  И глаза, обожающие судьбу.
  Лишённость и щедрость.
  Жизнь без смычка.
  Поцелуй,
  Которому идёт
  Этот дождь.
 

 
  Я держу тебя за руку.
  Я знаю твою готовность
  К тому, что осталось
  За
  Поворотом.
 
 
Вылечи ямы,
Ночь.
 

 
  Должен же быть у нас друг,
  Что скажет однажды:
  «Ты опять за своё».
  И мы снова поймём,
  Как неизбежны встречи.
 

 
  Зимнее солнце
  Выбрало яви подарок
  Для рассказа о нём
  В темноте.
 
 
Сдержанное довольство
Тайны,
Стоящей в дверях.
 

 
  Мелкий снег
  Мелкий снег
  Заполняет пустоты томленья
 
 
И снежинка
Огромнее всех
Великанов
Безмолвней
Рожденья
 

 
  Собирать опавшие листья,
  Как дорогих друзей,
  На пир огня.
  Смотреть, как они горят.
  Сочувствовать им,
  Моля в чуткой горечи торжества:
  Собери меня.
  Посмотри, как умею гореть.
 

 
   Становишься родителем,
   Когда спрашиваешь «куда ты»
 
 
Твои дети —
Воздуха новосёлы.
 

 
   Тот, кто ищет возврата
   И кто просит ещё потерпеть
   Обменялись когда-то
   Обещаньем уметь лицезреть.
   Чтоб обычные роли
   Намекали на праздник того,
   Что их всех отпустили на волю,
   Словно птиц и прощёных воров.
   Оставляя везение горю,
   А себе – тихий жест от всего.
 

 
Хмурый день вместо вечных вопросов.
Лучший ответ на них —
 
 
Ветер,
Приободряющий:
«ты смог до них дорасти».
 

 
   Луч для землян.
   Вода для рыбы.
   Для загадочного незнакомца пропажа и весть.
 
 
Пережившие времена года,
Что б мы сказать могли бы?
Всё повторяется,
Кроме того, что есть.
 

 
Чернота деревьев,
Такая могучая и спокойная.
 
 
Возле неё худощавый привет фонаря.
Тот, кто влюблён
Говорит всем беззвездием «больно мне».
А друг отвечает – как верному небу – «не зря».
 

 
Безусловно, я хожу по улице,
Нахожу в себе силы для нового произнесения старого слова.
Сажусь в удивительный транспорт
По такому же праву, что и другие.
Я знаю о том, что такое прогресс.
О том, что мои предки
Постарались, придумали, изменили.
Это ли не повод для гордости
И так далее, и тому подобное.
Но, видимо, кое-что есть,
Чему прогресс удивляется тайно.
Настолько оно явно.
Что всегда требует самозабвенья полёта.
Ведь даже в фильмах показывает смущенье
От открывшихся горизонтов,
От прощающей неисчерпаемости после приступа самодовольства.
Какой-нибудь умудрённый сухарь
Встретил студента, воскликнув «боже той, это же я»,
Но, конечно, это не он – в том и интрига.
И вот я говорю слово «я»
Вслед за другими.
Сажусь в удивительный транспорт.
Даже кого-нибудь обнимаю,
Думая про себя:
Неужели этим всё не исчерпано?
Неужели кто-то ещё
Занимается этим?
 

 
Пожалуйста, пусть меня дальше волнует хрупкость.
Ведь то, что я груб, неправда.
И пар от дыханья, как первая буква,
Что делает книгу понятной.
 

Из неоконченных книг…

Александр Поташев (1971–2013)
Стихотворения

Саша был поэтом от Бога. Его стихами восторгались многие столичные литераторы. Увы, судьба была к нему строга. Он родился в 1971 году в городе Нарьян-Маре Ненецкого автономного округа Архангельской области. Детские годы прошли в деревне Усть-Ижма Республики Коми. Закончил Щельяюрскую среднюю школу, работал в районном узле связи электромонтёром. Стихи публиковались в коллективных сборниках. Автор книги «Яблоко осени». Учился на Высших литературных курсах. Но там у него что-то не заладилось. И после Москвы душа его замолчала. Он жил в Щельяюре – это Ижемский район Республики Коми. Мы с ним переписывались и перезванивались. Я подготовил несколько его публикаций в литературном альманахе «Белый бор», он хотел вернуться к активной литературной жизни. Но депрессия была сильней. 17 февраля 2013 года позвонил ижемский священник и сообщил о смерти Александр Поташева.

Андрей Попов

 
Еще в небесной гавани Печоры
в вечернем ветре плещется заря,
и парусами сонно никнут шторы
у тихого причала ноября.
 
 
Сойду со сходней ночи в гулком поле
и припаду к щемящей тишине,
где от костра необратимой боли
ты пламя рук протягивала мне…
 
 
Уже зима в забывчивости слепла.
Так почему ж, ослепшему вчера,
мне даже снегопад казался пеплом,
хрустальным пеплом твоего костра?
 
 
Где без конца – единое начало —
цепная ночь не сходит со двора.
Я оторвусь со своего причала
за звездным дымом твоего костра.
 
 
И отойдет с печальным опозданьем
от горизонта дымка птичьих стай…
Я вновь шепчу кому-то: «До свиданья!»,
когда так надо прокричать: «Прощай!».
 

Игорю Туманову

 
Сорви на пальцах до костей коросту,
чтоб от удара лопнувшей струны
качнулась ночь и расплескала звёзды
из вешнего ушата тишины.
 
 
Над нами так отчаянно рыдали
друг другу в унисон колокола,
когда в удачу, словно в удила,
ловили мы безудержные дали.
 
 
Но кто из нас надежде не вручал
себя, как есть, до гробовой, до самой
тоски…Когда теряли наши мамы
усталых рук единственный причал.
 

 
Какой туман! Я снова на причале.
Паром безлюден. Мне уже пора.
А мысли, словно бабочки, сгорали,
всю ночь слетаясь к пламени костра.
 
 
Мне нравится, что тратится на брызги
его восторг у призрачной черты,
что жаждет жертвы, что в предсмертном визге
взмывает выше собственной мечты.
 
 
Сгорю и я на этом перегоне,
Спорхну с улыбкой с вешних губ земли.
Гори, костёр, пока пасутся кони,
их звёздный зов оплачут журавли.
 
 
Гори, костёр! А по ступеням терний
небесных лестниц с шелестом дождей
восходит осень гулкою вечерней
в алтарь зари с кадильницей твоей.
 
 
Гори, костёр, пока грустит о чём-то
с причала ночь, и чудится с кормы —
топор заката в плаху горизонта
уже вошёл по рукоять зимы.
 

 
Он душою наизнанку
нежно вывернут к закату.
Он «её», достав по блату,
заложил в стихи и пьянки.
 
 
Он согласен свое сердце
отфутболить, словно мячик,
в ночь, в распахнутые дверцы
продавщиц и пылких прачек.
 
 
Постигать его, как повесть, —
смертью смертным дан рассудок.
Он – загадочная помесь
двух живых пределов суток.
 

 
Ты выпадешь снегом, я знаю,
Из Млечного круга.
Прижмешься ко мне, неземная,
Доверчивой вьюгой.
 
 
И небо сойдет за тобою,
По белому следу,
Когда из весны и покоя
Ты выпадешь снегом.
 
 
Проступишь из вышнего плена,
И, словно случайно,
В развернутом свитке Вселенной
Ты высветлишь тайну.
 
 
И тайну отпустит на волю
Полуночный Вестник,
Когда из безмолвия боли
Ты выпадешь песней.
 
 
К высокому завтра нескоро
Привьется начало
Вчерашней надежды, которой
Окажется мало.
 
 
И с небом сегодня не слиться
Обветренным векам,
Откуда ты падала птицей,
А выпала снегом.
 

 
На Восток, мои дороги, на Восток.
Не восходит над туманом Коловрат.
Мне на Родине бы – Родины глоток.
 
 
Богородица сегодня поутру
Подняла лебяжье воинство Своё.
Песней предков тает роща на ветру.
 
 
Напои осенней зорькой, напои
Из горстей крылатых вешние глаза.
Искупительных дождей шаги твои
Напророчила последняя гроза.
 

 
Стелила ночь на мир,
                      как на помост,
в лоскутьях сновидений
                                    одеяло,
но только ты
                   в окошке увидала
моё лицо в веснушках
                        бледных звёзд.
 
 
А тишина печально восседала
во весь бескрайний
                  и вселенский рост
над глубиной твоих
                      наивных грёз —
о чём-то призрачном,
              о чём-то непутёвом,
о чём-то босоногом,
                          пустяковом,
о чём с утра не думают всерьёз.
 
 
Что полудалью тает,
                              полузовом
под жуткое баюкание гроз…
 

 
Просто
там на высоком лугу,
кто-то жертвует звездные росы.
Просто
ветер венчает пургу
с легкомысленным юным морозцем.
Просто
пьяный я день ото дня,
и на мне снегопад не по росту.
Просто
кто-то заждался меня
у огня по-домашнему.
Просто.
 

 
В себе свинцовую печаль
Покоит небо.
Давненько ты со мной, февраль,
Печальным не был.
Шепни мне на ухо, родной,
Случайной вьюгой,
Что гаснут звезды по одной,
Сбиваясь с круга.
 
 
Что на бревенчатой груди
Избы-скворечни
Уснул закат, пока дожди
В утробе вешней.
Так почему ты приугас
На самом деле?
И не махнешь в последний раз
Платком метели?
 
 
Жестикулируя в окно
Ветвями сада,
Ты что-то высказать давно
Хотел с досадой.
О чем молчали до сих пор
Лесные чащи,
Не прерывая разговор
О проходящем.
 
 
Уже без четверти рассвет
Весенних будней…
Февраль, ты свел себя на нет
Уже к полудню.
 

 
В халатике, с немыслимой поклажей,
Куда Вы, осень? Улицы пусты…
Безумная! А я смутился Вашей,
случайно проступившей наготы.
 
 
Вы помните полуночные ниши,
где до тугой пульсации в висках,
я пил печаль с дымком со дна затишья
и засыпал с восходом на устах.
 
 
И пусть, потом, Вы сгинули нелепо
в глухих проулках юности своей.
Безумная, я Ваш весенний слепок,
ещё сочусь из ласковых горстей.
 
 
Всему свой срок. И новой провожатой
Уймётся ночь, хрипящая вдогон…
где лишь подранку внемлет виновато
чужих болот завьюженный перрон.
 

 
Я уеду, вешенка, уеду, —
от пути не выкроить ни дня.
Ты моя нелепая победа,
проводи до пристани меня.
 
 
Что так зыбко берег твой отвесный
прислонился к паводку разлук? —
Мы с тобой не выдумали бездны,
что уже не разняла бы рук.
 
 
Отзнобит под маминой накидкой, —
ты поймёшь, неброско уходя,
что наивно вымокла до нитки
под приметой шалого дождя.
 
 
Но, быть может, загодя не веря,
и опять, гадая на восход,
ты украдкой выпорхнешь на берег,
чуть завидев этот теплоход.
 
 
А когда впряжется полоненно
полнолунье в звёздное ярмо,
ты к устам приложишь, как икону,
от меня случайное письмо.
 
 
Скажешь мне куда-то: «Доброй ночи…»,
как до слёз и крика доводя:
– Доброй ночи! Принимайте, впрочем. —
Отзовётся вдруг среди дождя!
 

 
Надрывно вздрогнув редким листопадом,
опомнится над омутом – жива…
– Ну что тебе еще от жизни надо,
с берез не облетевшая листва?
 
 
Впервые здесь по-здешни неуютно.
Знобящий сон туманится вокруг.
И только дождь, седой и неотступный,
как старый друг, единственный мой друг.
 
 
Не осень, нет, и не расплата. – Просто,
о всех живых над памятью моей
грустила Божья Матерь на погосте,
и Родина моя внимала Ей.
 

Леонид Талалай
Стихотворения

Леонид Николаевич Талалай (1941–2012). Украинский поэт. Родился в селе Савинцы Харьковской области. Жил в Донецке и Киеве. Член Союза украинских писателей. Дебютировал в 1956 году, опубликовав свои стихи в горловской городской газете «Кочегарка». В 1967 в Донецке вышел первый сборник его произведений «Журавлиний леміш». Национальная премия Украины имени Тараса Шевченко (1993) – за сборник стихов «Избранное» и литературная премия имени Владимира Сосюры. Автор 14 книг. Стихотворения из книг «Глибокий сад» (1983) и «Потiк води живої» (1999).

Авторизованный перевод с украинского Владимира Авцена

 
Белый снег на ветвях, на балконах, на крышах,
На чугунном коне и на всаднике снег,
Загуляла зима, сыплет без передышек,
Все пути заметя, всё засыпав и всех.
 
 
Заметает кусты, вековечные липы
И газетный киоск, что напротив окна,
До рассвета зима столько статуй налепит,
Будто прошлое Рима учила она.
 
 
Ей, зиме, всё равно – хоть реальность, хоть сказка,
Ей лепить всё равно, хоть рабов, хоть богов,
Хоть Октавии стан, хоть Тиберия маску,
Хоть Антония бюст… Ей достанет снегов.
 
 
Но почудится вдруг, что печальный Аврелий
У дороги с поникшей стоит головой,
Будто знает уже, что величье империй
На лопате, что дворник поднимет вот-вот.
 
 
Что растают снега, что не вечны хоромы,
Что в означенный день разольётся река,
Даже шире, чем Стикс, где задобрить Харона
Хватит бедной душе одного медяка.
 

 
   В огороде огурцов
   Насеяла для сынов.
 
 
   Да на первые на сладкие
   Не приехали ребятки.
 
 
   И на поздние вторые
   Не приехали родные.
 
 
   Не собрались вместе дети
   На солёные на третьи.
 
 
   А приехали печальные
   На горькие поминальные.
 

 
   Не виновен Пилат, —
   Был закон, что сильнее…
   Для меня ты, как брат,
   Для тебя я, как брат,
   А голгофа люднеет.
 
 
   Это не перед я,
   Что есть, вправду, страшнее!
   Твоя совесть чиста,
   Моя совесть чиста,
   А Земля все грязнее…
 

 
   Птица устало вьется,
   Дремлет старенький сад,
 
 
Лениво играет солнце
Под яблонею в бильярд.
 
 
Спадает жара. А перец
Кажет свои стручки,
Как бесенята из пепла
Красные язычки.
 

 
И на полу от прутьев тени,
И там – на небе голубом,
А на костях, что в час кормленья,
Любя, кладут перед тобой.
 
 
А ты всё бегаешь по кругу
И, сонную встревожив кровь,
То озираешь зло округу,
То в прутья тыркаешься вновь.
 
 
Рычишь от ярости и боли,
Металл напрасно тормоша,
Как будто бы дитя неволи
О воле ведает душа.
 
 
А я, быть может, невпопад
Шепчу неслышно: – меньший брат,
Будь благодарен небесам
За то хотя бы, что оград
Ты для себя не делал сам.
 

«Что тревожишь ты меня?

Что ты значишь…»

А.С. Пушкин

 
Прошумел июньский ливень,
Небо светится во мгле.
И от белого налива
Забелело на земле.
У обочины дороги
Травы густо полегли,
Выпрямляясь понемногу,
Поднимают тень ветлы.
Дом затих в оцепененье,
По душе ему давно
Песнь скрипучего терпенья
Осокоря под окном.
На дороге в ямке каждой,
Оттеняя лазурит,
Словно ложечка в стакане,
Тень от месяца стоит.
Молодая крона вздрогнет.
С веток влагу оброня,
И бессонное напомнит:
– Что тревожишь ты меня?
Средь спокойствия ночного
Вдруг почувствую с тоской —
Не по силам мне, земному,
Жизни вечный непокой.
Пробудились утра кони,
И на радость мне и всем
Засветилось подоконье
Белым яблоком в росе.
 

 
Дорога светится моя,
В потёмках прошлое укрылось.
Из тьмы окликнули меня,
И эхо имя повторило.
И заблудились голоса,
В чуть слышном шелесте растаяв,
И на траве лежит роса,
Что и росой еще не стала.
И наплывает, будто сон,
Туман под месяцем на поле,
 
 
И поневоле отнесён
Я вслед за эхом, поневоле.
Весь мир кружится и плывёт,
И слышу я, объятый дрёмой,
Как вдруг на имя на моё
Ответил голос незнакомый.
Ещё лишь миг – и никогда
Не отыскать меня средь поля.
И в ужасе дрожит звезда
У крайнего предела доли.
 

 
День проходит… Так тому положено.
Скоро солнце тихо догорит.
Я за ним, а будущее, боже мой,
За спиною у меня стоит.
День проходит… Вечер на пороге.
Млечный Путь проглянул в небесах.
Все проходит. Истина – в дороге.
Соль – в телеге. Слёзы – на глазах.
 

 
Конь чернее ночи
Сабельку волочит
Мама встреть у дома
Коня вороного
Дай напиться вволю
Да пусти на волю
Степь от вас упрячет
Как по мне он плачет.
 

 
Костра не видать, только чуется дым,
И месяц стоит над конём вороным,
Да синий туман, да ещё ковыли,
Как Игоря войско, в степи полегли.
 
 
Под Возом Чумацким дорога белеет,
Но вот разбудить их никто не сумеет.
Не черпать погибшему шлемом из Дона,
В крапиве дорога ведущая к дому.
 
 
И только под месяцем память над ним
Стоит в изголовье конём вороным.
 

 
Один обнять, как брат, спешит,
В глазах другого яд и холод.
Лишь стоит тропку проложить —
Мир сразу надвое расколот.
 

 
Напиток тот, напиток тот,
Что мы привыкли жизнью звать,
Пусть каждый пьёт,
Все время пьёт!
А то не будут доливать.
 

 
Хотелось всё выпить
До капли вино мне,
Но больше расхлюпал
И расплескал…
Бокал – не виновен,
Судьба – не виновна,
То просто от счастья
Дрожала рука.
 

 
Не жилось, а выживалось,
Отболело, отмечталось,
И, как будто не была,
Ненароком жизнь прошла.
 

 
Луч коснулся лица, разорвав облака,
Золотою пчелой приближается звук,
И несёт меня в сон солнцепёка река —
Прямо в детство
на зов тёплых маминых рук.
И земля проплывает в цвету подо мной,
И весна, как тогда, надо мною шумит,
А под яблоней свет серебрится живой,
Свет живой на ветру вместо мамы стоит.
Тень сгущается, нас разлучая навек,
Холод трав обжигает, как будто костёр,
И острей ощущаю, как времени ветр
Мою смертную плоть выдувает из пор.
 

Примечание:

Владимир Авцен. Родился 01.05.1947, Донецк (Украина). Филолог, журналист, член Международной гильдии писателей. Редактор русскоязычного альманаха «Семейка» и трёхъязычного (русский, немецкий, английский) альманаха «На перекрёстке культур» /An der Kreuzung der Kulturen (Германия). Руководитель «Вупперлиткафе».

Переводы

Торквато Тассо
Песнь десятая
(«Освобождённый Иерусалим»)

Перевёл с итальянского Роман Дубровкин

Краткое содержание:

Султан Никеи сельджук Сулейман, проигравший сражение предводителю крестоносцев Готфриду Бульонскому, решает бежать в Египет, чтобы примкнуть к войску халифа. По дороге в Каир его настигает колдун Исмен, убеждающий воина вернуться в Иерусалим. На волшебной колеснице они пролетают над полем битвы, затем маг ведет султана по подземному переходу в тронный зал иерусалимского царя Аладина, где держат совет мусульманские полководцы. Появление султана на совете вселяет в царя надежду на благоприятный исход войны. Между тем вернувшиеся из плена крестоносцы рассказывают Готфриду о чудесах, увиденных ими в замке волшебницы Армиды, и о том, как они были освобождены по дороге в Каир, куда волшебница отправила их в кандалах в подарок халифу. Освободителем пленников оказывается надежда христианского войска, итальянский юноша Ринальд д’Эсте, об убийстве которого давно ходили слухи. При известии о том, что Ринальд жив, в лагере христиан начинается ликование. Вдохновитель крестового похода Петр Пустынник пророчит славную будущность юноше и всей династии д’Эсте, к которой принадлежал покровитель Тассо герцог Альфонс II.

 
1.
Коня, бродящего в пустынном поле,
Поймал он за уздечку и на круп
Взобрался, корчась от нещадной боли,
Теряющий сознанье полутруп.
Не плащ на нем – лохмотья круглой голи!
Не засияет ярче медных труб
Разбитый шлем, не страшен гребень
                                    пестрый,
Подрубленный в бою секирой острой.
2.
Бежит султан, бросая верный полк,
Бежит, несытую лелея злобу.
Так из овчарни удирает волк,
Набив кровавой требухой утробу.
Он жрал и жрал, но голод не умолк,
Он водит жадным языком по небу,
Облизывает губы и рычит,
В желудке у голодного урчит.
3.
Спасается султан от тысяч копий,
От тысяч стрел уходит невредим,
Летит в пески на бешеном галопе,
Как мы за ним в пустыне уследим?
Не распознать героя в эфиопе.
Чем озабочен черный нелюдим?
Какой неведомой напуган жутью
Сей странник, подошедший к перепутью?
4.
Все взвесил он и рассудил: «Примкну
Я к армии каирского владыки.
Слыхал я, что на новую войну
Созвал халиф народ разноязыкий.
Судьба моей державы на кону!» —
Коня пришпорил и на берег дикий
Помчался – в Газу, в сарацинский стан,
В пустыне все тропинки знал султан.
5.
Не взяв ни ординарца, ни охраны,
Весь день скакал беглец, весь долгий день,
Когда же отгорел закат шафранный,
И на пески легла ночная тень,
Султан сошел на землю, чтобы раны
Перевязать. Под пальмовую сень
Присел спиной к стволу, стащил доспехи
И древком принялся сбивать орехи.
6.
Он жесткий щит под голову кладет,
Он отдохнуть прилег, едва насытясь,
Но сон к изнеможденному нейдет:
От обнаженных язв страдает витязь,
Но хуже, если злоба нападет. —
В каких ущельях сердца вы гнездитесь,
Стервятники отчаянной Тоски?
Вы людям душу рвете на куски!
7.
Когда же ночь связала сладким пленом
Безмолвный и безлюдный кругозор,
Бедняга сном забылся вожделенным,
В летейских водах смыл мирской позор.
Течет истома по усталым членам,
Покоя ищет воспаленный взор,
Но сквозь густые тайные покровы,
Во сне он голос услыхал суровый:
8.
«О Сулейман, негоже спать тебе,
Когда непрошенные топчут гости
Твою страну – внемли ее мольбе,
Спаси ее от чужеземной злости,
Подумай о замученной рабе,
О плоскогорьях, где белеют кости
Непогребенных воинов, – ужель
Тебе такая по нутру постель?»
9.
Открыл глаза сельджук и в свете
звездном
Увидел сгорбленного старика.
Морщины на лице сухом, бесслезном,
В руке костлявой длинная клюка.
«Кто ты такой? – спросил он тоном
                             грозным, —
Я вижу, ты пришел издалека.
Как смел меня будить ты, глупый морок,
Чем мой позор тебе, бродяга, дорог?»
10.
Ответил старец: «Я один из тех,
Кому твой неизбывный жребий сведом.
Мне ближе, чем ты мыслишь, твой успех,
Не тщетно я зову тебя к победам.
Признать позор ни для кого не грех,
Приходит доблесть за позором следом.
Точильный камень тайного стыда
Послужит храброму как никогда.
11.
Напрасно ты на иноходце чалом
К египетскому поспешил царю.
В краю безжизненном и одичалом
Я сарацинские дружины зрю.
Не под твоим уйдут они началом,
Не с ними побеждать богатырю!
Главнокомандующим ты не будешь
У агарян и славы не добудешь.
12.
Но если ты послушаешь меня,
Тебя введу я в город осажденный:
Не обнажив клинка, при свете дня,
Среди врагов пройдешь, непобежденный.
Чело сияньем славы осеня,
Взликуешь, полководец прирожденный,
И будешь крепость охранять, пока
Из-за Синая не придут войска».
13.
Еще не кончил речь старик согбенный,
Как Сулейман почувствовал в груди
Послушливость – обмяк сельджук
                               надменный:
«Отец мой, – кротко молвил он, – веди
Приверженца через любые стены,
Путевожатым шествуй впереди.
Чем дерзновенней и опасней планы,
Тем больше храбрецу они желанны!»
14.
Отшельник, услыхав такой ответ,
Достал из-под плаща настой лечебный,
Потребный раненому сухоцвет,
Для язв его открывшихся целебный.
Веселый Феб, разлив румяный свет,
Раззолотил Авроры сад волшебный.
Сказал старик: «К трудам зовет заря,
Дорогу странствующим озаря!»
15.
Вдвоем взошли они на колесницу,
Их поджидавшую невдалеке.
Гнедая пара узнает возницу,
Послушны кони старческой руке:
Взлетают ввысь, приветствуя денницу,
Следов не оставляя на песке.
Раздулись ноздри, груди дышат хрипло,
К уздечкам пена белая прилипла.
16.
Кто не мечтал о странствиях таких
В лазурной выси над грядой скалистой,
Где воздух гуще облаков морских?
Он путников укрыл завесой мглистой,
Непроницаемой для глаз людских,
Для стрел и дротов, посланных баллистой.
На землю сверху смотрят сквозь туман
Загадочный старик и Сулейман.
(…)
28.
Сошли на землю у горы Сион,
И колесницы словно не бывало!
Старик шагает бодро – знает он
Тропинку, вьющуюся с перевала
В ущелье под восточный бастион.
Защитное таило покрывало
Скитальцев наподобие шатра,
Стеной пред ними высилась гора.
29.
Заметил трещину в скале отвесной
Колдун и, пробираясь меж корней,
Дорожку отыскал к пещере тесной,
Никто веками не ходил по ней.
Раздвинул заклинаньем свод древесный,
Очистил вход от сучьев и камней.
Идет почти на ощупь и сельджуку
Уверенно протягивает руку.
30.
«Зачем избрал ты потаенный путь, —
Вскричал султан, – враги бы не посмели
С пути меня открытого столкнуть!
Пусть подлость превозносят пустомели!» —
Ответил звездочет: «Мудрее будь,
Не брезгуй мраком тайных подземелий.
Великий Ирод здесь ходил в былом,
Овеян бранной доблести крылом.
31.
Он лабиринт прорыл под башней главной,
Чтоб подданных своих держать в узде.
Он мятежи охотою облавной
Умел пресечь в предательском гнезде.
Антонией нарек в честь дружбы славной
Он башню, знаменитую везде.
Для вылазок был ход подземный вырыт —
С войсками в город пробирался Ирод!
32.
Из всех живущих на земле один
Я о подземном знаю коридоре.
Мы во дворец проникнем, паладин!
Там с целым миром и судьбой в раздоре
На тайном совещанье Аладин
О крестоносном вспомнит командоре.
Ты слушай и до знака моего
Вслух говорить не вздумай ничего!»
33.
В простенок узкий вслед за юрким магом
Силач-султан протиснулся едва.
Придавленный скалистым саркофагом,
Тащился воин позади волхва.
В потемках пробираясь шаг за шагом,
Полусогнувшись, шли они сперва,
Но чем по склону поднимались выше,
Тем реже сводчатой касались крыши.
34.
Нащупал дверцу в каменной стене
Волшебник и с усмешкою злорадной
Повел героя в гулкой тишине
По лестнице, заброшенной и смрадной.
Струился свет откуда-то извне,
Неслышно в зал вошли они парадный,
Где восседал солимский государь,
Несчастных подданных несчастный царь.
35.
Из облачного своего укрытья
Внимал султан прямым его словам:
«Союзной рати ждали мы прибытья,
Напрасно ждали, доложу я вам.
Теперь не избежать кровопролитья,
Империя моя трещит по швам.
Разгрома яд до капли нами выпит,
Последняя надежда – на Египет!»
(…)
49.
Султан волхву: «Ты путами запрета
Связал меня, подмяв и оборов!»
Едва успел проговорить он это,
Как лопнул чудодейственный покров,
И воин очутился в круге света,
От оскорбленной гордости багров.
Толпу советников раздвинул властно,
Назвал себя и крикнул громогласно:
50.
«Меня здесь обозвали беглецом,
Но посмотрите – вот я перед вами!
С тобой Оркан, с отъявленным лжецом,
Расправлюсь я мечом, а не словами!
Давно ли, к Смерти обратясь лицом,
Над переполненными кровью рвами
Один стоял я среди мертвых тел?
Кто смеет лгать, что я сбежать хотел!
51.
Мой царь, изменникам и сквернословцам
Язык я не колеблясь отсеку.
Торговцам верой, истиной торговцам
Висеть к закату на одном суку.
Со стаей волчьей не ужиться овцам,
С гадюкой не ужиться голубку,
С гяурами, – кричал султан вельможам, —
Мы Палестину поделить не сможем!»
52.
Так государевых пугал он слуг,
Мечом размахивая беспрестанно,
Визири деспота, столпясь вокруг,
Смотрели с удивленьем на султана.
Смотрел с почтеньем на царя сельджук
И рек: «Я у владыки Франкистана
Из рук победоносный вырву стяг,
Такое вспоможенье не пустяк!»
53.
Навстречу витязю по зале тронной
Идет тиран: «Мы спасены теперь!
Султан, ты мне поможешь с обороной,
От прошлых мы оправимся потерь!
Удвоив силы под одной короной,
Никею возвратим тебе, поверь!
Давай же расцелуемся, как братья!» —
И Сулеймана заключил в объятья!
(…)
57.
Меж тем в латинском стане все победней
Бил барабан – дикарь рассеян, смят!
Собратьев провожая в путь последний,
Бароны рядом с Готфридом скорбят.
Немедля после траурной обедни
Велит стратиг оповестить солдат,
Что послезавтра в город осажденный
Войдет он с армией непобежденной.
58.
Приметил Готфрид в рыцарском строю
Бойцов проверенных, видавших виды,
Сегодня отличившихся в бою,
Сбежавших накануне от Армиды.
(Один Танкред пропал в чужом краю,
Заманенный пособницей Киприды.)
Он их собрал перед штабным шатром
Поговорить с Пустынником Петром.
59.
«Поведайте о жизни в чуждом стане
И, главное, откройте, господа,
Как вышло, что в минуту испытаний
Сражаться возвратились вы сюда?» —
У большинства язык прилип к гортани,
Куда глаза им спрятать от стыда?
В конце концов британский принц
                               наследный
Петру ответил, от волненья бледный:
60.
«Нас не один десяток набралось
Безумцев, обойденных жеребьевкой.
Друг с другом не сговариваясь, врозь
Ушли мы той же ночью за плутовкой.
Ее посулы, лживые насквозь,
Не показались нам игрою ловкой:
То быстрым взглядом, то словцом не раз
Ей перессорить удавалось нас.
61.
Однажды мы пришли к равнине серой,
Где почва испокон веков мертва,
Где истребил Господь огнем и серой
Народ, грешивший против естества.
Убита раскаленной атмосферой,
Там на ветвях не шелестит листва.
Там, покорясь Природы безобразью,
Клокочет озеро кипящей мазью.
62.
Ничто не тонет в вареве густом,
Со дна всплывает человек, как рыба,
И на поверхности лежит пластом,
Там легче пробки каменная глыба.
Пришли мы к замку с подвесным мостом,
С порога ведьма крикнула: «Спасибо,
Что заглянули – вас давно я жду!» —
В роскошном оказались мы саду.
63.
Там в тишине под куполом лазурным
Благоуханный веял ветерок,
Журча под миртами, в раю мишурном
Бежал ручей с порога на порог,
Там стебли к мраморным склонялись
                                    урнам,
Покою отдаваясь в должный срок,
И птицы щебетали по карнизам,
Украшенным замысловатым фризом.
64.
У водоема пиршественный стол
Возник в траве неведомо откуда.
Не поскупился повар-хлебосол
На тонкие, изысканные блюда:
Все, чем гордятся океан и дол,
Облек в гастрономическое чудо!
Сто юных дев, ступая по ковру,
Гостям прислуживали на пиру.
65.
К злотворным яствам сладостной
                             приправой
Улыбка чернокнижницы была.
Гостей забвенной опоив отравой,
Колдунья поднялась из-за стола
И, растворившись в небе над дубравой,
Возникла вновь с подобием жезла.
Из складок платья фолиант достала
И что-то непонятно зашептала.
66.
Она читает – и меняюсь я!
От этой вкрадчивой абракадабры
Отныне под водой среда моя,
Теперь я рыба, а не воин храбрый.
Мне спину облекает чешуя,
Заместо щек, заместо шеи – жабры,
Поджались ноги, руки в грудь вросли,
Ныряю, чуждый жителям земли.
67.
Вокруг меня косяк искрится рыбий,
Снуют в воде товарищи мои,
Колдуньей превращенные в амфибий.
О прошлом брежу в полузабытьи.
В конце концов из океанской зыби,
Мы вышли, но уже без чешуи.
В ошеломленье поднялись на мели
И от речей злодейки онемели:
68.
«И трус мне подчинится, и герой,
Для каждого я подыщу обличье:
Один врастет корнями в дерн сырой,
Другому впору оперенье птичье;
Смирится третий с темною норой,
Хвосты нацепит волчьи и лисичьи.
Кого-то замурую я в скале,
Кого-то расплещу по всей земле.
69.
А на кого-то кандалы надену,
Щадя лишь тех, кто перейдет в ислам!
Вчерашнему отмстите суверену,
По христианским шествуя телам!» —
Так угрожала ведьма, но измену
Не предпочли герои кандалам.
Один Рамбальд на службу к чаровнице
Пошел из страха умереть в темнице.
70.
Так вышло, что Танкред в недобрый час
Забрел в тот замок за день до турнира.
В тюрьме томились мы, пока приказ
Не прибыл от дамасского эмира:
Он у колдуньи вытребовал нас
И в дар великому царю Каира
Велел в цепях отправить поскорей
В сопровожденье кучки дикарей.
71.
Через пустыню мы брели, не зная,
За что нас грозный фатум невзлюбил,
Как вдруг наш караван в песках Синая
Нагнал Ринальд и стражу перебил.
Потешилась рука его стальная,
Он нехристей жестоко изрубил.
Доспехи мы с покойников стянули —
Украденное мы себе вернули!
72.
Бертольда сын здесь каждому знаком,
Он жал мне руку, ласково, по-братски.
Неправда, что засыпана песком
Его могила – это слух дурацкий!
Он в Антиохию с проводником
Ушел наутро, помня долг солдатский.
Разбитые доспехи бросил в грязь —
Сверкали новые на нем, искрясь!»
73.
Умолк рассказчик, и высоким светом
Зажегся лик Пустынника Петра.
Пылал во взоре, к небесам воздетом,
Бессмертный луч вселенского Добра.
Он встал, отмеченный святым Заветом,
И ангелы решили, что пора
Открыть ему что предстоит в грядущем
Поборникам Креста, вослед идущим.
74.
«Свершится правосудье в должный срок!» —
Вещал старик, напуганный прозреньем,
Возвысясь над толпой, высок и строг,
Пророчил, осчастливлен озареньем:
«Ринальд не умер, – грохотал пророк, —
Не верьте, братья, бабьим ухищреньям!
Он молод, он еще оставит след,
Достойный зрелых, возмужалых лет.
75.
Падет Восток пред юным исполином,
Но это лишь предтеча славных дел,
Развертывающихся списком длинным:
Вот нечестивца он копьем поддел,
Святой престол укрыл крылом орлиным
И, притесненью положив предел,
Покончил с чужеземным беззаконьем —
Легко с отродьем справился драконьим.
76.
Сыны его великих сыновей
Прославят лучшую из родословных,
Поднимут меч над папертью церквей
За слабых – против цезарей греховных.
Не будет в мире правоты правей:
Невинных защищать, карать виновных.
Потомство Эсте на борьбу со Злом,
Затмив светило дня, взлетит орлом.
77.
Святой престол от подлого безверья
Спасет орел бесстрашного юнца,
Во славу Божью расправляя перья!
Ринальд достоин высшего венца.
Уже вступал он в райские преддверья,
Но, миссии священной до конца
Не выполнив, был вытеснен из строя. —
Нам небеса велят вернуть героя!»
78.
Перед величьем Эсте смолк монах,
Придавлен очевидностью прозренья,
Таимого в грядущих временах.
С ним рядом меркли дольние боренья!
Спустилась ночь на ласковых волнах,
Пролив потоки умиротворенья,
И только мыслям в старческом уме
Покоя не было в безмолвной тьме.
 

Примечание: