Текст книги "Плавучий мост. Журнал поэзии. №1/2020"

Роман Михайлович Дубровкин, родился 26 июля 1953 г. Член Московского отделения Союза писателей СССР. Публиковал переводы с английского, французского, немецкого, итальянского, новогреческого – переводил Г. Гейне, Э. По, Г. Лонгфелло, Р. Киплинга, У. Б. Йейтса, Р. Фроста, П. Ронсара, В. Гюго, А. Рембо, Э. Верхарна, К. Брентано, Ф. Петрарку, Т. Тассо, Микеланджело, К. Кавафиса, Й. Сефериса, Я. Рицоса и многих других поэтов. Лауреат премии «Мастер» (2014).

«На языках разнообразных…»
Европейская региональная и диалектная поэзия

Перевод и предисловие Никона Ковалёва

Часть I

Памяти Е.В. Витковского

В настоящее время огромное количество даже европейских литератур совершенно не представлены на русском языке или представлены лишь несколькими переводами. А ведь зачастую это литературы весьма значительные и при взгляде на них невольно вспоминаются слова М. Горького о том, что «количество народа не влияет на качество талантов». Впрочем, и с количеством порой у малых народов все в порядке – так, на баскском языке говорит около 1 млн. человек, на окситанском – 1,5, причем провансальский поэт Фредерик Мистраль становился лауреатом Нобелевской премии, а один из важнейших поэтов Великобритании – Роберт Бернс – также, напомним, писал не на английском, а на скотсе (ок. 2 млн. носителей).

При работе над антологией «Европейское солнце» (один из последних проектов Е. Витковского (1950–2020), в печати) перед коллективом переводчиков стояла задача по возможность если не заполнить, то хотя бы подсветить имеющиеся лакуны в нашем восприятии поэзии Европы. Некоторые результаты этой работы представляет настоящая подборка.

Нужно сказать несколько слов о тематике и формальных особенностях представленных стихотворений. Поскольку эти литературы во многом формировались в оппозиции к литературам доминирующих языков Европы, неудивительно, что важнейший мотив региональной и диалектной поэзии, конечно, патриотический, таково, например, стихотворение валлонского поэта Чоль-Коласа Симонона, написанное после попыток Наполеона навязать французский язык на завоеванных территориях.

Но патриотизмом стихотворения далеко не исчерпываются. Поэзия островов Джерси и Гернси, затерянных в проливе Ла-Манш, представляет несколько интересных образцов иронической лирики. Поэта Жоржа Метивье даже называли «гернсийским Бернсом», что вполне имеет основания, как будет видно из представленного в подборке стихотворения «Сутана черная кюре».

Несмотря на малое количество переводов, нельзя сказать, что поэзия малых языков труднодоступна – существует множество переводов на основные европейские языки (бывают и курьезы: иногда в порядке солидарности поэзия переводится с одного малого языка на другой), довольно много материалов находится даже в интернете.

Наша двухчастная подборка, хоть и не претендующая на полноту, призванная продемонстрировать многообразие поэзии на диалектах и малых языках в Европе, построена в основном хронологически. В первую часть вошли народные песни на полабском языке (увы, вымершем, но некогда распространенном в Восточной Европе) и языке галло (Бретань).

Затем идет лирика уже авторская – от галисийских трубадуров (XIII в.) до поэзии островов Джерси и Гернси (конец XIX – начало ХХ в.) Продолжение, посвященное преимущественно ХХ в. – в следующем номере.

Полабский язык, Восточная Европа

 
Кто невестой должен стать?
Ей сова должна бы стать.
И сова в ответ сказала им двоим:
Я – неважная жена,
Не могу ею стать,
Невестою стать.
 
 
Женихом кто должен стать?
Им крапивник должен стать.
И сказал в ответ крапивник им двоим:
Слишком маленький я,
Не могу я им стать,
Женихом мне не стать.
 
 
Кто же дружкой должен стать?
Ворон должен дружкой стать.
И сказал в ответ ворон им двоим:
Слишком черный я,
Не могу я им стать,
Дружкою мне не стать.
 
 
Шинкарем кто должен стать?
Зайцу нужно оным стать.
И сказал в ответ заяц им двоим:
Слишком быстрый я,
Не могу я им стать,
Шинкарем мне не стать.
 
 
Музыкантом кто должен стать?
Аист должен музыкантом стать.
И сказал в ответ аист им двоим:
Слишком длинный клюв,
Не могу я им стать,
Музыкантом – не стать.
 
 
А столом кто должен стать?
Им должна лисица стать.
И лиса в ответ сказала им двоим:
Расстелите вы мой хвост,
Он вам будет столом,
Он вам будет столом.
 

Язык галло, Бретань, северо-запад Франции

 
Есть кукушки в лесу,
Есть и соловьи, сеньора,
Есть кукушки в лесу,
Соловьев там тоже свора —
 
 
То к венчанию дроздов
В пятницу весь лес готов.
 
 
Свадебный накрыт обед,
Но священника все нет.
 
 
Видят – сторож тут бредет,
Сразу говорят – сойдет.
 
 
Повенчать кому нашли,
Но вот хлеба не смогли.
 
 
Коноплянка, хлеб украв,
Щедрый свой являет нрав.
 
 
Ладно, хлеб они нашли,
А вот мяса не смогли.
 
 
Реполов тут пролетал,
Он баранины достал.
 
 
Ладно, мясо им нашли,
А вина вот не смогли.
 
 
Мышка пробежала тут,
Глядь – и бочку уж несут.
 
 
Ладно, им вина нашли,
А вот песен не смогли.
 
 
Мимо крыса пронеслась,
И сказала: «Буду петь,
 
 
Раз от бубна не спаслась,
Вам же – за котом смотреть».
 
 
До субботы с этих пор
Не выходит кот на двор.
 

Галисийский язык, Галисия, Испания
Мендиньо (Mendinho) (XIII век)

 
Шла помолиться я в Симона храм,
Волны подходят к самым ногам,
Милого друга я ожидаю…
 
 
У алтаря я тихо сижу,
Волны встают, я за ними слежу,
Милого друга я ожидаю…
 
 
Волны подходят к самым ногам,
Нету мне лодки и нету весла,
Милого друга я ожидаю…
 
 
Волны летят, я за ними слежу,
Нету мне лодки – я просто гляжу,
Милого друга я ожидаю…
 
 
Нету мне лодки и нету весла,
Как бы тут смерть красоте не пришла…
Милого друга я ожидаю…
 
 
Нету мне лодки – я просто гляжу
И красоту свою в море сложу,
Милого друга я ожидаю…
 

Окситанский язык, Прованс, Франция

Антуан Фабр д’Оливе (Antoine Fabre d'Olivet) (1767–1825)

 
Когда вот-вот начнется
Сезон любовей вновь,
Когда ягня пасется,
Пускай взойдет любовь
К пичугам в сердце снова,
Люби цветки, ручей,
Природы твердо слово:
Любовь всего нежней.
 
 
Пастушка молодая
Нежнейший есть цветок,
Ее одну лобзая,
Зефира льется ток.
Застать коль хочешь свежим
Хватай цветок сейчас,
Ведь то, что ныне нежим,
Увянет через час.
 
 
Пастушка, наслаждайся,
Пока твоя весна,
Пока мила, играйся,
Такие времена —
Пичуг полюбишь снова,
Люби цветки, ручей,
Природы твердо слово:
 

Теодор Обанеу (Teodòr Aubanèu) (1829–1886)

 
   На мотив Векерлена
 
 
   Там за морями, за горами,
   Как близится к закату день,
   Сгущаются тогда над нами
   Грусть и тень.
 
 
   Жизнь без любви весьма жестока,
   Она – лишь ночи долгий час,
   Но счастье мне несут два ока —
   Звёзды глаз.
 
 
   Подобно призраку тогда я
   Сижу, и скорбь в моих глазах,
   От хлада в саван свой вмерзая…
   В сердце – страх.
 
 
   Безжалостны мои лишенья…
   Но вот коснулись вы меня,
   В любви обрел я утешенье —
   Ожил я.
 
 
   Душа мертва, я думал было,
   Но ты улыбкою, поверь,
   Подруга, мне чуть приоткрыла
   Счастья дверь.
 

Валлонский язык, Бельгия

Чоль-Колас Симонон (Tch^åle-Colas Simonon)

(1774–1847)

 
I
В Голландии все говорят
На языках разнообразных.
Есть говоров фламандских ряд,
Французский, много прочих разных…
Голландский тоже здесь поймут,
Но вот, скажи, какого черта
Голландцы так себя ведут,
Язык навязывая гордо?!
II
Ведь суверен у нас один —
Язык, он всеми нами правит,
В своих владеньях господин,
Свою страну он вяще славит.
Язык, как ты ни будь могуч,
Все ж уважай всегда соседа
И не сгущай военных туч,
К чему над языком победа?
III
О суверены, если б вы
Язык за образец прияли —
Соседей уважали бы
И мирный курс правленья взяли.
Народу б не пришлось тогда
Войну оплакивать сторицей,
Не вымирали б города
За пядь иль две чужой землицы.
V
Народу можно дать закон —
Язык же дать едва ль возможно;
Важнее революций он
И в мир и в час войны тревожный.
Пока извне за ним нейдет
Охотник, будто в лес за дичью,
Язык сам по себе живет,
Но разделяет участь птичью.
V
Фламандский Тонг, валлонский Льеж —
Два города у нас соседних,
И никаких нет распрей меж
И прочих разногласий вредных.
Пускай земля у нас одна,
Зачем фламандцу на столичном
Там говорить? Их сторона —
Пусть говорят на им приличном.
VI
Так Бонапарт после побед
И после всех завоеваний
Дать всем язык хотел… Но нет,
Ведь языки не знают званий.
Мечта была весьма глупа,
Народы это не простили.
Рука народная груба:
За свой язык они отмстили.
 

Гернсийский французский, о. Гернси,
пролив Ла-Манш

Жорж Метивье (George Métivier)

(1790–1881)

 
Из церкви как-то шли домой
И громко вместе хохотали
И спрашивали, Боже мой,
Ответа, правда, мы не знали:
«Скажи-ка, отчего кюре
В сутане с дыркой на дыре?»
 
 
«Возвысив гордо голос свой
Читает за весь мир молитву,
На службе за Христа горой,
И раз в два дня достанет бритву.
Но почему же у кюре
В сутане дырка на дыре?»
 
 
Одна скажи: «Неловок был,
Искать крамолы тут не стану —
За куманику зацепил
И так порвал себе сутану.
Поэтому у нас кюре
В сутане с дыркой на дыре».
 
 
Размах волнения велик,
И каждый тут словечко вставил,
Другая молвит: «Больно лих
Он против всех церковных правил.
Я знаю, почему кюре
В сутане с дыркой на дыре.
 
 
Придя с Сюзан на сеновал,
Он целовал ее так сладко,
Что ей все платье разорвал,
А та – вцепилась в колоратку.
С тех пор и дырка на дыре —
Сутана черная кюре».
 

Джерсийский язык, о. Джерси, пролив Ла-Манш

Филипп Аспле (Philip Asplet) (1864–1938)

 
Смеяться надо мной мальчишка каждый рад,
Немного ведь людей быть холосты хотят,
А большинство же чтит весьма святой обряд.
Но стольких знаю я, кто б отдал даже уши,
Чтоб больше никогда не услыхать о муже,
Но хошь не хошь, а все ж девчонок басни слушай:
Мол, выйти, мисс Гетти, вам замуж нужно было.
Ответ один на то я им всегда твердила:
«Довольных ведь куда как меньше, чем замужних,
Я рада, что вдали от этих уз ненужных,
Не беспокоит муж, над ухом не зудит,
Ну а важней всего, что не руководит.
 
 
Я уважаю их, конечно, от души,
В ухаживаниях порою хороши…
Но вот лишь только муж хозяин станет в доме,
Не слышно ничего вовек, приказов кроме.
Поэтому еще я не давала права
Командовать собой налево и направо,
Чтоб опирался он спиной на мой очаг,
А между тем очаг тот постепенно чах.
 
 
Нет в мире никого, чтоб отвернулась я
И помощь не пришла к нему совсем моя
И сделаю я все, что только в моих силах,
Чтоб утешать людей, душей моей столь милых…
И в счастье и в беду, не знаю, почему,
Соседи, стол накрыв, зовут меня к нему.
 
 
Что же до брака, то пусть каждый сам решит,
Я вот решила раз на+век одной прожить,
Однако я люблю на свадьбах пировать,
Отведать пирога и «горько!» куковать.
Нечастные? Боюсь, что очень много их,
Ведь портится порой со временем жених,
И многие, когда б у них была возможность,
Порвали б цепи все, отбросив осторожность.
Свободу я люблю, они ее презрели,
А после на меня завистливо глядели.
 
 
В девичестве всегда, казалось нам, мужчины
Из тканей созданы нежнее паутины…
Пред вами лебезят – они, чрезмерно сладки,
Не верится, что вдруг пременятся порядки
И из-под алтаря под музыку другую
Служанку уведут, а не жену драгую,
 
 
Скандалами терзать: «Где шлялась два часа?
Не видели б тебя вообще мои глаза!
Сходи и принеси рубашку и пальто,
Платочек захвати. Скорее! А не то…»
 
 
«Шкафы все отперты!»
«Что натворила ты?»
«А сапоги мои начистила ли ты?
Ведь я пришел домой – все грязью залиты…»
«В порядок приведи и моего коня,
Поскольку времени совсем нет у меня…»
Без спешки у мужей пройти не может дня!
 
 
Мужчины были мне помехою всегда…
Без них вопросов нет: домой придешь когда?
Приду как захочу. Мой муж, как пес, не лает,
Никто меня не бьет, никто не оскорбляет.
По возвращении меня одни лишь ждут
Животные. Они со мною тут как тут.
Встречают все меня, и попугай любимый —
И человечий глас по дому слышен мнимый,
Кричит мой попка и ласкается ко мне
И забываю я о трудном, долгом дне.
И кошка прибежит, хвост распушив трубой,
Как будто находя смысл жизни в этом свой,
Как только я сажусь – она мне на колени
Запрыгивает и мурчит от сладкой лени,
Взбирается по мне, то нежно спинкой трется,
То взлезши на плечо, к щеке моей прижмется.
 
 
Ах! нет мужчины, что мог быть со мной так нежен,
Что радовался бы, меня вот так любя…
Подайте мне кота, что в нежности безбрежен,
А мужиков своих оставьте для себя.
 

Примечание:

Никон Ковалев – переводчик, филолог. Стихи, критика и переводы публиковались в журналах «Вопросы литературы», «Новый мир», «Ковчег», Prosodia и др., в антологии французской поэзии «Франция в сердце» (М., 2019).

Леопольд Стафф
«Тот молится дождя чуть слышными устами…»

Предисловие и перевод Николая Болдырева-Северского

В юности мы увлекались польской поэзией. Естественно, мы читали на языке оригинала, и имена Норвида и Гомбровича, Галчинского и Лешьмяна кое-что значили для нас в наших поисках иных путей внутри себя. Однако предпочтение я отдавал все же Леопольду Стаффу, который очаровал меня как-то своей книжечкой стилизаций «Китайская флейта». Переведя эту Флейточку, я отправился в гости к Давиду Самойлову в Пярну, ибо давно ценил его переводы с польского. Помню эти блаженные дни конца августа 1985-го. Улица Тооминга (Черемуховая) совсем рядом с сосновой рощей, бегущей от ветра с моря.

Красивый особняк в саду и уже старый (так мне казалось) Самойлов в черном кожаном кресле за столом; он был занят в те дни переводом «Пьяного корабля» Артюра Рембо. Развернутые словари на большом столе. Стену кабинета украшал известный фотопортрет Ахматовой с Пастернаком…

Разбирая недавно свои старые папки, я обнаружил переводы из позднего Стаффа, которые так и остались в рукописях. Вот кое-что из опытов тех незабвенных лет.

 
Лежу в лодке.
Вечер. Тишина.
Звезды надо мной.
Звезды подо мной.
Звезды во мне.
 

 
Перестанем наконец говорить о каменьях,
Брошенных мне на потопленье:
Посидим как дети.
 
 
Поглядим в глаза друг другу милосердно, без обиды,
Ведь судья и подсудимый знают, как тернисты эти планиды:
Преступание и добродетель.
 
 
И хлебушком, которого должно было хватить до самого конца,
Поделимся в осиянии заходящего солнечного венца
Бережно, словно мы одни на свете.
 

 
Толстой бежал от тоски;
Имел всё, стало быть не имел ничего.
Радостно иду по зною дорог
Хозяином собственной тени.
 

 
Черная ночь, ночь серебра.
Бесконечная, во времени и пространстве,
Вселенная.
Прямо посредине – Млечный Путь.
Кто же путем тем идет?
Мысли и думы людские.
 

 
Ты лёг,
Будто слово под мелодию,
Устремленную в завтра.
Сегодня же никто ее не слышит.
Ты упал. Прохожие
Наступают на твой затылок.
Тебя топчут. Все верно, все логично.
Протаптывается ступенька, дорога.
 

 
Мог ли я представить когда-то,
Стоя на берегу реки,
Порывистой и широкой,
Что однажды перейду ее по этому хрупкому мосточку
Из тонкого тростника, скрепленного лыком?
Я двигался, то порхая словно бабочка,
 
 
То тяжко ступая как слон,
То играясь как танцор,
То робко и неуверенно подобно слепцу.
Мог ли представить когда-то,
Что перейду этот мост?
И вот, уже стоя на другой стороне реки,
Всё еще не могу поверить,
Что уже перешел.
 

 
В экстазе поют соловьи.
Они на седьмом небе,
Эти живые клавиши,
Которых касаются ветви сирени,
Певучие, как рука Гессе-Буковской,
За которой приходит,
В аромате музыки,
Вечно неожиданный Фридерик.
 

 
Если Ты есть, встреться мне на ненастной дороге
В дьявольский час, когда встревоженные березы
Дрожат под напором ветров, и укажи на дубы,
Что, мотая кудрявой взвихренностью своих крон,
Учат нас отчаянным шумом своих мощных ветвей
Тщетному напряженью красоты и гордости,
Героическому сумасшествию, когда густая листва
Взрывается триумфальной немощью безумия,
В холодной пустоте, бесчувственной к земле и небу,
Посреди неистовой борьбы, ведущей к Тебе.
 
 
Но пусть не тронут меня ливни, штормы, бури,
Которым грозным эхом вторят громы,
Пусть пристаней моих всегда ждет ясный день
Вдали от катастроф, опасностей и рифов,
Чтоб быть мне среди волн блаженной тишины,
Не знающей оков и плена потрясений,
Ни бунта, ни борьбы с громадой острых скал;
 
 
Пусть буду сыт как склеп и зрелым как погост,
Уравновешенным, как труп средь кварты досок
Торжеств небытия – коль нет Тебя, коль нет…
 

 
На огне топки
Под высоким сводом печным,
Окруженный планетами
Сверкающих по стенам тарелок и кастрюль,
Словно сердце мира, кипит горшок,
Припорошенный коричневатой глазурью пригарка.
Чуть подрагивает плотно прикрытая крышка…
Что в том горшке варится?
Никто того не ведает, не знает.
Лишь благоуханный жирный пар
Вырывается изредка наружу,
Да золотые пламени языки
Жадно лижут вкуснющую тайну.
 

 
Не отвергай заблуждений,
Сердца и жар, и остуду.
Верно: есть тропы прямые,
Но и ловушки есть всюду.
 
 
Снова и снова отважно
Будешь вперед устремляться…
 
 
Чтоб попадать раз за разом
В дали не те, что нам снятся.
 
 
Все, что останется – камень
С надписью: мир его праху…
Все мы здесь – Одиссеи,
Ищущие Итаку.
 

 
Цвета бронзы свежевспаханное поле
Ровно, плоско и неподвижно, словно стол,
Уходит в пространство,
Над которым мертвенно зависла
Воздушная серо-синяя пустота.
По горизонтали ее размашисто перечеркнули
Несколько темных, грубых полос.
 
 
Как если бы старый художник, Бог,
Увидев все убожество и беспомощность красок,
Заскучав,
Вытер кисть о холст неба
И бросил картину, так ее и не закончив.
 

 
Разве проблемы решают?
Проблемы устаревают.
Как дни нашей жизни,
Что уходят, и только.
Как сношенные одежды,
 
 
Что падают с плеч,
Когда из них вырастаешь.
И в последние двери
Входишь нагой и свободный,
Подобный рассвету.
 

 
Бесконечность и Пустота —
Две сиамских сестры,
Породившие единого Бога.
 

 
Я о нектаре не просил,
Он был подарен мне мгновением слепым
В простом кувшине из нижайшей глины.
На нем заметил я однажды чьи-то знаки,
Оттиснутые словно на коре древесной.
Однако так и не сумел расшифровать их.
И вот иду дорогою с востока,
В закате небо, а в сосуде хрупком
Несу божественно-бесценную росу.
И мыслью мучаюсь о тайном смысле знаков.
Тоска по тайне, беспокойство и тревога
Такие, что я напрочь забываю,
Что есть при мне божественный напиток.
Однажды, мучаясь над проклятой загадкой,
Я упаду, придавлен грузом дара,
И лопнет вдруг передо мной кувшин уставший
И вытечет божественный напиток,
Которого я так и не пригубил.
 

 
Мне тишины нужна такая необъятность,
Что даже пробужденье неба слишком шумно.
Зачем так громко звездная дрожит туманность?
На туч сгущение гляжу бездумно.
 
 
Все явственнее запах влажной ночи.
Вдруг ветер разом стих, качнув кустами.
Кто речью тишину спугнуть не хочет,
Тот молится дождя чуть слышными устами.
 

 
Надо ли понимать соловьиную песню,
Чтоб ею восхищаться?
Надо ли понимать лягушек раденье,
Чтоб им упиваться?
Мне речь человечья понятна.
Слова в ней притворны и лживы.
Когда б мне не ведать их смысла!
Я б стал величайшим поэтом.
 

 
Как трудно тяжестью налитые персты
Поднять к молитве,
Когда вечерняя заря как горький плод,
А будет ли рассвет – никто не знает.
Кувшин разбитый брошен на дороге.
Божественный напиток льется в землю.
Но ни единых уст вокруг, которые б томились жаждой.
Немою песня вдаль от нас уходит,
И в сгущенье мрака
Видны лишь девичьих ее волос – тугих и долгих —
волны…
 

Примечание: Николай Болдырев-Северский – философ, поэт, переводчик. Автор двадцати пяти прозаических, поэтических книг, а также биографических исследований. Живет на Урале.

Обратная почта

Валерий Минухин
Когда образ требовал слова

(Дневник фотографа)

Родился в 1959 г. В городе Кривой Рог, Украина. Четыре года учился на Физико-механическом факультете Ленинградского политехнического института. Ездил в стройотряды, руководил агитбригадой, которая постепенно превращалась в самодеятельный театр, много читал. Позанимавшись в школе театральных исследователей, которую вели два аспиранта ЛГИТМиК, институт бросил. Два года армии на Дальнем Востоке, полгода работы в столярном цехе Криворожского металлургического комбината. Поступил в Литературный институт на факультет драматургии. После окончания некоторое время работал в приемной комиссии, подрабатывал, а потом скудно зарабатывал на жизнь переводами с английского. С 1993 г. преподаю в школе в г. Чехове (рисование, физика, английский, литература, русский, испанский). На пятидесятипятилетие подарили первый фотоаппарат. С тех пор все больше времени занимает фотография.

1

 
      Пейзаж с брошенным храмом я снимать не умею —
                                                      нет вокруг него пейзажа.
      И не растащили эту церковь по кирпичику на дома и сараи.
   Такую кладку по кирпичику не растащишь.
   И не построили рядом ничего, что могло бы его пережить.
   Некому стало так строить и незачем.
 

2

 
   Руины замка украшают пейзаж.
      Кем бы ни были строившие его —
   славными воинами или безжалостными грабителями
   (думается мне, одно другому не мешало),
   они получили тот памятник, которого заслуживали
 

Владимирская область, 03.07.2017 г. – Шотландия, 09.04.2018 г.