Текст книги "Осмысление моды. Обзор ключевых теорий"

Эти нормы помимо прочего включают в себя и директивы моды и отчасти объясняют трудности, связанные с достижением и поддержанием состояния, позволяющего считать тело модным, тем более что значение последнего термина весьма динамично. В своих рассуждениях Батлер учитывает этот динамизм; она говорит о том, что исторические пласты норм не неподвижны, всегда существует вероятность того, что мир и пребывающие в нем тела изменятся в один момент, если во время одной из пауз некое невозможное событие вклинится между звеньями структуры. Находясь в зависимости от этих динамических воздействий, тело не является ни чисто психическим, ни чисто материальным феноменом; оно соединяет два этих начала и существует как силовое поле, создаваемое противоборством психического и материального.

Именно это имеется в виду, когда мы говорим, что в своих работах Батлер развивает идею перформативности гендера. Гендер перформативен, потому что имеет прерывистую структуру и между звеньями в цепочке итераций есть некоторое свободное пространство, позволяющее вносить изменения в навязанные категории «мужское»/«женское». Отчасти эта открытость проистекает из того, что в действительности никакого гендера не существует173173
  В оригинале нестрогая цитата из «Автобиографии каждого» Гертруды Стайн, где автор пишет о своем родном Окленде: «там нет никакого „там“». – Прим. ред.


[Закрыть]. С одной стороны, «гендер – это бесконечно повторяемая стилизация тела», но эта стилизация осуществляется благодаря «комплексу действий», вписанных в «жесткие регламентирующие рамки, которые со временем окончательно застывают, придавая содержанию форму и вид человека в его естестве» (Ibid.: 33), хотя в действительности эта форма является какой угодно, но только не естественной, поскольку это лишь видимость, создаваемая данными итерациями. По мнению Батлер, суть разницы между перформансом и перформативностью состоит в том, что «перформанс подразумевает участие субъекта, тогда как перформативность исключает само понятие „субъект“» (Butler et al. 1994: 33), а следовательно, любая перекомпоновка происходит не будучи результатом какого-либо осознанного выбора. Следуя этой логике, мы можем трактовать итерации моды как приведение тела в соответствие с системой ценностей, которая упорядочивает его, делая приемлемым и понятным. Мода наделяет тела значениями и плотью, пропуская их сквозь различные культурные коды и следя за тем, чтобы в процессе не были нарушены гендерные границы. В каждом цикле моды телесные воплощения культурных установок повторяются с некоторой разницей, намекающей на возможные пути выхода за рамки приемлемых норм; но эта перспектива подтверждает зависимость тела от социальных сил, контролирующих и обустраивающих его существование.

Перформативность и дрэг

Разделить понятия «перформанс» и «перформативность» принципиально важно для того, чтобы понять, что имеет в виду Батлер, утверждая, что мы не можем просто так, по своему хотению облечься тем или иным гендером, подобно тому как мы надеваем (и снимаем) новое платье или сшитый на заказ костюм. Хотя некоторые читатели, недостаточно глубоко вникающие в ее работы, по-видимому, упускают этот момент, Батлер старалась сделать акцент на вынужденном характере этого процесса, объясняя, что вовлеченность в повторяющиеся практики, которые создают «территорию сигнификации», это «не вопрос выбора» (Butler 1990: 148), но, скорее, «принудительное цитирование норм» (Butler 1993: 232). Возможность варьирования существует благодаря тому, что, к примеру, «девочковость» (girling) «девочки» требует «формирования телесно воплощенной феминности, которая никогда полностью не приближается к норме» (Ibid.). Не имеет значения, сколько оборок и воланов вы на нее нацепите, – «девочка» все равно будет итерацией, теневой проекцией социальных сил, которые стремятся закрепить определенные представления о «девочковости», но никогда в этом не преуспевают, поскольку логическое единство того, что делает девочку девочкой, является мнимым.

Таким образом, набор онтологических предпосылок, руководящих «телесной жизнью человека», может быть «открытым для перекомпоновки» (Butler 2004: 214). Эта открытость привела к некоторой путанице в трактовке идей Батлер. Поскольку ее суждения о гендерных перформансах, высказанные в связи с рассмотрением дрэг-практик или кросс-дрессинга (Батлер использует эти два термина как синонимичные и взамозаменяемые) в опубликованной в 1990 году книге «Гендерное беспокойство», многими были поняты неправильно, на протяжении следующих десяти лет Батлер предприняла несколько попыток уточнить свои высказывания. Так, ее утверждение «имитируя гендер, дрэг-практики выявляют и демонстрируют подражательную структуру самого гендера, а заодно и его произвольность» (Butler 1990: 187) было воспринято неподготовленными читателями едва ли не как руководство к действию – им было трудно устоять перед соблазном поверить в подлинную ценность перформативной природы кросс-дрессинга, возвысить эти практики до уровня акций, способных подорвать существующий гендерный порядок, а стилизацию тела трактовать как политический манифест. В 1993 году Батлер была вынуждена сделать следующее заявление:

Несмотря на то что у многих читателей создалось впечатление, что «Гендерное беспокойство» содержит призыв к распространению дрэг-перформансов как способа ниспровержения доминирующих гендерных норм, я хочу подчеркнуть, что не существует прямой и обязательной взаимосвязи между дрэг-практиками и ослаблением норм и что дрэг может с равной вероятностью служить как денатурализации, так и дальнейшей идеализации утрированных гетеросексуальных гендерных норм (Butler 1993: 125).

И в более поздних работах Батлер уточняла, что не имела намерения представить дрэг как некий «образчик сопротивления или политического наступления» (Butler 2004: 214–215). Более того, поскольку «социальные категории» в силу своей природы не могут быть предметом выбора, дрэг не столько «ниспровергает гендерные нормы», сколько выявляет «скрытые онтологические основания, которые определяют, какие вариации тела и сексуальности будут признаны естественными и правильными, а какие нет» (Ibid.). Иными словами, копируя знаки и символы доминирующих норм, дрэг-перформансы могут, в зависимости от способа стилизации, поддерживать и усиливать представления о существовании естественных и правильных способов быть как мужчиной, так и женщиной. Однако важно отметить, что однажды выявленные негласные допущения, лежащие в основе этого порядка, когда-нибудь могут быть поставлены под сомнение.

Недопонимание концепции гендерной перформативности, которую часто относят исключительно к кросс-дрессингу, приводит к тому, что незамеченным остается ключевой аспект, делающий бесценным и уникальным вклад Батлер в исследования моды. Практики кросс-дрессинга, переосмысленные как дискурсивный акт, независимо от того, стоят ли за ними какие-то политические намерения или нет, подчеркивают сфабрикованность гендерной идентичности и демонстрируют пародийный потенциал, скрывающийся за сущностными категориями «мужское»/«женское». Как заметила Розмари Хеннеси, занимающаяся именно гендерными исследованиями,

Для Батлер дрэг это не просто явление, имеющее отношение к одежде и кросс-дрессингу. Это дискурсивная практика, которая раскрывает сфабрикованность идентичности путем пародийного воспроизведения гетеросексуальной гендерной системы. Как и положено пародии, дрэг изобличает искусственность мифа о стабильном «я» и существующих от начала времен культурных кодах и системах означивания (Hennessy 1994–1995: 28).

Таким образом, для более глубокого понимания сути понятия и идеи перформативности нужно отвлечься от фантазий о том, как кросс-дрессинг поможет нам выбраться из гетеросексуальной матрицы, и задуматься над тем, какую роль играет мода в формировании тела определенного пола (sexed body). Такое формирование происходит в процессе непризнания, который создает «тела, имеющие значение» (Butler 1993).

Мода – один из дисциплинарных режимов, которые упорядочивают тела, делая их доступными для осмысления, придавая им вразумительный вид. Таким образом, тела становятся частью реальности в том числе и благодаря моде, попутно участвующей в формировании идентичностей и субъективностей. Бинарные оппозиции моды («в моде – не в моде», «актуально – устарело») расставляют тела в системе координат, которая отдает предпочтение телам определенного типа и отвергает другие, определяя таким образом, что такое тело и каков его статус в современной культуре. И если простейшие интерпретации перформативности исчерпываются мыслью о том, что тело используется для демонстрации гендерного статуса, поскольку мы сами выбираем, во что его одеть, концепция Батлер ставит под сомнение саму идею относящегося к определенному полу тела, существующего самостоятельно, вне практик ношения одежды.

О влиянии работ Джудит Батлер на дальнейшее развитие исследований моды

Психология – один из самых востребованных подходов, использующихся для рационального осмысления тела и установления его границ; однако Батлер видит в ней парадигму, которая в лучшем случае грешит ограниченностью. В 1930‐х годах вопросом, почему люди носят одежду и какую смысловую нагрузку она несет, озадачился психоаналитик Джон Карл Флюгель; свои суждения и выводы он изложил в работе «Психология одежды», которая в настоящее время входит в число канонических текстов, составляющих золотой фонд исследований моды. С тех пор как существует само это направление, расшифровка значений, которыми наделяются предметы одежды, остается в нем темой номер один; буквально всё – от изменения длины подолов (которому приписывается глубокий социальный смысл) до импульсов, побуждающих нас то безудержно наряжаться, то придерживаться аскетичной манеры одежды, – исследуется самым подробным образом, до мельчайших деталей, с применением приемов деконструкции. По мнению Батлер, связь между одеждой и психоанализом всегда была сомнительной, и особенно когда объектом психоанализа становились сексуальные перверсии и их отражение в одежде, способное принимать разные формы, в частности когда речь заходила о фетишах. В беседе с антропологом Гейл Рубин она пояснила:

На мой взгляд, потенциальные возможности толкования в психоанализе выглядят <…> ограниченными в том, что касается вариаций сексуальности <…>. К примеру, [как можно] рассматривать такое явление, как фетишизм, и в результате сказать, что оно, должно быть, связано с кастрацией и ощущением неполноценности <…> когда я думаю о фетишизме, мне хочется узнать гораздо больше, и это совсем другие вещи. Я не понимаю, как кто-то может говорить о фетишизме или о садомазохизме, не думая при этом о производстве резины, о приемах и снаряжении, использующихся, чтобы держать лошадь в узде или скакать верхом, о высоких, отполированных до зеркального блеска голенищах военных сапог, об истории шелковых чулок, о том, какими холодными и властными выглядят медицинские инструменты, об очаровании мотоциклов и об иллюзорном ощущении свободы, возникающем, когда ты выезжаешь на большую пустынную дорогу, оставив город где-то за спиной. Если уж на то пошло, как можно думать о фетишизме, не принимая в расчет влияние городской среды, определенных улиц и парков, районов красных фонарей и заведений, где предлагают «дешевые развлечения», или соблазн, исходящий от прилавков, заваленных очаровательными вожделенными вещицами? По-моему, фетишизм дает повод рассмотреть весь спектр вопросов, связанных с изменением методов производства различных предметов, с исторической и социальной спецификой способов контроля, с социальным этикетом и теми его аспектами, что касались отношения к человеческой коже, или с неоднозначным восприятием разного рода инвазивных процедур и тонкой градацией иерархий. Если весь этот массив социально значимой информации подменяется рассуждениями о страхе кастрации, эдиповом комплексе, каком-то запретном знании или неведении, я понимаю, что нечто по-настоящему важное было упущено (Butler, цит. по: Rubin 1994: 79).

Это «нечто важное» красной нитью проходит через все высказывания и работы, в которых Батлер пытается поместить ситуативные телесные практики в специфический социальный и исторический контекст, из которого они берут свое начало. При этом подходе такие категории, как гей-экипировка, лесбийский шик, и значения самих предметов одежды требуют уточнения до нюансов, потому что иначе невозможно провести детальный анализ сложных социальных формаций, в которых они возникли и благодаря которым стали тем, чем стали. История производства предметов одежды, свойства использованных в них материалов, сети распространения, обеспечивающие доступность этих предметов, – все должно стать предметом анализа. Кроме того, Батлер настойчиво ставит под сомнение базовые представления о сексуальности, и не важно, идет ли речь о том, как они воплощаются в одежде, или о том, как их описывает теория Фрейда (см. главу 2). Сексуальное желание и сексуальная привлекательность, так часто обсуждаемые в контексте анализа моды, требуют радикального переосмысления. Больше всего Батлер не устраивают, если можно так выразиться, «величайшие хиты» Зигмунда Фрейда – данное им достаточно четкое определение эдипова комплекса и то, как он описывает устремления фетишистов и объекты фетишизации; она настаивает на том, что для понимания такого сложного явления, как сексуальность, необходимо мыслить иными категориями, число которых будет увеличиваться174174
  Хочу отметить одну интересную деталь. Несмотря на то что Батлер неутомимо критикует суждения Фрейда, анализируя их самым тщательным образом, ее можно назвать большой его поклонницей, о чем свидетельствует следующее замечание, сделанное ею в ходе все той же беседы с Гейл Рубин: «В какой-то момент я вернулась к началу и прочла несколько ранних работ на темы сексологии. И осознала, что комментарии Фрейда, касающиеся сексуальных аберраций, – это блестящая, даже при всей своей ограниченности, интервенция, обогатившая уже существовавший на тот момент массив литературы, которая была весьма содержательной, глубокой и интересной. Блеск и слава самого Фрейда, а также и роль, которую психоанализ сыграл в развитии психиатрии, придали его суждениям о сексуальной вариабельности своего рода канонический статус» (Rubin 1994: 80).


[Закрыть].

С тем же настроем Батлер подходит к наследию другого крупного игрока на поле исследований моды, стоявшего у истоков этого направления и ставшего для него еще одной канонической фигурой. Я имею в виду Ролана Барта, который исходил из того, что мода – это язык, и подверг грамматику этого языка тщательному разбору в своей книге «Система моды», считающейся праматерью всех дальнейших исследований моды (см. главу 7). Барт использовал семиотический подход; его интересовали значения – процесс их формирования, введение в оборот, циркуляция. Он утверждал, что мода – это лингвистическая структура, а одежда ее материальное выражение. Согласно этой структуралистской логике, все без исключения может быть модным; модность вещи определяется не ее природой, а тем положением, которое ей отводится в системе моды. Если за серией знаков надежно закрепилось определенное значение, они будут продолжать его транслировать, даже если объекты, служащие носителями этих знаков, изменятся или сменятся другими. Таким образом, несмотря на ротацию объектов, которые занимают и покидают свою позицию на пике моды (сумочки-багеты от Fendi, кожаные сумки от Jil Sander, своей формой напоминающие бумажный пакет с едой навынос, нейл-арт), сама по себе эта позиция остается константой в логике системы моды.

В основном массиве работ Батлер вы не найдете прямой критики в адрес Барта. Однако в ее понимании язык – это обоюдоострый меч, причем гораздо более подвижный и неуловимый в своем проворстве, чем можно себе представить, читая обстоятельные описания Барта. Батлер настаивает на необходимости «разделения между высказыванием и значением», называя это «условием возможности» для «перформативных аспектов» языка (Shulman 2011: 230). С ее точки зрения, у словосочетания «языковая уязвимость» (linguistic vulnerability) есть два значения. Хотя мы становимся активными деятелями, субъектами собственной жизни благодаря конституирующему потенциалу языка, он все же не имеет над нами полной власти. Поскольку сигнификация несовершенна, всегда есть шанс для переозначивания, особенно когда язык превращается в средство оскорбления. К примеру, присвоив такие слова, как «стерва» (bitch), «нигер» (nigger), «квир» (queer), группы, для которых эти наименования были чем-то вроде позорного клейма, могут ослабить их пейоративный потенциал, возвращая себе чувство собственного достоинства и право на самоопределение.

Нам может казаться, что в вопросах стиля мода обладает абсолютным диктаторским авторитетом, однако в действительности в самой природе расхождения между высоким и низким стилем, от-кутюр и уличными трендами, заложены условия возможности для необходимого моде динамизма. Что же касается ее отношения к гендеру, то его можно охарактеризовать так, как это сделала культуролог Элисон Банкрофт:

…мода с момента своего появления игнорирует саму идею разделения на мужчин и женщин, и ставит мужчин на место женщин, а женщин на место мужчин, и такой переход становится само собой разумеющимся, нормой, отнюдь не чем-то нелепым или унизительным. Такое пренебрежение обычными категориями «мужчина»/«женщина», во-первых, говорит о том, что в моде гендерная бинарность неуместна, а в более общем контексте может рассматриваться как свидетельство того, что гендерная идентичность не заключена в анатомии тела. Для любого, кто знаком с наработками квир-теории за последние двадцать лет, второй вывод не станет неожиданным (Bancroft 2013: n.p.).

К моде можно относиться как к языку, перед которым мы уязвимы, но Батлер уверена в том, что мода может не только подчинять, но и делать нас сильнее. И подтверждением тому будет следующий пример.

Тело в своем естестве – уже одетое тело. Джудит Батлер, Симона де Бовуар и большие задницы

Фотография175175
  Очевидно, речь идет о фотографии 1950 года, сделанной в Чикаго. Ее автором считается американский фотограф Арт Шэй. Впервые обнародована в 2008 году.


[Закрыть] обнаженной Симоны де Бовуар (сделанная ее любовником, предположительно, без ведома самой женщины), а точнее, конкретная часть тела де Бовуар – ее зад, – вдохновила философа Кью Ли (Lee 2013) на шутливый комментарий, который в то же время стал поводом проанализировать некоторые суждения Джудит Батлер, а именно ее интерпретацию размышлений о теле и гендере, представленных в книге де Бовуар «Второй пол» (De Beauvoir, 1953). Ли полагает, что Батлер увидела в «психополитической трагикомедии <…> огламуренной виктимизации» свидетельство того, что это «унижение, несмотря на его очевидную и почти осязаемую неизбежность, по сути, необязательно» (Butler 1986: 41; цит. по: Lee 2013: 189). Наблюдая за ритмическими колебаниями моды, мы можем увидеть, как «необходимая случайность вкупе с ритуализированной сменой направления кодифицируется, превращаясь в весомый императив» (Lee 2013: 189). Иными словами, никто не может угнаться за модой, поскольку она постоянно трансформируется во что-то иное; и точно так же никто не может окончательно стать женщиной, поскольку процесс становления и выстраивания гендера никогда не заканчивается. Как язвительно замечает Ли, если быть женщиной – это судьба, предопределенная биологией, как у нас принято думать, значит, «она уже готовая женщина – и до и после того, как „сделала выбор“ и „решила“ стать женщиной; и тем не менее быть настоящей женщиной можно лишь в том случае, если ты решаешь ею стать» (Ibid.). В формулировке Батлер та же мысль звучит так:

…в данном контексте «выбрать» гендер не значит перенестись из какого-то бесплотного измерения в гендерную реальность, скорее речь идет о переосмыслении культурной истории, в которую уже одето тело. Тело становится выбором, способом воплощения предписанных гендерных норм и сопротивления им, результатом чего становится множество сменяющих друг друга стилизаций плоти (Butler 1986: 48).

Тело всегда «уже одето» всей культурной историей, потому что мир культуры «непрерывно и активно» внедряется в тело, и этот процесс протекает столь легко и плавно, что «кажется естественной данностью» (Ibid.: 49). Изображение обнаженного тела Симоны де Бовуар наводит Ли на мысль о еще большем усложнении гендерных граней социальности, о «квазисарториальной сложности гендерной идентичности»: так, «обнаженный зад „открывает нам глаза на то, что тело в своем естестве – это уже одетое тело“, раз и навсегда вписанное в систему кодов» (Lee 2013: 190). Таким образом, даже нагота находится под властью моды, которая играет роль одной из «обязательных рамок, установленных разнообразными силами, контролирующими социальный облик гендера» (Butler 1990: 33), поскольку ее коды – один из множества факторов, участвующих в стилизации тел.

Осмысление моды в батлеровском ключе приводит к размыванию границ, разделяющих одежду и тело. Идея призрачности этих границ сегодня стала ключевой в контексте исследований моды. Тем не менее, несмотря на то что Батлер оказала столь ощутимое влияние на развитие этого направления, читая ее самые известные и авторитетные работы, трудно отделаться от ощущения, что специфические аспекты самой одежды интересуют ее в меньшей степени. В книге Батлер «Тела, которые имеют значение» (Butler 1993) достаточно много места отведено анализу документального фильма «Париж в огне» (Paris Is Burning), посвященного культуре дрэг-балов, но вопросы моды в нем затронуты лишь вскользь, без обсуждения конкретных стилей одежды. Аналогичным образом она обделила вниманием манеру одежды и наряды участников церемонии, обсуждая перформативные рамки действа, в ходе которого пару «объявляют мужем и женой» (Ibid.: 229 ff.). И если в тексте де Бовуар буквально слышится шорох атласных тканей и тихое бряцанье жемчужных нитей, Батлер, обсуждая ее идею становления женщиной в своей книге «Гендерное беспокойство» (Butler 1990), отдает материальные подробности этой трансформации на откуп воображению читателя. Но несмотря на то что в ее работах одежда как таковая остается где-то на заднем плане, Батлер проложила путь, который вывел одежду на авансцену в исследованиях, посвященных вопросам формирования и телесного воплощения идентичности; и во многом этому способствовала ее идея одетости обнаженного тела. Однако ее актуальность не ограничивается пределами сферы политики идентичности. И хотя в большинстве своих работ Батлер не отступает от основной темы своих исследований – процессов, связанных с формированием гендерных статусов, присваиваемых человеческим телам, она также поднимает вопросы, касающиеся процессов, участвующих в становлении тел вообще, как человеческих, так и не человеческих.

Теория Батлер в действии

Исследование перформативности тела помимо прочего подразумевает исследование вопроса о месте, где внутреннее встречается с внешним, то есть изучение той «складки», где тело/кожный покров синтезирует телесный опыт и происходит интеграция живого тела и разума; и здесь полезно обратиться к работам Батлер, поскольку она как никто другой умеет ставить вопросы, касающиеся сущности и функций тела. Символическое и материальное не просто тесно переплетены – они суть одно. Какая сторона этой целостности выступает на первый план, зависит от того, с какими социальными и историческими силами она взаимодействует в данный момент. Полагаю, если бы ее спросили, существует ли какая-то символическая структура, которая уже сама по себе может объяснить универсальное значение моды (повсюду и во все времена), Батлер сказала бы нет; а если бы ответ был более обстоятельным, она могла бы сказать приблизительно следующее: что мы станем называть модой, определяют властные отношения, динамичные и изменчивые, поскольку их структура и характер зависят от материальных и социальных условий.

Акцент на материальных условиях и ограничениях при рассмотрении идей Батлер может показаться несколько странным. Согласно многочисленным толкованиям ее работ, она была одним из ведущих идеологов лингвистического поворота, берущего начало от постмодернистской идеи главенства дискурса по отношению к реальности, перекликающейся со знаменитым высказыванием французского философа Жака Деррида: «ничто не существует вне текста» (Derrida 1997: 158; также см. 15 этой книги). В текстах Батлер встречаются пассажи, из которых можно сделать вывод, что дискурс – это «всё», что материя (то есть все вещественное) становится реальной только будучи представленной в форме высказывания, что вес имеет только культура (если вы вдруг не поняли, это был каламбур). С этой точки зрения мода – это дискурс, который делает реальными человеческие тела.

Однако недавняя реинтерпретация идей Батлер, на этот раз пропущенных сквозь призму феминистского направления в рамках нового материализма, внесла поправки в такое истолкование. Как заметила Ирис ван дер Тейн, известный специалист в области гендерных исследований, это бесконечный спор, в котором одни феминисты «попросту отрицают» материализм Батлер, тогда как другие стоят на том, что «парадокс, который <…> исчерпывающе характеризует суть работ Батлер: мы не существуем вне языка, но в то же время он не имеет над нами абсолютной детерминирующей власти – это лучшая отправная точка для нового материализма» (Van der Tuin 2011: 273). В своих работах Батлер делает ставку на материальность тела, впрочем, как и другие теоретики феминистского толка, такие как Карен Барад (Barad 2003), Рози Брайдотти (Braidotti 2002; Braidotti 2011), Элизабет Гросс (Grosz 1994), Донна Харауэй (Haraway 1991)176176
  Возможно, для большей полноты картины вам будет интересно и полезно ознакомиться с интервью Карен Барад и Рози Брайдотти, вошедшими в книгу «Новый материализм: интервью и картография» (Dolphijn & van der Tuin 2012).


[Закрыть]. Как поясняет Элизабет Гросс, эта группа мыслителей не имеет отношения ни к социальному конструктивизму, ни к эгалитаризму. В их понимании тело не чистый лист (tabula rasa), на котором культура оставляет свои письмена; их, скорее, интересует тело в его жизненных проявлениях, тело, которому всегда присущи половая принадлежность и гендерный статус. По сути, они «разделяли представления о фундаментальных, непреодолимых половых различиях» (Grosz 1994: 17–18)177177
  Говоря это, Гросс в том числе имеет в виду работы Люс Иригарей, Элен Сиксу, Гаятри Спивак, Джейн Гэллоп, Мойры Гейтенс, Вики Кирби, Наоми Шор и Моник Виттиг.


[Закрыть], в которых тело выступает и субъектом, и объектом и является источником агентности в процессе прописывания на нем культурных значений.

Эта точка зрения позволяет по-новому подойти к рассмотрению вопросов тела в рамках исследований моды. Как утверждает теоретик феминизма Илия Паркинс, изучение агентностей в контексте такой всеохватной системы, как мода, требует, чтобы мы рассматривали моду с двух сторон – «на уровне индивидуальных взаимоотношений [человека] с модой <…> и индустрию моды как территорию массового потребления», поскольку только такой двусторонний подход «делает возможным детальный анализ агентности» (Parkins 2008: 510). Как отмечает Паркинс, такое двойное прочтение: рассмотрение глубоко личного опыта взаимодействия с модой, с одной стороны, и ее массовых манипуляций, с другой, – стало возможным отчасти благодаря Батлер и ее теории перформативности, которая «весомо повлияла» на феминистскую концепцию агентности, позволив развести понятия «агентность» и «осознанное намерение» (Ibid.). В этом смысле моду можно назвать «матрицей осмысления» (Butler 1990), в которой тело становится доступным для осмысления и в то же время постоянно от него ускользает. Брайдотти могла бы описать это как напряженность, возникающую в результате сопротивления изменчивой структуры тела «процессам становления» (Braidotti 2011: 17). Динамичная материальность тела одерживает верх над компульсивными повторениями, направленными на формирование в нем осадочного слоя норм. Реакцией на эту избыточную активность становится ужесточение контроля над телом, имеющего целью привести его в соответствие с установленными господствующей культурой критериями осмысления и порогом допустимого.

Понимание этого сыграло ключевую роль в моих собственных исследованиях. Изучая повседневные практики фешен-моделей, я имела возможность видеть примеры такого ужесточения контроля, которое выражается не только в усиленном слежении за телесными параметрами и их принудительной корректировке; жесткие требования также предъявляются к транслируемому моделью образу и к ее личности (Wissinger 2009). Так, агенты, представляющие интересы соискательниц на роль моделей, продвигают своих девочек178178
  В модельном бизнесе слово «женщина» приобрело негативный оттенок: назвав модель «женщиной», вы нанесете ей оскорбление, поскольку это будет воспринято как намек на то, что она слишком стара для этой работы.


[Закрыть] в модельном бизнесе, в буквальном смысле диктуя им, как правильно одеваться и какую носить прическу, редактируя их биографии, составляя маршруты их поездок, планируя их распорядок дня и принуждая их тусоваться. Они заставляют своих подопечных лгать, отвечая на вопрос о возрасте, чтобы соответствовать идеалу женственности, подразумевающему, что девушка должна быть юной и сговорчивой. Кроме того, многим моделям агенты настоятельно советуют приходить на кастинги в туфлях на высоких каблуках – якобы без них невозможно добиться безупречного воплощения женственности. Также персональный менеджмент включает в себя мониторинг веса и пропорций фигуры модели (регулярное взвешивание и обмеры) и контроль за диетой (Wissinger 2013; Wissinger 2015). Такая неусыпная бдительность создает угрозу целостности тела. Модное тело постоянно переделывается, однако направленные на него повторяющиеся действия не способны зафиксировать его в неизменном состоянии. Отчасти этот непрекращающийся процесс обусловлен непостоянством моды, но у него есть и другая причина, которая заключается в том, что тело выходит за рамки, установленные для него нормой, и над ним невозможно установить абсолютный контроль, потому что это живое тело.

Заключение

Подводя итог, я хочу сказать, что идеи и открытия Джудит Батлер подготовили для нас критически обоснованную позицию, заняв которую можно вплотную подобраться к крайне значимым и актуальным проблемным вопросам, касающимся тела, одежды и власти. Подвергая остранению (queering) господствующие представления о сексуальности посредством радикального переосмысления считающихся естественными категорий «мужчина»/«женщина», Батлер наметила подход, позволяющий критически оценить привлекательность моды и выявить подрывные силы, которые, несмотря на то что их влияние формально не признано, принимают непосредственное участия в процессах, которыми живет мода. Поставив под сомнение естественность человеческого тела, Батлер делает вывод, что всегда, даже в наготе, тело «уже одето». Это утверждение, размывающее традиционные представления о теле и одежде, способствовало тому, что тело стало объектом пристального внимания в контексте исследований моды и одежды. Таким образом, благодаря Батлер у нас есть теоретические предпосылки для того, чтобы исследовать моду и как глобальную систему производства и потребления, и как источник телесного опыта, который у каждого человека носит глубоко личный характер. Демонстрируя, как существование тела раз за разом, постоянно, подтверждается дискурсами, и в том числе дискурсом моды, работы Батлер стали краеугольным камнем, на который сегодня опирается любой анализ моды, претендующий на что-то большее, чем ее поверхностное описание.