Текст книги "Волшебник"

Томас с Катей подошли к конторке портье, чтобы договориться насчет багажа, но им было сказано, что придется дождаться администратора – камера хранения переполнена чемоданами постояльцев, которые отбыли на прошлой неделе. Когда Томас вытащил крупную купюру, высокий швед за стойкой холодно заявил, что денег они не берут, и повторил, что герру Манну придется дождаться администратора.

Молодой дипломат проявлял все большее нетерпение.

– Садитесь в машину, – сказал он. – Нам давно пора в аэропорт.

Томасу объявили, что оставить багаж в вестибюле нельзя. Придется дождаться администратора: кроме него, никто не может принять на хранение багаж отбывающих гостей.

Катя настояла, чтобы Томас, Эрика и дипломат садились в автомобиль, который ждал с включенным двигателем, а она разыщет администратора.

Они молча сели в машину, и дипломат сказал, что, если фрау Манн не появится, придется оставить ее в гостинице, а раздобыть место на следующий рейс будет непросто.

– Моя мать ищет администратора, – сказала Эрика.

– Ваша мать подвергает опасности ваше путешествие, – возразил дипломат.

Наконец раздраженная Катя села в машину.

– Администратор, который, разумеется, был все время на месте, сказал, что мы такие не одни. А когда я заявила ему, что мой муж получил Нобелевскую премию по литературе, просто пожал плечами. Я и не знала, что шведы такие. Пришлось оставить ему наш адрес и адрес Берманна и пригрозить, что он лично ответит перед шведским королем, если из чемоданов пропадет хоть один предмет.

Автомобиль тем временем тронулся с места. При упоминании шведского короля Томас толкнул Эрику в бок, но не улыбнулся.

Молодой дипломат обратился к ним с переднего сиденья:

– Я должен проинформировать вас, что, поскольку некоторое время полет будет проходить над немецкой территорией, самолету придется лететь низко. Это опасно и сопряжено с риском.

– А почему он должен лететь низко? – спросила Эрика.

– Это условие, которое выдвинули немецкие власти. Вчера рейс сопровождал немецкий самолет.

– А иначе нельзя? – спросила Катя. – Может наш самолет выбрать другой маршрут?

– Боюсь, что нет. Если вы настроены немедленно покинуть Швецию. Самолет приземлится в Амстердаме для дозаправки, но никто не сможет покинуть его или подняться на борт.

В самолете Катя настояла, что должна сидеть у иллюминатора, а Томасу и Эрике лучше занять боковые сиденья.

– На вид я заурядная дама средних лет, и никому нет до меня дела, – сказала она. – А вам лучше зарыться носом в книгу, пытаясь выглядеть как можно невиннее.

Самолет был переполнен, пассажиры пытались втиснуть багаж в верхние отсеки. Когда одна женщина принялась кричать, что ее чемодан не помещается, ей было сказано, что в таком случае придется его оставить. Когда она начала спорить с бортпроводником, другие пассажиры стали возмущаться, что она задерживает вылет.

Наконец, яростно откинув крышку, женщина вытащила из чемодана туфли, флакон духов, какую-то одежду и бросила их на сиденье.

– Если хотите, можете забрать себе остальное, – с вызовом заявила она. – Придется путешествовать, не меняя белья, если вы этого добивались.

– Надеюсь, эта дама не собирается вместе с нами пересекать Атлантику, – заметила Катя.

Пропеллеры начали вращаться, не успели закрыться двери. Томас верил: еще один день – и было бы поздно. Они не спросили, есть ли у немцев список пассажиров, но в любом случае такой список было нетрудно раздобыть, – всегда нашелся бы швед, симпатизирующий нацистам, который сообщил бы им, что Томас Манн находится на борту. Вероятно, о нем знало немалое количество чиновников.

Когда самолет поднялся в воздух над Мальмё, Томас подумал, что сейчас самое время помолиться. Но он не молился, поэтому придется обратиться к книге. Он не будет отрывать глаз от страниц до самого Лондона.

Только однажды, когда самолет тряхнуло, Томас позволил себе минутную слабость. Он протянул руку через проход, и Эрика сжала его ладонь. Катя взглядом дала ему понять, чтобы он не поднимал голову от книги.

Томас отдавал себе отчет, что страхи, которые он испытывал, разделяли многие. Однако их не похищал из роскошного отеля правительственный чиновник, чтобы посадить в самолет, летящий на запад. Им было не у кого просить помощи. Его страхи были бледной тенью их страхов.

Когда самолет начал снижаться, Эрика направилась к бортпроводникам. Вскоре она вернулась сообщить родителям, что они подлетают к Амстердаму и уже миновали воздушное пространство Германии. Самолет приземлится и простоит на взлетном поле в Амстердаме не больше часа.

В Лондоне они легко прошли паспортный контроль, но таможенный чиновник попросил Томаса открыть портфель и подозвал двух коллег. Катя с Эрикой начали что-то говорить, но им было велено молчать. Сначала чиновник пролистал две его книги, затем обратился к блокнотам, заполненным от руки.

– Мой муж писатель, – сказала Катя.

Игнорируя ее замечание, таможенный офицер что-то прошептал коллегам, и они исчезли во внутреннем помещении вместе с портфелем и паспортом Томаса. Пока Манны ждали, комната опустела.

– Надеюсь, дама с одним комплектом белья в конечном итоге обретет покой, – заметила Катя.

Томас посмотрел на Эрику, и они расхохотались. Их смех заставил Катю стать еще серьезнее.

– Это не шутки, – сказала она. – Думаю, это испытание повлияет на всю ее дальнейшую жизнь.

К тому времени, как чиновники вернулись, Катя присоединилась к хохоту. Томас пытался подавить смех.

– Мы должны спросить, сэр, что написано на этих страницах.

– Это роман, который я сейчас завершаю.

– По-немецки?

– Да, я пишу по-немецки.

Один из чиновников открыл блокнот и попросил Томаса перевести.

– Моя дочь переведет лучше.

– Но это же вы написали, сэр?

– Да.

– Тогда вы и переведите.

Томас начал медленно переводить.

– О чем это, сэр?

– Это из романа, который я пишу о немецком поэте Гёте.

– Когда вы в последний раз были в Германии?

– В тридцать третьем году.

– А куда направляетесь теперь?

– В Саутгемптон, – ответила Катя, – а после в Америку. У нас есть визы, и мы опоздаем на корабль, если нас будут задерживать.

Когда таможенные чиновники обнаружили нарисованную Томасом схему комнаты – стол в центре и наспех нацарапанные имена вокруг, – их сомнения углубились.

– Это для моего романа, – объяснил Томас. – Это рисунок столовой в доме Гёте. Смотрите, вот его имя, а это имена других людей за столом. Действие происходит в начале девятнадцатого века.

– Откуда вы знаете, кто сидел за столом? – спросил чиновник.

– Я не знаю. Я воображаю, где они могли сидеть и о чем говорить.

Один из чиновников всмотрелся в рисунок, нахмурил брови, повертел его в руке, словно это был стратегически важный документ.

– Он же писатель, – сказал один из его коллег.

– Писатель, который рисует карты, – вмешался третий и улыбнулся.

– До Ватерлоо доберетесь на автобусе, – сказал один из чиновников, вероятно старший. – А затем на поезде до Саутгемптона.

– Вам повезло с погодой, – добавил другой, улыбаясь и показывая в направлении выхода.

Томас с удивлением наблюдал из окна автобуса тишину и безмятежность английской сельской местности. Трава была зеленее, дороги ýже, небо голубее, а послеобеденная жара сильнее, чем он ожидал. Вдали он заметил ферму. Даже самые современные дома по обочинам дорог и дома в деревнях, которые они проезжали, навевали мысли о прохладе и свежести. Ничего старого, ничего ветхого. Когда они добрались до Лондона, он с изумлением разглядывал бесконечные пригороды, унылые ряды одинаковых домов, маленькие магазинчики. Англия казалась ему еще более чуждой, чем Принстон и Нью-Йорк. Он радовался, что ему не придется здесь поселиться. Возможно, ему пришлись бы по душе широкие площади и торговые улицы, но, когда они прибыли на вокзал Ватерлоо, времени хватило только для того, чтобы найти поезд до Саутгемптона.

Было очень непривычно путешествовать без багажа. Выйдя из автобуса, ты мог шагать на все четыре стороны и незачем было искать того, кто помог бы с чемоданами. Томас ощущал такую легкость, словно его отпустили на летние каникулы, и только сосредоточенное выражение на лицах Кати и Эрики заставило его воздержаться от шуток, когда они входили в здание вокзала.

В ожидании, пока Катя с Эрикой купят билеты, он наблюдал людей c противогазными сумками на плече. Англия вступила в войну. Томас внимательно всматривался в лица, пытаясь понять, что значили для этих людей свобода и демократия. Они без колебаний согласились противостоять Гитлеру и жить в постоянной опасности.

Скоро они узнают, что такое настоящий страх. Их города будут бомбить, их сыновья падут на поле боя. Он мог только смотреть на них. Томас не мог поведать им о Германии ничего, чего бы они не знали и не перечувствовали. Он был здесь вдвойне чужаком, немец, который возвращался в американское изгнание.

Когда в Саутгемптоне они прибыли в пароходную контору, им было сказано, что до отплытия «Вашингтона» остается несколько дней, и посоветовали найти гостиницу. Пока они шагали сквозь теплые сумерки под пронзительные крики чаек, которых, казалось, возмущало само их присутствие, Катя сказала, что надо связаться с Михаэлем и его невестой и уговорить их пересечь Атлантику, а еще убедить Монику с мужем последовать их примеру, как только получат визы.

Утром, добившись, чтобы персонал гостиницы перетащил в номер Томаса письменный стол, Катя с Эрикой отправились по магазинам, надеясь купить новые чемоданы или, по крайней мере, достаточно одежды, чтобы хватило до Америки. Томас слышал их смех, когда, вернувшись, они поднимались по лестнице.

Катя с Эрикой купили чемоданы, одежду, белье и обувь. В каждом магазине они объясняли владельцам, что сбежали из Германии, и те сбивались с ног, чтобы им угодить. Они также купили газеты и рассказали ему, что Геринг предложил Англии мир, на что британское правительство ответило решительным отказом. Все, кого они встретили, утверждала Катя, целиком и полностью поддерживают это решение.

– На улице к нам подошла женщина и сказала, что они освободят Германию, как в прошлой войне. Я не знала, что ей ответить, поэтому просто поблагодарила.

В номере Эрики, распаковав покупки, они снова принялись смеяться.

– Мы вспомнили о той бедняжке, которая лишилась всей одежды, – сказала Катя, – и теперь путешествует по миру, не меняя белья, и расхохотались, а одна очень серьезная продавщица решила, что мы смеемся над ней.

– Не удивлюсь, – заметила Эрика, – если она сдаст нас полиции как нежелательных иностранцев.

Она вытащила деревянную вешалку для полотенец с портретом королевской семьи.

– Я купила это Одену, – сказала она. – Чтобы видел, что теряет.

– Только посмотри, что у нас есть! – воскликнула Катя.

Она вытащила шерстяную майку с рукавами и длинные кальсоны. Шерсть была почти желтого цвета.

– В жизни такого не видела, – сказала Эрика. – И мы снова расхохотались прямо в магазине, когда я сказала, что Клаусу эта вещь придется впору.

– Видел бы ты белье, которое носят англичанки! – воскликнула Катя.

– Оно даже хуже немецкого, – добавила Эрика. – Словно специально придумано, чтобы разводить вшей. Не понимаю, как англичане это терпят!

После обеда они втроем отправились в порт узнать про пароход. Им сказали, что он отплывает через два дня, но билетов продано больше обычного. Компания разместит всех, но никаких личных кают, а женщин и мужчин придется разделить. Когда Катя спросила, можно ли доплатить за две каюты первого класса – одну для ее мужа, другую для них с дочерью, – ей ответили, что об этом не может быть и речи.

– Иначе на пароходе начнутся волнения. Это эвакуация, мадам. Мы возьмем на борт всех, у кого есть билеты. У нас в запасе не больше пяти-шести дней. А все удобства получите, когда доберетесь до Нью-Йорка.

В день отплытия на причале образовалась длинная очередь, пассажиры толкались, ходили слухи, что сегодня пароход не отчалит и все могут не сесть. Люди оглядывались, когда Манны заговаривали по-немецки, и они перешли на английский, пока Томасу не пришло в голову, что их акцент звучит еще подозрительнее. Утро выдалось жарким, присесть было некуда. Когда раздраженная Эрика принялась проталкиваться сквозь толпу в поисках того, кто распорядится, чтобы ее родителей пропустили без очереди, Томас обернулся к Кате:

– Мы же не думали, что будем так жить?

– Нам еще повезло, – ответила Катя. – Так теперь выглядит удача.

Эрика скоро вернулась с двумя членами команды.

– Вот мой отец, – сказала она. – Он болен. Мы стоим уже два часа. Он этого не переживет.

Члены команды разглядывали Томаса, который постарался придать себе изможденный вид. Вокруг зашумели, что не только у них одних есть престарелые родственники.

– Мы с матерью можем подождать, – громко заявила Эрика. – Но вы должны немедленно посадить на пароход моего отца.

Томас выглядел растерянным, словно не вполне понимал, что происходит. Он сознавал, что члены команды ожидали увидеть кого-то совсем дряхлого. Матросы пребывали в сомнениях.

– Идемте с нами, сэр, – сказал наконец один из них и мягко его подтолкнул.

Томасу пришлось дожидаться лоцманского катера. С собой он взял портфель.

– Дочь сказала, что у него больное сердце, – крикнул тот, кто его вел, и велел доставить Томаса на борт.

Его с немалым трудом погрузили на катер и, пожелав удачи, высадили на пароход. Пытаясь из последних сил держаться с достоинством, Томас уселся на первое попавшееся место, отметив про себя, что он далеко не первый пассажир, уже оказавшийся на борту.

Пошарив в портфеле, он вытащил блокнот и в ожидании Кати и Эрики принялся медленно вносить правку в роман о Гёте, позволяя разуму бродить вдали от тех мест, где он сейчас находился, подхватывая ритм предложений, которые написал вчера, воображая, что роман о любви престарелого поэта к юной деве утешит читателя, когда его книги снова будут востребованы в Германии.

Он продолжил работать, когда по громкоговорителю объявили посадку и толпа хлынула на борт. Томас понимал, что, если он останется на месте, Катя с Эрикой быстрее его найдут.

Ему предоставили каюту первого класса, которую пришлось делить с четырьмя другими мужчинами. Поскольку у Томаса была кровать, в то время как остальным пришлось довольствоваться койками и матрасами, попутчики сразу прониклись к нему злобой, которая только усилилась, когда выяснилось, что он немец. Двое мужчин были англичанами и переговаривались между собой, словно он их не слышал.

– Кто его знает, откуда он взялся, этот немец, – заметил один.

– Сбежал от Гитлера, – сказал его компаньон, – занял кровать и, не успеем ахнуть, начнет передавать своим шифровки.

– Ничего, скоро они запоют по-другому. Я видел, как в прошлый раз немцы сдавались в плен, и на это стоило посмотреть. Я сказал одному, что теперь они могут скинуть кайзера, повторил несколько раз, а ему хоть бы что. Не понимал ни слова по-английски или притворялся. Никогда не знаешь, что у немца на уме.

Единственное, чего хотелось Томасу, – это работать. По утрам, найдя ему место, Катя с Эрикой принимались гулять по палубе, с каждым кругом проходя мимо него. Когда ясным погожим вечером Томас предложил уступить место Кате, она почти с возмущением заявила, что тратит силы на поиск свободного места ради того, чтобы он мог писать, а не ради того, чтобы самой нежиться на солнышке.

Раньше мысль о том, что его судьба схожа с судьбой Гёте, не приходила Томасу в голову. Возможно, поэтому работа над книгой была так ему дорога и так затянулась. История невозможной любви, испытание желанием в зрелые годы. Он поднимал голову, обозревая обширное водное пространство, и в памяти всплывали имена и лица: покрасневший Армин Мартенс, обнаженный Вильре Тимпе, склонившийся к нему Пауль Эренберг, нежные губы Клауса Хойзера.

Окажись сейчас перед ним Пауль, плыви Клаус Хойзер на том же пароходе, что бы он им сказал? Какое послание прочел бы в их глазах в полутьме палубы в окружении многочисленных пассажиров? Томас вздохнул, вспоминая, как сжимал в объятиях Клауса Хойзера, как ощущал биение его сердца и участившееся дыхание.

Появились Катя и Эрика; Катя спросила, о чем он задумался.

– О книге, – отвечал он. – Думаю, как улучшить этот отрывок.

В последние дни плавания скученность на пароходе стала совершенно невыносимой, а вода для мытья почти закончилась. Двое его английских компаньонов с трудом сдерживались.

– Ты видал, как жена и дочка носятся с этим немецким слюнтяем? – спросил один.

– Не поймешь, женщина она или мужчина. Удивлюсь, если ее впустят в Америку.

Томас записал в блокноте английское словечко «слюнтяй», которого не понял, но Катя с Эрикой тоже его не знали.

Эрика настояла, чтобы, когда корабль пристал, их пропустили без очереди. Когда они сходили на берег под взглядами измученных пассажиров, которых оттеснили в сторону, чтобы дать пройти Томасу, его жене и дочери, он чувствовал их озлобленные взгляды. Это напомнило ему, как в Мюнхене после революции они с Катей спускались по ступеням оперного театра, шофер ждал, держа наготове Катино норковое манто и Томасово пальто, а обедневшая толпа, в тисках инфляции, взирала на них с затаенной ненавистью.

Внезапно ему пришло в голову, что среди этой толпы мог стоять Адольф Гитлер. Тому не хватило денег на билет, и он явился в надежде, что кто-нибудь уступит ему лишний подешевле. Зимние ночи в Мюнхене холодны. Томас воображал, как Гитлер видит рядом с шофером невозмутимых и холодных Маннов, стремящихся не уронить своего высокого статуса, кивающих знакомым, приветствующих тех, кто им ровня, как и следует людям их положения. Должно быть, в те вечера, когда давали Вагнера, Гитлеру страстно хотелось услышать «Лоэнгрина», «Мейстерзингеров» или «Парсифаля». Вместо этого он был вынужден наблюдать, как разряженные люди, купившие абонемент или снявшие ложи, выходят из автомобилей, а ему приходится вернуться в ночь несолоно хлебавши.

Томас проследовал вслед за Катей и Эрикой на паспортный контроль, его багаж нес носильщик. Их паспорта и визы проверили, но никто не озаботился досмотром чемоданов. Автомобиль, заказанный Кнопфами, уже ждал. Когда они уложили чемоданы в багажник, Эрика сказала, что задержится в Нью-Йорке. Ей нужно повидаться с Клаусом. Теперь, когда Британия вступила в войну, у них есть что обсудить.

– Ты знаешь, где он? – спросила Катя.

– Я знаю, что Оден в Бруклине. Он скажет мне, где Клаус.

Эрика заранее собрала небольшой саквояж для Нью-Йорка, остальной багаж отправлялся в Принстон. Томас внезапно осознал, что некому теперь биться за его права. В отличие от Эрики, такой вспыльчивой и деятельной, Элизабет спокойно дожидалась их в Принстоне. Слезы навернулись Томасу на глаза, когда он вспомнил, что совсем скоро его младшая дочь навсегда оставит родительский дом.

– Не плачь, – сказала Эрика. – Все ведь кончилось хорошо. Этот полет над Германией мне совсем не понравился.

– Ты не скажешь Клаусу, чтобы он нам позвонил? – спросила Катя. – А еще лучше, приехал погостить. Если найдет время.

– У меня для него есть превосходные желтые кальсоны. Скажу, что это подарок от нас от всех.

Спустя несколько дней Томас сел на пассажирский поезд до Трентона, чтобы пересесть на экспресс до Вашингтона, который останавливался южнее Бостона. Автомобиль, присланный за ним Агнес Мейер, ждал на станции. За день до этого миссис Мейер колебалась между тем, чтобы пригласить его с Катей пожить подольше в их загородном доме или чтобы он – уже без Кати – переночевал в их доме в Вашингтоне. Сошлись на втором варианте.

– Агнес Мейер незаменима в военное время или когда война на пороге, – сказала Катя. – Но обычно такие, как она, работают надзирательницами или снайперами.

Томас понимал, что ему придется просить Агнес содействовать Голо и Генриху с женой в получении виз и ускорении выдачи их для Моники и ее мужа. Он также хотел поговорить с Агнес о своем положении и о том, нельзя ли его улучшить, получив американское гражданство. В кармане у него лежал список европейских писателей, которые нуждались в помощи, кто в финансовой, кто хотел эмигрировать в Америку из Голландии или Франции, если Германия нападет на эти страны. В Принстоне его ждали душераздирающие письма от немецких художников, в основном евреев. Некоторые письма приходили прямиком в Принстон, другие ему пересылало издательство Кнопф. Их отправители свято верили, что Томас в состоянии их вытащить.

Никому из них не приходило в голову, что никакой реальной властью Томас не обладал. Его шапочное знакомство с Рузвельтом и работа в Принстоне не давали ему права хлопотать о выдаче виз всем и каждому. Однако приятельские отношения с Агнес Мейер – другое дело. По крайней мере, обратиться к ней за помощью было проще, чем к Рузвельту. Если придется к ней подольститься, так тому и быть. Томас был готов проводить с ней время, он позволит ей перевести свои выступления и готов внимать ее советам. Он даже не станет возражать, если она захочет написать о нем книгу.

Взамен ей придется его выслушать. Впрочем, поскольку Агнес не привыкла прислушиваться к кому бы то ни было, это будет непросто.

Агнес ждала его в большой гостиной. Стоило ей заговорить, и Томас понял, что она все утро репетировала свою речь. Сидя напротив нее, он чувствовал, что она обращается не столько к гостю, сколько к благодарной аудитории.

– Вам следует избегать темы вступления Америки в войну. Никто не желает об этом слышать, особенно от иностранца. Надеюсь также, вы доведете это до ваших старших сына и дочери. Америка сама в состоянии решать, какому курсу ей следовать. Сегодня она предпочитает наблюдать и не вмешиваться, и так же надлежит поступать нам всем. Полагаю, роман о Гёте будет принят благосклонно. Разумеется, не всеми. Я жду не дождусь этой книги, но надеюсь, ее не испортит эта женщина, миссис Лове-Портер, ваша так называемая переводчица. Лучше бы она посвятила себя переводам менее значительных писателей вроде Германа Броха, Германа Гессе или Германа Брехта.

– По-моему, Брехта зовут не Германом.

– По-моему, тоже. Это была шутка.

– Моя жена, я и моя дочь Эрика очень благодарны вам за то, что посодействовали нашему возвращению в Америку.

– Не ешьте много, впереди обед. Хотя мне известно, что вы любитель марципанов. Может быть, еще кусочек и немного чаю.

– Я понимаю, вы устали от моих просьб, – начал Томас.

– Сбор средств на благотворительность стал новой отраслью американской промышленности, – сказала Агнес. – Только на прошлой неделе я упомянула об этом в разговоре с мужем. Этот музей, тот музей, этот комитет, тот комитет, этот беженец, тот беженец. И разумеется, все достойны помощи.

Томас предпочел бы, чтобы Юджин Мейер присоединился к ним за обеденным столом. Человек он был недалекий, но его присутствие отвлекло бы Агнес, заставив реже перебивать собеседника и не менять тему разговора так внезапно.

Поэтому он был разочарован, когда Агнес заявила ему, что мужа нет в городе и они будут обедать вдвоем.

Мысль о том, чтобы провести с ней весь вечер, была невыносима, и Томас сказал, что должен посвятить несколько часов работе, потому что его роман близится к завершению.

– О, этот дом просто предназначен для работы! Никто вас здесь не потревожит. На этот счет всем даны строгие инструкции. Слуги уже знают, что у нас остановился знаменитый писатель. Я собрала их утром и сообщила им об этом. Вы можете приходить сюда когда захотите. Нужно будет написать об этом вашей жене. Вся эта современная роскошь в вашем распоряжении, и вы будете в полном уединении. Мой муж часто засиживается за письменным столом допоздна.

За обедом Томас не сильно продвинулся в своих планах. Агнес желала обсудить книгу на материале немецкой истории и культуры, которую он мог бы написать.

– Так мало людей здесь знают о европейской культуре, поэтому Фауст, Гёте или Ганзейская лига для них пустые слова.

Ему оставалось только соглашаться и время от времени отпускать краткие глубокомысленные замечания. Он начал тосковать по уединению, которое Агнес ему пообещала. Наконец посередине ее фразы Томас встал, надеясь, что она не обидится, но он был больше не в силах этого выносить. К тому же наверняка Агнес сможет продолжить речь, заготовленную для обеда, за ужином.

Спускаясь к ужину по роскошной лестнице, Томас не мог отрицать, что ему по душе богатство этого дома, дорогая обивка и тяжелая мебель, старая американская живопись, которую любовно собирала Агнес, ковры, дерево, натертое до блеска. На миг он почти ощутил к ней симпатию. Своей властностью Агнес напоминала ему старую Германию, его тетку и бабушку, званые вечера в любекском доме, где вырос его отец. У тех женщин было так мало реальной власти, что в ту власть, которую они имели, они вцеплялись железной хваткой. Слуги жили в страхе перед хозяйками, а повара привыкли к постоянному надзору.

В будущем, подумал Томас, возможно после войны, женщины, подобные Агнес, обретут истинное влияние. А если приставить Агнес вместе с Эрикой к какому-нибудь благородному делу, они способны свернуть горы. Он улыбнулся при мысли, что его дочь и Агнес вращаются на одной орбите. Вдвоем они могли бы править этим миром.

За ужином он снова убедился в чудовищной напористости Агнес, которая направляла разговор в свою сторону и не позволяла никаких отступлений. Она рассказывала ему о своих родителях, которые эмигрировали из Германии, о том, каким консервативным человеком был ее отец и как тяжело им жилось в тесной квартирке в Бронксе, не зная языка. Отец считал, что до замужества Агнес следует сидеть дома, оттачивая навыки ведения домашнего хозяйства. Он был против ее поступления в колледж. Поэтому Агнес обратилась за стипендией и была вынуждена подрабатывать, чтобы доплачивать за обучение. Она никогда не брала денег у отца.

– Я им ничем не обязана, – сказала она, – поэтому всегда делала только то, что хотела. Поехать в Париж, работать в газете, выйти замуж, не спросив их благословения. Все, что хотела.

Томас понимал, что нельзя просто перебить Агнес, заговорив о визах. Он спрашивал себя, не стоит ли написать ей записку, которую хозяйке доставят после того, как они разойдутся по комнатам, с просьбой переговорить утром перед его отъездом в Принстон.

По окончании ужина Агнес заявила, что, кажется, утомила его своими разговорами.

– Мне нечасто приходится разделять компанию самого выдающегося современного писателя, – сказала она. – В основном у нас бывают друзья мужа, скучные люди, а их жены еще скучнее. Недавно, когда мне пришлось оказаться в компании жен, мне захотелось попросить слуг распылить иприт.

Томас улыбнулся.

Агнес встала и подошла к столу в углу комнаты. Вернулась она с ручкой и папкой.

– Вы думаете, я вас не слушала, но вы ошибаетесь. По приезде сюда вы просили о помощи.

Томас кивнул.

– Ваш сын Михаэль с невестой сейчас в Лондоне, и у них есть американские визы. Кажется, он альтист, и я сумею устроить ему ангажемент в один из американских оркестров. Ваша дочь с мужем также в Лондоне, и, можете не сомневаться, скоро они тоже получат визы. Однако, насколько мне известно, ваш сын Голо в Швейцарии, и ваш брат со второй женой во Франции, и виз у них нет?

– Все верно. У вас потрясающая память.

– Я без труда добьюсь визы для Голо. Вам придется подписать обязательство, что вы готовы полностью его содержать. Этого довольно, пока он не женат.

– Я ему передам.

– Что до вашего брата, то мы устроим ему контракт с «Уорнер бразерс». А когда контракт будет подписан, он без труда получит визу.

– «Уорнер бразерс» согласятся подписать с ним контракт?

– Разве не ваш брат написал «Голубого ангела»?

– Он написал роман, по которому сняли фильм.

– В таком случае они заинтересуются сотрудничеством. Уж на годичный контракт он точно может рассчитывать.

– Вы уверены, что это получится устроить?

– Я когда-нибудь вас обманывала? – Агнес сложила руки и удовлетворенно улыбнулась. – А теперь ступайте в гостиную, и мы выпьем кофе.

В гостиной она села рядом с ним на диван. Папка по-прежнему лежала у нее на коленях.

– Я знаю, вы ждете чека. Все, кто сюда приходят, ждут чеков. Для кого?

– Есть много писателей, которым нужна помощь.

– Я выпишу один чек на всех. Он будет на ваше имя, и вы сами распределите деньги среди нуждающихся.

– Некоторые из них пребывают в настоящей опасности.

– Пожалуйста, в этот визит больше ни слова о деньгах. Чек принесут в вашу спальню.

– Я весьма вам признателен.

– Думаю, после Нового года вам следует прочесть цикл лекций. Я это устрою, но не забывайте, вы не должны призывать администрацию к войне с Германией. Ни в коем случае. Можете говорить о чем угодно, но президент не хочет, чтобы вы лишний раз возбуждали людей. В следующем году у него перевыборы. Поэтому вам не следует поднимать тему вступления Америки в войну.

– Президент? Откуда вы знаете?

– Мы с Юджином с ним близки. И именно так он чувствует. И повторюсь, не забудьте сказать об этом дочери. Поскольку в сознании людей наши с вами имена связаны, меня обвиняют в любом ее неосторожном слове. А она не стесняется в выражениях!

– У нее есть собственное мнение.

– Она хоть видится с этим своим мужем?

– Эрика в Нью-Йорке.

– От Нью-Йорка все беды. Так любит говаривать мой муж. Люди здесь недовольны вашей дочерью даже больше, чем вашим сыном.

– Они оба известны своей бескомпромиссностью.

Агнес раздраженно вздохнула:

– Да уж, они не таятся.

Агнес отхлебнула кофе.

– Так мы договорились? – спросила она.

На свадьбе Элизабет в ноябре Томас вел себя безупречно. Он тряс руку Боргезе и целовал невесту на виду у всех, кто присутствовал на церемонии в церкви принстонского кампуса.

Раздражал его только Оден, написавший по случаю свадьбы стихотворение, которого Томас почти не понял, а после церемонии, шагая рядом с ним к дому на Стоктон-стрит, заметил, глядя на Клауса, шедшего впереди:

– Для писателя сыновья всегда обуза. Словно материализовался персонаж твоего романа. Вы знаете, мне нравится Клаус, но некоторые называют его Придаточным Манном, хотя это жестоко, слишком жестоко.

Томас не понял, что он имел в виду, но до конца дня старался избегать Одена.

Катя предупредила Эрику, чтобы она не обижала Элизабет и не сказала чего-нибудь лишнего. Эрика поведала родителям, что ее приятель встретил в нью-йоркском ресторане ее сестру, которая ужинала с мужчиной. Приятель счел его женихом Элизабет.

– Свечи, перешептывания, сплошная романтика, – сказала Эрика. – Однако, когда он подошел их поздравить, оказалось, что мужчина – не кто иной, как Герман Брох. Кажется, им не понравилось, что их застали вместе. Судя по всему, Элизабет по душе пожилые писатели-эмигранты. Если бы она просто сидела дома вместе с отцом – первым среди них, – у нас было бы куда меньше хлопот.