Текст книги "Волшебник"

– Она влюблена в Боргезе, – возразила Катя. – Уверена, твой приятель ошибся.

На Рождество Томас попросил, чтобы Элизабет с мужем поселили в мансарде – ему не хотелось пересекаться с Боргезе в коридоре у дверей спальни.

В первое утро, лежа в кровати, Томас услышал, как Боргезе прокашливается, затем он включил кран. Томас понял, что ванная, которую выделили молодоженам, находится как раз над его спальней. Сначала до него доносился только шум воды, затем он услышал, как мужчина мочится в унитаз, причем так долго и громко, что скрыть этот звук половицы бессильны.

Представив Боргезе, который без стеснения справляет нужду в его ванной, Томас ощутил тошноту. Даже после того, как раздался шум спускаемой воды, образ Боргезе перед унитазом не выходил у Томаса из головы. Его сыновья никогда не позволяли себе слишком шуметь в ванной. Этих итальянцев хлебом не корми, а дай обозначить свое присутствие.

На следующее утро, когда Томас сидел в кабинете, Боргезе постучался и зашел, чтобы, как он выразился, поболтать с тестем, добавив, что, поскольку женщины отправились по магазинам, он в полном его распоряжении. Он спросил Томаса, не хочет ли он чаю, чем вверг его в полное недоумение.

В течение последних тридцати пяти лет в эти четыре часа перед обедом никто не смел беспокоить Томаса в его кабинете. А теперь в кресле напротив сидел этот неприятный человек, который повторил, не хочет ли он чаю, а затем принялся расспрашивать Томаса, как движется его работа, словно подобные расспросы могли ее ускорить. Томас молчал, и Боргезе как ни в чем не бывало взял со стола книгу и начал ее перелистывать.

– Как думаете, что будет с Францией? – спросил Боргезе.

– Понятия не имею, – ответил Томас, не поднимая глаз.

– Я думаю, раньше весны или начала лета немцы не нападут. Но потом они вторгнутся. Помяните мое слово, непременно вторгнутся во Францию. Но на этом не остановятся.

Томас бросил на него неприязненный взгляд:

– Кто вам сказал?

– Я так чувствую, – ответил Боргезе. – И я уверен в своей правоте.

Разглядывая Боргезе, Томас подумал, что он, вероятно, уже успел наскучить Элизабет. Он хотел, чтобы она, ее мать и Эрика поскорее вернулись, извлекли этого пожилого мужчину из кресла напротив и впредь наказали даже близко не подходить к дверям его кабинета.

В сочельник, когда стол накрывали к ужину, Томас услышал, как Эрика раздраженно беседует с Клаусом по телефону в вестибюле.

– Немедленно ступай на Пенн-стейшн и садись на поезд. Я встречу тебя здесь на станции. Нет, на ближайший поезд! Мне плевать, кто у тебя в гостях. Можешь пропустить праздничный ужин, но ты должен успеть к вручению подарков. Я купила подарки за тебя. Я же обещала. Все завернуты. Тебе не о чем беспокоиться. Клаус, я сказала, сейчас же!

Когда спустя несколько минут телефон снова зазвонил, Томас услышал, как Эрика повторяет Клаусу, что встретит его на станции и ничего страшного, если он опоздает на ужин.

Ближе к вечеру в доме все стихло и комнаты наполнили кухонные запахи. Подойдя к двери гостиной, Томас услышал, что внутри кто-то движется. Спиной к нему перед елкой стояла Катя. Она осторожно поправляла игрушки, затем нагнулась, чтобы переставить подарки. Катя не слышала его шагов. Томас понимал, что новость о приезде Клауса и о том, что он останется с ними до завтра, стала для нее утешением.

Томас решил кашлянуть, чтобы как-то сообщить о своем присутствии, но передумал и тихо вернулся в кабинет, ждать, пока его позовут к столу. Ему не хотелось нарушать ее покой. Он поговорит с Катей потом. Откроет хорошее шампанское, которое держал для таких случаев. Томас надеялся, что вдвоем они в тишине поднимут бокалы, когда остальные разойдутся по своим комнатам.

Глава 12
Принстон, 1940 год

Телефон звонил, но никто не подходил. Катя и Грет гуляли с шестинедельным Фридо. Михаэль, который свел знакомство с тремя молодыми музыкантами, прихватив альт, отправился их проведать. Женщина, убиравшая и готовившая еду, еще не пришла. Звонок не умолкал, и Томас решил подойти, но не успел.

Ему часто звонили из университета, приглашали на обед или прием. У Кати был свой способ расправляться с такими звонками. Только у Клауса, Элизабет в Чикаго, Агнес Мейер в Вашингтоне и Кнопфов в Нью-Йорке был его номер в Принстоне. Если что, перезвонят, решил он.

Перед обедом, когда Томас переобувался наверху, телефон зазвонил снова; он слышал, что Катя сняла трубку и изобразила свой лучший акцент. Некоторое время было тихо. Внезапно она вскрикнула и несколько раз повторила:

– Кто вы? Откуда вы знаете?

К тому времени, как Томас спустился вниз, рядом с Катей стояли Михаэль и Грет. Он попытался заговорить, но Катя отмахнулась от него.

– Кого вы представляете? – спросила она. – Первый раз слышу про такую газету. Я никогда не была в Торонто. Я немка и живу в Принстоне.

Когда Михаэль попытался отнять у нее трубку, она снова отмахнулась.

– Да, миссис Лани моя дочь. Миссис Моника Лани. Да, ее муж мистер Енё Лани. Вы не можете говорить помедленнее?

Катя снова вскрикнула.

– «Бенарес»? Да, пароход называется так. Но мы получили проверенные сведения, что он благополучно отплыл и сейчас направляется в Квебек.

Она нетерпеливо махнула рукой, чтобы они отошли.

– Нет, мы ничего не знали. Кто-нибудь сказал бы нам об этом.

Катя внимательно слушала голос в трубке.

– Вы не могли бы изъясняться более внятно? – Она повысила голос. – Если не уверены, так и скажите. Моя дочь жива?

Катя внимательно выслушала ответ, кивнула, серьезно посмотрела на Томаса.

– А ее муж?

Томас наблюдал, как лицо Кати помрачнело.

– Вы уверены?

Внезапно Катя разъярилась.

– О чем вы говорите? Какие еще комментарии? Вы просите меня дать комментарии? Нет, никаких комментариев у меня нет, и у мужа тоже нет. Нет, отсутствует.

Томас еще слышал голос на том конце трубки, но Катя уже положила ее на рычаг.

– Звонил человек из газеты в Торонто, – сказала она. – Моника жива. В лайнер попала торпеда. Моника много времени провела в воде. Но ее муж погиб, Енё мертв.

– Лайнер затонул? – спросил Михаэль.

– А как ты думаешь? Немцы выпустили в него торпеду. Нам следовало заставить Монику поторопиться с отъездом, пока это было безопасно.

– Но она же спаслась, – сказала Грет.

– Так он сказал, – ответила Катя. – Но Енё утонул. Посреди Атлантики. Тот человек был совершенно уверен. Он назвал их имена.

– Почему никто больше не позвонил? – спросил Михаэль.

– Потому что никто еще не знает. Однако долго это не продлится, и скоро телефон будет звонить не переставая.

Катя подошла к Томасу и встала с ним рядом.

– Как странно, что мы совсем не были к этому готовы, – заметила она. – Как странно, что нас это удивляет.

Следует немедленно позвонить Элизабет, добавила Катя, чтобы успеть сообщить ей новость до того, как это сделают другие. Нужно также отправить телеграмму Эрике в Лондон, чтобы она сделала для сестры все возможное, хотя мы не знаем, отправится Моника в Канаду или вернется в Англию.

А как быть с Клаусом? Катя вздохнула. Некоторое время они не имели о нем никаких вестей. Катя позвонила в гостиницу, где жил Клаус, но ей сказали, что он съехал. Томас предложил поискать его через Одена, чей адрес был им известен.

Михаэль отправился давать телеграммы, а Томас с Катей решили проветриться. Они позвонят Элизабет позже.

Они брели по кампусу. Стояла мягкая осенняя погода.

– Представь себя посреди океана, – сказала Катя. – Ты двенадцать часов цепляешься за деревяшку, видишь, как твой муж уходит под воду, и понимаешь, что он не выплывет.

– Это канадец тебе рассказал?

– Да. И теперь у меня перед глазами стоит эта картина. Как Моника это переживет?

– Нужно было взять ее с собой, когда мы отплывали из Саутгемптона.

– У нее не было американской визы.

– Я думал, что, если корабль отплыл, она уже в безопасности. Я сразу ощутил облегчение.

Катя остановилась и опустила голову.

– Я тоже так чувствовала. Какими глупцами мы были!

Утром пришел ответ от Эрики, которая писала, что Монику отвезли в Шотландию и что она найдет ее там и позаботится, чтобы за ней хорошо ухаживали. Эрика добавляла, что не знает, где Клаус. Перед обедом пришла телеграмма от Одена, который обещал его разыскать.

В течение дня несколько раз звонила Элизабет и разговаривала с матерью и отцом.

Каждый раз при звуке телефонного звонка они застывали в дверных проемах. Хотя о том, что Моника была на потопленном корабле, написали в газетах, никто в Принстоне не позвонил им и не зашел их навестить. Они словно принесли войну в тихий университетский городок.

Перед обедом, когда они собрались в гостиной, Михаэль попросил разрешения сыграть. Он сказал, что это медленная часть квартета Арнольда Шёнберга. Когда сын заиграл, Томас подумал, что это похоже на плач, и этот плач противостоял другому звуку, почти непереносимому для слуха, настолько мощным и яростным он был.

Спустя несколько дней пришла телеграмма от Эрики из Лондона: «Моника поправляется. Остается в Шотландии. Слаба. Клаус в Нью-Йорке. Печален».

– Вероятно, это значит, что Моника слаба, а Клаус печален, – сказал Михаэль.

Через час пришла еще одна телеграмма, на сей раз от Голо:

«Прибываю третьего октября из Лиссабона в Нью-Йорк на пароходе „Новая Эллада“. Со мной Генрих, Нелли и Верфели. Вариан – звезда».

– Кто такие Верфели? – спросил Михаэль.

– Альма Малер замужем за Францем Верфелем. Это ее третий брак, – ответил Томас.

– Она будет превосходной спутницей, – заметила Катя. – Не то что Нелли. Я бы хотела, чтобы Нелли нашла другое место, где могла бы остановиться.

– А я надеюсь, что Верфелям тоже будет где остановиться по прибытии, – добавил Томас.

– Согласна, – сказала Катя.

– А что за звезда Вариан? – снова спросил Михаэль.

– Вариан Фрай из Комитета по спасению беженцев, – ответил Томас. – Это он их оттуда вытащил. Удивительный молодой человек. Даже Агнес Мейер хвалит его за деловую хватку и хитрость.

Томас взглянул на Катю и понял, что она думает о том же. Немцы продолжали топить суда в Атлантике, и им ничего не мешало потопить корабль, на котором плыли Голо, Генрих и Нелли. С другой стороны, «Бенарес» шел в Канаду. Возможно, нацисты не готовы атаковать судно, идущее в Нью-Йорк. Тем не менее гибель судна, на котором плыла Моника, делала Атлантику опасным местом. Со вздохами облегчения придется повременить до того, как Голо и остальные сойдут на берег в нью-йоркской бухте. Томас надеялся, Голо не знает, что Моника плыла на «Бенаресе».

В Нью-Йорке, перед тем как отправиться встречать Голо, Генриха и Нелли, они решили переночевать в «Бедфорде».

Когда Томас сказал, что хотел бы оказаться в Нью-Йорке к обеду, Катя удивилась, что он готов пожертвовать утренними рабочими часами.

– Я хочу купить несколько пластинок, – объяснил Томас.

– Сделай и мне сюрприз, – сказала Катя.

– Намекни, чего бы тебе хотелось.

– Может быть, Гайдн, – сказала она. – Квартеты, фортепианная музыка. Так чудесно и так безобидно.

– Поэтому ты их хочешь?

Катя улыбнулась:

– Они напоминают мне о лете.

– Ветер сегодня ледяной, – заметил Томас. – Я подумал, не переехать ли нам туда, где теплее.

– Михаэль с Грет и малышом поселится на западном побережье. Да и Генрих хочет осесть в Лос-Анджелесе.

– А как же Нелли? – спросил Томас.

– Не говори мне о Нелли. Меня ужасает, что какое-то время придется жить с ней под одной крышей.

Пообедав в отеле, Томас на такси доехал до центра, велев таксисту остановиться на Шестой авеню, чтобы пройти несколько улиц пешком до магазина грампластинок. В Принстоне ему приходилось себя контролировать на случай, если его узнают. Здесь, на узких улочках, напоминавших европейские, он мог позволить себе смотреть куда угодно. Большинство из тех, кто шел ему навстречу, имели вид занятой, но Томас знал: рано или поздно он непременно встретится глазами с каким-нибудь юношей и не отведет взгляда, а посмотрит на него снова, пристально и не скрывая интереса.

Оживленная торговая улица обладала собственной чувственностью. Томас мог праздно глазеть в окна магазинчиков, купаясь в море огней от витрин, отступая назад, когда товары перегружали с грузовиков. Большинство прохожих были мужчинами, и Томас так загляделся, что едва не прошел мимо нужного магазина.

Томас помнил, что в прошлый визит почувствовал себя ребенком в окружении любимых игрушек, ребенком, остолбеневшим от почти невообразимого богатства вокруг. И он не забыл, как с ним носились владелец и его помощник, оба англичане.

Желание, охватившее его на улице, нашло выход среди тысяч записей, из которых он мог выбрать любые. Большая квадратная комната была забита стопками коробок с грампластинками. Когда владелец показался из задней комнаты, на нем был тот же мешковатый серый пиджак. Они молча посмотрели друг на друга. Должно быть, владелец был раза в два младше Томаса, но связи между ними это не ослабляло. Оглядевшись, Томас заметил, что с прошлого раза грампластинок стало больше.

– Зачем столько? – спросил он, показывая на витрины.

– Продажи еще никогда не были так хороши. А это значит, скоро Америка вступит в войну. Люди запасаются музыкой.

– Бодрящей?

– Всякой. От оперы-буфф до реквиемов.

Томас смотрел на алые губы владельца магазина, выделявшиеся на бледном лице. Казалось, мысль о войне его забавляла. Томас гадал, куда подевался помощник.

Он отвернулся и принялся разглядывать полки.

– Это не для вас, – сказал владелец. – Если только вы внезапно не заинтересовались свингом.

– Свинг?

– Раньше они хорошо продавались, а теперь только место занимают. А вот все мессы Баха, виолончель и песни Шуберта. У меня есть покупатель, который собирает песни Хуго Вольфа. А год назад была всего одна пластинка, которая пять лет пылилась на полке.

– Никогда не любил Вольфа.

– Он прожил занятную жизнь. Композиторы живут интереснее писателей. Не знаю, почему так происходит. Разве только ваша жизнь поярче.

Это замечание напомнило Томасу, что владелец прекрасно знает, кто он такой.

– А Букстехуде? – спросил Томас.

– Ничего нового. Только скучная органная музыка. Никто не делает записей вокальных кантат. Я жду «Membra Jesu Nostri»[6]6
  «Части тела Христова» (лат.).


[Закрыть], но пока про нее ничего не слышно. Я сам ее пел.

– Где?

– В Даремском соборе.

Появился помощник.

– Мой приятель был на вашей лекции в Принстоне, – сказал он вместо приветствия.

От Томаса не ускользнули его розовые щеки и светлые волосы.

– Не припомню вашего имени, – сказал он.

– Генри, – ответили оба.

– Вас обоих зовут Генри?

– Он Эдриен, – сказал Генри, показав на владельца.

Взгляд владельца стал откровеннее после того, как Томас узнал его имя.

– А Шёнберг?

– Он в моде, – ответил Эдриен. – На прошлой неделе пожилая пара англикан купила «Пеллеаса и Мелизанду».

– Недавно пришла запись кантаты, помнишь, как она называется? – спросил Генри.

– «Песни Гурре», всего четырнадцать песен.

– А что еще у вас есть Шёнберга?

– Довольно много. Он почти популярен.

– Вы сможете доставить пластинки в отель?

– Когда?

– Мы с женой будем в «Бедфорде» до завтрашнего утра.

– Пластинки доставят сегодня до конца дня.

– Есть ария контральто из «Самсона и Далилы».

– «Mon Coeur»[7]7
  «Мое сердце» (фр.).


[Закрыть], – сказал Генри на отличном французском.

– Да.

– Одну арию, не всю оперу? – спросил Эдриен.

– Только арию.

– Мы подберем хорошую запись.

– А еще у меня поцарапалась пластинка с пятнадцатым струнным квартетом Бетховена. Я хотел бы новую.

– А я и четырнадцатый люблю, – сказал Эдриен.

– И все же пусть будет пятнадцатый.

– У меня есть несколько разных записей. Выбрать на свой вкус?

– Да, я выпишу чек. Наверное, возьму все шесть последних, а еще квартеты Гайдна, и Моцарта, и «Волшебную флейту». Думаю, мне положена скидка за опт.

– Опт – это такая немецкая концепция? – спросил Эдриен.

Когда они договорились о цене и чек был выписан, владелец проводил Томаса до двери.

– Вы всегда бываете в Нью-Йорке с женой? – спросил он.

– Не всегда, – ответил Томас.

Пожимая руку Эдриену, Томас заметил, что тот вспыхнул. Томасу пришло в голову, что он староват для таких открытых проявлений чувств, и тем не менее он надеялся, что его возбуждение не ускользнуло от владельца магазина.

На следующий день они заказали два автомобиля, которые должны были ждать на пристани. Стоял теплый октябрьский день, навстречу им двигались людские толпы. Томас обрадовался, не заметив скопления журналистов, которые встречали бы Альму Малер и Франца Верфеля. Он прочел том переписки Густава Малера с женой и находил эпистолярный стиль Альмы развязным сверх всякой меры. Чем меньше она будет разглагольствовать перед нью-йоркскими газетчиками в своей привычной манере, тем лучше.

– Моя мать любила ее, – сказала Катя, – но она любила всех знаменитостей. Не могу представить Альму Малер рядом с этой Нелли. Будем надеяться, Генрих с Голо смягчали их ссоры. До сих пор не понимаю, что заставило всех пятерых путешествовать в одной компании.

– Я тоже не понимаю, – согласился Томас. – Должно быть, они познакомились с Альмой и Верфелем во Франции и вместе устроили побег.

Они расспросили пассажиров и узнали, что «Новая Эллада» бросила якорь час назад.

– Вероятно, она задержалась из-за багажа, – сказал Томас. – У Альмы Малер будет немалый багаж.

– А твоя невестка Нелли не утерпит, чтобы не сказать таможенному чиновнику что-нибудь непристойное.

Когда толпа поредела, они подошли ближе к двери, из которой выходили пассажиры. Наконец под предводительством Голо показались все пятеро. Томаса потрясло, каким старым и усталым выглядел Генрих и как раздражен Франц Верфель. Нелли, напротив, казалась чьей-то юной и взбалмошной дочерью.

Альма Малер двинулась к Томасу и Кате, чтобы обнять их. Пока остальные обменивались поцелуями и рукопожатиями, Голо стоял в сторонке.

– Все, что мне нужно, – это горячая ванна, розовый джин и хороший настройщик для кабинетного рояля, – заявила Альма, обращаясь не только к Томасу с Катей, но и ко всему белому свету и городу Нью-Йорку. – Однако ванна прежде всего. Надеюсь, горничная уже включила воду.

– Я бы тоже не прочь, – сказала Нелли, дотронувшись до ее плеча. – Да, горячая ванна прежде всего!

– Только не со мной! Смею вас уверить, что бы ни случилось с нами в Нью-Йорке, этого точно не будет.

Нелли попыталась улыбнуться.

– С меня достаточно, – продолжила Альма. – Мы сыты вами по горло. – Она обернулась к Генриху. – Скажите этой вашей Нелли, пусть убирается на все четыре стороны. Для таких, как она, в Нью-Йорке найдется множество занятий.

Томас заметил, как посмотрел на него Голо, когда Альма положила голову на грудь Верфелю, обняла его за шею, другой рукой продолжая крепко держать старый кожаный портфель. Прижавшись к мужу, она заурчала.

– Как же приятно чувствовать себя в безопасности, – промурлыкала Альма.

– Думаю, нам пора, – сказала Катя. – Мы заказали два автомобиля, а ваш багаж прибудет потом. Шофер сам заберет вещи у пароходной компании.

– У нас нет никакого багажа, – сказал Генрих. – Только то, что с собой.

Он показала на два маленьких потрепанных чемодана.

– Мы все потеряли, – добавила Нелли.

Разглядывая чемоданы, Томас заметил, что у Нелли порваны чулки, а каблук держится на честном слове. Ботинки Верфеля совершенно развалились. Когда он снова поднял глаза, Голо все еще смотрел на него. Он шагнул к сыну и обнял его.

– Человек из нью-йоркского филармонического оркестра обещал нас встретить, – сказала Альма. – Он забронировал нам отель. И если он не появится в течение следующих тридцати секунд, его оркестр может распрощаться с надеждой когда-нибудь сыграть музыку Густава.

Двинувшись в направлении автомобилей, они увидели мужчину с табличкой, на которой было написано: «Малер».

– Это я, – сказала ему Альма. – А найди вы более удобное место, где встать, получили бы меня в куда более покладистом расположении духа. Америке не следует вступать в войну. От нее не помощь, а одно расстройство.

Катя сделала знак Томасу, чтобы они поторопились.

Альма шагала рядом с ним.

– Не обращайте внимания на церемонность и надутые губы вашего сына. Он не верил, что у нас получится. Мы пережили такие приключения!

Она взяла Томаса под руку.

– Все любят Голо, – продолжила она. – Хотя он ничем этого не заслужил. Он молчит и даже не улыбается. Но никому нет дела. Его любят стюарды. Его любят пограничники. И совершенно незнакомые люди. Даже эта отвратительная Нелли от него без ума. Надеюсь, я больше никогда ее не увижу. Мне потребуется неделя, чтобы описать все ее гнусности. Генрих такой благоразумный мужчина! Впрочем, всех нас порой охватывает безумие. И тогда Генрих женится на Нелли. А посмотрите на меня с моими еврейскими мужьями!

Катя, шедшая впереди, услышав последнее замечание, с тревогой оглянулась.

Альма громко расхохоталась.

Рассаживаясь по автомобилям, Альма и Верфель пообещали вскоре нанести визит в Принстон. Прежде чем попрощаться с остальными, Альма поцеловала Томаса в губы.

Когда автомобиль Альмы с безутешным человеком из нью-йоркского филармонического на переднем сиденье укатил, Генрих сказал, что хочет ехать вместе с Томасом и Катей, а Голо и Нелли пускай сядут во вторую машину.

Когда они въехали в тоннель Холланда, Томас понял, почему Генрих хотел остаться с ними наедине.

– Я хочу спасти Мими и Гоши, – сказал он.

Должно быть, сейчас его дочери слегка за двадцать, подумал Томас.

– Где они?

– До сих пор в Праге.

– И как им там живется?

– Круг сжимается. Мими – еврейка, к тому же она моя бывшая жена. Я получил от нее отчаянное письмо, о котором Нелли не знает. Я поговорил об этом с Варианом Фраем, и он посоветовал обратиться к тебе. Кажется, он думает, что ты обладаешь большой властью.

Томас понимал, что помочь бывшей жене брата и его дочери будет непросто.

– Если ты сообщишь мне детали, я попробую. Но я не уверен…

– Порой, – перебила Катя, – все движется очень медленно, а потом внезапно убыстряется. Не надо терять надежды.

Зря она это сказала, подумал Томас. Послушать ее, так все и впрямь разрешимо.

– Как давно ты видел Мими? – спросил Томас.

– Довольно давно, – ответил Генрих. – Я десять лет назад знал, чем все кончится. И я всех предупреждал.

– Нам повезло, что мы оказались здесь, – сказала Катя.

– Я слишком стар, чтобы менять страну, – сказал Генрих. – И чтобы поселиться во Франции. Мы узнали, что они придут за нами за день до отъезда. Мы опередили их всего на день.

– Французскую полицию?

– Нацистов. Нас вывезли бы на родину. Ты пишешь свои книги, свои маленькие романы, произносишь речи, а потом оказывается, что за тобой охотятся нацисты. Ужас в том, что я втянул в это Нелли и бросил на произвол судьбы Мими с Гоши.

По приезде они рассказали Голо про Монику. У Томаса не выходила из головы картина: муж Моники, уходящий под воду у нее на глазах.

– Ты только что сам переплыл океан, – сказала Катя. – Письмо от тебя будет весьма кстати. Мы уже все ей написали, но Эрика говорит, что бедняжка не может спать и все время плачет.

– И я бы плакал, – сказал Голо. – Оказаться на судне, потопленном торпедой! Непостижимо.

Перед ужином Голо зашел в кабинет Томаса.

– Америка собирается вступать в войну? – спросил он.

– Здесь есть стойкое предубеждение против войны, – ответил Томас. – Возможно, бомбежки Лондона это изменят, но я не уверен.

– Они обязаны вступить в войну. Ты уже заявил о своей позиции?

Томас смотрел на сына в недоумении.

– Неужели ты снова решил промолчать? – спросил Голо.

– Я выжидаю.

Томас хотел было сказать, что, прежде чем критиковать правительство, он хотел убедиться, что Голо и Генрих благополучно пересекли океан, но Голо следовало бы и самому это понимать.

– Почему никто не упоминает о Клаусе?

– Он в Нью-Йорке.

– Почему он нас не встретил?

– Он не дает о себе знать. Переезжает из отеля в отель. Твоя мать пыталась его разыскать, но не преуспела.

Томас успел забыть, как близки были Михаэль, которому исполнилось двадцать два, и Голо, на десять лет старше брата. Стоило Голо ступить на порог, эти двое уединились, не обращая внимания на остальных. Когда к ним присоединилась Грет, Голо обнял невестку и с удовлетворением и гордостью принялся разглядывать племянника. Он спросил, можно ли ему подержать малыша Фридо, и, взяв его на руки, начал раскачивать взад-вперед.

Когда малыш заснул в другой комнате, Томас заметил, что за ужином Голо пытается разговорить Грет, чтобы она не чувствовала себя обделенной вниманием. Какой он тактичный, подумал Томас, его послушный сын, который приглядывал за Моникой, когда ее мать жила в санатории, отец писал книгу и думал только о войне, а Эрика с Клаусом, по обыкновению, занимались только собой.

– Лучшее, что есть в Принстоне, – сказал Михаэль, – это доступ в библиотеку, который имеет наш отец. Он может взять любое количество книг. Здесь очень хорошее немецкое собрание.

Катя уговорила Михаэля и Грет сходить в ресторан, а она присмотрит за Фридо. Она запретила Голо вынимать малыша из кроватки.

– Как же я с ним познакомлюсь, если не подержу на руках?

– Твой отец любит сидеть и просто смотреть на него. Он все время так делает, когда нам удается выпроводить из комнаты Михаэля и Грет.

– Должно быть, бедное дитя сильно пугается, – сказал Голо.

– В отличие от других членов семьи, – заметил Томас, – Фридо у нас добрая душа.

– Поэтому мне и хочется его потискать, – сказал Голо. Он склонился над кроваткой и прошептал: – Я твой дядя, который спасся от нацистов.

– Не произноси этого слова перед ребенком! – воскликнула Катя.

– Я твой дядя, который вернулся в лоно семьи.

Прежде чем распаковать пластинки, Томас дождался, пока Михаэль с Грет вернутся в Нью-Йорк. Шёнберг взволновал его даже больше, чем когда Михаэль исполнял его адажио на альте. Ему захотелось посмотреть партитуру, чтобы понять, как это сделано технически. Обычно, когда он покупал что-нибудь новое, Катя оставалась послушать, но в этот раз, постояв несколько секунд в дверях, она вернулась на кухню.

Стояли дождливые дни, поэтому никто не высовывал носа из дому. Вместо того чтобы оставаться в своей комнате, Нелли искала, с кем бы поговорить. Томаса забавляло, как умело Катя избегает ситуаций, когда ей пришлось бы остаться с ней наедине. Сам Томас, заслышав стук Неллиных каблучков, старался затаиться в кабинете. Катя предупредила Нелли, чтобы она ни в коем случае туда не заглядывала. А после того как несколько раз Нелли перехватывала Голо и принималась листать книги, которыми он обложился, Голо вместе с книгами переместился на чердак.

Некоторое время спустя они заметили, что Нелли переключилась на слуг.

Когда позвонил Франц Верфель, Томас пригласил его с Альмой на обед. Известие о том, что приглашение принято, заставило Генриха, Нелли и Голо испустить стон.

– Вот и конец мирной жизни, – заметил Голо.

– Надеюсь, мы все будем вести себя прилично, – сказала Катя.

Альма была в белом с ниткой дорогого жемчуга на шее. Верфель следовал за ней. Он взглянул на Томаса с видом человека, который ждет не дождется, когда его депортируют.

Альма начала говорить, не успев сесть за стол.

– В Нью-Йорке нас рвут на части. Вечер за вечером. Ужин за ужином. Прием за приемом. Вы понимаете, в Вене я была знаменитостью из-за мужа, а здесь люди знакомы с моими собственными сочинениями, особенно песнями. Не все, разумеется, только избранные. Люди толпами стекаются к нам в отель. Пудинг уже выдохся.

Альма показала на Верфеля.

Когда подали напитки, она встала.

– А теперь я хочу увидеть ваш кабинет, – сказала она Томасу. – Люблю бывать в местах, где работают мои мужчины.

Когда Томас проходил мимо Кати, она закатила глаза, давая ему понять, что впечатлена его спутницей.

– О, это великолепно, – заявила Альма в кабинете. – И дверь выглядит прочной. В Америке двери делают из дешевого дерева. А с этой Нелли вам нужны крепкие двери.

Томасу захотелось сменить тему.

– Я встречал вас с Малером, – сказал он. – Хотя вряд ли вы помните. Я присутствовал на репетициях Восьмой симфонии в Мюнхене.

– Я вас помню. Хотя бы в лицо. Вы с женой были завсегдатаями мюнхенской оперы. Вас нельзя было не заметить. Он был счастлив, когда вы приходили. Я всегда называла Восьмую яблочной симфонией. Она источает аромат яблоневого цвета и яблочного пирога. И хоры, в которых столько корицы и сахара. С тех пор я не знала покоя.

– Я считаю Восьмую симфонию выдающимся произведением.

Она подошла к нему и протянула руку, стоя спиной к двери. Вид у Альмы был весьма возбужденный.

– Тогда мне подумалось, – продолжила она, – что из нас вышла бы хорошая пара. Я стала бы женой истинного немца, открытого миру, не то что Густав и Верфель, вечно обращенные внутрь себя. Даже Гропиус[8]8
  Гропиус, Вальтер (1883–1969) – выдающийся немецкий архитектор и дизайнер, теоретик архитектуры и один из основателей Баухауза; был вторым мужем Альмы Малер. После развода с ним Альма вышла замуж за австрийского поэта и драматурга Франца Верфеля (1890–1949).


[Закрыть] был таким же, хотя он и не еврей. Тысячелетия печали не проходят даром.

Следует предупредить ее, подумал Томас, чтобы не вздумала заявить такое в Нью-Йорке на публике.

– Я бы вела для вас домашнее хозяйство, – продолжала Альма. – Я всегда считала, что вы симпатичнее брата. А сейчас, рядом с вами, я в этом убедилась.

Вероятно, ему следовало проявить галантность, сказав в ответ нечто подобное, но Томас был слишком занят тем, чтобы не забыть ни слова и после пересказать Кате.

За обедом Альма перескакивала с одной темы на другую.

– Я считаю, что люди, которые вечно жалуются на здоровье, заслуживают того, чтобы заболеть. Если у Густава на носу вскакивал прыщ, он был уверен, что скоро умрет. Это было смело, ибо он действительно умер молодым. Однако он и впрямь был болен. Но его смерть все равно стала потрясением, потому что он столько раз притворялся больным, прежде чем по-настоящему заболел.

Как странно, что она до сих пор говорит о Малере в таком тоне, думал Томас. С его смерти прошло тридцать лет, он признанный гений. А она до сих пор описывает какого-то недотепу, за которого ее угораздило выйти. Томас видел, как сияют ее глаза. Должно быть, своим дерзким щебетом эта женщина скрасила Малеру жизнь.

– Густав тоже любил замолкать, как вы сейчас. Это было молчание, исполненное силы. А когда я спрашивала, о чем он думает, он отвечал: «Ноты, звуки». А вы о чем задумались?

– Слова, предложения, – ответил Томас.

– Мы с мужем хотим, чтобы вы с Катей переехали в Лос-Анджелес. Мы намерены там обосноваться. Муж планирует заняться сочинением сценариев, по крайней мере, так он задумал. Мы просмотрели список тех, кто там живет, и, кроме Шёнбергов, там не на кого положить глаз.

– Как вам Шёнберги? – спросил Томас, пытаясь отвлечь внимание от того факта, что Генрих с Нелли, которые тоже собирались жить в Лос-Анджелесе, в списке Альмы не значились.

– Это настоящая Вена.

– Что это значит?

– Он сосредоточен только на музыке. Все остальное не важно. Ну, кроме потомства. О нем он заботится, как и его жена. Они люди прямые и честные, и все, о чем они говорят, заслуживает внимания. Это и есть Вена.