Текст книги "Тонкая нить судьбы"

Глава 18

Алексей вернулся из командировки через два дня после похорон Софьи. Открыв дверь своим ключом, он поразился тишине в квартире. Обычно его встречала жена, за которой обязательно стояла Софья. В этот раз – никого.

– Полюшка, я приехал, родная – крикнул Алексей.

В ответ – тишина.

– Да что это такое? Что случилось?

Он прошел в кухню, потом в свою с Полиной комнату. Они были пусты. «Наверное, пошли с Соней гулять.» – подумал Ухтомский.

Тихий звук плача вывел его из раздумий. Плач раздавался из Сониной комнаты. Алексей быстро прошел туда и увидел жену, которая сидела на диване, обнимая подушку, и плакала в нее.

– Полюшка, я приехал. Ты не слышишь? А где Соня? – недоумевая спросил ее Алеша.

Увидев мужа, Полина разрыдалась в полный голос. Впервые после известия о смерти сестры она дала волю слезам.

Прошло две недели. За это время Алексей и Полина оформили опекунство над дочерью Сони. Помог отец одного из учеников Лиды, который работал адвокатом. Девочка все еще находилась в роддоме. Она была очень слабенькой. Родилась раньше срока.

– Полина, надо бы Сонину комнату убрать, подготовить к выписке малышки. – сказала Ольга по телефону накануне. – Мы с Лидой придем, поможем тебе. Ты как на это смотришь?

– Спасибо, мои хорошие. Я думала об этом. Но никак не могу дотронуться до Сониных вещей. Все кажется, что она вот-вот вернется…. Приходите, я жду вас завтра к обеду.

– Смотрите, шкатулка за книгами на полке – удивленно произнесла Лида, которая вытирала пыль в книжном шкафу.

– Покажи, Лидочка – подошла к ней Полина. – Да, это шкатулка Сони. Она досталась ей от матери – задумчиво сказала Полина, осторожно открывая ее.

В шкатулке сверху лежали три конверта. Полина взяла конверты и обнажила несколько старых фотографий и красивое старинное изумрудное колье, приковавшие внимание Ольги.

– Да это же Лизонька на фотографии. Я помню, она фотографировалась перед своей свадьбой в имении Ухтомских. А на этой фотографии Лиза со своим будущим мужем, князем Выхулевым. – Голос Ольги был удивленным и восторженным одновременно – Поля, что это значит? И колье я знаю. Оно было подарено Александром Лизоньке на свадьбу. Он специально заказывал его у, фамилию забыла, известный ювелир был в Петербурге. Вспомнила, у Хлебникова он заказал это колье. Другого такого нет.

Голос Ольги дрожал от волнения.

– Полюшка, это правда? Эти вещи, эта шкатулка…

– Эта шкатулка принадлежит Соне, все, что в ней тоже ее. Пришло время все вам рассказать. Соня хотела сделать это сама. Все тянула, выбирала момент… Вот он и настал – в голосе Полины были печаль и тоска. – Давайте подождем Алешу. Он скоро вернется с работы….

Полина посмотрела на конверты. На первом из них почерком Софьи было написано «Моей дорогой сестре Полине». Второй конверт предназначался Алексею. Третий конверт был адресован Ольге.

– Оля, тебе письмо от Сони – тихо произнесла Полина, протягивая той конверт. – Думаю, тебе сначала надо прочитать его и многое станет для тебя ясным.

Ольга с трепетом взяла конверт.

– Оля, ты не против, если я пойду в свою комнату и там прочитаю мое письмо от Сони? – спросила Полина, на ходу открывая конверт.

– Нет-нет, иди, конечно – быстро ответила Ольга, садясь на диван и собираясь читать сонино письмо к ней.

Полина с волнением развернула листок бумаги, исписанный убористым почерком сестры, и начала читать.

«Поля, сестра моя дорогая. Если ты читаешь это письмо, значит меня уже нет в живых. Я знаю и знала всегда, что мне уготована мамина судьба. И, несмотря на то, что ребенок, которого я ношу под сердцем, не является плодом любви, я не решилась его убить, тем самым продлив себе жизнь. Он – моя кровиночка, мое продолжение на этой земле. Если Богу будет угодно, я выживу и стану самой любящей матерью на свете. Если Богу будет угодно… Об этом не знает никто. В последние дни я чувствую себя неважно. Силы потихоньку меня покидают. Недавно видела сон, вещий сон. Ко мне приходила мама, такая как на фотографии, красивая и молодая, в белом подвенечном платье с изумрудным колье на груди. Она улыбалась и манила меня к себе. «Здесь хорошо, доченька, Не бойся. Мы скоро будем вместе.» – говорила она мне. Мама повела меня по красивому лугу, на котором росли большие незнакомые мне цветы. Бабочки с огромными крыльями порхали над ними. Мягкий согревающий свет обволакивал меня. Мне было хорошо. Теперь я не боюсь, того, что будет со мной. Я тревожусь только за мое дитя, что должно скоро родиться. Полина, ты должна стать для него матерью, а Алеша отцом. А теперь главное…. Ты обязана знать, что я понесла от Угловатого. Это была плата за свободу Алексея. Только это оправдывает меня за связь с этим подлецом. Не кори меня. Я должна была сделать это. В противном случае Алексей был бы уже мертв, а ты была бы вдовой. Прости меня за все, прости. Я слишком люблю вас обоих, чтобы видеть вас несчастными. И еще, Полюшка. Я написала письмо Алеше. Ты вправе об этом знать…. Впрочем, Алексей, наверное, сам все тебе расскажет. Я ни о чем не жалею. Моя жизнь была недолгой, но я была счастлива. Прощай, моя хорошая. Ты была мне не только сестрой, но и лучшим другом. Надеюсь, ты станешь любящей матерью для моего,… нет, для нашего, … для твоего ребенка. Прощай…»

Слезы текли по щекам Полины. Она их не замечала. Дочитав письмо до конца, женщина закрыла глаза, сжала руками голову в висках до боли, чтобы заглушить внутреннюю боль, раздирающую ей сердце.

– Сонечка, Сонечка…. Что же ты сделала?… Спасибо, тебе, моя родная! Спасибо! Как же я не догадалась? Почему, скажи, почему ты не рассказала об этом раньше. Бедная моя девочка! …

Полина встала, подошла к шифоньеру, достала носовой платок, поднесла его к глазам. Движения ее были машинальными. С дорогим ей листком бумаги в руке женщина подошла к окну, открыла его. Холодный осенний воздух впорхнул в комнату, освежил лицо, смахнул слезинки с щек, на их месте тут же появились новые, текущие из глаз непроизвольно. Полина смотрела в окно, ничего не видя. За окном темнело. Низкие тучи заволокли небо. На деревьях почти не осталось листвы. Поздняя осень была в полном разгаре.

– Как же я буду без тебя? Как, как? Скажи, Сонечка – повторяла Полина, еле шевеля губами.

Порыв ветра чуть было не вырвал из ее рук письмо. Она прижала листок к себе, скрестив руки на груди, и зарыдала, зарыдала в голос, не стесняясь ни Ольги с Лидой, что находились в соседней комнате, ни прохожих, что, поднимали головы вверх, пытаясь разглядеть, откуда раздаются рыдания, похожие на крик раненного и брошенного зверька. Еще один порыв ветра, хлопнувший створкой окна, и шум разразившегося крупного дождя вывели Полину из состояния внешней отрешенности.

– Соня, если ты меня сейчас слышишь, обещаю тебе, я сделаю все, чтобы твой ребенок был самым счастливым на свете. Я буду ему достойной матерью, а когда он вырастит, расскажу о тебе. Он будет знать тебя, Сонечка. Ты станешь для него примером жизненной стойкости, любви и достоинства.

После произнесенного обещания сестре Полина внутренне успокоилась. Она знала, что ей делать. У нее есть обязательство и долг перед Софьей. Выполнение этого долга и обязательства станут целью ее жизни.

В дверь позвонили. Полина побежала открывать. Это был Алексей.

– Полюшка, ты, что, плакала? – заботливо спросил ее муж.

Из сониной комнаты вышли Ольга и Лида. Их лица были заплаканы также.

– Что случилось? – недоуменно спросил Ухтомский.

Потом он посмотрел на дверь сониной комнаты и покачал головой.

– Извините меня, черствого такого. Извините.

Наступило неловкое молчание, которое было прервано хозяйкой квартиры.

– Время ужина. Предлагаю сесть за стол, отужинать и поговорить. Оля, Лида, помогите мне накрыть стол, пожалуйста.

Через двадцать минут все расселись вокруг небольшого кухонного стола. В эти двадцать минут не было произнесено ни слова. Говорить не хотелось. Каждый переживал узнанное внутри себя. Алексей успел принять душ и переодеться к ужину.

– Ух ты, молодцы! Какой ужин приготовили! – с нотками восхищения в голосе произнес Алексей.

Он пытался приободрить жену и гостей, которые тихо сидели в его ожидании.

После ужина, прошедшего в полном молчании, Полина протянула конверт Алексею.

– Это письмо адресовано тебе. Его написала Сонечка. – несколько встревожено произнесла Полина. – Она также написала письма мне и Ольге. Каждый вправе решать, рассказывать остальным о содержании писем, или нет.

– Извините меня, но я должен удалиться в комнату, чтобы прочитать Сонино письмо – открывая конверт проронил Ухтомский и спешно вышел из кухни.

– Поля, я думаю, что Алеша должен знать о содержании письма Софьи ко мне. Это касается всей семьи Ухтомских. Вот это письмо, передай ему, пожалуйста. Ты, конечно же, вправе прочитать его тоже. Хотя мне представляется, что ты итак все знаешь. А сейчас, прости, мы должны с Лидой идти. Поздно уже, да и у вас тяжелый день. Девочку завтра забирать надо.

– Спасибо большое, мои дорогие, за помощь. Если у вас получится, то приходите завтра к ужину. Я накрою праздничный стол. Все-таки новый член семьи переступит порог своей квартиры.

Полина обняла своих гостей и проводила их до двери.

Алексей сидел за письменным столом, на котором лежало Сонино письмо. Его невидящий взгляд был уставлен в одну точку. В висках стучало. Руки, лежащие на столе, машинально теребили скатерть. Вдруг мужчина встал, медленно подошел к окну, стал смотреть в него. Было уже темно. Осиротевшие деревья слабо освещались растущей луной и звездами, появившимися после непродолжительного дождя… Улицы опустели. Только шум изредка проезжающей машины нарушал покой и тишину засыпающего города. Алексей стал усиленно тереть виски. Но пульсирующая боль не утихала.

– Как я мог не увидеть, не почувствовать эту девочку? – вопрошал Алексей себя. Перед глазами мужчины стояли строки Софьиного письма.

«Алеша, я никогда не разговаривала с тобой по душам. А мне так часто хотелось сесть рядом с тобой, запустив свою руку в твою красивую шевелюру, повернуть твое мужественное лицо к себе, и нежно поцеловав в глаза, рассказать о себе. Не о той девочке, что ты видел перед собой каждый день, слегка взбалмошной, резкой иногда до грубости и строптивой. А о той, которая под твоим невидимым влиянием превратилась в трепетную, чуть застенчивую, любящую тебя женщину…» Алексей закрыл глаза.

В своем послании к нему Софья шаг за шагом раскрывалась с другой, незнакомой для него, стороны.

«Алеша, я пишу это письмо не для того, чтобы вызвать у тебя ответное чувство, или, не дай Бог, жалости ко мне. Нет, и еще раз нет. Просто так сложилось, что моя жизнь, я знаю, подходит к концу. Мне не хотелось бы уйти и оставить тебя в неведении. Конечно, Поля, тебе все рассказала бы потом, но я хочу, чтобы ты узнал все именно от меня. Я виновата перед тобой…. Может быть ты простишь меня со временем… Я очень на это надеюсь…»

Алексей, отложил письмо и вновь стал тереть виски, предательски ноющие от непроходящей боли. Потом он откинулся на спинку стула, закрыл глаза. Скупая мужская слезинка попыталась проторить себе путь на обросшей за день щеке. Алексей смахнул ее, открыл глаза и взял в руки листок, исписанный убористым, корявым, как у всех врачей, почерком Софьи.

«Я не знала своей матушки. Она умерла во время моих родов. Но я знаю, кем она была и какой она была. Мой отец воспитал во мне любовь и почтение к моей матери. Я всегда незримо чувствовала ее присутствие…»

В этом месте чернила были слегка размыты. След от крупной слезы Софьи был виден на листке. После почерк ее стал менее уверенным, слегка дрожащим. Между последним словом и словом, начинающим новое предложение, был значительный промежуток, занятый беспорядочно поставленными точками. Алексеем стало овладевать необъяснимое чувство тревоги.

Дверь в комнату открылась, вошла Полина.

– Алешенька, ты прочитал письмо? – с волнением задала та вопрос.

Алексей повернулся к жене и только махнул рукой, ничего не говоря. Полина хотела еще что-то сказать, но посмотрев на мужа, передумала. Она осторожно закрыла дверь и на цыпочках прошла на кухню. Алексей продолжил читать. «Алеша, я не знаю, как мне выразить то, что я сейчас испытываю… И поймешь ли ты меня?… Ты помнишь первую нашу встречу в поезде?… Ex ungue leonen. (По когтям узнают льва – латинская пословица). И это правда. Тогда, как только я тебя увидела, ты покорил меня своим благородным и мужественным лицом, глазами, излучающими добро и любовь. Мне было всего тринадцать лет…. Но разница в возрасте более, чем в двадцать лет для меня не значила ничего… Ты был и остаешься единственным мужчиной, ради которого я жила…. Свою любовь может истолковать лишь тот, кто слабо любит… Я же с трудом пишу эти строки. Боюсь, что мне не найти слов, достойных моей любви к тебе. Прости, еще раз прости за это жалкое признание.»

Алексей опять откинулся на спинку стула. Ему стало тяжело дышать. Ухтомский расстегнул две верхних пуговицы рубашки в надежде на облегчение. Оно не наступило. Он подошел к окну и встал у открытой форточки. Свежий ночной воздух охладил ему лицо, освежил дыхание.

«Бедная девочка. Сколько же ей пришлось вытерпеть. Какая мука быть с человеком всегда рядом и понимать, что он никогда не будет твоим… А ведь Софья была одинока, и я не видел этого. Я считал себя ее другом… А оказывается таковым не был, ибо я не чувствовал ее сердце…» Алексей вернулся на свое место за столом и вновь взял письмо в руки.

«Любовь ко мне пришла раньше, чем я узнала, кто ты. Я ничего не смогла с собой поделать. Долго боролась, старалась прогнать дарованное мне свыше чувство. А потом поняла, что надо просто жить, ибо смысл жизни в самой жизни. Поняла, как это прекрасно просыпаться утром и встречать тебя в коридоре, идущим в ванную, завтракать и ужинать вместе с тобой. Пусть ты не принадлежишь мне, но ты рядом и я дышу одним с тобой воздухом… Для меня это было счастьем, пусть хрупким, но счастьем….»

Алексей закрыл глаза, руками обхватил шею сзади и опустил голову на стол. Так, не шелохнувшись, он просидел минут десять. А когда поднял голову, по его щекам текли слезы. Руки вновь потянулись к листку бумаги, исписанному почерком Софьи.

«Помнишь выражение Пабло Пикассо «Если хочешь сохранить глянец на крыльях бабочки, не касайся их». Чтобы сохранить то хрупкое счастье, которое я имела, живя под одно крышей с тобой, Алеша, я запретила Полине рассказывать тебе правду обо мне. Думаю, что это мой самый большой грех на этой земле… Прости меня, Алеша. Прости за обман, с которым я, ты и Полина жили все эти годы… Моя мама урожденная Ухтомская. Да-да, Алеша, она твоя родная сестра, которую вы с Леонидом Николаевичем так долго искали. Тогда, при первой нашей встрече в поезде, когда ты представился нам, назвав свою фамилию, я сжала руку Полины, дав сигнал ничего не говорить. И тому причина – моя любовь к тебе. Во мне жила надежда на твою взаимность… Какой я была глупенькой… А когда ты сочетался узами брака с Полей, для меня эта надежда умерла. Я продолжала тебя любить, эта любовь для меня как награда и возмездие одновременно. Я сама выбрала ее. «Любимым быть – удел немногих, благоугодных небесам. Да, счастлив, кто любим. Но Боги! Как счастлив тот, кто любит сам». Алешенька, я была и есть счастлива… Спасибо тебе…

Алексей до боли сжал себе голову. Он вспомнил то чувство теплоты и близости, которое испытал тогда в поезде, увидев в первый раз Софью еще девчонкой. Он точно помнил, что это чувство было вызвано не внешней привлекательностью девочки, а еле уловимой схожестью с Лизонькой. И после Алексею часто казалось, что между Софьей и им есть какая-то глубокая связь, основанная не на межличностной симпатии, а на другой, непонятной ему основе. Да и Леонид испытывал к Софье непонятное чувство родственной близости.

– Какой же я слепой! Ведь стоило мне быть чуть повнимательней к Соне, и все бы прояснилось!

Алексей пошатнулся от нахлынувших чувств тревоги и неудовлетворенности. «Как я мог не понять этого?»

В памяти всплыл день, когда приходил Герасимовский с требованием идти к Леониду.

«Герасимовский сказал, а Полина подтвердила, что они жили в усадьбе князя Выхулева. Почему тогда я не заставил Полину и Софью рассказать все? Почему они все скрывали?»

Алексей в измождении сел на диван, в висках резанула боль, в глазах потемнело. Маленькая жилка на правом виске усиленно пульсировала, лоб покрылся испариной, лицо выражало страдание.

– Алеша, что с тобой? – тревожно спросила вошедшая Полина. – Тебя долго нет. Тебе плохо? Принести какие-нибудь лекарства? Голос Полины отзывался в ушах Алексея как глухое эхо.

Он с трудом открыл глаза и тихо, но твердо произнес:

– Мне надо побыть одному. Потом, позже мы с тобой поговорим. Извини. Уйди, пожалуйста.

Полина с болью в глазах посмотрела на мужа и тихо удалилась из комнаты.

– Почему же я все-таки не настоял на том, чтобы Полина мне все рассказала? Почему? – спрашивал себя Алексей.

Перед глазами прошла жизнь после встречи Полины и Софьи. Он был счастлив все эти годы. Да-да. Ему было хорошо и спокойно рядом с любимой женой и всегда приветливой и внимательной Софьей. Алексей вспомнил выражение, вычитанное в какой-то философской книге: «Чем лучше наше настоящее, тем меньше мы думаем о прошлом». «Я был счастлив все эти годы Поэтому я забыл проблемы прошлого… А правильно ли это?»

С трудом поднявшись с дивана Ухтомский подошел к столу, взял Сонино письмо, вернулся к дивану и продолжил читать.

«Алеша, у меня, я чувствую, будет дочь. Она – мое частичное прощение греха. Эти слова ты поймешь после разговора с Полиной. Прими ее как свою. Эта девочка будет являться внучкой твоей сестры Лизы, моей мамочки, которую я никогда не знала, но которая всегда была рядом со мной. Прости меня еще раз. И прощай.»

Алексей аккуратно свернул листок с письмом, встал с дивана, положил его на стол, прошел к окну и настежь открыл его. Холодный осенний ветер ворвался в комнату. На улице была тишина – ни прохожих, ни машин. Мужчина посмотрел на часы. Они показывали половину четвертого. Вдруг маленький воробышек опустился на подоконник открытого окна, переминая лапками посмотрел своими пуговками-глазками на Алексея и попытался влететь в комнату. Сделав несколько слабых движений во внутрь, пичужка резко развернулась и полетела, сев на ближайшую к окну ветку дерева. Алексей вымученно улыбнулся и закрыл окно. Его лихорадило. Ему хотелось лечь и забыться.

«Эти слова ты поймешь после разговора с Полиной» – эта фраза из письма не давала покоя. Глаза слипались и падая в сон Алексей произнес как заклинание: «Завтра поговорить с Полиной».

Полина заглянула в комнату, муж уже спал на диване, даже не раздевшись. Она подошла к нему, осторожно подложила под голову подушку, укрыла одеялом, поцеловала нежно в лоб и вышла. Затем прошла в комнату Софьи, как была в халате легла на Софьин диван, накрылась одеялом и тоже заснула.

Глава 19

Полина проснулась около восьми. В квартире была тишина. Она пошла в ванную комнату. На кухне горел свет. Алексей стоял у открытой форточки и курил. На столе было блюдце с горкой окурков.

– Алеша, ты что? Ты же не куришь? Где взял сигареты? – голос жены выражал крайнее неудовольствие.

Ухтомский медленно повернул голову в ее сторону, и Полина поразилась его лицу. Всегда искристые глаза были потухшими, уголки губ опустились вниз, одна большая бороздка пролегла от переносицы к верху лба, рядом с ней появились мелкие морщинки. Алексей за ночь постарел на десяток лет. Полина подошла к мужу, вынула из его пальцев только что прикуренную сигарету, потушила ее. Он не сопротивлялся. Она усадила его на стул, он как зомби послушался. Казалось, ему было все равно. Его погасшие глаза бесцельно блуждали по кухне, пока не остановились на лице Полины. Та стала трясти мужа за плечи:

– Алеша, Алешенька, что с тобой? Поговори со мной, прошу тебя!

Алексей отстранил руки жены и попросил:

– Сделай чай, Поля, пожалуйста. Завари крепкий и добавь мяту. Кушать я не хочу. Только пить. Голос Алексея был глухим и бесцветным.

Полина кивнула головой, повернулась к плите и поставила чайник. Потом одним движением сгребла со стола блюдце c окурками, две пустых пачки сигарет и вновь начатую пачку. Быстро выбросила в мусорное ведро и вытащила его за дверь квартиры.

«Чуть позже вынесу» – решила она.

Алексей все это время продолжал сидеть без движения. Только закрыл глаза. Лицо было напряжено и выражало страдание.

Часа через три Алексей подошел к Полине, наводивший последний лоск в комнате Софьи для принятия новорожденной девочки, и сказал:

– Полина, нам надо поговорить.

Полина молча подала ему письмо Сони к ней.

– Прочитай сначала его, Алеша. А потом сядем и поговорим. Знаю, я многое тебе должна рассказать.

Алексей взял письмо и прошел на кухню. То, что он узнал из письма его потрясло. Перед глазами стоял Угловатый с самодовольным, наглым лицом самца, получившего то, что он вожделел. Тогда Алексей не обратил внимание на его слова «… вчера я получил то, о чем мечтал многие годы. Вчера мне было хорошо.» Сейчас они обрели для него смысл, ужасный смысл.

«Софьюшка, Софьюшка! Что же ты наделала?…»

Алексей сжал свою голову так крепко, что его лицо и шея побагровели. Он хотел вытеснить ту боль, не физическую, душевную, что сейчас испытывал. Эта была боль за девочку, которая стала для него больше дочерью, чем сестрой жены. А сейчас, после прочтения ее письма к нему, Софья заполнила в его сердце брешь, которая появилась давно, с потерей Лизоньки.

– Я убью тебя, Угловатый! Убью! Знай это! – в порыве ненависти крикнул Алексей, глядя куда-то в окно.

В кухню вбежала Полина. Таким своего мужа она не видела никогда. Он стоял напротив окна с озлобленным лицом, горящими от ненависти глазами, напряженный, готовый взорваться в любую секунду. Полина испугалась и тихо вышла.

Прошло больше получаса прежде, чем Полина вошла в кухню вновь. Алексей сидел за столом, тупо уставившись в противоположную стенку. Она подошла к нему, осторожно положила свою руку ему на плечо и произнесла:

– Алешенька, пора одеваться. Девочку забирать через час.

Муж посмотрел на жену отстраненным взглядом, встал и, слегка покачиваясь от перенесенного напряжения, пошел в комнату. По дороге к роддому Алексей тихо сказал:

– Девочку удочерим. Завтра же начнем готовить документы. Назовем ее в честь Софьюшки.»

Полина только молча кивала головой.

Прошло две недели. Супруги Ухтомские были счастливы, для них начался новый период жизни. Они стали родителями. Лишь однажды они повздорили, когда регистрировали девочку.

– Я хочу, чтобы девочка носила имя Софья – твердо произнес Алексей накануне регистрации.

Полина обняла мужа и спокойно, но настойчиво произнесла:

– Алешенька, я понимаю тебя прекрасно. Ты хочешь оставить память Софьи в имени ее дочери. Это хорошо. Но ты помнишь, что Сонечка хотела назвать девочку Настенькой. Мы не можем идти против ее воли, ее последнему желанию. Девочку зарегистрировали на имя Анастасия, Анастасия Ухтомская. Вечером были приглашены Ольга с Лидочкой. Состоялся ужин в честь нового члена семьи Ухтомских. Когда Настенька уже спала в своей кроватке, утихли взбудораженные событием речи, Алексей обратился к жене:

– Полина, я не задавал тебе раньше вопросов про вашу с Соней жизнь до нашей встречи. Сейчас, когда Оля с Лидой здесь, прошу рассказать нам всё. Это важно для всех присутствующих. Это важно было бы и для Софьи.

Все внимательно посмотрели на Полину. Установилась тишина, прерываемая только звуками секундной стрелки часов, висящих в кухне.

Прошло чуть больше минуты, прежде чем Полина собралась с духом и начала свой рассказ о той далекой жизни, когда она была еще девчонкой.

– С чего начать не знаю…. Хорошо, начну с себя. Моя мама умерла, когда мне было десять лет. Мы жили в дальних комнатах большого дома князя Выхулева Игоря Дмитриевича, который был дальним родственником мамы. После разорения маминой семьи он приютил ее у себя, назначил содержание. Но мама, чтобы быть независимой, работала у него экономкой. Уже после ее смерти я узнала, что Игорь Дмитриевич был моим отцом. Он сам мне об этом сказал. Я, собственно, всегда относилась к нему как к отцу. Он с детства меня баловал, играл со мной, нанимал учителей…

– Подожди-подожди, Поля. У Игоря была дочь до свадьбы с Лизонькой выходит? – прервала рассказ Ольга. – Алеша, ты знал об этом?

Ухтомский покачал головой из стороны в сторону.

– А Лизонька, бедная Лизонька, она, интересно, знала?

– Я помню, как Игорь Дмитриевич, его я не называла папой, только по имени-отчеству, привез княжну Лизу домой. Я вышла тогда на крыльцо, чтобы встретить их. Князь представил меня как воспитанницу и все. Думаю, что Елизавета Николаевна была в неведении. Тем более, моя матушка приучила меня держаться в усадьбе скромно. – Полина остановилась, чтобы перевести дух и смочить горло. Она заметно волновалась.

– Ко мне Елизавета Николаевна относилась с теплотой. Часто говорила, уже будучи беременной, что если родится девочка, то она хотела бы, чтобы мы подружились….Так оно и получилось в жизни – голос Полины стал печальным, слезы навернулись на глаза. Через несколько секунд она продолжила.

– Елизавета Николаевна была чрезвычайно требовательной, но справедливой хозяйкой. В усадьбе ее любили, но были и такие, что …что относились к ней не по доброму, вплоть до ненависти. Однажды она застала одного работника за кражей столового серебра. Потом выяснилось, что управляющий Степан заставлял работников красть понемногу ценные вещи и передавать ему. В городе у него был сообщник, которому он передавал краденное. На этом он наживался. Вскоре он собирался сбежать совсем из поместья. В то время княгиня была на сносях. Эта история очень ее расстроила. Она сдала Степана Угловатого полицейским. Когда его забирали, он поклялся ей отомстить любыми способами. В тот же день у княгини началось кровотечение, и она потеряла сознание. Ночью родилась Софьюшка, а… а Елизавета Николаевна скончалась – из глаз Полины текли слезы.

Последнее предложение она прорыдала. Глаза Ольги и Лидочки тоже были полны слез. Алексей соскочил со стула и стал ходить взад-вперед бормоча:

– Угловатый, Угловатый, ты за все мне ответишь. Подожди, придет время. Я убью тебя!

– В начале восемнадцатого года Угловатый вернулся в имение. Мы жили там. В отличие от соседних усадьба наша не была разорена, да и работники почти все остались. Игорь Дмитриевич к ним с уважением относился, и они ему добром отвечали. И вдруг приезжает Угловатый и заявляет, что его большевики выпустили из тюрьмы, он вступил в их партию и послан сюда конфисковать имение в пользу трудящихся. Что здесь началось! Его и раньше не любили, а тут чуть ли не растерзали. Князь вступился за него, и он сбежал. Но через несколько дней приехал с отрядом солдат с красными повязками на рукавах и с мандатом, предписывающим арестовать хозяина дома, а всех домочадцев выселить на улицу. Дом наш переходил в ведение какого-то совета, сейчас не помню. Игорь Дмитриевич приказал нам с Сонечкой спрятаться в одной из дальних комнат, а сам вышел на встречу солдатам. Ох, зря вышел… – Голос Полины стал скорбным, а потом задрожал от злобы и ненависти. – Угловатый подошел к нему, ударил со всего размаху по лицу. Князь не удержал равновесия и упал с лестницы, ударившись виском о камень, что лежал внизу. Мы услышали крик Угловатого. Он ругался и кричал, что Игорю Дмитриевичу удалось избежать наказания. Потом в окно мы с Сонечкой видели, как князя подняли с земли и понесли к повозке. Куда его повезли мы так и не узнали и больше о нем ничего не слышали. Бедная Сонечка вся сжалась, я ее обняла и все говорила, чтобы молчала. А она сначала заплакала, а потом вырвалась из моих объятий и побежала к дверям. Угловатый в это время входил в дом. Она ему попалась прямо в руки….

Глаза Полины заполнились слезами. Она смотрела на слушающих ее родных людей с болью и внутренним напряжением.

– Не могу вспоминать, что было дальше. Как таких людей земля носит? Алексей обнял Полину:

– Родная моя, прости, что заставил все вспомнить и рассказать. Знаю, что тебе больно сейчас…. Но ты должна продолжить. Это нужно и тебе… Я ведь знаю, как долго ты хранила в себе этот ужас. Всегда чувствовал твою невысказанную боль прошлого. Прошу тебя, моя милая, что было дальше?

– Когда Сонечка в прямом смысле попала в руки Угловатого, он ее сжал и с оскалом зверя понес на улицу. Она очень сильно кричала, билась в истерике. Ей ведь было всего шесть лет. Я попыталась вырвать ее из лап этого негодяя, но получила сильный удар в живот сапогом и потеряла сознание.

Руки Полины сжались в кулаки, она вся напряглась, а потом разрыдалась. Голосом, полным боли и страдания, Полина продолжала свой рассказ.

– Я очнулась от того, что мне было очень холодно. Когда я очнулась и открыла глаза, кто-то рукой закрыл мой рот. Это был Пахомыч, один из наших работников. Он потребовал молчать. Я испугалась, но Пахомыч прошептал, чтобы я не боялась. Когда солдаты вместе с Угловатым уехали, мы вышли из подвала, где меня спрятал Пахомыч. Сони нигде не было, я заплакала и стала ее звать. Но Пахомыч, добрая душа, рассказал, что произошло после того, как я потеряла сознание…

Полина закрыла глаза, руки ее тряслись, да и вся она дрожала от вновь переживаемых давних событий.

– Угловатый понес кричащую и испуганную Сонечку в недалеко стоящий от дома сарай, в котором хранились различные инструменты и инвентарь, используемые нашими работниками. Все работники, когда приехали солдаты с Угловатым, спрятались с глаз долой. Они знали, что Степан очень жесток и спуску им не даст. Он мог отдать приказ солдатам расстрелять всех, кто стоял на его пути. И поверьте, его бы послушались.

Глаза Полины горели огнем ненависти. Губы тряслись от негодования. Лицо раскраснелось. Все ее тело напряглось. Слушатели молчали и с волнением смотрели на молодую женщину. Через минуту краснота с лица Полины стала сходить, ее глаза смягчились, тело расслабилось.

– Извините. Я вновь испытала весь ужас тех дней…. Если бы не Пахомыч и не его сын Угловатый надругался бы над Сонечкой.

Сын Пахомыча, молодой парнишка лет шестнадцати, через пролом в стенке сарая залез туда. Благо Угловатый его не видел, он был занят приготовлениями к постыдному делу. Когда он стаскивал с себя штаны, мальчишка ударил его сзади по голове лопатой. Степан так и рухнул на пол со спущенными штанами. Бедная Сонечка закричала, забившись в угол. Сын Пахомыча, имя его забыла, зажал ей рот и вытащил из сарая. Потом подхватил ее на руки и побежал с ней в сторону леса. Когда Угловатый очнулся, он был в бешенстве. Солдатам приказал прочесать весь дом и окрестности, и притащить им «паскуду-девчонку», как он назвал Сонечку. Но они не стали этого делать, ссылаясь на то, что свою задачу выполнили. Угловатый полютовал, стал зачем-то колотить окна. Старший из солдат приказал его связать, чтобы утихомирить. Трое солдат были оставлены для охраны «коммунистической собственности», которой стало наше имение. Работникам было предложено разойтись.