Текст книги "Тонкая нить судьбы"

Когда солдаты с Угловатым уехали, Пахомыч пошел искать своего сына и Сонечку. Я ожидала его позади дома, чтобы меня не видели солдаты. Где-то через часа два у кромки леса я увидела три фигуры и помчалась навстречу. Это были Пахомыч с сыном и Софьюшка. Она вся тряслась от страха и пережитого. Сонино лицо было все исцарапано, на руках и ногах синяки, оставленные цепкими руками Угловатого. …

Полина остановилась, закрыла глаза ладонями рук, ее плечи затряслись в немом плаче. Алексей с Ольгой и Лидочкой были в нервном ступоре.

– Боже, сколько же пришлось пережить бедной девочке! – произнесла Ольга. Установилась тишина. Алексей обнял жену, тихо и ласково сказал:

– Полюшка, все уже позади. Ты здесь, ты с нами. Софьюшку спасла. Ты молодец. … Но, у тебя и у Сони совсем другая фамилия, чем у князя. Вы же Хулевы. Полина немного успокоилась. Робкая улыбка украсило ее лицо.

– Когда мы бежали из имения, я решила поменять нам фамилию. Ведь Угловатый не остановился бы на этом, он стал бы нас искать. Я знаю это наверняка. Он не раз грозился отомстить княгине любым способом. Поэтому я решила сократить фамилию с Выхулева до Хулева.

Алексей с удивлением посмотрел на Полину:

– И как же тебе это удалось? И еще у меня вопрос, который мне хотелось бы прояснить. Полюшка, извини, может быть воспоминания эти для тебя трудны и болезненны. Но все же, мне интересно, где и как вы жили до встречи со мной тогда в поезде?

Полина встала со своего стула, подошла к плите, зажгла конфорку и поставила чайник.

– Давайте чай попьем. У меня в горле пересохло. А после я постараюсь рассказать дальше нашу с Сонечкой историю.

Когда при полном безмолвии был выпит чай и откушены бублики с ним, Полина вновь стала рассказывать.

– Был конец апреля. Солнце еще только набирало свою живительную и согревающую силу. А мы с Сонечкой были практически раздеты. Как были в теплом доме по домашнему одеты, так и оказались на улице в одних платьях, да в тапочках. Пахомыч послал своего сына в имение и наказал ему проникнуть в дом и взять для нас теплую одежду, а сам с нами остался. Где-то часа через полтора, наверное, его сын вернулся, но без одежды. В руках держал шкатулку, что ты, Лида, нашла в Сониной комнате. Он еле ноги унес, солдаты, охранявшие имение, его увидели, влезающим в дом. Юноша схватил первое, что бросилось ему в глаза, и пустился наутек. Это была шкатулка. После он не смог объяснить, почему он схватил именно ее, сказал, что произошло все машинально. Пахомыч показал нам направление к ближайшему городку, а сам с сыном пошел в лес.

Голос Полины становился все тише, размеренней. Ее взгляд был невидящим, замутненным, она полностью погрузилась в воспоминания.

– Мы шли долго по начинающим зеленеть полям, через березовую рощу, где нам встретилась лиса. Ее глаза, устремленные на нас, светились голодным блеском, очень неприятные глаза. Сонечка испугалась, прижалась ко мне и заплакала. Ее плач перешел в рыдания. Она как будто выплескивала наружу весь пережитый ужас. Постепенно девочка успокоилась и повалилась на сырую землю без сил. Я нашла более – менее сухое место под одной большой березой, подняла Сонечку на руки и просидела с ней, под этой березой пока она спала. Солнце неумолимо катилось вниз. Вскоре сумерки опустились на рощицу. Я еле различала деревья. Соня все спала. Будить ее я боялась. Постепенно в забытье ушла и я. Очнулась от того, что меня кто-то сильно тормошит. Это была пожилая монашенка. Оказывается, мы совсем немного не дошли до монастыря, что в Звенигороде был. Монашенка довела нас до монастыря и нас приютили там. В монастыре мы прожили чуть больше года, пока он не был закрыт. Всех живущих в монастыре после его закрытия стали регистрировать в Звенигородском Совете. Вот тогда я и записала себя и Сонечку на фамилию Хулева. – Полина замолчала.

– А что было дальше? – с волнением в голосе спросила Лидочка. – Не думала, Поля, что вам с Соней пришлось столько пережить. Рассказывай, как вы жили?

Полина посмотрела на всех сидящих, с интересом глядящих на нее, вздохнула и стала повествовать дальше.

– В Звенигороде мне удалось устроиться корректором в тамошнюю типографию. Грамотных людей ведь было мало. Директором типографии был очень милый старичок, который служил там со времен царя Гороха. Очень забавный. Умел ладить со всеми. Мы с Соней блуждали по городу в поисках приюта. Около одного здания на мостовой я увидела газету, подняла ее и стала читать, думая, что смогу натолкнуться на нужное объявление. Тут из подъезда выбегает старичок и прямо ко мне.

– Читать умеешь! И писать тоже? – спрашивает.

Я в удивлении киваю головой. Тогда он схватил меня за руку и воскликнул:

– Слава Богу! Будешь работать корректором в моей типографии. А заодно покажу, как текст набирать. Тут большевики загрузили работой. Подавай им прокламации да агитации. А жить с сестрой будешь у меня. Дом большой, выделю вам комнату.

Так у меня появилась работа и жилье. В типографии я проработала до двадцать пятого года. Сонечка в школу пошла. А потом старичок умер. Его дом отошел к его сыну с семьей. Нас выгнали. Типографию возглавил кто-то из рабочих-крестьян. Меня, как выходца из враждебного класса, выгнали. Я решила ехать в Москву. Благо, скопила некоторую сумму, которая потихоньку таяла. К нашей с тобой встречи, Алешенька, мы с Соней были уже без жилья и денег. Стыдно сказать, Сонечка несколько раз просила милостыню на Октябрьском вокзале в Москве. Никогда себя за это не прощу. Москва не приняла нас. …

Полина замолчала, раздумывая над следующими словами своего рассказа. Потом, видимо, решила закончить свое повествование. Ее голос зазвучал более мажорно.

– В конце концов, я решила поехать в Ленинград. И мое предчувствие прекрасного нового не обмануло. Мы с Сонечкой встретили тебя, Алешенька, и жизнь наша повернулась к нам лицом. Мы, образно говоря, наконец-то сели в нужный поезд и сошли на нужной остановке. Я всю жизнь буду благодарить судьбу, Бога, провидение, назовите, как хотите, за то, что в нашем поезде сидел Алеша.

Лицо Полины просветлело, щеки порозовели, глаза заискрились. Она поддернула плечами и вздохнула глубоко и спокойно, как будто освободилась от многолетнего груза, давившего ее.

– А давайте чай пить с пирогом. Я знаю чудный рецепт пирога, который можно приготовить за полчаса. Я сейчас его приготовлю.

Глава 20

Сестры Томи находились в Петербурге почти неделю. Каждый день был заполнен изучением новых документов, найденных в анналах архивов Надеждой и Аленой. Как-то вечером Надежда вернулась с туго набитой компьютерной сумкой. Лицо ее светилось тем огнем радости, который обычен для людей творческих в предвкушении открытия.

– Дарья, Джейн, вы дома? – с порога крикнула девушка. – Я нашла, нашла кое-что, да нет, не кое-что, а что-то значительное, важное, недостающее в нашей цепочке.! – голос Нади был импульсивно-интригующим.

Сестры разом выбежали в прихожую, где Надежда заканчивала раздеваться. Их глаза горели восторженным удивлением.

– Надя, что тогда копаешься здесь, быстро в комнату, нет, давай на кухню. Дарья эклеры приготовила к чаю, да и чай сейчас вскипит. Подкрепимся сначала, а то мы не ужинали еще, тебя ждали. А ты нам расскажешь, что нашла, пока чай будем пить. Идет? – быстро проговорила Джейн.

– Идет, я тоже голодная. – моментально ответила Надя.

– Я была у мамы. Вы ведь знаете, что моя мама и Анастасия Хулева дружили. Так вот мама мне многое рассказала и показала ряд фотографий и документов, относящихся к их детским и юношеским годам. Получается очень интересная картина. – Надежда ела и говорила одновременно, будто боялась, что не успеет все рассказать.

– Надя, не тараторь. Прожуй сначала, а то мы не все понимаем, что ты говоришь – заметила Джейн.

– Извините, девочки, – улыбнулась Надя – И кушать хочется, и рассказать хочется тоже. А эклеры хороши, где ты их научилась готовить, Дарья? Мне казалось, что это наше изобретение. Наши русские женщины любят готовить их на праздники, да и в кулинариях эклеры обязательны в перечне продаваемых изделий. Я их с детства люблю.

Дарья удивленно посмотрела на Надю и со смехом проинформировала:

– Ну, во-первых, эклеры придумали французы еще в начале девятнадцатого века. А с выходом кулинарной книги «Boston Cooking School Cook Book», где в первые был дан рецепт этого пирожного, эклер завоевывает весь мир. Это во-вторых. И в-третьих, у нас в Штатах эклеры называют еще long john за его форму. А вообще, я рада, что тебе, Надя, понравились мои эклеры. Я их сама обожаю. Надя, можно я задам тебе вопрос? – закончила свою тираду Дарья.

– Задавай. Что тебя интересует?

– Почему ты раньше не расспрашивала свою мать? Ты могла еще месяц назад, когда только Владимир начал свое расследование, поговорить с мамой и узнать все.

Надя спокойно посмотрела на вопрошающую и тихо, но отчетливо произнесла:

– Моя мама очень интересный человек. Она ревнива ко всему, что касается ее прошлого. Есть такие люди, для которых прошлое – табу, особенно, если оно было не очень счастливым. Эти люди стараются никогда не трогать прошлое, не вспоминать, не тревожить, боясь, что оно будет давить на них. Мама моя – одна из них. Я не раз подходила к ней с просьбой рассказать об Анастасии, показать документы, фотографии, которые сохранились у нее. Но наталкивалась на стену.

– Хорошо, а как же тебе все-таки удалось раздобыть документы и информацию, Надя? – с удивлением спросила Дарья.

– Это целая история, девочки. Думаю, вам будет интересно узнать немного о моей маме, так как ее жизнь тесно переплетена с жизнью. Анастасии.

– Скорей-скорей рассказывай – разом воскликнули сестры Томи.

Три девушки прошли в гостиную, удобно уселись за овальным столом, на который Надя начала выкладывать из своей огромной сумки документы и фотографии. Дарья с Джейн с интересом следили за ней. Наконец Надежда произнесла:

– Итак, мои любопытные сестренки, я буду рассказывать и по ходу показывать документы и фотографии. Готовы?

Девушки молча кивнули головами.

– Мама моя родилась весной 1941 года. Родителей она никогда не знала. Подкидыш мама. Нянечка детского дома нашла ее у ворот, когда шла утром на работу. При ней никаких документов не было, поэтому записали ее как Найденова, имя дали в честь той нянечки – Варвара. В этом детском доме мама прожила вплоть до окончания школы. Нянечка, которая ее нашла, относилась к ней как к дочери, старалась прикормить из своего пайка. Война тогда шла, время голодное. Оберегала ее от мальчишек-драчунов. Однажды нянечка пришла на работу с девочкой того же возраста, что и мама. Нет, Анастасия была старше мамы на где-то на полгода. Да, нянечка привела Анастасию. Было это в 1944 году, Анастасии тогда было три с небольшим года, а маме три. Подозвала нянечка маму и сказала, что привела ей подругу на всю жизнь. Анастасия с мамой были как сестры. Они даже похожи чем-то были. Смотрите, вот фотография, старая, девочки на ней. Это моя мама, а это Анастасия. Им здесь лет по десять. Как сестренки стоят, обнявшись – Надя с любовью смотрела на фотографию.

– Можно мне посмотреть более внимательно эту фотографию? – тихо попросила Дарья.

На нее смотрели две девочки в одинаковых платьицах, светло-русые волосы у обоих заплетены в косички, завязанные баранками. В больших голубых глазах обоих читались и радость, и тревога, и любопытство одновременно. Что-то знакомое, родное ощутила Дарья, вглядевшись в лицо более высокой девочки.

– Джейн, посмотри, тебе не кажется, что эту девочку мы где-то видели?

Джейн взяла из рук сестры фотографию и рассмеялась:

– Кажется, очень даже кажется…. Эта девочка напоминает тебя в таком же возрасте. Только ты волосы так не заплетала и любила носить одну косу…. Удивительно похожа на тебя….Поразительно… – голос Джейн становился все более удивленным.

– Надя, вот уже вторая фотография Анастасии удивляет схожестью с Дарьей. Тебя это не настораживает? – Джейн внимательно посмотрела на хозяйку квартиры.

Надя, немного помолчав, произнесла тихим, но в то же время дрожащим голосом, выдававшим ее волнение:

– У Анастасии был ребенок, девочка. Однако, я не знаю, что с ней стало. Мама последние десять лет до смерти бедной Анастасии с ней не общалась. И причина тому очень интересная. Она же объясняет, почему мама так долго не хотела ничего рассказывать. Я принесла ряд документов и фотографий от мамы, а также ее устный рассказ о тех годах, что мама и Анастасия были дружны. Вы готовы слушать, сестренки?

Дарья и Джейн энергично закивали головами. Удобно усевшись на широкий мягкий диван, что стоял рядом со столом, Надя продолжила свой рассказ.

– Когда девочкам было лет пятнадцать – шестнадцать, нянечка Варвара пригласила их к себе домой. Она жила в той же квартире, где раньше жили Алексей и Полина Ухтомские. Войдя в дом, Настя буквально остолбенела – все ей казалось знакомым. Она ходила по квартире нянечки в каком-то ступоре. Варвара наблюдала за ней, молчаливо вытирая стареньким носовым платочком слезы, что двумя непрерывными ручейками стекали из ее глаз.

– Что, девонька, все для тебя родным кажется? – мягким голосом спросила нянечка.

– Да, тетя Варя. Такое впечатление, что я здесь раньше была – дрожащим голосом ответила Настя.

– Была… Не только была, ты здесь жила, моя хорошая. Это квартира твоих родителей, Алексея Николаевича и Полины Игоревны Ухтомских.

– Моих родителей? Вы их знали, тетя Варя? А почему у меня другая фамилия, не Ухтомская? Почему я Хулева? – с паническим страхом и нетерпением спросила Анастасия Варвару.

Нянечка ответила не сразу. Она усадила девочек за старый стол, что стоял на кухне, достала невесть когда купленные конфеты, сберегаемые ею для торжественных случаев, поставила на газ видавший многое чайник, вынула из буфета чашки, бывшие ровесниками чайнику, откуда – то появилась небольшая баночка с чаем непонятного происхождения, бросила в заварочный чайничек с отбитым носиком несколько щепоток странного чая, залила его крутым кипятком. Все эти действия нянечка производила в полном молчании. Девочки следили за ее действия как завороженные, настолько размеренными и плавными были движения Варвары. Только в глазах Насти читалось еще смятение и тревога.

– Сейчас я узнаю, кто я, кто мои родители, как я жила раньше, давно-давно – эти мысли стучали в голове девушки.

– Что, девоньки, попьем чайку моего незатейливого? – мягко пригласила к чаепитию нянечка, налив в чашки чай.

– Тетя Варя, пожалуйста, не томите. Расскажите про моих родителей, кто они, почему вы живете в их квартире? – с нетерпением обратилась Настя к нянечке.

Та встала, медленно прошла в одну из комнат и вернулась с небольшой шкатулкой.

– Настя, эта шкатулка принадлежала твоей родной матери. Ее звали Софья. Она была сестрой Полины и, как потом выяснилось, племянницей Алексея Николаевича. Софья умерла при твоих родах. Алексей и Полина тебя удочерили. У тебя были прекрасные родители. Красивые и внешне, и внутренне. Открой шкатулку, посмотри ее содержимое. Полина просила сохранить ее для тебя. А потом мы поговорим. Долго будем разговаривать.

Девушка с трепетом взяла шкатулку и пошла в дальнюю комнату, чтобы ей никто не мешал.

– Тетя Варя, а я, про меня вы что-нибудь знаете? – с волнением и надеждой спросила Варвара Найденова.

Нянечка посмотрела на нее грустными глазами.

– Нет, моя хорошая. Тебя я нашла у ворот детдома. Тебе было несколько недель от роду. Как только не замёрзла, не знаю. Поздняя осень была. Помню только, что ты была завернута в коричневое военное одеяло. На нем еще бирка была…. Подожди. Я же ее сохранила… Я тогда еще подумала, что за нее, за бирку эту, можно потом зацепиться, если девочка захочет искать своих родных… Где же она? Вот, старая, забыла, куда положила. Ничего-ничего. Не беспокойся. Найду, обязательно найду, милая.

Загоревшиеся было надеждой глаза девушки тут же потухли. В глазах появились слезы.

– А может вместе поищем, тетя Варя? – робко спросила она.

Нянечка печально посмотрела на свою любимицу и твердо произнесла:

– Сказала найду, значит найду. Не беспокойся, Варварушка.

Анастасия вошла в комнату, которая раньше служила гостиной и спальней для четы Ухтомских. Перед ее глазами вспыхнули видения, такие далекие и такие родные. Они мелькали перед ней как на экране в кинотеатре. Вот маленькая девочка вбежала в комнату. Она еще в пижамке. Солнышко на улице еле-еле пробивается через темноту уходящей ночи. Девочка подбежала к кровати родителей, которые еще спали, и начала тормошить мать за руку, лежащую на одеяле.

– Мама, мамочка, я боюсь. Мне приснился страшный крокодил. Он хотел меня проглотить.

Мать, открыла глаза и смеясь подхватила девочку за руки и нежно опустила между собой и мужем. Они оба обняли свою дочь, и трое погрузились в сладкий предутренний сон.

Вслед за этой картиной побежала другая, вызвавшая у Анастасии тревогу. В комнату вошел мужчина в военной одежде. Девочка с матерью сидели за столом и рисовали. Они смеялись, кисточкой мазали друг друга по носам, щекам, рукам. Когда отец вошел в комнату, мать с дочерью заканчивали свои произведения. Отец улыбнулся обеим своим девочкам, но улыбка получилась неестественной. Это сразу уловила женщина. Девочка подбежала к отцу, обняла его за ногу и спросила:

– Папа, а ты почему так сердито одет?

Мужчина засмеялся, обнял дочурку, подняв на руки, нежно поцеловал и спросил: – Почему, Настюха, я сердито одет? Тебе не нравится моя одежда?

– Не нравится, вся какая-то страшная, темная, нехорошая.

Мужчина переглянулся с женщиной, в глазах которой застыли страх и тревога.

– Ну что ты, моя маленькая, это просто одежда солдат, которые защищают свою родину. Твой папа – защитник. Это почетное звание для мужчины.

Потом он поднял девочку и крепко поцеловал ее.

Настя потерла глаза, начавшиеся слезиться. А когда освободила их, перед ней была комната со старенькой мебелью, давно не стиранной тюлью на большом немытом окне. За окном стояла поздняя осень. Маленький листочек, оторвавшийся от своей колыбели, застрял на пути к вечности между створками форточки. Темнело, заволоченное тучами небо, не пропускало слабые лучи солнца, отправлявшегося на покой.

«Как печально и тоскливо на улице. Мы сейчас с ней, с улицей, одинаковы.» – подумалось Насте.

Она села на потертый диванчик и медленно открыла шкатулку. В ней аккуратно было перевязано несколько писем. Настя взяла эту маленькую стопочку, хотела было разорвать розовую тоненькую нить, которая объединяла письма в одно целое, но передумала. Девушка в раздумье отложила письма в сторону и обратила внимание к шкатулке вновь. Фотографии. Их было немного. Она бережно взяла их в руки и стала разглядывать. Первой была фотография моложавой женщины, мужчины в возрасте, гораздо старшем женщины, и маленькой девочки лет трех, сидящей на руках мужчины. Одной рукой девочка обняла отца за шею, а другой держала маму за руку. Мужчина был одет в военную форму. На женщине ладно сидел костюм из синего материала, сшитый по моде довоенных лет. Глаза обоих были лишены искры радости. Они выражали тоску и безысходность. Одна только девочка выделялась на фотографии светлым пятном… Глаза ее сияли радостью. Настя перевернула фотографию и увидела выцветшую надпись, сделанную химическим карандашом. «Октябрь 1943 года.» Она отложила эту фотографию в сторону и стала рассматривать другие.

Следующей была фотография девушки лет двадцати пяти. Она смотрела на Настю широко открытыми глазами, в которых застряли искринки любопытства и удивления. Красивый высокий лоб обрамляли светло-русые волосы, гладко зачесанные назад и собранные в конский хвост. Чувственный рот готов был приоткрыться в улыбке. От этого лица веяло такой теплотой, что Настя инстинктивно прижала фотографию к себе. Потом она спешно перевернула ее, надеясь на надпись. Но обратная сторона фотографии была пуста. Настя также отложила эту фотографию в сторону и положила ее на предыдущую. Девушка перевела свой взгляд на новую фотографию. Она ее поразила. Это была старая, очень старая фотография. На ней были изображены трое мужчин и две женщины, одетые в дореволюционные одежды. Женщины сидели на стульях, а мужчины стояли за ними. Настя долго всматривалась в лица пятерых незнакомых людей. «Какие красивые лица! Гордые, независимые!» – подумала девушка. Она еще раз полюбовалась фотографией и положила ее в шкатулку.

На дне шкатулки Настя увидела изумительной работы изумрудное колье. Она с трепетом взяла его, внимательно осмотрела, примерила на себя, подошла к зеркалу, полюбовалась и быстро положила его обратно в шкатулку. Больше в шкатулке ничего не было. Девушка медленно закрыла ее и бережно поставила на тумбочку, что стояла рядом с диваном. Потом она взяла в руки отложенные фотографии и сверток с письмами, постояла немного и решительно прошла в кухню.

Нянечка с Варварой Найденовой сидели за столом и тихо разговаривали. Когда Настя вошла, нянечка подняла свои добрые, уже плохо видящие глаза на девушку и мягко спросила:

– Что, девонька, посмотрела шкатулку? Много вопросов у тебя, да? Много. Вижу по лицу.

Настя присела на свободный стул. В голове шумело от пережитых ею сейчас чувств.

– Да, тетя Варя. Вопросов много. Я возьму вот эти письма и фотографии с собой? А шкатулка с ее оставшимся содержимым пусть будет у вас пока. Потом заберу. Сейчас, вы же знаете, негде ее в детдоме хранить. Сопрут еще ненароком.

– Конечно, моя милая. Ты письма-то почитай. А потом приходи, поговорим. Все, что знаю, расскажу тебе. Договорились? А сейчас вам идти пора, а то воспитатель схватится, отпускать потом не будет. Вот вам сушки, возьмите с собой, погрызёте, когда голодно-то будет.

Девушки обняли свою любимую нянечку, поцеловали и попрощались. Уже на половине пути к детдому молчащая всю дорогу Настя воскликнула:

– Вот, дурёха, забыла расспросить про фотографии нянечку!

Потом, помолчав, сама себе сказала:

– Ладно, в следующий раз узнаю.

Затем дернув подругу за рукав крикнула:

– Варька, побежали, а то не успеем к ужину. Голодными останемся. А сушками живот не набьешь.

И девушки, взявшись за руки, помчались к видневшемуся вдали детдомовскому зданию.

Недели через три Настя с Варварой вновь оказались в доме нянечки, которая пригласила их на свое шестидесятое день рождения. Они были единственными гостями, чему очень удивились.

– Муж мой и сын погибли на войне. Пошли на войну в разное время, муж в 1941, а сын через два года, в феврале 1943 года. А погибли в один год, в один месяц и в один день. Оба дошли до Берлина. Уже победа была объявлена. Десятого мая 1945 года это было. Встретились они, сын и отец, в Берлине. Шли по разным сторонам одной улицы. На радостях кинулись на середину улицы обниматься, тут пули немецкие их и настигли. Недобитый снайпер, что сидел на крыше одного из домов, сразил обоих. Об этом мне написали командиры мужа и сына. Вот так, мои хорошие.

Глаза нянечки увлажнились. Она промокнула их подолом фартука. Потом обняла девочек и мягко, но уверенно сказала:

– На своем дне рождения я хочу видеть только тех, кого люблю. Муж и сын всегда со мной. А вы, две девочки, которые мне дороги, которых я люблю, как своих дочерей. А больше мне никто не нужен. Садитесь за стол. Праздновать будем.

Стол был сервирован незатейливыми блюдами. Вареная картошка под жареным луком, две маленьких тушки селедки, бочковые помидоры и огурцы, квашенная капуста, вареная докторская колбаса, нарезанная тонкими, просвечивающимися кружками и несколько ломтиков серого хлеба, уложенного на маленькой тарелочке. В графине стоял компот из сушенных яблок и груш. Но для девушек этот стол казался царским. В своем детдоме они практически не были знакомы со вкусом колбасы. Селедка подавалась к столу, но очень редко. Помидоры и огурцы также были не частыми гостями на столах детдомовцев. Нянечка смотрела на девушек, с аппетитом поглощающих бутерброды с колбасой и запивающих компотом, и радовалась тому, что Бог послал ей их как бы в благодарность за мужа и сына. Она считала девушек своими дочерьми и готова была сделать для них все.

– Девоньки, вы знаете, что у нас вами куча времени. Я отпросила вас у воспитателя и директора до завтрашнего вечера. Завтра воскресенье, и занятий у вас нет. Это время мы посвятим разговорам. Настя, я буду отвечать на твои вопросы, рассказывать, что знаю.

Она импульсивно потрепала девушку по голове, как раньше ерошила волосы своему сыну.

– Спасибо, тетя Варя – разом ответили девушки набитыми едой ртами.

Потом, прожевав, Настя спросила:

– Вы мне всё-всё расскажите?

– Всё, что знаю, моя хорошая – с улыбкой ответила нянечка.

– Тетя Варя, скажите, а кто это? – задала Настя первый вопрос, показывая фотографию девушки. Нянечка взяла фотографию, достала из тумбочки очки, внимательно присмотрелась.

– Да это же мать твоя родная, Софья, что умерла при родах. Красивая была. Гордая. Ты вся в нее, Настёна.

Настя взяла из рук нянечки фотографию, вновь внимательно на нее посмотрела. Но это был уже другой взгляд. Любопытство в нем сменилось на теплоту и нежность. Девушка незаметно поднесла фотографию к губам и поцеловала ее.

– А на этой фотографии я со своими приемными родителями? – задала второй вопрос Настя.

– Да, это Полина и Алексей Ухтомские, и ты, маленькая. Здесь тебе года три. Эта фотография сделана аккурат перед отправкой твоего отца на фронт. Видишь, он в военной форме?

Нянечка с любовью смотрела на эту фотографию. Она машинально погладила лица Алексея и Полины.

«Значит, то видение было правдой. Та маленькая девочка – это я, а мужчина с женщиной – мои родители….» – подумала Настя, и несколько слезинок медленно поползли по ее щекам.

Она машинально смахнула их и решительно повернулась к нянечке.

– Тетя Варя, а теперь, прошу вас, расскажите все, что вы знаете.

– Ну что же, Настенька. Раз обещала рассказать, так расскажу. Должна ты знать правду о своих родителях, ту правду, что знаю я. Но ты письма хоть прочитала? В них много информации содержится.

– Да, прочитала. – тихо ответила Настя. Что было до моего рождения я кое-что узнала. А что было потом? Куда делись мои родители? Что с ними стало? Вот, что я хочу знать. Может они живы! Так я нашла бы их!

– голос девушки с каждым словом становился жестче и настойчивее.

Собравшись с мыслями, нянечка тихим неторопливым голосом начала свой рассказ.

– Мы жили в этом же доме в подвале. Мой муж работал слесарем, а я, как вы знаете, нянечкой в детском доме. Твои родители, Настя, жили очень дружно. Когда ты появилась, они были, что называется, на седьмом небе от счастья. Ведь своих детей у них не было. Записана ты была на фамилию премного отца – Ухтомская. В октябре 1943 года Алексей Николаевич ушел на фронт.

– А почему он не ушел на фронт сразу же после того, как началась война? – перебила нянечку Варвара Найденова.

Нянечка укоризненно посмотрела на девушку и продолжила.

– Алексей Николаевич имел бронь как ученый – геолог, который занимался разработками месторождений нефти. С самого начала войны он постоянно ходил в военкомат и оставлял там свои заявления на фронт. И каждый раз получал отказ. И, наконец, в октябре 1943 года его заявление было удовлетворено. Я помню день, когда он уходил на фронт. Его провожал весь дом. Алексей Николаевич был очень дружелюбным и человечным. Любил зайти к нам, поговорить с Василием, моим мужем. Он отзывался на беды и неприятности всех соседей. Под стать ему и Полина была.

Как-то вечером Полина пришла ко мне и сказала, что хочет со мной поговорить. Вид у нее был очень странный. Волосы взъерошены, в глазах страх, голос дрожит. Усадила я ее за стол на кухне, налила морковного чаю и спрашиваю:

– Что случилось?

А она мне отвечает:

– Варя, чувствую, что-то неладное сотворится. От Алеши писем нет. И меня Угловатый в покое не оставляет. Угрожает забрать дочь. Если что случится, умоляю тебя, не оставь Настеньку. Вот шкатулку передай ей, когда вырастит. И найди, как изменить ей фамилию на мою, на Хулеву. Вчера Угловатый приходил опять. Выпивший был. Проговорился он, что день на день дни мои свободные закончатся.

Потом она заплакала, да так горько. Я ее не то, что плачущей, в плохом настроении никогда не видела. А тут, думаю, действительно что-то страшное должно случиться. И еще она попросила переехать к ней жить, пока либо Алексей Николаевич не вернется, либо она будет уверена в своей нормальной жизни. Ну что мне оставалось делать. Очень я эту семью уважала и любила. На следующий день и переехала в эту квартиру. А через три дня ночью пришли за Полиной. Больше я ее не видела.

– Да-а-а.» – протянула Варвара Найденова.

Анастасия молчала, только мелкие слезинки катились по ее безмолвному лицу.

– Хорошо, тетя Варя, а почему же вы Настю в детдом привели? Неужели ей было бы хуже, если бы она жила с вами в этой квартире? – задала вопрос Варвара. Нянечка опять укоризненно посмотрела на свою любимицу и покачала головой.

– А ты прикинь своими мозгами, девонька, что было бы, если бы этот Угловатый пришел в дом. Полина сказывала, что он всячески хотел забрать Настену к себе. Зачем ему это надо было, я так и не знаю до сих пор. А Поля про это умалчивала. Одним словом, утром того же дня, как забрали Полину, я понесла тебя, Настенька, в детдом. А по дороге все тебе, Настена, наказывала, чтобы ты говорила, что твоя фамилия Хулева, что мама и папа на фронте, ты осталась одна. Никого не знаешь, никого не помнишь. Но, слава Богу, директор детдома не стала вдаваться в подробности и приняла тебя сразу.

– А кто такой Угловатый? – настороженно спросила Настя.

– А хрен его знает. Только мать твоя, Полина, очень его боялась. В органах он служил. Видела я его как-то раз, когда моего соседа сверху забирали в тридцать девятом. Он сам приезжал. Важный, с пузиком и противный. Ни семьи у мужика не было, ни бабы какой. От того и лютовал. Очень не любил он Алексея Николаевича и Полину Игоревну. А за что, в толк не возьму.

Нянечка посмотрела на своих дорогих девочек и негромко воскликнула:

– Да вы засыпаете совсем. Пойдемте, ляжете, я вам в маленькой комнате постелила. Зубы-то чистить будете на ночь, али как?.

– Али как, тетя Варя – произнесла Варвара, сладко зевая.

– А я все же пойду, почищу, да умоюсь. Не люблю грязной в постель ложится – тихо, скорее для себя, чем для других, сказала Настя.

Через тридцать минут все в квартире заснули.