Текст книги "Лорд Байрон. Заложник страсти"

Необычайно холодная зима еще больше удручала Байрона, потому что он всегда испытывал недовольство, если не мог прокатиться верхом в солнечную погоду, как в Греции. Чтобы поддерживать себя в форме, он снова занялся боксом со своим старым другом и спортивным наставником Джексоном. «Моя грудь, руки и дыхание в очень хорошей форме, и на мне нет ни грамма жира, – записал Байрон, – у меня сильный удар, но руки слишком длинны для моего роста (5 футов 8,5 дюйма). Но в любом случае упражения идут мне на пользу, а бокс – самое суровое упражнение…»

28 марта Байрон переехал на первый этаж Олбани-Хаус на Пикадилли. Это оказалась просторная квартира, длиной около тридцати или сорока футов, которую Байрон взял в аренду у лорда Олторпа сроком на семь лет.

2 апреля Байрон отправился в Сикс-Майлз-Боттом, будучи не в силах противиться желанию Августы, которая была одинока и волновалась за него. Он гостил у сестры до 7-го числа. 5-го Хобхаус и Скроуп Дэвис ожидали его в Кембридже, но Байрон туда не поехал. Вернувшись в Лондон, он писал леди Мельбурн с насмешливой серьезностью: «Полковник Ли был в Йоркшире, жаль, что мне нечасто его приходилось видеть».

Байрон, бездумно восхищавшийся Наполеоном еще со школьных дней в Хэрроу, где выступал за возведение памятника ему, был поражен известиями о поражении и отречении Наполеона от трона. «Я запомню этот день! – написал Байрон в дневнике. – Наполеон Бонапарт отрекся от мирового престола… Увы! Этот царственный алмаз оказался с изъяном…» Несмотря на хвастливые заверения, что больше не будет печататься, Байрон все-таки сочинил за один день «Оду Наполеону Бонапарту» из девяноста строк и отправил ее Меррею. Хотя она была опубликована анонимно, посвящение Хобхаусу выдало ее автора, и вскоре об этом произведении заговорили в городе.

Тем временем Хобхаус намеревался отправиться в Париж, «где еще живы были воспоминания о Наполеоне». Байрону понравилось это предложение, и он согласился сопровождать Хобхауса, однако долг перед сестрой заставил его отказаться от поездки. После тревожного ожидания он узнал, что 15 апреля Августа родила дочь. Она назвала девочку Элизабет Медора[16]16
  Повзрослев, Медора Ли всегда считала Байрона своим отцом. (Ли М. История и автобиография/Под ред. Чарльза Маккея; Де Вив де Режи Р. Тайна Байрона.) Любопытно, что Байрон никогда не упоминал о своем отцовстве и не интересовался Медорой больше, чем другими детьми Августы; хотя не в его характере было отказываться от незаконнорожденного ребенка. Естественно, это был особый случай, и, несмотря на все свое беспутство, он понимал, какая опасность угрожает репутации Августы и его собственной. Очевидно, некоторые свидетельства были уничтожены. Не сохранилось никаких доказательств, подтверждающих или оспаривающих отцовство Байрона.


[Закрыть]. Возможно, леди Мельбурн спросила Байрона, был ли оправдан риск, который влекла за собой эта связь, потому что его ответ был таков: «Конечно, оправдан! Не могу сказать вам почему, но это не позерство, а если и так, то только по моей вине. Однако я обязательно исправлюсь. Но вы должны признать, что никто меня не любил и наполовину так сильно, а я всю жизнь пытался завоевать чью-нибудь любовь, и никогда мне не удавалось получить то, что я хотел. Но мы определенно изменимся в лучшую сторону, мы уже стали лучше, и так будет эти три недели и впредь».

Переписка Байрона в этот период отражает его угнетенное состояние. Он по-прежнему не мог решить, вернуться ли к Августе или принять приглашение в Сихэм. Он писал Муру: «Я купил пальму макао и попугая и пополнил свою библиотеку. Я занимаюсь боксом и фехтованием каждый день и очень мало выхожу в свет». Пальма и попугай были первыми жильцами странного зверинца, состоящего из животных и птиц, которых Байрон приобрел в последующие годы, чтобы спрятаться от человеческого общества и найти выход для своей постоянной мизантропии.

Когда из Сихэма пришло официальное приглашение, Байрон начал опасаться возможных последствий. Он говорил леди Мельбурн: «Если она воображает, что мне особенно нравится обсуждать постулаты святого Афанасия или болтать о рифмах, то, думаю, она ошибается… Сейчас я не влюблен в нее, но не могу утверждать, что этого не случится позже, если наступит «теплый июнь», как говорит Фальстаф, но я восхищаюсь ею как благородной женщиной, несколько обремененной добродетелью…»

Леди Мельбурн понимала, что одной из главных причин нерешительности Байрона были ежедневные письма от Августы, и убеждала его поехать в Сихэм. «Если вам она не понравится, вы можете говорить только о Священном Писании, а если понравится, то эта тема сама собой уступит место какой-нибудь другой». Что касается «другой А.», то леди Мельбурн по-прежнему винила Августу в том, что Байрон увлекся ею. Однако он защищал сестру: «…именем Господа, который сотворил меня всем на беду, а не на благо другим, говорю вам, что она ни в чем не виновата, и ее нельзя обвинять даже в тысячной доле того, что случилось. Она не сознавала опасности, пока не стало слишком поздно, и я могу объяснить ее «падение» довольно справедливым, на мой взгляд, замечанием, что женщины больше, чем мужчины, способны на привязанность, если к ним относятся с искренностью и нежностью».

Байрон заключил свое письмо небольшим наблюдением из собственного опыта. «Возможно, ваша племянница сама связала себя обязательствами, но они могут не повлечь за собой никаких последствий; если бы я стал ухаживать за ней и получил бы согласие, то, естественно, должен был бы забыть все другие увлечения, и моя жена, если бы она оказалась здравомыслящей женщиной, обладала бы надо мной большей властью, чем кто-либо другой, поскольку мое сердце всегда «готово опуститься на ближайшую ветку»…»

К радости Байрона, в начале мая Мур вернулся в Лондон, и они стал вместе ходить повсюду, особенно часто в театр, который Байрон полюбил еще сильнее, увидев игру Кина. 4 мая в ответ на просьбу Мура написать слова к песне Байрон прислал ему пылкие строки:

 
Как имя твое написать, произнесть?
В нем весть о позоре – жестокая весть.
Молчу я, но скажет слеза на щеке
О горе, живущем в глухом тайнике.
Для страсти казались те дни коротки,
Но в них – семена безысходной тоски.
В неистовом гневе оковы мы рвем,
Но только расстанемся – снова вдвоем.
 

(Перевод А. Ибрагимова)

Мур убедил Байрона утопить печаль в светских развлечениях. 7 мая они вместе видели Кина в роли Яго. «Разве Яго не великолепен? Особенно последний взгляд, – писал Байрон Муру на следующий день, – не знаю других духовных страстей, кроме хорошей игры…»

Байрон пытался развеяться с помощью новых любовных увлечений. Мур свел его с леди Аделаидой Форбс, но Байрон в это время уже оказывал знаки внимания другой женщине. Он отправил свой албанский костюм, в котором его изобразил Филлипс, мисс Мерсер Элфинстоун, рыжеволосой спокойной девушке, которую встретил в доме Мельбурнов[17]17
  Албанский костюм, в котором Байрон в 1814 году позировал Томасу Филлипсу, сейчас находится в Музее костюма в городе Бате. Миссис Дорис Лэнгли Мур, исследовательница творчества Байрона и основательница этого музея, обнаружила костюм среди вещей, принадлежащих лорду Лэнсдауну, праправнуку мисс Мерсер Элфинстоун. Оригинал портрета в полный рост находится в резиденции британского посла в Афинах. Меньшая копия, сделанная Филлипсом, находится у Джона Меррея в Лондоне.


[Закрыть]. Однако эти мимолетные увлечения не затрагивали сердца Байрона. Он говорил леди Мельбурн: «…я пытаюсь влюбиться, что, полагаю, закончится ссорой с кем-нибудь…» В начале мая он послал Августе 3000 фунтов, чтобы уплатить долги ее никчемного супруга.

14 мая Байрон начал писать продолжение «Корсара». Пират Конрад теперь получил имя Лара, но остался все тем же одиноким мрачным человеком. Меланхолия Байрона рассеялась после быстрого окончания поэмы, которую, как он позже сказал Муру «я написал, разоблачаясь после балов и маскарадов в веселом 1814 году». Байрон очертя голову бросился в поток светских развлечений с непритворным весельем, потому что ему нравились люди, его окружавшие. Вместе с Хобхаусом он посетил «маленькую вечеринку из ста человек» в доме леди Джерси. С Муром он ходил в театр посмотреть игру Кина и после представления принял приглашение на званый обед в честь актера. Роль сэра Джайлса Оверича в исполнении Кина так поразила Байрона, что во время представления с ним случилось нечто вроде нервного припадка.

Из скуки и любопытства Байрон согласился на встречу с одной из многочисленных молодых поклонниц. Он часто получал письма от девушек, иногда дерзкие, иногда с выражением восхищения его стихами. Эта девушка по имени Генриетта д'Уссьер была иностранкой и писала довольно занимательные письма. Она родилась в Швейцарии, ее отец был либералом и сторонником идей Руссо. Она мечтала встретиться с известным поэтом, но сама боялась сделать первый шаг. Байрон направил ей письмо с приглашением на свидание. Тон письма был шутливым, потому что ему было все равно, придет она или нет. «За исключением комплиментов с вашей стороны, что вполне простительно, поскольку вы не знаете меня, в остальном вы пишете как разумная женщина, и именно по этой причине я надеюсь, что ваша внешность совсем не соответствует стилю вашего письма. Я знал лишь одну вашу соотечественницу, мадам де Сталь, а она страшна как смерть. Если вы познакомитесь со мной, обещаю не влюбляться в вас, если вы сами этого не захотите…»

Генриетта согласилась на встречу и приехала в квартиру Байрона. Они проговорили полчаса, и она была очарована. Очевидно, она оказалась отнюдь не безобразной, потому что в конце Байрон сделал ей предложение, которое шокировало ее. Она немедленно покинула его с возмущением: «Первые полчаса я была так счастлива! Но после этого лорда Байрона будто подменили… Неужели таким образом вы отплатили мне за все восхищение и почитание?» Вероятно, Байрон извинился и получил прощение, потому что Генриетта стала писать ему и хотела встретиться, но он уже заскучал и не отвечал на ее письма.

После этого Байрон с головой погрузился в водоворот светской жизни. Годы спустя он с ностальгией вспоминал прошедшее лето. В 1822 году он писал Муру из Италии: «Помнишь прекрасные вечера и балы в Лондоне в веселом 1814 году?» Это было «королевское лето». Окончание войны в Европе привело в июне в Лондон толпы царственных лиц, государственных деятелей и генералов победоносных союзников, среди которых были Александр, русский царь, король Пруссии, Меттерних, великий герой Блюхер и их свита. Долгая зима и длительная война закончились, и всеми овладело безудержное веселье. Никогда еще в Лондоне не было так радостно. Хотя Байрон с ироничной сдержанностью относился к царствующим особам, но все же наслаждался их обществом больше, чем отдавал себе отчет. Как-то вечером Уэбстер против воли Байрона притащил его на вечер в доме леди Ситвелл, где они встретились с кузиной Байрона, красивой миссис Уилмот в усыпанном блестками траурном платье. На следующий день Байрон написал прекрасные стихи, посвященные ей и позже положившие начало циклу «Еврейские мелодии».

 
Она идет во всей красе —
Светла, как ночь ее страны.
Вся глубь небес и звезды все
В ее очах заключены…
 

(Перевод С. Маршака)

Мур к тому времени покинул Лондон, а Байрон собирался в Ньюстед, подумывая заглянуть к Мэри Чаворт, которая написала ему больше пятидесяти писем и вызвала в его памяти воспоминания, не исчезающие, несмотря на все усилия их подавить. Но в начале июня Байрон уже позабыл о Мэри. Теперь он лелеял дорогое воспоминание в своей памяти и одновременно желал и боялся встречи с этим волшебным видением. Безопаснее всего было переписываться, вспоминая о прошлом. Кроме того, рядом появился некто привлекательный. У герцога Грея Байрон встретил леди Шарлотту Левесон Гауэр, подругу Августы. Он уверял себя, что заинтересовался ею из-за Августы, но Шарлотта была молода, очень красива и застенчива, как газель, а именно это Байрон больше всего ценил в женщинах. Однако препятствием был один «из племени Карлайлов», а Байрон не желал ссориться со своим опекуном.

Каролина Лэм вновь напомнила о себе. Дружелюбное поведение Байрона на светских балах убедило ее, что ей удастся вновь завоевать его. Каролина понимала, что, встретившись с ней лицом к лицу, Байрон не сможет повести себя жестоко. Леди Мельбурн тоже это знала и не на шутку тревожилась. Каролина не знала про другие увлечения Байрона, но, ослепленная ревностью и его холодностью, продолжала терзать своего бывшего возлюбленного. В июне она в любое время суток приходила к нему домой без предупреждения. Страдания Байрона усиливались еще и оттого, что, несмотря на крайнюю худобу, она по-прежнему притягивала его. Каролина очень исхудала, и Байрон часто говорил, что «его преследует скелет». Он уверял леди Мельбурн, что «ежечасно и ежедневно он использует все замки и задвижки, чтобы препятствовать приходу Каролины». Однако этих предосторожностей было недостаточно. Однажды Каролина пришла к Байрону домой в его отсутствие, взяла со стола книгу Бекфорда «Ватек» и написала на первой странице: «Помни меня!» Когда Байрон увидел надпись, то в раздражении приписал:

 
Чтоб помнил, помнил я тебя!
Пусть стыд и совесть до кончины,
Как сна ужасного картины,
Тебя преследуют, губя!
Чтоб помнил я тебя? О да!
Тебя и муж твой помнит, верно;
Пред ним была ты лицемерна,
А мне – злой дух была всегда!
 

(Перевод П. Холодковского)

Однако Каролина не собиралась отступать. Несмотря на неприязнь к герцогу Веллингтону, 1 июля Байрон все же вместе с Хобхаусом отправился на великолепный бал-маскарад в честь герцога в Берлингтон-Хаус. Там собрались все сливки общества и некоторые представители полусвета, скрывающиеся под масками. Байрон в костюме монаха был крайне раздражен выходками Каролины, которая угрожала ему разоблачением, и он «отчитывал ее, как старый дед», за то, «что везде показывала свои зеленые панталоны».

Вероятно, последняя встреча Каролины с Байроном состоялась незадолго до бала. На слова Каролины нельзя полагаться полностью, хотя и в ее утверждениях есть доля истины. В 1824 году она написала Медвину: «…в последний раз мы расстались навсегда, и когда он прижался губами к моим – это было у него дома, – то произнес: «Бедная Каро, если кто и ненавидит меня, так это ты, и твои чувства останутся неизменными из-за моего плохого отношения!» Я сказала: «Нет, я изменилась и больше никогда не приду к тебе». Он показал мне свои письма и сказал такое, чего я не могу повторить, после чего вся моя любовь умерла». Последнее утверждение явно неискренне, потому что Каролина продолжала преследовать Байрона, и ее чувство к нему продолжалось всю жизнь. Возможно, в отчаянии он показал ей письма Августы и в припадке гнева рассказал ей о своем увлечении мальчиками, в частности Раштоном, потому что позже обо всем этом Каролина поведала леди Байрон.

На второй день после маскарада, 3 июля, Байрон уехал в Сикс-Майл-Боттом. Он не виделся с Августой с начала апреля, еще до рождения ее дочери Медоры. Байрон не любил «плачущих и икающих младенцев», которые все пачкали и постоянно хныкали. Через три дня Байрон отправился в Кембридж, где распил немало бутылок вина с Хобхаусом и Скроупом Дэвисом. В Лондоне он в отчаянии тщетно пытался уладить дела с Клотоном и Хэнсоном, которые затягивали переговоры. «Я словно продавец свиней на мусульманском базаре, – писал он Муру, – если бы у меня были жена и дети, насчет отцовства которых я испытывал бы сомнения, я бы мог стать счастливым или, по крайней мере, довольным, как Кандид или Скарментадо».

Байрон испытывал такое раздражение и нетерпение еще и потому, что хотел как можно скорее закончить все дела и отправиться к морю с Августой, которая приехала в Лондон и остановилась на Элбермарл-стрит. Ходжсон, отдыхавший в Гастингсе, подыскал им уединенный дом у моря, но только 20 июля Байрон смог отправиться туда. Была еще одна причина его стремления уехать из Лондона. Мэри Чаворт, когда-то его возлюбленная «утренняя звезда Эннсли», собиралась приехать в столицу, и он не желал встретиться с ней в каком-нибудь из лондонских салонов. Вместе с Августой они отправились в Гастингс до ее приезда.

Три недели Байрон был счастлив в этом доме у моря, которое всегда действовало на него оживляюще. Он читал «Уэверли», еще не зная, что произведение принадлежит перу Скотта, и назвал его «самым лучшим и самым интересным романом, который я прочитал в своей жизни». Хобхаус уговаривал его вернуться в столицу и голосовать против правительственного указа об ужесточении ирландских законов, но теперь Байрон находил больше удовольствия в сельской жизни, чем в парламентских дебатах. Он писал Муру: «Я плавал и ел палтуса, занимался контрабандой чистого бренди и шелковых носовых платков, слушал разглагольствования своего друга Ходжсона о выборе хорошенькой жены, гулял среди скал, спускался вниз по холмам и все две недели проводил время в приятном ничегонеделанье. Я встретил сына лорда Эрскина, который женат уже год и называет себя «счастливейшим человеком», поэтому здесь стоит находиться хотя бы ради того, чтобы стать свидетелем совершенного счастья этих лисиц, которые сами отгрызли себе хвосты…»

Однако Байрон втайне готовился покончить с холостяцкой жизнью. Он продолжал получать «красивые и строгие» письма Аннабеллы, но не знал, как на них отвечать. Аннабелла была озадачена, не умея выразить обуревавших ее чувств, и написала Байрону сумбурное письмо, полное скрытого смысла. Ей было так же трудно не выражаться абстрактно, как для Байрона не писать прямо и четко. Аннабелла признавалась в своей симпатии к нему, которую сама считала «несовершенной». Он тут же сел писать ответ, но, вновь прочитав запутанное письмо Аннабеллы, усомнился, что правильно понял ее. «Прошу вас, напишите мне прямо и жестоко. Вы именно тот человек, которого я хотел бы понять правильно». Далее он прибавлял: «…моя память еще довольно хорошая, чтобы не слышать во второй раз, что вы привязаны к другому».

Бедная Аннабелла вернулась к тому, с чего начала. Как еще она могла узнать правду, не признавшись в своей лжи о любви к Джорджу Эдену? Ее запутанный ответ еще больше связал ее, потому что она хотела одновременно написать о том, что сердце ее свободно, но в то же время признаться в своей любви к Байрону.

А тем временем события развивались своим чередом. В Гастингсе Августа и Байрон пришли к мнению, что единственным выходом из сложившейся ситуации будет женитьба Байрона. Позднее он говорил леди Мельбурн: «Августа очень хотела, чтобы я женился, потому что это было единственным освобождением для нас обоих…» Августа считала, что ее юная подруга, леди Шарлотта Левесон Гауэр, которой восхищался Байрон, больше подходит ему, чем строгая мисс Милбэнк, чьи письма он ей показывал. Она тут же начала переговоры, но шутливые послания Шарлотты вызывали сомнения в серьезности ее чувств, и Байрон начал испытывать раздражение и нетерпение. «Я, можно сказать, счастлив, но это счастье не может и не должно длиться…» – писал он Муру.

10 августа Байрон и Августа вернулись в Лондон. Два происшествия вывели Байрона из спокойного состояния. Хэнсон написал ему, что Клотон наконец-то согласился пожертвовать двадцатью пятью тысячами фунтов наличными и отказался от контракта на Ньюстед, кроме того, Хэнсон сообщил нечто, что заставило Байрона поторопиться уехать из Гастингса. «Миссис Чаворт, – писал он, – выглядит совсем больной и поговаривает о том, чтобы отправиться к морю в Гастингс. Она сообщила, что живет с детьми, без своего супруга».

10 августа Байрон написал Аннабелле. Она просила честно рассказать о своих чувствах, и он ответил с изумительной искренностью. «Я отвечу на ваш вопрос насколько можно более честно. Я любил, люблю и всегда буду любить вас, и, поскольку это чувство неподвластно разуму, я не знаю от него лекарства и ни за что не хочу найти его, чтобы пожертвовать вашим счастьем». Он предоставил право выбора Аннабелле, и она совсем растерялась.

В Лондоне Байрон занялся другими делами. Меррей анонимно опубликовал «Лару» в сборнике вместе с сентиментальной поэмой Роджерса «Жакелин». Однако вскоре все узнали имя автора, и Меррей продал шесть тысяч экземпляров, а когда решил опубликовать две поэмы отдельно, то предложил Байрону 700 фунтов за право напечатать «Лару». Впервые в жизни Байрон согласился принять деньги от издателя.

Неустойчивость финансового положения, неуверенность в будущем – Августа по-прежнему настаивала на браке Байрона со «стыдливой газелью» Шарлоттой – безнадежные попытки покорить Аннабеллу, которая привлекала Байрона больше, чем красивая, но ничем не примечательная подруга его сестры, ощущение того, что никто не заменит ему Августу, – все это заставляло сердце Байрона разрываться. Скоро он получил ответ Аннабеллы на свое искреннее признание, который только разочаровал его. В своем «красивом и строгом стиле» она объясняла, почему не должна выбирать его своим спутником жизни на земле и проводником на небеса, однако смягчала это жестокое признание уверениями в том, что в ее сердце никогда не было места для Джорджа Эдена: и что она очень уважает и ценит своего друга по переписке. Байрон ответил с резкостью, которая могла бы оттолкнуть менее самоуверенную девушку: «Очень хорошо, тогда мы можем поговорить о чем-нибудь другом».

20-го числа Байрон подписал бумаги, которые аннулировали контракт Клотона и вновь возвращали ему Ньюстед, и на следующий день отправился в свое родовое поместье с Августой и ее детьми. Там он вновь предался беззаботному существованию. Иногда он писал Аннабелле, советуя ей какие-нибудь книги по истории, в том числе скептического Гиббона. Но большую часть времени он проводил в родных лесах и у озер. Он ловил карпов и окуней, плавал, катался на лодке и стрелял из пистолета по бутылкам из-под содовой воды.

Мисс Милбэнк сообщила, что пыталась прочесть Гиббона, но выразила сожаление по поводу того, что Байрон отказался приехать погостить в Сихэм. «Если бы мы встретились, все мои сомнения могли бы рассеяться». Байрон ответил: «Вы вините себя в своих сомнениях. Я их не заметил; наоборот, для меня они показались самыми вашими устойчивыми взглядами».

Все это время милая Августа вела напряженную переписку с «газелью», полную недомолвок, намеков, одобрения и порицания, чего Байрон совсем не мог понять. Леди Шарлотта тоже не знала, чего от нее хотят, как и «Принцесса Параллелограмма», чьи углы могли быть острыми, но суждения всегда были прямыми. Когда раскрылись планы Августы, Шарлотта в страхе бежала. Она «была охвачена паникой из-за этих семейных интриг». Однако у семейных интриг было одно последствие: в том же году Шарлотта вышла замуж за молодого Говарда, графа Суррея, единственного сына герцога Норфолка.

Байрон рассказывал леди Мельбурн: «Я сказал X. (Августе. – Л.М.), сначала успокоив ее, что я попробую последовать примеру Шарлотты, поскольку с ней мне не улыбнулась удача». Письмо к Аннабелле было не очень уверенным предложением руки и сердца. «Несколько недель назад вы задали мне вопрос, на который я ответил. Теперь я хочу задать вам свой вопрос, на который вы можете не отвечать, если посчитаете его излишним, что уже само по себе станет для меня достаточным упреком. Действительно ли «препятствия», о которых вы говорили, непреодолимы? Или есть что-нибудь, способное удалить их?.. Я согласен почти на все, чтобы сохранить ваше доброе мнение обо мне. И все же не хочу, чтобы вы связывали себя обещаниями или обязательствами, просто подумайте о возможности, продиктованной вашей свободной волей… О других моих чувствах вы уже знаете. Если я не повторяюсь, то только для того, чтобы избежать или не увеличить вашего недовольства».

Байрон не задумывал это письмо как предложение, всего лишь хотел узнать, навсегда ли захлопнулась перед ним дверь, как следовало из двусмысленного послания Аннабеллы. Он оставлял ей свободу выбора и, чтобы не выставить себя в смешном свете, не тратил время на любовные излияния. Судьбоносное письмо было отправлено 9 сентября. В промежутке между 9-м и 18-м числом, когда пришел ответ, Байрон чувствовал себя неуютно и испытывал всевозрастающее нетерпение. К 13 сентября он был уже не уверен, хочет ли получить положительный ответ; в любом случае он был готов избежать позора, немедленно уехав, как и прежде, к Средиземному морю. У него была возможность присоединиться к леди Оксфорд, которая по-прежнему путешествовала по Европе. Байрон написал Хобхаусу: «…если обстоятельства, которые, впрочем, так же фантастичны, как то, что Джоанна Сауткот[18]18
  Джоанна Сауткот (1750–1814) – религиозная фанатичка, решившая, что беременна от Святого Духа и должна родить нового Спасителя, Шилоха. После ее смерти выяснилось, что беременность оказалась водянкой.


[Закрыть] может стать миссис Святая Троица, не остановят меня, я собираюсь прямиком направиться в Италию. Согласен ли ты поехать со мной?»

Несомненно, письмо Байрона вызвало волнение в Сихэме. Их прежняя переписка не давала Аннабелле повода для получения такого послания. Она была умной девушкой, но слишком неопытной, чтобы понять, что даже искушенная женщина едва ли смогла бы своими уловками разжечь интерес и любопытство Байрона лучше, чем она, держа его на расстоянии, чтобы было время убедиться в его истинных чувствах. Однако письмо Байрона уничтожило всю решимость Аннабеллы. Она не поверила, что это пробное предложение, и приняла его за настоящее. Ей легко удалось добиться согласия своих родителей, потому что они всегда шли на поводу ее желаний. Теперь Аннабелла не сомневалась, что хочет стать женой Байрона. В тот же день она написала: «Я уже давно поклялась себе сделать первейшей целью моей жизни ваше счастье… Я надеюсь найти в вас все, что мне так нужно, что я смогу любить».

Аннабелла отправила Байрону это письмо, предваренное письмом ее отца. Не зная, в Лондоне ли Байрон, она отправила другое послание в Ньюстед. Впоследствии Аннабелла вспоминала слова Августы: «Он получил письмо за обедом… Когда я протянула его Байрону, он так побледнел, что я подумала, что он упадет в обморок, а он заметил: «Пришла беда – отворяй ворота». Августа сказала, что письмо Аннабеллы было «самым лучшим и красивым из всех, что я читала».

Байрон начал писать ответ в более теплом стиле, чем сдержанное предложение, однако его письмо было еще далеко от страстных признаний пылкого любовника. «Ваше письмо дало мне новую жизнь. Оно пришло так нежданно… Я знаю, что вы в высшей степени достойная женщина, уважаю и люблю вас, и, если в моих силах дать вам любое доказательство моей любви и признательности, я предоставлю его. Я готов все сделать для вашего счастья – мое уже ждет меня. В ваших силах сделать меня счастливым, что вам уже удалось. Со дня нашего знакомства моя привязанность к вам усиливается, и вы все знаете про все недостатки – назовите их как хотите, – которыми я обладаю, и можете оценить поведение, которое я пытался забыть, но только сделал воспоминания ярче и горше, и страсти, которые могли бы погубить, но никогда не обманывали меня».

Впоследствии Аннабелла сказала об этом письме: «Я думала, что не высказала ему всех своих чувств… Я написала лишь то, что было у меня на сердце». Несомненно, Байрон был искренен, но он всегда бессознательно говорил своим собеседникам именно то, что они хотели услышать! Это письмо подкрепило бесплодную надежду Аннабеллы, что ей удастся изменить его, что он хочет, чтобы она помогла ему стать лучше. Как легко Байрон упустил свое счастье и нашел другое! Один взмах пера мог бы все изменить и направить его за границу.