Текст книги "Лорд Байрон. Заложник страсти"

Его удивление и волнение при прочтении письма были неподдельными. «Недавно, – читал он, – мне стали известны обстоятельства, которые убеждают меня, что ваше поведение не может обеспечить вам дальнейшей счастливой жизни с леди Байрон, и я еще больше убежден в том, что после ее отъезда из вашего дома и обращения, которому она подверглась, находясь под его крышей, те, на чью защиту она возлагает свои надежды, не могут позволить ей вернуться к вам». Сэр Ральф написал о своем желании вынести дело на общественное обозрение, но чтобы расставание произошло без лишних свидетелей.

Вспомнив их жизнь в Лондоне в последние дни и нежный, шутливый тон писем жены, Байрон не поверил, что она является инициатором разрыва, и попросил Августу поговорить с ней. Сэру Ральфу он ответил искренне и сдержанно: «Леди Байрон не была изгнана мною из дома, как вы можете подумать. Она покинула Лондон по совету врачей… Правда, что до этого я предложил ей временно поселиться с родителями. Основания для этого были очень просты, а именно стесненные обстоятельства и невозможность содержать дом. Все это легко может подтвердить леди Байрон – сама честность».

Байрон заметил, что в прошлом году ему пришлось «бороться с внешними неблагоприятными обстоятельствами и внутренней болезнью», которые «могли сделать меня несколько труднее в общении, чем на самом деле. Однако я не могу припомнить, когда я намеренно дурно обращался с вашей дочерью… По крайней мере, сейчас она моя жена, мать моего ребенка, и пока я не получу от нее подтверждения ваших намерений, то буду считать вас инициатором этого разрыва».

Сэр Ральф, которого Байрон называл «неплохим стариной», мог бы быть убежден этим письмом, если бы не наблюдение адвокатов и особенно миссис Клермонт, которая находилась в «Мивартс-отеле» в Лондоне и передавала всю конфиденциальную информацию в Керкби.

Аннабелла ответила на письмо Августы, подтвердив, что согласилась на предложение своего отца о разрыве с Байроном, и добавила: «Хочу только напомнить лорду Байрону об его искреннем и непреодолимом отвращении к семейной жизни и его желании и решимости с самого начала избавиться от ее уз, которые он считал крайне нетерпимыми…» Видя волнение своего брата, Августа не передала ему письмо Аннабеллы и вновь осторожно обратилась к ней: «Может быть, ты все объяснишь? Постепенно я смирюсь с твоим решением, но серьезно прошу тебя взвесить все возможные последствия… Мне остается только передать свои самые искренние пожелания…»

Аннабелле запретили давать прямой ответ. Когда 5 февраля к Байрону зашел Хобхаус, то нашел его в крайне удрученном состоянии. Он показал Хобхаусу письмо Августы и «торжественно оспорил тот факт, что они с леди Байрон расстались друзьями». Хобхаус предложил написать Аннабелле, и Байрон сочинил следующее послание: «…подумай обо всем, что поставлено на карту: настоящее, будущее и даже прошлое. Мои ошибки, назови их еще более сурово, все тебе известны, но я любил тебя и не хочу расстаться с тобой, не услышав твоего отказа вернуться ко мне».

В Керкби Аннабелла находилась в еще большем отчаянии, чем сам Байрон, после его второго письма. Разрываясь между чувствами и долгом, будучи, однако, неизбежно вынужденной выбрать последнее не только из-за обещания родителям, но и из-за своих моральных принципов, она продолжала испытывать невыносимые страдания, потому что не могла вырвать из сердца любовь, которая становилась все сильнее, как и убеждение Аннабеллы, что она поступает неправильно. Должно быть, именно тогда миссис Флетчер сообщила, что ее хозяйка «в отчаянии и ужасе», что «она бьется в истерике от горя, поскольку дала обещание расстаться с лордом Байроном…».

Однако ответ Аннабеллы был продиктован не родителями, а ее рассудком, который не оставлял ей другого выбора. Она писала, что действовала по своей воле, дав отцу согласие на разрыв, и добавляла: «К несчастью, ты таков, что не ценишь то, что имеешь и что теряешь. Только помни, что, когда я была твоей, ты считал себя самым несчастным человеком». Эти слова могли задеть Байрона за живое, потому что в них была доля истины. И все же он ответил со сдержанной печалью:

«Неужели ты никогда не была счастлива со мной? Разве ты никогда не говорила мне об этом? Неужели между нами не было ни малейших признаков привязанности и самых теплых и нежных чувств? Разве хоть один день прошел без того, чтобы кто-то один из нас или мы оба не выразили их? За эти двадцать дней ты сильно переменилась, иначе ты никогда не смогла бы так сильно отравить свои собственные чувства и растоптать мои».

Для Аннабеллы это было ужасное письмо, ставшее испытанием ее решимости, потому что она узнала в нем ту искренность, которая являлась основной чертой в характере ее мужа. Письмо напомнило ей о счастливейших минутах жизни с ним, которые уже не вернутся никогда из-за ее «принципов» и «неизменной правоты», бывших основными элементами ее характера до того, как она узнала переменчивость Байрона и самой жизни.

9 февраля Байрон сказал Хобхаусу, что жена «сидела у меня на коленях и одаривала меня бесчисленными поцелуями перед миссис Ли, больше, чем я целовал ее. И никогда я не поднимал на нее руку… Все, что произошло, необъяснимо». Но уже 12-го числа Хобхаус «встретил миссис Л. и Джорджа Б. и от них узнал то, чего так опасался: что Б. обвинен в самой жесточайшей тирании, угрозах, вспышках гнева, пренебрежении и даже настоящих оскорблениях, когда он, например, сказал жене, что живет с другой женщиной, и фактически он выгнал жену из дома. Дж. Б. подозревал, что она оставит Байрона, и сказал ему об этом за месяц до трагедии, но когда она уехала из Лондона, то не имела ни малейшего намерения никогда не возвращаться. Он постоянно запирался в доме, грозил пистолетами, раздражался, упрекал ее, делал все то, в чем жена его и обвиняла. Однако они оправдывают его, и как? Говоря, что он сошел с ума… Пока мне об этом рассказывали, появилась миссис Л. и сообщила, что ее брат горько плачет в спальне, бедняга».

Позднее в тот же день Хобхаусу удалось «узнать от него большую часть того, что я услышал утром, он был ужасно взволнован, сказал, что жизнь его кончена и он пустит себе пулю в голову. Он негодует и одновременно испытывает ужас. Порой говорит: «И все же она меня любила» – и тут же прибавляет, что рад избавиться от этой женщины. Сказал, что если я поеду за границу, то он тут же с ней расстанется». Хобхаус в последующие дни стал свидетелем того, как «Байрон поочередно становился жертвой жалости, сожаления, любви и негодования».

В Лондоне появились различные слухи. Хобхаус, верный друг Байрона, который твердо решил «опровергать все то, что будет говорится», сообщил Байрону худшее из того, что ему удалось услышать, и его друг воспринял эти вести, «к моему удивлению, почти спокойно, бедняга». Вероятно, к тому времени чувства Байрона притупились. Однако его спокойствие было временным и наигранным. Он написал последнюю мольбу Аннабелле: «Белл, милая Белл… Мне остается добавить только очень искренне, безнадежно, что я люблю тебя, каким бы я ни был: хороший или плохой, безумный или рационально мыслящий, несчастный или радостный. Я люблю тебя и всегда буду любить, пока еще живы мои память и чувства».

Упоминание о ребенке встревожило Аннабеллу, которая приняла это за намек на то, что он может отнять дочь законным способом. 17 февраля, получив письмо Байрона, Аннабелла написала доктору Лашингтону с просьбой о встрече: «Есть вещи, которые я могу объяснить только в разговоре, необходимом для полного понимания нашего дела». 22 февраля она приехала в Лондон и с глазу на глаз беседовала с адвокатом. Совершенно ясно из слов и писем леди Байрон, что тогда она впервые призналась в своем подозрении насчет кровосмесительной связи, прибавляя слова и описание поступков Байрона, служащих подтверждением этому. Однако первое обвинение, написанное для матери Аннабеллы, содержало описание супружеских измен и жестокости, но в нем не упоминалось об инцест[19]19
  В статье леди Байрон, написанной в 1830 году в ответ на рассказ Мура об ее разрыве с Байроном, содержится текст письма доктора Лашинтона, в котором адвокат говорит о том, что если прежде он считал примирение возможным, то теперь видит в разводе Аннабеллы с мужем единственно правильное и неизбежное решение. Однако переписка того времени не содержит упоминаний об этом. Доктор Лашингтон с самого начала считал примирение невозможным. Откровения Аннабеллы не могли заставить его изменить мнение. Что же касается «вещей, совершенно неизвестных сэру Ральфу и леди Ноэль», о которых тогда поведала Аннабелла, то в февральской переписке 1816 года имеются намеки на то, что она рассказала родителям обо всем еще до поездки в Лондон.


[Закрыть].

Лашингтон был уверен, что без свидетельств леди Байрон будет невозможно доказать случай инцеста в суде. Однако он посоветовал добиваться развода, если возможно, через суд, где можно будет возбудить дело, основываясь на «неподобающем поведении и разговорах Байрона». Частично свидетельством в пользу инцеста станут его грубые намеки на связь с миссис Ли, сказанные для того, чтобы причинить боль жене, хотя не будет сделано попыток доказать, что инцест действительно имел место.

Однако Аннабелла во что бы то ни стало стремилась избежать публичных слушаний. По этой причине они с адвокатом старались сделать все возможное, чтобы заставить друзей убедить Байрона согласиться на развод без лишнего шума. Их усилия были удвоены, когда в последнюю неделю февраля появились упорные слухи о Байроне и миссис Ли. Именно тогда доктор Лашингтон и другие адвокаты настояли на том, чтобы Аннабелла прекратила всякую переписку с Августой. Но на это Аннабелла не могла пойти. Ее главной целью для разоблачения подозрений, которые не давали ей покоя, но которые она старалась подавить из-за доброты Августы, было приобрести, так сказать, «орудие» для этого ужасного разоблачения, чтобы вынудить Байрона согласиться на мирный развод и не позволить ему забрать ребенка (Аннабелла считала, что он хочет передать Аду Августе). Но теперь Аннабелла оказалась в сложной и запутанной ситуации. Августа обладала умением справляться с капризами своего брата, чего не могла делать его жена, и продолжала заботиться о нем, веря в его предполагаемую «болезнь», после того как Аннабелла отказалась от супружеских обязанностей. Хотя в душе Аннабеллы давно таилась ревность, она не могла забыть, чем обязана сестре Байрона. Августа защищала ее от дикого, безумного поведения мужа во время ее беременности, и Аннабелла считала, возможно ошибочно, что она обязана ей даже своей жизнью.

Когда Аннабелла наконец убедила адвокатов позволить ей переписываться с Августой, это не указывало на ее слабость, а, наоборот, означало решимость через сестру уговорить Байрона поверить в то, что Аннабелла действует по своей собственной инициативе и не выполняет чужую волю. Она убеждала Августу и Джорджа Байрона, что не вернется к мужу, «даже если отец и мать на коленях будут умолять меня сделать это». На постоянные заявления миссис Ли о том, что она не ручается за жизнь своего брата, если Аннабелла не вернется, непреклонная жена отвечала, что «ничего не может поделать и должна выполнять свой долг».

Неумолимость Аннабеллы лишь раздражала Байрона. Он говорил лорду Холланду, которого Лашингтон просил быть посредником: «Они думают напугать меня применением законных мер. Пусть идут в суд, там им будут рады». Он не хотел принимать отказа Аннабеллы через третье лицо. Байрон просил о встрече с ней, но не нашел понимания, однако продолжал слать ей нежные и трогательные письма, пытаясь пробудить в ее душе воспоминания о счастливых минутах их совместной жизни: «…если бы я не был убежден, что некая необдуманная решимость или, возможно, обещание породили эти горькие плоды, которые мы теперь вкушаем, я бы не стал больше досаждать тебе. Если бы я не любил тебя, если бы не был уверен в твоей любви, я не стал бы выносить то, что уже вынес».

Но Аннабелла, которая, по словам Элвина, «никогда не могла понять настоящего характера Байрона, видя в нем только то, что хотела видеть», продолжала искать в его письмах скрытый смысл и стремление обмануть ее даже в самых искренних мольбах. Она показывала все письма Лашингтону, описывая зловещие намерения Байрона.

Несмотря ни на что, жизнь продолжалась для Байрона, хотя даже его замечательной твердости духа не хватало на то, чтобы принимать участие в тех делах, которые его всегда занимали, – сплетничать у Меррея, обедать у Киннэрда и ходить в театр. Очевидно, по предложению Сотби он отправил нуждающемуся Кольриджу сто фунтов, хотя тот так и не закончил обещанную трагедию для театра «Друри-Лейн».

Событие, напомнившее Байрону одно из самых нежных и в то же время самых циничных романтических увлечений, побудило его обратиться к поэзии. Когда он услышал, что имя леди Фрэнсис Уэбстер скандальным образом связано с именем герцога Веллингтона, то иронично написал об этом происшествии Меррею, но потом его воспоминания о прошлом нашли отражение в стихах:

 
Помнишь, печалясь,
Склонясь пред судьбой,
Мы расставались надолго с тобой…
 

(Перевод С. Маршака)

Хотя Байрон делал вид, что равнодушен к жестоким слухам, ходившим вокруг него, Хобхаус принял решение о том, что, прежде чем будут подписаны бумаги, означающие развод, он получит от самой леди Байрон обещание отказаться от своих слов. Хобхаус составил список «заявлений, предшествовавших разрыву, в которых леди Байрон отрицает жестокость, постоянное пренебрежение, бесконечные грубые измены, инцест и тому подобное», то есть все те вещи, которые были постоянно на устах у любителей сплетен[20]20
  Сам Байрон дал ключ к разгадке того самого поступка, в совершении которого его обвиняла молва. В более позднем письме к Хобхаусу от 17 мая 1819 года он сообщал, что «меня пытались на земле заклеймить тем же пятном, которым заклеймили Якопо в аду». Якопо Рустикуччи, приписывавший все свои грехи сварливой жене («Ад», песнь 16), был приговорен к третьему ярусу седьмого круга ада, отведенного для мужеложцев. Хобхаус всегда высказывал полное незнание причин, побудивших Аннабеллу расстаться с мужем. На предположение Мура о том, что «это могло быть не больше чем простое упоминание о каких-то чудовищных проступках, которыми рассказчик хотел лишь поразить и заинтриговать, но собеседник принял их всерьез», Хобхаус ответил: «Естественно, нечто подобное могло произойти, если бы лорд Холланд не сказал мне, что Байрон предложил жене… (несомненно, речь идет о необычном сексуальном контакте)». (Пометка Хобхауса на полях письма Муру. – Л.М.) Однако безосновательно принимать эти слова за веское доказательство того, о чем лишь смутно догадывались лорд Холланд и Хобхаус. Малькольм Элвин вполне логично заметил: «Лорд Холланд мог признаться в том, что тоже ничего не знает, и скрыть свое смущение грубой шуткой». Замечание Хобхауса и строки стихотворений под общим названием «Дон Леон», любопытных анонимных вещиц, написанных знатоком жизни Байрона, свидетельствуют лишь о характере сплетен. Загадка остается неразрешенной. Уилмот, который частично знал, что скрывается за тайной, был в ужасе, но говорил Хобхаусу, что это не такая уж «гнусность», на что Хобхаус отвечал: «Так я ему и говорил, иначе бы она немедленно покинула дом». Байрон всегда уверял, что не знает истинных причин ухода жены, однако в Миссолонги признался Джорджу Финлею в том, «что причины слишком просты, чтобы сразу догадаться о них».


[Закрыть].

Бумага, подписанная адвокатами леди Байрон и ею самой, содержала отрицание того, что ее семья распространяла порочащие Байрона слухи и что «два сообщения, упоминаемые мистером Уилмотом, кузеном Байрона и посредником Аннабеллы, не являются обвинением, которое в случае отказа от развода мирным путем будет использовано против лорда Байрона». Это заявление удовлетворило Байрона и Хобхауса, однако они не заметили, что оно было специально составлено так, чтобы Аннабелла не была вынуждена отрицать состав предъявленных обвинений, а лишь обязалась не сообщать о них в суде, и то только потому, что Лашингтон не верил в возможность их доказательства.

Аннабелла продолжала придерживаться своих «несгибаемых принципов», но происшедшее сломило ее. Мать писала ей: «Я не сомневаюсь, что ты сильно переживаешь, но иногда мне кажется, что твой ум слишком изощрен и не создан для этого мира, тебя занимают только высокие материи, а твой характер подобен твердой стали и не подходит для обыденной жизни. Мне бы так хотелось, чтобы ты стала чуть ближе к нам, обычным людям…» Это был единственный вопрос, по которому Байрон соглашался со своей тещей!

Августа также находилась на грани нервного срыва. Она хотела покинуть дом на Пикадилли-Террас, не обидев Байрона и не дав сплетникам пищу для размышлений, потому что жила в Лондоне только для того, чтобы заботиться о своем брате и сообщать о его самочувствии и настроении Аннабелле в надежде на их примирение. 16 марта она переехала в свои комнаты во дворце Сент-Джеймс, где ее друзья, близкие к королеве, предоставили в ее распоряжение придворную даму.

В течение нескольких дней настроение Байрона резко менялось, но 17 марта обе стороны пришли к согласию на законный развод, а 22-го Хобхаус нашел его «в приподнятом настроении от мысли о скорой поездке за границу». Байрона охватило беззаботное настроение. В эти суматошные мартовские дни он получил письмо, написанное женской рукой, которое вызвало его живейший интерес. Письмо было не похоже на другие, присланные сентиментальной Элизой или дюжинами других женщин, которые облекали самые циничные предложения в формы, принятые этикетом. Девушка, написавшая письмо, утверждала, что ее мировоззрение сложилось под влиянием поэзии Байрона, и задавала ему прямой вопрос:

«Если женщина, чья репутация всегда была незапятнанной и за которой не следит ни опекун, ни муж, отдастся на вашу милость, если с бьющимся сердцем признается в любви, которую испытывает уже много лет, сможете ли вы предать ее или останетесь безмолвны как могила?»

После второго письма ей удалось добиться согласия «быть принятой наедине и с чрезвычайной секретностью». Девушке не было еще и восемнадцати лет. У нее была внешность южанки, а неприметное лицо скрашивали молодость и острый ум, сверкавший в ее карих глазах. Девушку звали Мэри Джейн Клермонт. Друзья и родственники называли ее Джейн, чтобы отличить от сводной сестры Мэри Годвин, но сама она предпочитала имя Клара или Клер.

Она обладала смелыми взглядами на любовь, брак и права женщин. Их она впитала в доме философа Уильяма Годвина, который женился на ее матери после смерти своей первой жены, Мэри Уоллстонкрафт, автора работы «Защита прав женщин». В 1814 году Клер сопровождала Перси Шелли и Мэри Годвин во время их побега, когда их путь лежал через Францию и Швейцарию. В Англии она жила с ними, пользуясь щедростью Шелли. Привязанность Клер к Шелли вызывала ревность Мэри, несмотря на ее свободолюбивые идеи, и заставляла ее мечтать о разрыве этого треугольника. Возможно, Клер хотела доказать Мэри, что она тоже может привлечь известного поэта, даже более известного, чем Шелли, что и вынудило ее посетить самого знаменитого светского льва Лондона в его апартаментах, а также то, что этот апостол свободы и художник бурных страстей уже давно был ее кумиром.

Байрон выслушал ее историю, однако Клер не была ослепительной красавицей, и ему в то время досаждали другие неприятности. Она думала заинтересовать его рассказом о своей любви к театру, но в ответ он направил ее к Киннэрду. Она написала «половину романа» и хотела узнать его мнение. Клер пыталась завоевать симпатии Байрона, негативно отзываясь об институте брака, причине теперешнего горя лорда: «Я не могу бороться с искушением, проходя мимо, бросить в него камень». Удача улыбнулась ей, когда она похвасталась своим знакомством с Годвин и блестящим Шелли, который в 1813 году прислал Байрону экземпляр своей «Королевы Маб».

Девушка оказалась занимательнее многих писательниц, осаждавших Байрона. Кроме того, в нем были прирожденные доброта и мягкость, которые почувствовала и Клер. Как-то он сказал леди Мельбурн: «Я мог бы полюбить что угодно на земле, если бы это нечто пожелало моей любви». Он знал, что с Клер будут проблемы, но скоро собирался уезжать из Англии. Клер воспользовалась возможностью. Вскоре она уже заходила к нему так часто, как он позволял. А когда Байрон не мог увидеться с ней, то предложил ей с Шелли свою ложу в театре, но она написала, что Шелли не выносит театр.

Другие дела требовали внимания Байрона. Вскоре после подписания предварительного согласия на развод он посвятил жене стихи, в которых излил все свое сожаление и обиду:

 
Прости! И если так судьбою
Нам суждено – навек прости!
Пусть ты безжалостна – с тобою
Вражды мне сердца не снести.
 
 
Не может быть, чтоб повстречала
Ты непреклонность чувства в том,
На чьей груди ты засыпала
Невозвратимо-сладким сном!
 
 
Когда б ты в ней насквозь узрела
Все чувства сердца моего,
Тогда бы, верно, пожалела,
Что столько презрела его.
 
 
Пусть свет улыбкой одобряет
Теперь удар жестокий твой:
Тебя хвалой он обижает,
Чужою купленной бедой.
 
 
Пускай я, очернен виною,
Себя дал право обвинять,
Но для чего ж убит рукою,
Меня привыкшей обнимать?
 
 
И верь, о верь! Пыл страсти нежной
Лишь годы могут охлаждать;
Но вдруг не в силах гнев мятежный
От сердца сердце оторвать.
 
 
Твое то ж чувство сохраняет;
Удел же мой – страдать, любить,
И мысль бессменная терзает,
Что мы не будем вместе жить.
 
 
И в час, как нашу дочь ласкаешь,
Любуясь лепетом речей,
Как об отце ей намекаешь?
Ее отец в разлуке с ней.
 

(Перевод И. Козлова)

Байрон отослал копию этого стихотворения Аннабелле, но ответом ему было душераздирающее молчание. Затем она без всякого объяснения прислала ему письма, подтверждающие, что Байрон всегда говорил о ней только хорошее, и этим привела его в ярость. Гнев нашел выход в «Зарисовке из частной жизни», направленной против миссис Клермонт, которая, по его мнению, больше всех влияла на его жену и являлась причиной ее безжалостного поведения. Это было самое горькое стихотворение Байрона:

 
Родясь на чердаке, на кухне взращена
И к барыне взята – служить при туалете,
При помощи услуг, державшихся в секрете,
Оплаченных ценой неведомой,
Она к господскому столу допущена оттуда,
К соблазну прочих слуг,
Ей подающих блюдо.
 

(Перевод А. Плещеева)

Меррей, которого Байрон опрометчиво попросил напечатать пятьдесят экземпляров для друзей, показал оба стихотворения Каролине Лэм, которая, по всей видимости, вела двойную игру. Услышав о разрыве с женой, она написала Байрону письмо с предложением лгать его супруге, чтобы та не узнала о его страшных грехах того, что знала только Каролина: «…нет ничего даже самого гнусного, что бы я не сделала ради тебя. Пожалуйста, не верь тем, кто говорит, что она все знает. Будь тверд, будь непреклонен… Что бы ни случилось, настаивай на встрече с ней, и у нее не хватит мужества предать тебя, а если хватит, значит, она сам дьявол…»

Когда Байрон, подозревая, что именно Каролина распространяла слухи, не ответил ей, она решила отомстить, объединившись с другой стороной. Она послала несколько писем леди Байрон, намекая на страшные тайны, известные только ей, и умоляя о встрече: «Я расскажу вам нечто такое, что, как только вы упомянете перед ним об этом, он задрожит от ужаса…» Каролина воспользовалась слухом о том, что Байрон собирается отнять ребенка. «Только вы одна из всех людей, близких с ним, будете знать тайну, открыть которую вас может заставить лишь отчаяние».

Хотя леди Байрон не доверяла Каролине и презирала ее, но все же поддалась на эту уловку, потому что именно таким способом хотела воздействовать на своего супруга, оказавшегося глухим к обычным предупреждениям. Встреча произошла 27 марта в доме миссис Джордж Лэм, и Аннабелла начала сдержанный разговор с Каролиной. Та выглядела чрезвычайно взволнованной. Она предоставила Аннабелле судить о своих поступках. Она дала «торжественное обещание не раскрывать этих тайн, ее удерживали лишь его заверения не повторять подобных ужасных преступлений». Эти слова были рассчитаны на несгибаемые принципы леди Байрон, поскольку Каролине не терпелось раскрыть ей тайну, о которой она уже поведала Меррею и, возможно, другим. Аннабелла с легкостью нашла этому разумное объяснение: «Я сказала, что она нарушает свое обещание потому, что он нарушил свое, и что теперь она может все исправить, поведав мне о страшной тайне, если она и в самом деле таковой является, чтобы помочь мне сохранить моего ребенка. По моему мнению, ни на земле, ни на небе не будет ей прощения, если она останется безучастной». Естественно, ни Каролина, ни Аннабелла не знали точно, действительно ли Байрон нарушил свое предполагаемое обещание, а последняя еще не подозревала о том, в каких преступлениях его обвиняют.

Наконец Каролина призналась: «С того времени, как миссис Л. в 1813 году приехала на Беннет-стрит, лорд Байрон рассказывал мне о преступной связи между ними», сначала намеками, а потом совершенно открыто, даже хвастаясь, как легко досталась ему победа. Каролина поведала, что Байрон рассказывал ей о еще «более страшных преступлениях»: «…он признался, что с юности был подвержен противоестественному влечению и что Раштон был одним из тех, кого он совратил… Он также упомянул имена еще трех товарищей по школе».

Аннабелла отправила доктору Лашингтону отчет о разговоре с Каролиной. «К. Л. не верила, что Байрон в Англии предавался этим порокам, хотя давал себе волю в Турции. Эти поступки так ужасали его, что он несколько раз, вспоминая о них, бледнел и чуть не терял сознание».

Теперь у Аннабеллы было оправдание своему непреклонному поведению. Она написала доктору Лашингтону: «Итогом моего утреннего разговора явилось то, что я изменила свое мнение относительно первого и второго пунктов своего обвинения: вместо предположений у меня появилась абсолютная уверенность». Ей было приятно услышать от адвоката сердечное поздравление с «вашим избавлением от дальнейшей необходимости общения с этим источником порока». Аннабелла знала, что, если удастся доказать обвинения в суде, у Байрона не останется никаких шансов.

В начале апреля Байрон вел напряженную жизнь, посещал друзей, пытался уладить свои финансовые дела и с головой погружался в развлечения, чтобы отвлечься от тяжелых мыслей. 8 апреля его книги были проданы на публичном аукционе. Там присутствовал Хобхаус, который купил книг на 34 фунта. Меррей также приобрел несколько для миссис Ли и Роджерса, а также ширму с портретами актеров и боксеров-профессионалов, которая по-прежнему находится в доме Байрона на Элбемарл-стрит, 50. Всего было продано книг на сумму 723 фунта 12 шиллингов б пенсов.

В тот вечер Хобхаус сопровождал Байрона в дом леди Джерси, где их представили Бенжамену Констану. Августа тоже была там, и ей пришлось вынести колкие замечания некоторых гостей, включая миссис Джордж Лэм, а сам Байрон ощутил презрение дам, которые прежде стремились к общению с ним. Некоторые мужчины также избегали его. Только леди Джерси и мисс Мерсер Элфинстоун были добры к нему, и он никогда не забывал об этом. Мисс Элфинстоун, которая в 1812 году заигрывала с ним, была теперь богатой наследницей, вполне независимой для того, чтобы с презрением тряхнуть головой с рыжими кудрями на общественное мнение. По словам некоторых гостей, она «кивнула ему, как давнему знакомому, и сказала: «Вам следовало жениться на мне, тогда бы этого не случилось!»

Байрон вновь вспылил, узнав, что Аннабелла прекратила переписку с Августой и отправила письмо через своего адвоката. 14 апреля Августа вернулась из Сент-Джеймского дворца, где жила весь последний месяц, чтобы проститься с братом. Она не покинула его, хотя была опять беременна и понимала, что нужна своей семье. Ее беременность уже была заметна, и вокруг опять поползли зловещие слухи, и Аннабелла окончательно порвала с ней. На следующий день Августа должна была вернуться в Сикс-Майл-Боттом. Трогательное прощание пробудило самые искренние чувства Байрона. Он посвятил Августе благодарные стихи, свои «Стансы к Августе». Другие могли считать ее слабой, но Байрон знал твердый характер своей сестры. Позднее он говорил леди Блессингтон: «Августа знала о всех моих слабостях, но любила меня настолько, чтобы мириться с ними… Она давала мне такие хорошие советы, но, поняв, что я не способен следовать им, любила и жалела меня еще больше, именно потому, что я ошибался». Раскаяние в причиненном Августе горе ошеломило Байрона. Она подарила ему маленькую Библию, которую он всегда носил с собой. Предчувствие не обмануло Байрона: в то пасхальное воскресенье они расстались навсегда.

К удивлению и недовольству Байрона, Меррей показал его «Стансы к Августе» Каролине Лэм, которая написала ему истеричное и лицемерное письмо: «…ты навлечешь беду на свою голову и на ее, если опубликуешь эти стихи. Ты обвинял меня, но несправедливо, и, если бы ты знал все, о чем сейчас говорят, ты бы поверил той, которая могла бы умереть, чтобы спасти тебя». Прочитав стихотворение Байрона, посвященное Аннабелле, Каролина написала Меррею, что Байрон «несчастный ничтожный лицемер, низкий трус и бессердечный человек». Однако в другом письме, написанном до или после этого, она заявляла: «…не сердитесь на него, несмотря на его проступки. Давайте отдадим дань уважения Гяуру, который по-прежнему остается ангелом, хотя скоро и станет падшим. Обещайте, поклянитесь мне, что останетесь верны ему…» Бедная Каролина была на грани безумия, что вскоре и свершилось.

Байрон написал последнее письмо Аннабелле: «Я только что расстался с Августой, практически последним существом, с которым мне довелось расстаться, и единственной нитью, привязывающей меня к жизни. Куда бы ни пролег мой путь, я еду далеко, и мы с тобой можем никогда не встретиться ни в этой жизни, ни в той. Поэтому давай простимся навсегда. Если со мной что-нибудь случится, будь с ней добра…» Аннабелла не ответила. Раньше такое письмо могло ее растрогать, теперь же она еще раз убедилась в своей правоте. Она безмятежно написала своей матери: «Общественное мнение обратилось против лорда Б. после вчерашней публикации его стихов в «Чемпионе», к которым были добавлены строчки, разоблачающие лицемерие автора, – они произвели потрясающий эффект».

Приготовления Байрона для отъезда за границу начались в марте. Он нанял личного врача, молодого Джона Уильяма Полидори[21]21
  Позднее сестра Полидори вышла замуж за Габриэля Россетти и стала матерью трех знаменитых в мире литературы детей, Уильяма Майкла, Кристины и Данте Габриэля Россетти. Тщеславный доктор Полидори мечтал о литературной карьере. Он говорил по-английски, по-французски и по-итальянски и гордился тем, что путешествовал со знаменитым лордом Байроном. Меррей, почувствовав прибыльное дело, предложил ему 500 фунтов за путевые заметки, и в Дувре Полидори начал вести дневник.


[Закрыть]. Для путешествия заказали огромный экипаж, копию захваченного Наполеоном в Геннепе. Он был сконструирован Бэкстером за 500 фунтов. По словам Прайса Гордона, «кроме сидений, в карете были библиотека, ящик для вещей и стол со столовыми приборами».

Новая настойчивая знакомая Байрона, Клер Клермонт, не могла не повидаться с ним в последние дни перед отъездом. Чтобы вызвать его интерес, она привела с собой одаренную дочь Годвина, Мэри. Клер уже предложила Байрону встретить его в Женеве, что привело его в ужас, но потом стала подумывать о том, как бы уговорить поехать чету Шелли. Мэри, ничего не знавшая об увлечении Клер, была очарована Байроном. Клер сообщила: «Мэри в восторге от вас, как я и предполагала, она умоляет меня узнать ваш адрес за границей, чтобы, если возможно, иметь удовольствие вновь увидеть вас. Она постоянно восклицает: «Какой он скромный! Какой добрый! Я его совсем не таким представляла».

Байрон искал забытья, но, к своему смущению, нашел любовь, нежеланную и тягостную. Хотя он понимал, что его снисходительность лишь поощряет бедную девушку, он не мог заставить себя быть грубым с ней. Клер готовилась предъявить свой последний козырь. Это была последняя неделя Байрона в Англии. Она должна действовать быстро, если хочет удержать его. Клер смело написала: «Я не надеюсь на вашу любовь, я недостойна ее. Вы лучше меня, но все же, к своему счастью и удивлению, я поняла, что страсти, которые вы считали угасшими, по-прежнему живут в вашем сердце. Будете ли вы возражать против следующего плана? В четверг вечером мы уедем из города на десять или двенадцать миль на почтовом поезде или в карете. Там мы будем свободны и не известны никому и сможем вернуться на следующее утро… Я всегда буду помнить вашу доброту и оригинальность вашего мышления».

Неизвестно, ездили они за город или нет, но Байрон повидал Клер и нашел забвение в ее объятиях, к своему дальнейшему сожалению. Его лучшие чувства восставали против этой связи, но он был настолько слаб, чтобы согласиться «любить что угодно на земле, если только оно этого пожелает».

21 апреля Байрон окончательно расстался с ней со словами: «Случившееся было доказательством доброй воли мисс Клермонт». На следующий день его последние приготовления были прерваны приходом множества друзей, желающих попрощаться. Однако Байрон успел написать записку Августе: «Моя милая сестра, документы подписаны… Я мечтаю и молю лишь об одном: чтобы ты больше никогда, ни при каких обстоятельствах не упоминала имени леди Байрон, только лишь по вынужденному делу».

Несмотря не нелюбовь Байрона рано вставать по утрам, 23 апреля в ранний час в большом доме на Пикадилли-Террас шли последние сборы. Нужно было уехать до прихода судебных приставов. Кроме доктора Полидори, Байрон взял с собой троих слуг: швейцарца по имени Бергер, Уильяма Флетчера и Роберта Раштона, который некогда сопровождал его за границу до Гибралтара. Хобхаус и Скроуп Дэвис должны были проститься с ним в Дувре. Они приехали в восемь вечера и отправили вперед экипаж, опасаясь, что судебные приставы захватят его. На следующий день дул встречный ветер, поэтому плавание пришлось отложить, и они скоротали время, сходив на могилу Чарльза Черчилля, сатирика XVIII века и друга республиканца Уилкса. Хобхаус вспоминал: «Байрон лежал на его могиле и дал кладбищенскому сторожу крону, чтобы он насыпал на нее свежей земли».