Текст книги "Знак фараона (сборник)"

Знак любви

Глава I

На папирус упала тень. Хирам замедлил движение руки, и слово, готовое сорваться с кончика тростникового пера, осталось ненаписанным.

– Хватит сидеть над свитками! Пошли на причал: военные галеры фараона бросили якорь в гавани. Сейчас с кораблей начнут выгружать сокровища Азии и выводить пленных.

Хирам вздохнул и поднял глаза. Перед ним стоял Бакта, один из молодых жрецов великого Амона. Он обожал шумные развлечения и запретные удовольствия, тогда как Хирам предпочитал проводить время в тишине библиотеки наедине с бесценными свитками.

Юноша не любил ходить на берег днем и толкаться в толпе, он предпочитал вечерние часы, когда небеса напоминали перевернутую чашу с вином. Когда небо и землю, свет и тьму разделяла тонкая красная линия, когда можно было услышать дыхание Нила и шуршание песка под босыми ногами. Свободные часы выпадали нечасто; большая часть времени была посвящена обучению и работе в храме. В отличие от некоторых товарищей Хирам любил учиться; он как губка впитывал каждое слово своих наставников.

Хирам хотел отказаться от предложения Бакты, но потом передумал. У молчаливого, погруженного в себя юноши не было друзей, и, хотя он любил одиночество, случалось, оно начинало его тяготить, ибо избранное Хирамом поприще предполагало не просто общение с людьми, а необходимость повелевать ими от имени великого бога.

Бакта был новеньким; прежде юноша жил в Мемфисе. Когда его отца, высокопоставленного чиновника, перевели в Фивы, тот взял сына с собой и Бакта продолжил службу в храме Амона. Очутившись среди чужих людей, молодой жрец инстинктивно потянулся к тому, кто был обделен вниманием сверстников.

Хирам отложил папирус и встал.

Как младший служитель Амона, он был одет только в юбку белоснежного льна и не носил никаких украшений. Среднего роста, стройный, с бледным лицом, задумчивыми серыми глазами, юноша казался болезненным и хрупким, хотя на самом деле был сыном крестьянина и в его жилах текла здоровая кровь.

Хирам и Бакта вышли из ворот храма и отправились на пристань, куда в этот день стекались толпы народа. Им уже доводилось видеть диковинки, которыми заполнялись сокровищницы великого Тутмоса[28]28
  Тутмос III – шестой царь 18-й династии древнеегипетских фараонов, правил с 1468 по 1436 г. до н. э. Прославился многочисленными завоеваниями.


[Закрыть]. То были яркие ткани, золотые и серебряные сосуды тонкой работы, украшения из слоновой кости, окованные золотом и инкрустированные черным деревом колесницы, великолепное бронзовое оружие.

Хирам был равнодушен к драгоценностям, но сегодня в числе царских трофеев на берег были высажены люди, пленные азиаты; связанные друг с другом длинной веревкой, они вереницей спускались по сходням. Руки некоторых из них были скованы кандалами.

Хирам с отвращением смотрел на тяжелые черные космы, падавшие на плечи варваров, на их яркие шерстяные одежды. Здесь были и женщины; иные несли привязанных к спине детей. Их лица были очень смуглыми, а резкие, грубые голоса напоминали карканье ворон. Стоявшие на пристани египтяне умирали со смеху, наблюдая за неуклюжими телодвижениями связанных азиатов и слыша их странную речь.

Хираму было неловко смеяться – юноша не привык потешаться над страданиями людей, но он не мог заставить себя сочувствовать пленным, которые казались ему грубыми дикарями.

Внезапно юноша столкнулся взглядом с одним из варваров, молодым мужчиной, и был поражен пронзительностью и силой взгляда его черных глаз. Азиат шел тяжелой походкой; он был ранен, повязка на его груди окрасилась кровью, и в пыль капали густые темные капли. Неожиданно к пленнику подбежала девушка, вцепилась в его руку и о чем-то быстро заговорила, заглядывая ему в глаза. Он что-то ответил, стараясь держаться спокойно, хотя в его взоре затаилась мука. Девушка отчаянно замотала головой; она продолжала идти рядом с мужчиной и не отпускала его руки. В это время к ней приблизились египетские воины и принялись оттаскивать ее от пленника. Девушка сопротивлялась, изворачивалась, выскальзывала из их рук, словно змея, а потом укусила одного из воинов. Тот резко отшвырнул ее, и она упала на землю.

В следующий миг молодой азиат поднял скованные руки и обрушил кулаки на голову обидчика. Тот свалился, оглушенный ударом, в который варвар вложил последние силы, а товарищи воина принялись избивать пленника. Девушка наскакивала на воинов фараона, царапалась и кусалась, вызывая шумный восторг толпы, привлеченной неожиданным зрелищем. Азиата поволокли по пристани, а один из солдат принялся ловить руки девушки, пытаясь связать их веревкой, однако пленница не давалась: резко рванувшись, она бросилась бежать, да так быстро, словно ее подгонял ветер Сета. Нырнула в невольно расступившуюся толпу и исчезла.

Воин махнул рукой. Беглянку наверняка поймают и приведут обратно, а уж тогда солдаты великого фараона вдоволь натешатся ею!

Хирама била дрожь. Ему еще не приходилось видеть, чтобы женщина вела себя подобным образом, и он не знал, сочувствовать ей или осуждать ее. Прежде юноша полагал, что варварам неведомы иные чувства, кроме бездушной, примитивной жестокости. Недаром их мужчины так безжалостны и сильны, а женщины кажутся забитыми, темными существами. Однако сейчас перед ним предстало нечто иное. Эти люди, молодой азиат и девушка, явно переживали один за другого и были готовы облегчить участь друг друга любой ценой. Наверное, они были мужем и женой или женихом и невестой.

По дороге в храм Бакта оживленно обсуждал подробности разыгравшейся перед ними сцены, тогда как Хирам продолжал размышлять о случившемся. Будет скверно, если пленницу поймают, хотя наверняка так оно и случится. Возможно, беглянке повезет и ее из корысти приютит какой-нибудь торговец, хотя едва ли такая девушка согласится покориться кому бы то ни было!

Хирам вспоминал ее внешность. Была ли она красива? Едва ли! Смуглое лицо, большие темные глаза, черные кудри, напоминающие овечью шерсть, худое верткое, как у ящерицы, тело. И все же что-то в ней притягивало, влекло, как влечет неизвестность, манит ночь или край глубокого обрыва.

– Как ты думаешь, к какому народу принадлежат эти пленники? – спросил он Бакту.

– Похоже, сирийцы.

Думая об азиатской девушке, Хирам вспоминал кошек, этих загадочных священных тварей с их недоброй, презрительной красотой, удивительными золотыми глазами с черной прорезью зрачка, которыми они видели иной, недоступный людям мир.

Сам Хирам не знал и не хотел знать другого мира, кроме того, в котором жил, ибо именно здесь, в храме, он научился тому, что доступно немногим: жить в вечном настоящем, с радостью принимать и постигать то, что выпало на его долю.

Хираму, как молодому жрецу, поручали разные виды работ, а основную должность он мог получить лишь через пять-шесть лет службы в храме. Юноша был очень рад, когда его отправляли в Дом Жизни; охотнее всего он сделался бы кхерхебом[29]29
  Жрец-чтец – буквально «тот, кто с книгой».


[Закрыть], потому что обожал проводить время над свитками.

С того момента как юноша научился писать, тростниковая палочка стала его тайным оружием, с помощью которого можно было победить и одиночество, и неуверенность, и страх.

Хирам не стыдился своего крестьянского происхождения и никогда его не скрывал. Он родился в небольшой деревушке, каких полным-полно на берегах священного Нила. Когда Хираму исполнилось четыре года, его отец стал подрабатывать, возделывая поле и ухаживая за огородом пожилого писца, и иной раз брал сына с собой. Однажды оставленный без присмотра мальчик пробрался в дом хозяина и с детской непосредственностью принялся наблюдать за его работой. Писец из любопытства показал ребенку некоторые знаки и был поражен тем, что при следующей встрече Хирам воспроизвел их без единой ошибки. Пальцы крестьянского сына сжимали тростниковую палочку с такой уверенностью, словно он родился с пером в руке. Заинтересованный Ани принялся обучать мальчика. Писец был вдов, и жена не оставила ему детей. Ани часто наказывал, ругал и даже бил Хирама, но мальчик был благодарен писцу за то, что тот научил его всему, что умел и знал сам.

Когда Хираму исполнилось шесть лет, Ани посоветовал его отцу отвезти ребенка в храм. Стать писцом было сложно, здесь требовались деньги и связи, а вот жрецы зачастую брали учеников, повинуясь «голосу бога». Ближайшим крупным городом были Фивы, а самым знаменитым храмом – храм Амона.

Среди крестьян человек, умеющий читать и писать, способный зарабатывать на жизнь своим умом, – это маленький царь, существо, перед которым открыты все двери. Отец Хирама согласился не раздумывая. Он принялся копить деньги на поездку и через два года сумел проделать путешествие, на какое не решился ни один из его предков.

Фивы ошеломили мальчика многолюдьем и суетой, подавили громадами построек, удручили пылью и духотой. Они с отцом прождали во дворе храма не меньше шести часов, страдая от жары и жажды, пока наконец не были допущены к одному из жрецов. Хирам навсегда запомнил, как вошел в огромный зал с множеством колонн, на роспись каждой из которых, наверное, была израсходована сотня ведер краски, и увидел изображение бога и его священной ладьи.

То была немеркнущая красота, то был высший мир, о существовании которого Хирам не догадывался, мир, находящийся вне жизни и смерти, олицетворяющий счастье, какое не дано познать простым смертным.

Мальчик пронзительно закричал и упал без чувств. Его попытались поднять; он был неподвижен и холоден. Отец Хирама принялся плакать и заламывать руки; он не понимал, что могло произойти с сыном. Жрецы перенесли ребенка в одно из храмовых помещений и позвали лекаря. Тот развел руками и прописал обычные снадобья, а также молитвы. Хирам пролежал без сознания трое суток, потом у него началась горячка, которая продолжалась шесть дней. На седьмой мальчик очнулся и произнес одно-единственное слово: «Амон». И с тех пор стал выздоравливать.

Возможно, виной всему были солнечный удар и те впечатления, коих не выдержала хрупкая детская душа, но жрецы решили иначе. Они позволили отцу Хирама оставить ребенка в храме, причем без какой-либо платы за обучение, и обещали сделать из него достойного служителя великого бога.

Мальчику пришлось научиться правильно заботиться о чистоте тела, совершая омовения по четыре раза в сутки, изучить множество церемоний, связанных с почитанием бога, понять устройство государственной власти – сложной, многоступенчатой пирамиды подчинения одних людей другим. Со временем яркость первых ошеломляющих впечатлений поблекла, возбуждение, вызванное новизной, улеглось и появилось желание разглядеть за внешним нечто глубоко скрытое, то, что не всегда оказывалось красивым и пристойным.

Кое-кто из жрецов пренебрегал своими обязанностями, другие служили богу из корысти. В храме было много женщин, танцовщиц, музыкантш, и иные священнослужители вступали с некоторыми из них в недозволенные отношения, так же как подросшие ученики, случалось, тайком сбегали в город и веселились в тавернах в обществе продажных особ. Большинство храмовых изображений и надписей было составлено в честь фараона, который приносил жрецам богатые дары, а не в честь бога, хотя, согласно вере египтян, именно Амон сделал Тутмоса царем Верхнего и Нижнего Египта.

Хирам предпочитал закрывать на это глаза. Он воплощал в жизнь свои мечты, жил своим счастьем и не хотел мешать другим следовать выбранной ими стезей. Бог вездесущ: рано или поздно он все расставит по своим местам.

Хотя юноша куда больше любил читать свитки, чем общаться с людьми, ему нравилось наблюдать за некоторыми посетителями храма. Вкус горестей и радостей простых смертных казался ему изысканным, как вкус дорогого вина.

Среди тех, кто приходил в храм «с невидимым грузом на спинах», было много приезжих, а также случайных людей, но встречались и те, кто упорно обращался к богу с одной и той же просьбой. Больше всех Хираму нравилась одна девушка, которая посещала храм примерно раз в месяц и приходила в сопровождении старой служанки.

Она была очень красива, хотя и бедно одета: изящная фигура, тонкое лицо, нежная улыбка, кроткий взор. Хирам гадал, кто она, из какой семьи. Он не знал, как ее зовут и зачем она приходит к Амону, потому что девушка никогда не произносила ни слова и только смотрела на изображение бога с величайшей надеждой и верой. Едва ли в ее жизни могли случиться большие беды: посетительница выглядела очень юной, чистой душой и телом. Несколько раз Хирам пытался поймать ее взгляд, но девушка не замечала никого и ничего вокруг. В последний раз она пришла одна и в ее глазах стояли слезы. Хирам решил, что, возможно, ее верная спутница заболела или даже умерла. Ему очень хотелось заговорить с девушкой, но он не осмелился подойти к ней.

Юношу привлекали ее безмолвие и скромность, ибо, как сказал один из мудрецов, «в святилище бога шум отвратителен для него, молись о себе с любовью в сердце, а слова оставляй в нем скрытыми; проси, чтобы бог смог исполнить твою нужду и принял твой дар». Достигнув определенного положения и возраста, Хирам мог жениться, и, если бы его спросили, кого он желает взять в жены, он бы ответил, что его супруга должна быть похожа на эту прекрасную незнакомку.

– О чем задумался? – спросил Бакта, возвращая Хирама в реальность. – О той девчонке? Уверен, она колдунья! Ты видел ее глаза? Говорят, сирийки очень страстны, настоящие пантеры! Мой приятель навещал такую в одном из притонов Мемфиса, так он говорил…

Бакта пустился в описание чужих похождений, о коих Хирам предпочел бы не знать. Он еще не был близок с женщиной и не стремился познать тайны плотской любви. Безраздельно преданный Амону, юноша не хотел растрачивать свои силы на греховные дела.

Последующие дни прошли в непрерывной суете: жрецы, писцы и другие служители храма пересчитывали и переписывали великолепные подношения, которые фараон щедро пожертвовал Амону в благодарность за многочисленные победы, дарованные ему богом-покровителем. Это были поля и сады, зерно, скот, рабы из числа пленных азиатских и негритянских народов, золото, серебро, лазурит, а также ценная утварь вроде причудливой формы ваз из драгоценных металлов работы сирийских ювелиров.

Последние годы фараон непрерывно воевал, укрепляя свое могущество в Азии, опустошая города, накладывая на их жителей дань, захватывая богатую добычу и воздвигая на своем пути бесчисленные обелиски.

Когда на исходе третьего дня Хирам добрался до циновки в своей комнатке, он был ни жив ни мертв от усталости. Обычно, прежде чем заснуть, он долго стоял во дворе храма и наблюдал за поразительными сценами, которые разыгрывались на фоне черного бархата ночного небосвода. Юноша с восторгом следил за падающими звездами и стремительно рассекающими горизонт кометами, за медленно струящейся рекой Млечного Пути и призрачным танцем луны, которую то и дело закрывали прозрачные, как тончайший лен, облака.

Сейчас Хирам мгновенно заснул, будто провалился в необъятную черноту, и ему приснился сон: нет, не о бесчисленных кувшинах с вином и пивом, за укладкой которых ему было поручено проследить, а о чем-то жутком и непонятном.

Хирам вновь очутился в глубоком подвале, где день был неотличим от ночи, только сейчас рядом не оказалось ни рабов, которые вносили и расставляли в ряд вдоль каменной стены огромные сосуды, закупоренные большими пробками из нильского ила, смешанного с соломой, ни учеников Дома Жизни, которые пересчитывали кувшины.

Юноша не понимал, зачем он явился сюда, если работа была закончена и все ушли; он захотел подняться на поверхность, однако тяжелая, окованная железом дверь оказалась заперта. Хирам постучал, но ему никто не открыл; снаружи не доносилось ни звука.

И вдруг он услышал смех, тихий женский смех, напоминающий звон колокольчиков, от которого по телу пробежала дрожь. Юноша быстро обернулся и заметил быструю тень – кто-то прятался между кувшинами с вином и пивом. Что за женщина смогла проникнуть в подвал и зачем она это сделала?

Преодолевая нерешительность, юноша пошел вдоль стены и увидел за одним из сосудов ту, что пряталась в хранилище. Это была… та самая сирийка!

Хирам не успел ничего предпринять, не успел вымолвить ни единого слова – девушка стремительно набросилась на него, норовя вцепиться ногтями в глаза. Он в панике отшвырнул ее, тогда она впилась в его руку острыми, как у хищницы, зубами.

Во сне юноша не чувствовал боли, только растерянность и всепоглощающий страх. Он в ужасе наблюдал, как рука распухает на глазах и по коже расползается зловещая чернота. Хирам понимал, что слюна азиатки отравлена подобно слюне ядовитой змеи и что он скоро умрет.

Он проснулся в холодном поту и бросил испуганный взгляд на свою руку. Рука была как рука, он был жив и здоров. Юноша не скоро сумел избавиться от впечатления странного сна и испытывал досаду от того, что утратил власть над своими чувствами. Хирам не мог узнать, что означал его сон, поскольку едва ли решился бы рассказать о нем кому-либо из храмовых прорицателей.

Не переставая размышлять, юноша совершил омовение, оделся, вышел наружу и увидел Бакту, который спешил ему навстречу. Его лицо казалось испуганным, а глаза горели от возбуждения.

– Ты проспал все на свете! – закричал он, и только тут Хирам понял, что солнце висит высоко над горизонтом и за окном стоит белый день. Странно, что его никто не потревожил и не обругал за опоздание на службу!

– Что-то случилось? – спросил юноша.

– Да! Храм Амона осквернен! Священные изображения поцарапаны и испачканы грязью!

Хирам побледнел и пошатнулся от внезапно нахлынувшей слабости.

– Как это могло произойти? Кто это сделал? – прошептал он.

– Неизвестно. Начальник стражи уже поплатился своим местом. Вероятно, кто-то пробрался в храм, воспользовавшись суетой, где-то притаился и ночью выбрался, чтобы совершить свое черное дело. А утром затерялся среди народа. Сейчас жрецы прикладывают усилия к тому, чтобы никто ни о чем не узнал. Грязь стерли, а царапины замазали свежей краской.

Хирам представил, что мог испытать жрец, в обязанности которого входило ритуальное очищение святилища и окуривание его благовониями, когда открыл алтарь и увидел статую бога. Юноша не удивился, услышав от Бакты, что жрец, вместо того чтобы поцеловать землю и поприветствовать Амона молитвой, упал в обморок и до сих пор пребывает в беспамятстве.

Теперь Хирам понимал, что означало странное видение. Приснившаяся ему азиатка олицетворяла несчастье, чужие, враждебные силы.

– Преступника будут искать?

– Уже ищут. Только, думаю, он давно сбежал из храма. А искать его в городе – только распространять ненужные слухи.

С этим Хирам не мог согласиться. На месте главных жрецов он пошел бы на все, лишь бы великий Амон был отмщен, а преступник – наказан. Репутация храма и его служителей совсем не то, что репутация бога. С другой стороны, публичное расследование может бросить тень на самого фараона! Если Амон допустил святотатство в своем храме, да еще в дни, следующие за великими победами царя, не значит ли это, что он сомневается в том, кому покровительствует? И вправе ли жрецы скрывать такое от простого народа?

Юноша задумался. Молодым жрецам всегда давали понять, что служители храма находятся по одну сторону невидимой границы, а ремесленники, крестьяне и прочий люд – по другую. Их учили обманывать, представляя толпе всякие чудеса. Хирам вспомнил своего отца и других жителей родной деревни, с которыми у него отныне не было и не могло быть ничего общего. Может ли человек обрести счастье, оторвавшись от своих корней?

Юноша не мог определить, в каком уголке души зародились доселе неведомые ему чувства, но понимал, что справиться с ними будет нелегко. Кто мог осквернить священные изображения? Скорее всего, чужестранец, человек иной веры, тот, кто не страшился возмездия! Чего он хотел? Посмеяться? Отомстить?

Хирам решил попытаться забыть о происшествии, как и было велено, однако через несколько дней кто-то замутил воду в бассейне, где жрецы освежали свои тела и совершали некоторые обряды во время священных праздников. После этого верховный жрец созвал спешное совещание, на котором приказал служителям храма бросить все дела и денно и нощно искать осквернителя.

Юноша задумался. Храм со всеми вспомогательными зданиями, дворами и садами занимал не меньше четырех городских кварталов. Это были кладовые, жилые помещения для жрецов и других служащих, подвалы, в одном из которых ему недавно довелось работать. Больше ста залов и комнат, а сколько переходов, закоулков и разных укромных мест! К тому же храм нельзя было закрыть для посещения, равно как задерживать тех, кто приходил поклониться богу. Тем не менее Хирам решил приложить все усилия для поиска преступника, за поимку которого была обещана награда.

Последнее интересовало Хирама меньше всего. Он хотел отомстить не столько за оскверненные святыни, сколько за удар, нанесенный его собственной вере.

Для начала юноша решил спуститься в подвал. Возможно, Хирама привел туда его сон или он просто решил, что знает это помещение лучше других, потому что недавно работал там. Он смело вошел в полутемное, прохладное, насыщенное влажными испарениями помещение один и побрел вдоль выставленных в ряд огромных кувшинов, в каждом из которых мог поместиться взрослый человек. Услышав или, скорее, ощутив неясное движение, Хирам обернулся и заметил, что за одним из кувшинов кто-то прячется. Его сон повторялся наяву!

Юноша сделал несколько шагов и увидел черные глаза, которые смотрели на него внимательно, оценивающе, но без страха. Мгновение спустя он узнал девушку-азиатку, ту, которую видел на пристани, а после понял и все остальное. Это была она, колдунья, ядовитая змея из его сна; она не просто пряталась здесь, она осквернила святая святых, изображение Амона, да еще набросала грязи в бассейн, где жрецы совершали свои омовения! Она сделала это в отместку за то, что египтяне отняли у нее самое дорогое – человека, которого она любила. А еще – родину и свободу.

Хирам оторопел. Он еще не принял одно из двух возможных решений, но точно знал, что осуществить любое из них будет непросто. Помедлив, он произнес глухим от волнения голосом, забыв, что девушка может не знать его языка:

– Кто ты такая?!