Текст книги "Знак фараона (сборник)"

Глава II

Нира вошла во двор, аккуратно прикрыла за собой калитку, потом взглянула на небо и встревожилась. Уже полдень, а ей предстоит столько дел! Прежде девушка справлялась с домашним хозяйством с помощью старой служанки, но с тех пор, как та умерла, ей приходилось в одиночку проделывать массу тяжелой работы.

Нира жила с отцом, угрюмым, замкнутым человеком, имевшим тяжелый характер и не менее тяжелую руку. Их дом стоял на одной из узких улиц в районе Верхней Пристани; в доме было несколько комнат под плоской крышей, а во дворе росли тенистые деревья.

Отец Ниры любил хорошо пропеченный хлеб, зажаренное на углях мясо и свежее пиво, потому у девушки всегда было много работы. Нира ежедневно и подолгу растирала зерно между двумя камнями, стоя на коленях в углу кухонного навеса, тщательно собирала муку и замешивала тесто, после чего лепила хлеб и выпекала в печи, обливаясь потом и задыхаясь от жара. Уложив хлеб в корзины и прикрыв его чистой тканью, ощипывала и потрошила птиц, жарила их, поливая жиром, потом быстро умывалась и переодевалась, после чего шла в пивоварню. Отцу нравилось темное, почти черное пиво, приготовление которого требовало большого искусства. А нужно было еще сходить на рынок за покупками, постирать, убрать в комнатах, подмести двор.

Антеп, отец Ниры, работал надсмотрщиком на торговых складах Верхней Пристани и вполне мог нанять слуг в помощь дочери, но не хотел этого делать, потому что считал: чем больше она будет занята, тем меньше у нее останется времени на всякие глупости.

Первый раз он женился в молодости, но его супруга поспешила отправиться в царство мертвых, после чего Антеп жил один, пока его не настигла поздняя любовь. Жесткий и решительный во всем, что касалось отношений с другими людьми, Антеп оказался бессилен перед своими чувствами. Он не мешкая женился на девушке, в которую влюбился, несмотря на то что она была на двадцать лет моложе и отнюдь не мечтала заполучить в мужья этого сурового, мрачного человека.

Антеп ничего не замечал. Впервые в жизни он забыл о работе, о деньгах, о рабах, которых нещадно хлестал кнутом, если считал, что они ленятся. Впервые в жизни он почувствовал, что у него есть душа и сердце.

Прошло довольно много времени, прежде чем он понял: нельзя быть счастливым, любя того, кто не любит тебя. К несчастью, он не сумел постичь еще одной истины: любить – это значит желать любимому человеку добра. Когда Антеп увидел, что молодая жена избегает его, что она несчастна, в нем вспыхнула не жалость, а злоба. Он принялся оскорблять ее, даже бить; он дико ревновал свою супругу и по двадцать раз на дню прибегал домой узнать, не проводит ли она время с любовником.

Через полтора года после свадьбы жена подарила Антепу дочь, и он не смог скрыть разочарования, поскольку был уже немолод и мечтал о наследнике, сыне. Однако после рождения ребенка перестал слепо стеречь жену, чем та в конце концов и воспользовалась: сбежала из дома вместе с молодым помощником своего мужа.

Антеп почернел от горя, сделался злобным и еще больше ушел в себя. Он нанял для дочери няню, немолодую женщину по имени Нанея, и внес в жизнь девочки множество запретов: Нира не смела ступить ни шагу, не спросив разрешения у отца. Антеп никогда не покупал ей ни игрушек, ни нарядов, ни украшений. Он велел Нанее обучить Ниру всему, что должна уметь женщина: готовить, стирать, шить. Антеп никогда не спрашивал у дочери, о чем она думает, чего желает, чего ждет от жизни. Когда девочка выросла, отец разрешил ей раз в неделю ходить на рынок и раз в месяц – посещать храм Амона. После бегства матери Ниры Антеп не взял ни другой жены, ни наложницы. Он затаил на женщин глубокую обиду и дал себе слово, что ни одна из них больше не потревожит его душу и плоть.

Чем старше становилась Нира, чем тяжелее ей жилось в родном доме. Ее отец ни с кем не общался, к ним никогда не приходили гости. Девушка понимала, что она живет чужой, навязанной ей жизнью, воплощает представление отца о том, какой должна быть порядочная женщина, а еще догадывалась, что оплачивает долг. Долг своей матери.

Разумеется, Нира не помнила женщину, которая ее родила, она даже не знала, как ее звали, потому что отец запретил упоминать имя той, которая его обманула. Антеп желал искоренить и уничтожить всякую память об этой женщине. Он сжег все ее вещи, а платья изорвал в мелкие клочки. Если ему и случалось говорить о ней, то он произносил фразы вроде «одержимая похотью» или «проклятая богами». Нира не могла сердиться на мать. Если бы та вздумала вернуться, чтобы повидать дочь, Антеп убил бы ее. Как сложилась ее жизнь? Появились ли у нее другие дети? Вспоминала ли она о той, которую родила в нежеланном браке, от ненавистного человека?

Потеря Нанеи стала для Ниры большим ударом. Хотя в последнее время старая служанка часто жаловалась на недомогание и усталость и большую часть работы девушке приходилось брать на себя, она была рада той незримой поддержке, которую ей оказывала эта добрая женщина. Когда Нанее стало совсем плохо, Нира попросила у отца позволения позвать лекаря, но он ответил отказом. Тогда девушка впервые ослушалась Антепа и все-таки привела врача. Тот осмотрел больную, дал ей какое-то питье, однако даже самые знаменитые врачи еще не создали и едва ли были способны создать лекарство от старости. Через неделю Нанея умерла.

Антеп выбранил дочь и велел похоронить служанку, которая не имела родственников, в общей могиле. У Ниры не было денег, не было никого, кто сумел бы ей помочь, потому ей оставалось только оплакивать участь той, с которой поступили столь жестоким, неблагодарным, несправедливым образом, той, что заменила ей мать.

С тех пор Нира ходила на рынок и в храм одна. Отец поворчал, но сдался: он целый день проводил на пристани, а больше закупать продукты было некому, да и почитать богов ему было некогда. В конце концов Антеп решил, что дочь достаточно вышколена, чтобы знать и помнить, как надо себя вести.

Между тем Нира, которая смотрела на мир глазами уже не ребенка, а взрослой девушки, видела многое из того, чего прежде не замечала. Что воды Нила похожи на зеркало и что это зеркало отражает ее красоту, что закат окрашивает кожу в нежно-алый цвет, который она называла про себя «цветом любви». У нее не было ни нарядной одежды, ни украшений, потому девушка научилась наслаждаться необыкновенными формами пышных облаков, любоваться песчинками, похожими на крохотные золотые крупинки, и радоваться ласкам щедрого ветра. Порой она ощущала незнакомую дрожь в теле и волнение в душе, когда, например, видела воинов фараона, вид которых вызывал ощущение бесстрашия и грациозной силы.

Порой Нира задавалась вопросом: неужели она всю жизнь проживет с Антепом, в этом маленьком домике, на этой улочке? Девушка приходила к Амону с тайной надеждой на то, что он поможет ей решить, как жить дальше. Однако хозяином ее жизни и судьбы был не бог, а отец; именно от него зависело ее будущее.

Теперь девушка по-настоящему понимала мать. Вероятно, даже боль от разлуки с ребенком уступала неистовой жажде освобождения. Любила ли она мужчину, с которым изменила отцу, или просто воспользовалась подвернувшейся возможностью избавиться от власти Антепа? В мыслях Нира была близка к тому, чтобы тоже сбежать из опостылевшего дома куда глаза глядят, сбежать от этого деспотичного человека.

Разумеется, отец ни о чем не догадывался. Он пришел, как всегда, на закате и уселся на циновку под большим деревом. Нира подала ему поджаренного на горячих углях гуся, хлеб и пиво. Села рядом и наблюдала, как Антеп отрывает руками лакомые куски мяса и запивает их большими глотками хмельного питья. Смотрела на его короткую мощную шею, массивные плечи, толстые руки, сильное, но нескладное тело и думала о том, что не желает, чтобы ее будущий муж был похож на отца. Собирался ли Антеп выдавать ее замуж или вообще не задумывался об этом?

– Отец, – робко начала Нира, – ты бы не мог нанять мне помощницу? Мне тяжело справляться с хозяйством.

Антеп медленно поднял голову и посмотрел на дочь из-под кустистых бровей. В его мрачных глазах появился холодный блеск.

– Больше будет забот – меньше будешь смотреть по сторонам. Кто ты такая, чтобы окружать себя толпой служанок? Знатная дама, которая носит парики и бережет свои руки? Твой удел не развлечения, а работа по дому.

Что ж, говорить было не о чем, и Нира тихонько вздохнула. Сколько раз отец одним махом убивал ее желания и перечеркивал будущее! Безжалостно отрывал едва начавшие вырастать крылья. Девушка чувствовала, как в душе поднимается волна протеста против жизни, что засасывала ее подобно зыбучим пескам, сковывала по рукам и ногам.

– И когда ходишь на рынок, – продолжил отец, – не смей заглядываться на парней! Если я и выдам тебя замуж, то за серьезного человека, который будет тебе хорошим хозяином.

Нира встрепенулась. Хозяином? Что она – вещь или рабыня? И вдруг девушка поняла: ни один достойный мужчина не посватается к ней, потому что не захочет иметь дела с ее отцом. На это способен только такой же бесчувственный, грубый человек, как Антеп, мужчина, которому нужна бесплатная прислуга в доме, женщина, которую можно держать в страхе и безнаказанно унижать.

После того как отец поужинал, Нира завершила домашние дела и отправилась спать. Она забралась по приставной лесенке на плоскую крышу и улеглась под звездным небом, вид которого дарил ощущение свободы. Девушке казалось, что звезды – это крохотные дырочки, сквозь которые проникает свет иной, высшей, совершенной жизни. Свет мира, в который, возможно, ей когда-нибудь удастся попасть.

На следующее утро, нагрузив полную корзину белья для стирки, Нира собралась отправиться к Нилу. Другие жители квартала отдавали белье прачкам и отбеливателям одежд, но Нира не смела и заикнуться об этом.

Девушка подтащила корзину к калитке, как вдруг увидела отца – тот возвращался домой в сопровождении какого-то нетвердо стоящего на ногах человека. Нира выпрямилась и с удивлением посмотрела на них. Когда отец и его спутник подошли к калитке, девушка поняла, что незнакомец не пьян, а ранен, что он не египтянин и что его руки крепко связаны веревкой.

– Что уставилась? – грубо произнес Антеп, увидев дочь. – Этот раб из последней партии азиатов, которую пригнали воины фараона. Он ранен, и перекупщики не хотят с ним возиться, потому уступили его почти даром. Если он выздоровеет, из него получится хороший работник. А если умрет, я скормлю его мясо воронам.

Нира знала, что отец не только руководил чужими рабами, но и использовал на погрузке товаров своих. У него была команда из десяти человек, которая работала на Верхней Пристани и жила там же, в хижине близ причала. Каждый день то один, то другой торговец подряжали его рабов, за что Антеп получал неплохие деньги. Он использовал в основном иноземцев, сирийцев или чернокожих нубийцев, очень выносливых и сильных.

У человека, которого привел отец, были иссиня-черные, волнистые, словно спутанные ветром волосы, смуглая, красивого оттенка кожа и очень темные глаза с едва заметными искорками, таинственно мерцающими в глубине замутненного страданием взора. Он не сопротивлялся не потому, что смирился со своей участью, а потому, что у него не осталось сил.

Антеп втолкнул пленника в калитку и, заметив пристальный, заинтересованный взгляд Ниры, набросился на дочь:

– Что встала как вкопанная! Иди куда собралась! Я запру раба в сарае. Когда вернешься, налей ему воды.

Девушка поспешно кивнула и выволокла корзину на улицу. Она не удержалась от того, чтобы тайком оглянуться, и увидела, как раб упал на колени посреди двора и заскрипел зубами от боли, а еще от позора, потому что прежде это наверняка был сильный и свободный воин.

– Вставай! – Антеп пнул его, и у Ниры сжалось сердце.

Не дожидаясь того, что будет дальше, девушка подняла тяжелую корзину и отправилась на берег Нила.

Девушка не смогла бы припомнить случая, когда она выполняла работу так небрежно и ее мысли были столь далеки от того, что ей приходилось делать. Рядом трудились прачки; их веселый смех звенел над рекой, белье хлопало и полоскалось на ветру: Нира никого не видела, ничего не замечала.

Когда она вернулась домой, двор был пуст. Девушка разложила белье на крыше для просушки, потом спустилась вниз, взяла кувшин с водой, чашку и подошла к сараю. Дверь была приоткрыта; немного помедлив, Нира вошла внутрь.

Мужчина лежал на толстом слое сухой грязи и полусгнившей соломы, покрывавшей глиняный пол. Под потолком жужжали мухи; некоторые норовили сесть на неподвижное тело. Нира выругала себя за то, что не нашла времени прибраться в сарае. Она редко сюда заходила. В сарае хранились какие-то инструменты, а еще старые вещи вроде рваных циновок и треснувшей посуды, которые давно следовало бы выбросить.

Девушка поставила кувшин на пол и прижала чашку к груди. Человек не шевелился, хотя наверняка слышал ее шаги. Она не знала, что ей делать. Уйти? А если раненый не может встать или даже протянуть руку, чтобы взять кувшин и напиться?

В конце концов Нира опустилась на колени. Сердце беспокойно билось, кровь глухо стучала в висках. Она приподняла тяжелую голову незнакомца своей легкой, нежной рукой и, осторожно поддерживая, помогла ему напиться.

Он глотал воду жадно, буквально хватал ее губами; часть проливалась ему на подбородок и стекала по шее. Нира разглядела, что он молод, а еще ощутила жар, исходящий от его тела, почувствовала запах несвежей раны и встревожилась. Отец наверняка и не подумает послать за лекарем. Выживет так выживет, а если нет, Антеп бросит труп в канаву где-нибудь за городом, ибо согласно его представлениям азиат не может быть похоронен по-человечески. Как же лечить этого человека? Девушка знала кое-какие простые средства, но не была уверена, что они помогут.

Она заметила, что руки пленника все еще связаны и что жесткие папирусные веревки натерли его запястья до крови. Девушка принесла нож и без колебаний перерезала путы.

По прошествии какого-то времени Нира все-таки решила привести врача. У нее были деньги, которые отец еженедельно оставлял ей на хозяйство. Главное – уговорить Антифа, лекаря из их квартала, помочь азиату, а еще попросить ничего не говорить ее отцу.

Она бежала по пыльной кривой улочке; по обеим сторонам теснились дома со стенами из илистой нильской земли и навесами из пальмовых стволов, а над головой простирался бирюзовый простор высокого неба.

Антиф сказал, что придет после того, как закончит прием больных. Увидев перед домом врача огромную разношерстную толпу, Нира умоляла его поторопиться: она боялась, что отец вернется домой до прихода лекаря. Девушка прождала на улице больше двух часов, прежде чем Антиф наконец-то вышел из дома и неторопливой походкой отправился следом за ней.

Старому лекарю была хорошо известна история матери Ниры, как и характер Антепа, поэтому он обещал молчать.

Осмотрев раненого, Антиф сказал:

– Его дела плохи. Он нескоро поднимется на ноги, если вообще выздоровеет. Лучше не говори об этом отцу; он наверняка надеется на то, что раб сможет работать через несколько дней. Вот тебе мазь, которая заживляет раны, а еще я научу тебя готовить настойку из трав. Я приду через три дня, когда Антепа не будет дома. – Помедлив, он поинтересовался: – Зачем тебе это нужно?

Нира не знала, что ответить лекарю, потому сказала правду:

– Я не могу смотреть, как он умирает!

Несколько дней девушка тайком ухаживала за раненым. Он принимал ее помощь, позволял обрабатывать рану, пил лекарство, но при этом смотрел тусклым, почти остановившимся взглядом, и с его губ не сорвалось ни единого слова. Нира подмела в сарае и принесла несколько чистых циновок. Она пыталась накормить азиата, но он не хотел и не мог есть, а только с прежней жадностью глотал холодную воду.

Каждый вечер Антеп являлся проверить, не стало ли рабу лучше, и всякий раз выходил из сарая раздосадованный и злой. Было ясно, что азиат не притворяется; поставить его на ноги ударами и пинками не представлялось возможным.

В конце концов Антеп сам велел дочери позаботиться о пленнике, и она с радостью согласилась. Этот ограниченный, безжалостный человек не опасался поручить юной дочери уход за молодым мужчиной; ему не приходило в голову, что Нира может увидеть в невольнике нечто большее, нежели вещь, товар или презренного иноземца.

Боясь разбудить подозрительность или ревность Антепа, девушка старалась не заходить в сарай после того, как он возвращался домой. А ночью лежала с открытыми глазами, пристально вглядываясь во тьму, пока звезды не начинали редеть и бледнеть, а край неба не становился алым как кровь. Лежала, объятая ночным ветром, его таинственными, сокровенными запахами, чувствуя, как в глубине души и тела просыпается жажда чего-то волнующего, неизведанного.

Однажды, войдя в сарай, Нира увидела, что раб сидит и смотрит на нее, смотрит так, точно она впервые предстала пред ним, точно он только сейчас разглядел, кто приносил ему воду, давал лекарства и промывал раны. Жар прошел, и взгляд молодого азиата сделался ясным и твердым.

В этот миг девушка ощутила, будто внутри ее существа раскрыл лепестки незнакомый яркий цветок. Этот мужчина со своими спутанными черными волосами, смуглой кожей, чувственным изгибом губ, молодым, сильным телом, кое-где прорезанным молниями шрамов, был красив необычной, диковатой красотой. Нира почувствовала, что острый взор его темных глаз волнует ее, тревожит в ней нечто такое, о существовании чего она даже не подозревала.

– Как тебя зовут? – прошептала она, готовая, если нужно, объяснить суть вопроса жестами.

Он понял. Вероятно, подумала девушка, выучился их языку на войне.

– Джаир.

Услышав его голос, она вздрогнула, а потом застенчиво произнесла:

– А меня – Нира.

Губы пленника сложились в некое подобие улыбки, но его глаза оставались холодными. Нира была благодарна ему за то, что он назвал свое имя. Что-то подсказывало девушке, что парень не солгал. Его в самом деле зовут Джаир. И ему стало значительно лучше. Лечение помогло. Теперь он выживет.

– Когда вернется мой отец, тебе лучше лечь, иначе он решит, что ты здоров и можешь работать. Тебе нужно набраться сил.

– Ты права. Дай мне поесть.

Его голос звучал повелительно, что не очень понравилось Нире, и все же она бросилась исполнять его просьбу. Девушка принесла вареную козлятину, испеченные на углях лепешки, мед, сыр и вино.

– Кто твой отец? – спросил Джаир, отрывая куски мяса крепкими, белыми как жемчуг зубами.

– Он работает на Верхней Пристани, следит за рабами, которые разгружают товар с кораблей. Он купил тебя для того, чтобы ты трудился в его команде.

Молодой человек усмехнулся.

– Купил? Ты полагаешь, я способен стать рабом того, кто сам несвободен?

Нира прикусила губу. Она могла думать и чувствовать что угодно, но плеть и палка ее отца не имели ни мыслей, ни души. Как и сам Антеп. Когда ему не подчинялись, он становился неистовым. Мог покалечить и забить до смерти.

– Послушай, – вдруг сказал Джаир, – помоги мне бежать!

Девушка замерла, не зная, что ответить. Если она исполнит его просьбу, что тогда будет с ней? Нира почувствовала себя еще более одинокой, чем прежде, а в сердце будто вонзилась тысяча игл.

– Я не знаю как, – пролепетала она, прижав руку к груди. – Если ты появишься в городе, тебя схватят. Все сразу поймут, что ты чужеземец. Нашу страну можно покинуть только по Нилу, на крепкой лодке. Идти через пустыню немыслимо!

– Значит, надо достать лодку.

– Где?

– Подумай.

– Но… каким образом?!

– Не знаю. Просто сделай так, как я велю.

Он не просил, а приказывал, словно знал, что имеет над ней власть, словно она была его служанкой или наложницей.

«Женат ли он, есть ли у него семья?» – подумала Нира. Она ни за что не осмелилась бы спросить его, и прежде всего потому, что боялась узнать правду.

– Мне пора идти, – нерешительно произнесла девушка. – Мой отец скоро вернется.

Джаир кивнул, а Нира внезапно поняла, что согласится сделать для него то, что ни при каких условиях не решилась бы сделать для кого-нибудь другого.

Глава III

– Кто ты? – Объятый смятением Хирам вглядывался в глубину подвала, в то место, где темнели округлые бока огромных сосудов.

В душе юноша еще надеялся, что это всего лишь продолжение недавнего сна. Однако его надежды не оправдались: девушка выбралась из своего укрытия и остановилась перед ним, смело глядя в его серые глаза своими – черными и жгучими.

В подвале стояла прохлада, приятная после зноя, который царил наверху. Но та, что пряталась здесь, вероятно, замерзла, ведь на ней было одно лишь рваное, грязное платье.

В прошлом она, должно быть, носила звенящие браслеты, украшенные каменьями, которые переливались всеми цветами радуги, и горделиво покачивающиеся серьги. Возможно, она наряжалась в ткани, яркие и нежные, как цветы далеких стран. Хирам немного жалел о том, что ему не суждено увидеть ее такой.

К его удивлению, девушка поняла вопрос и назвала свое имя. Оно звучало странно для ушей египтянина, и Хирам неуверенно повторил, переиначив то, что услышал, на египетский манер:

– Аруна?

Азиатка насмешливо кивнула, пронзив юного жреца взглядом, в котором таилась сила, древняя, как огонь, вода, земля или камни. Хирам задрожал. Колдунья! Змея!

Он вспомнил, для чего он здесь, и строго произнес:

– Я знаю, что ты осквернила священные изображения нашего бога! Зачем ты это сделала?

Девушка и не думала отпираться.

– Хотела отомстить.

– Кому? Богу?

– Да. А еще тем людям, которые ему поклоняются и которые причинили мне зло. – Она произносила слова искаженно, неправильно, потому они звучали зловеще – так, словно их принесло таинственное недоброе эхо.

Юноша сжал кулаки.

– Ты нарушила законы нашей веры, нашего бога!

Аруна презрительно фыркнула.

– Что мне ваши законы! Я живу по своим. По законам своей ненависти и своей любви.

Услышав слово «любовь», Хирам возмущенно воскликнул:

– Любви? Да что ты о ней знаешь!

Она расхохоталась.

– А ты?!

Юноша растерялся. Он не знал, о какой любви она говорит. Он любил только бога. С родителями давно расстался, наставников уважал, но не любил, а женщин у него не было.

– Амон тебя накажет!

Девушка переступила с ноги на ногу.

– Неужели? Почему-то я до сих пор жива и здорова и меня никто не нашел.

– Я нашел.

– Что ты мне сделаешь!

Это был не вопрос, а скорее насмешка, и Хирам содрогнулся от унижения.

– Осквернив Амона, ты оскорбила всех, кто ему поклоняется и служит, в том числе и меня. Ты нарушила чистоту моего мира, моей души. Если ты попадешь в руки главного жреца, он прикажет принести тебя в жертву!

– Надеюсь, не попаду.

В голосе девушки звучала непоколебимая уверенность, и Хирам сдался. Стража неусыпно стережет все ходы и выходы – ей никуда отсюда не деться. Он еще успеет доложить о ней жрецам. Едва ли она опасна – при ней нет никакого оружия. Пожалуй, не случится ничего плохого, если он еще немного поговорит с ней, попытается понять, кто она.

– Откуда ты знаешь наш язык?

– Выучила за время, пока египтяне осаждали мой город. Нам нечего было есть, а когда ты голоден, дни кажутся бесплодными, как твое ожидание, пустыми, как твой желудок. Я подозревала, чем все это закончится, потому решила, что в плену мне пригодится понимание речи моих врагов.

– Как назывался твой город?

– Мегиддо[30]30
  Город-крепость между двух Ливанских хребтов, занимавший важную стратегическую позицию на дороге из Египта к Евфрату. Оборонялся сирийцами и палестинцами. Осада Мегиддо началась в мае 1468 г. до н. э. и продолжалась семь месяцев.


[Закрыть].

Это название ни о чем не говорило Хираму, между тем как не так давно фараон с гордостью заявил своим войскам: «Завоевание Мегиддо равно взятию тысячи городов».

– Что было потом?

Она угрюмо усмехнулась.

– Потом? Воины фараона жгли и грабили дома моих соотечественников, убивали мужчин, стариков и детей, насиловали женщин. Волокли меня за волосы к своим кораблям, и я много дней задыхалась в вонючем трюме. Ты выглядишь глупо, когда говоришь про свой мир. Твой мир – это то, что ты видишь вокруг себя. Ты понятия не имеешь о том, что находится за его границами.

Хирам смутился и примирительно произнес:

– А потом ты сбежала?

– Да. На пристани, когда нас высадили с кораблей. Женщин не связывали; я вырвалась и скрылась в толпе.

Юноша вспомнил про молодого азиата и промолвил:

– Ты была одна?

– Да.

– А твои родные?

– У меня никого нет.

– А твой муж, жених? – спросил Хирам.

– Я никогда не была замужем, и у меня нет жениха.

Возможно, следовало сказать «возлюбленный», «любовник»? Хирам был вынужден признать, что плохо разбирается в отношениях между мужчинами и женщинами. Внезапно на память пришли слова верховного жреца: «Опасайтесь женщины из чужих мест. Когда она приходит, не смотрите на нее и не знайте ее. Она как водоворот в глубоких водах, глубину которых не измерить. Если рядом с ней нет свидетелей, она раскидывает свою сеть».

Видя, что он собирается уходить, Аруна сказала:

– Я устала и проголодалась. Пива и вина здесь вдоволь, а еды нет, потому не уделишь ли ты мне частичку от подношений твоему богу?

Богу, изображение которого она осмелилась осквернить! Хирам задохнулся от гнева. Вместе с тем у него не было сил отказать девушке, он не мог защититься от чар этой измученной, грязной, оборванной азиатки. Юноша снова напомнил себе, что еще успеет доложить о беглянке верховному жрецу, а пока надо дать ей поесть.

Он принес Аруне заправленный маслом, уксусом и солью салат, ячменную кашу, а также хлеб и сушеную рыбу и, увидев, с какой жадностью девушка расправляется с пищей, сказал без малейших угрызений совести:

– Бог дал тебе еду, несмотря на то что ты осквернила его дом.

– Еду принес мне ты, а не он. И потом, это твой бог. В него веришь ты, а не я. Видишь ли, богам вредно столько есть, иначе они лопнут и от них ничего не останется, – дерзко заявила девушка.

Из груди Хирама вырвался отчаянный возглас:

– Замолчи!

Аруна подняла глаза, и юный жрец, к своему удивлению, увидел в ее взоре глубокое спокойствие, спокойствие человека, прошедшего через истинное страдание, знающего цену всему, что происходит на свете, и напрочь лишенного предрассудков.

Хирам подумал, что сможет убедить Аруну в том, что она не права. Он проведет с девушкой больше времени и расскажет ей про египетских богов, про то, что, если обходиться с ними почтительно, они становятся снисходительными. Про то, что они во многом похожи на людей: в их жизни случаются падения и взлеты, примирения и ссоры. Про то, что даже самые жестокие из них, как, например, повелитель Красной земли Сет, убийца собственного брата, не внушают ужаса.

Аруна закончила есть и вытерла руки о платье. Похоже, ее нисколько не огорчало то, что она грязна, что ее волосы свалялись, а на одежде зияют прорехи. Девушка зачерпывала кашу ладонью, брала салат пальцами, разрывала рыбу зубами, неистово, словно дикий зверь, и пила из чашки с поистине варварской жадностью, проливая пиво себе на грудь.

Хирам вновь испытал желание спросить ее о молодом воине, за руку которого она цеплялась с таким отчаянием, кому с собачьей преданностью смотрела в глаза, но передумал. Она все равно не скажет правды.

Вместо этого юноша заметил:

– Рано или поздно тебя найдут. Кроме того, здесь темно и холодно.

– Знаю. Ты не можешь найти убежище поуютнее и понадежнее?

Хирам пожал плечами. На территории храма множество помещений, и всюду бывают люди. Разве что… его комната? Жилище даже самого низшего жреца считалось неприкосновенным. Большинство служителей храма целый день проводят на людях, потому нуждаются в собственном укромном уголке, где можно освободиться от забот, послушать биение собственного сердца и таинственный шепот души. Побыть наедине с собой, своими мыслями.

Но привести туда женщину?!

Хирам хорошо помнил тот день, когда их всех вызвали к верховному жрецу в неурочное время и когда они узнали, что в комнате одного из низших священнослужителей была обнаружена женщина. При храме жили женщины, как правило носившие титул «наложниц бога». Не было секретом, что они же являлись наложницами высших жрецов. Однако то, что дозволено высшим, не даровано их подчиненным, и ослушника ждало суровое наказание.

С первых дней Хираму внушали, что истинный жрец должен вырвать из груди свои желания и заполнить дни заботой о нуждах бога. Он знал, что должен ответить девушке, но почему-то произнес совершенно другое:

– Я проведу тебя в свою комнату. Но не сейчас. Когда стемнеет и все улягутся спать.

При этом Хирам покраснел, будто в его словах было что-то непристойное или он затаил недозволенные мысли.

– Хорошо, – сказала Аруна. – Я подожду.

Открыв дверь, юноша хотел оглянуться, но внезапно снаружи позвали:

– Хирам! Где ты пропадаешь?

Юноша не представлял, сколько времени прошло с тех пор, как он спустился в подвал, – час или, может быть, вечность. Хирам ответил Бакте, который стоял за дверью:

– Я проверял подвал. Здесь никого нет. – Собственный голос показался ему странно чужим.

– Тогда выходи.

– Сейчас.

Когда Хирам вышел наружу, в глаза ударил солнечный свет, такой яркий, что юноша едва не ослеп. Он быстро прикрыл лицо рукой, и Бакта не заметил его растерянности.

Дожидаясь вечера, Хирам думал уже не о том, как помочь сирийке, а как выпутаться из этого дела. Юноша вспомнил девушку, которая приходила к Амону раз в месяц. Девушку, которой он любовался и о которой втайне мечтал. Думы о ней порождали нежность, тогда как мысли об Аруне были подобны вспышке молнии.

Когда незнакомка придет в храм в следующий раз, он преодолеет робость и непременно с ней заговорит. Спросит, как ее зовут и чего она хочет от бога. А пока…

Вечером служителей храма вызвали к верховному жрецу. Тот выглядел собранным, строгим, суровым, как во время войны или стихийного бедствия. Сказал, что осквернитель пока не найден, но жрецы не должны опускать руки, они обязаны трудиться, как прежде, и с удвоенной силой возносить молитвы, дабы помочь богу восстановить утраченные силы и обрушить на преступника праведный гнев.

Хирам был ни жив ни мертв, потому что знал, кто совершил святотатство и где этот человек прячется. Юноша пытался оправдать себя, говоря, что он не решился предать азиатку законному суду из жалости, однако понимал, что это не совсем так. Он знал, что девушку могут убить, а потому опасался угрызений совести, страшился чувства вины, а еще… боялся, что больше никогда не увидит глаз, подобных черному жемчугу или бархату ночи.

Когда стемнело, Хирам пробрался в подвал, вывел оттуда Аруну и тайком провел ее в свою комнату.

Девушка выглядела уставшей; она сразу легла и, свернувшись калачиком, заснула. В этой позе было что-то беззащитное, детское, и Хирам успокоился. Он тоже лег, но долго не мог уснуть, прислушиваясь к еле слышному дыханию Аруны. Почему все, что она говорила, проникало в его сердце легко, как лезвие острого ножа? Быть может, она и вправду колдунья? Магия в стране Кемет была запрещена, хотя во время религиозных праздников жрецы удивляли народ такими зрелищами, как говорящая статуя или палка, превращенная в змею. Это было чистой воды притворством; меньше всего на свете Хираму хотелось обучаться подобным фокусам.