Текст книги "Любовники чертовой бабушки"

Глава 20

Тонкий привез меня в другой дом, менее дорогой, но тоже очень красивый. Импорта и здесь хватало везде: на потолке, на стенах, на полу. Новый мой собеседник был с усами, в изумительной бороде и в человеческом рабочем настроении, хоть и походил на обезьяну. Вместо плавок на нем был строгий костюм. Бокалами здесь и не пахло. Бассейн заменял широкий письменный стол с лампой а-ля Берия. Но этот мужчина мне очень обрадовался и повел себя так, словно мы с ним друзья. Разочаровывать его я не решилась, поскольку к такому поведению рядом со мной мужчины редко стремились – если не врать.

– Рад тебя видеть, крошка, – сказал он по-английски, отечески потрепав меня по щеке и неожиданно чмокнув в губы.

Вынуждена была подумать: ощущение, словно с веником поцеловалась.

– Присаживайся, – сказал он, жестом указывая на стул.

Пришлось содрогнуться вторично:

– Спасибо, я постою.

Он удивленно спросил:

– Что с тобой, детка?

Не хотелось докучать ему мизерностью своих проблем, поэтому я заверила:

– Все в порядке, но на стул не сяду под страхом казни.

– А как ты к диванам относишься? – после легкой заминки поинтересовался мужчина.

На всякий случай я уточнила:

– Прекрасно, если на них сидеть. Или лежать одной.

– Тогда приглашаю в другую комнату, там есть диван, – сказал мужчина, пряча усмешку в усах и бороде.

На предложенный диван я присела, стыдливо подтягивая короткую юбку на израненные колени. Мужчина сел в кресло напротив. Между нами был стол, на столе шкатулка и пепельница.

– Теперь ты мне больше нравишься, – сказал он, деловито доставая из шкатулки изящные щипчики и сигару. – Если будешь продолжать в том же духе, у нас все получится.

«Что получится?» – столбенея, подумала я. Мужчина тем временем понюхал сигару и, обрезав кончик, бодро воткнул ее в кучность усов и бороды. Когда из усов повалил дым, я поняла, что сигару мимо рта он не пронес.

– Поскольку время упущено, – продолжил мужчина, – приступить к делу придется прямо сегодня.

Сегодня?!

– Не могу приступить к делу прямо сегодня, – изображая рвение, заявила я.

– Почему? – удивился мой визави.

Я показала на свои щеки и подбородок.

– С этим не будет проблем, – успокоил меня мужчина, поднимаясь из кресла и подходя к телефону.

Не успела я и глазом моргнуть, как налетели гримеры и долго пытали меня. Когда же меня оставили в покое, щеки горели так, словно с них вторично содрали кожу. Правда, выглядела при этом я потрясающе.

А вот мужчина с усами почему-то так не считал.

– Это ты? – спросил он, увидев меня.

Я не решилась вывести его из заблуждения и призналась:

– Да, это я.

За кого он меня принимал, я понятия не имела.

– Ты не слишком теперь похожа, – посетовал грустно мужчина и, проследовав к сейфу, продолжил:

– Но ссадины на лице не видны, а ноги и руки можно спрятать одеждой. Надеюсь, ты взяла с собой подходящие брюки?

– Они в сумке.

– Сумку тебе вернут, – пообещал он, вручая мне пачку новеньких евро. – Смотри, трать как положено – приказал он и задумался.

Я не слишком рассчитывала на свою бережливость, но не решилась спросить, на какой срок выдана пачка. Мужчина же ясности так и не внес.

– Маршрут ты знаешь, – очнувшись от мыслей, продолжил он, – отель тебе тоже знаком. Ты готова немедленно приступить к работе?

Я понятия не имела, о чем он толкует, но пачка евро вдохновила меня.

– Готова, – воскликнула я, все же намекая на помощь. – А если к чему окажусь не готова, думаю, вы подскажете.

– Да, конечно, – заверил он, поворачиваясь ко мне спиной. – Тебя доставят немедленно для инструктажа. Желаю удачи!

В дверях меня встретил Тонкий – уже с моей сумкой. Я немедленно запихала в нее пачку евро. Документы мои Тонкий вручил лишь тогда, когда высаживал меня из своего автомобиля на площади Звезды.

– Куда мне сейчас? – в отчаянии крикнула я, сообразив, что Тонкий собирается уехать, оставив меня совершенно одну.

– Куда хочешь, – сказал он и хлопнул дверцей.

– А как же работа? – промямлила я, растерянно тараща глаза на удаляющийся автомобиль. – Что я должна теперь делать?

Сначала судьба колотит меня. Взять хотя бы один только стул, не говоря уж о трупах. А потом я оказываюсь в центре Парижа с сумкой, где лежит пачка евро. И делать могу все что хочу. Я решила, что мне предоставили отпуск перед какой-то сложной работой. Способной на такую работу себя я не ощущала, но отдохнуть была вовсе не прочь.

Глава 21

Первый раз я попала в Париж со спермой отца – отбыла из Парижа, соответственно, в утробе матушки. Кому не понятно, с удовольствием поясню: фантазерка бабуля отправила моих юных родителей провести их медовый месяц в столице любви. В Париже я и была зачата.

Но вернемся в Париж современный. Я отправилась в тот отель, где два года назад была счастлива. Счастлива я могу быть только с любимым мужчиной, которого любила, люблю и всегда буду любить преданно и незабвенно, несмотря на вереницу мужей. Я уже говорила, что однолюбка, а мужей заводила лишь оттого, что наше общество плохо относится к женщинам вообще, а к одиноким – особенно. Одиноких женщин общество если не осуждает, то взирает на них с оскорбительной жалостью и легким презрением. Приходилось искать тех мужчин, которые соглашались брать меня замуж. При таких обстоятельствах, согласитесь, было не до любви.

За что я полюбила Казимежа, спросите вы? Да за все. Во-первых, он меня полюбил – это самое большое его достоинство. Во-вторых, он смотрел на жизнь и мир взглядом обладателя: не свысока, а по-хозяйски. Знаю, мол, что все это только мое, но подождите: еще не придумал, что со всем этим делать. Может, продам или в ломбард заложу. Возможно, переделаю на свой вкус, а может, так, как есть, оставлю. Сила духа и очаровательная уверенность в себе делали Казимежа похожим на бога. Во всяком случае, в моих глупых глазах.

Еще Казимеж гений – так утверждали все его друзья и знакомые. Казимеж говорил, что они ошибаются. Я верила всем, а не ему, поскольку его невозмутимость граничила с рассеянностью. Такое бывает лишь с академиками. Мой дедушка был такой же (как говорит бабуля) слегка пришибленный. Из-за этой его пришибленности не получалось семьи. Мою матушку они родили потрясающе поздно: в предпенсионном возрасте. Все считали, что пришибленность у деда от очень большого ума. Все, кроме бабули. Она-то считала его дурнем и даже немного балдой. Здесь я прекрасно ее понимаю. Мой Казимеж порой вызывал у меня такие же чувства.

Чтобы было понятней, о чем идет речь, позволю себе штрих, выразительно передающий гениальность Казимежа. В Варшаве я купила диск своей любимой английской группы и решила хвастануть перед Казимежем. Поставили диск, пьем вино, слушаем потрясающую музыку. Казимеж слушает сосредоточенно, словно пытаясь решить для себя проблему, полную жизненной важности. Певец страстно, красивым голосом поет о любви и луне. На середине его страданий Казимеж спрашивает:

– Муза, что за беда у этого парня? Чего ему так неймется?

Я огорчилась:

– Песня тебе не понравилась?

– Да нет, песня хорошая, но интересно, из-за чего бедняга занервничал.

Рассказывать ему, что «бедняга» занервничал из-за любви, было глупо и бесполезно.

Вот такой он, мой Казимеж: удивительный, умный, непредсказуемый и немного с чудинкой. Согласна, из этого эпизода трудно сделать подобный вывод, но времени мало, а о Казимеже я могу говорить часами.

Волнует меня, что вы мне не верите: думаете, снова пытаюсь приукрасить свою горькую жизнь? Клянусь, это правда! Был и Казимеж, и Казимеж был гениальный, и меня полюбил он действительно, как это ни поражает.

Тогда, вы, вероятно, думаете, что влюбилась я по неопытности. Напрасно. К тому времени как Казимеж мною очаровался, я успела трижды осчастливить собою мужчин через загс, и трижды, увы, неудачно.

Бабуля считает, что женщина (ради дальнейшей своей безопасности) должна познать мужчину как можно раньше. Примером ей служит шекспировская Джульетта, которая отдалась Ромео в тринадцать, кажется, лет. Бабуля так далеко не пошла, но родила своего первенца ровно в шестнадцать. Возможно, поэтому он сразу и умер. Я, ввиду своей инфантильности, на брачном поприще достигла скромных высот и вышла замуж старухой: мне исполнилось восемнадцать, когда мой первый муж (нехотя!) повел меня в загс. Время казалось безнадежно упущенным, пришлось наверстывать в меру возможностей, знаний и сил. Как видите, и по сей день стараюсь.

Так вот, мой первый муж считал себя гением, а меня – примитивной кретинкой и ругал за отсутствие интересов. Я упорно и безуспешно пыталась поколебать его мнение, обнаруживая массу самых разнообразных влечений. Я завороженно застывала перед любой витриной, млела у парфюмерных прилавков, приходила в радостное возбуждение в отделе одежды и абсолютно теряла голову в секции обуви.

Обувь – мое самое слабое место, потому что она особенно входит в круг моих интересов. Дешевые доисторические туфли (из коллекции прошлого года) способны испортить самый изысканный туалет. Зато модные элегантные сапоги могут спасти самое безнадежное положение – причем, не только в гардеробе женщины, но даже в ее личной жизни. Мой вам совет: если вы несчастливы, бегите в бутик и покупайте самые дорогие и самые модные сапоги.

Увидите, как переменится ваша жизнь… Возможно, жизнь вот так сразу и не станет счастливой, но зато у вас будут «отпадные» сапоги, что для женщины само по себе дикая радость. Даже если денег не осталось и на дешевенькое пальто, все равно сапоги – очумелая радость.

Если же новые сапоги для вас никакая не радость, мне вас искренне жаль. Значит, ваша женская карьера зашла в тупик и надо срочно искать каких-то кардинальных решений. Вплоть до перемены пола. Потому что в нашей стране для слабого пола радостей не предусмотрено: как хочешь, так сама и крутись.

Женщины же, способные испытывать истинную радость от приобретения новых сапог, могут ни о чем не волноваться. Они красивы и сексуальны по определению, даже если им не удалось убедить в этом ни одного мужчину.

Так вот, когда я теряла голову из-за сапог, мой первый муж приходил в отчаяние и хватался то за сердце, то за бумажник.

– Киска, – зло шептал он, пряча подальше бумажник и делая вид, что ради меня готов на все, кроме сапог, – киска, не вздумай брать эту дрянь.

Приходилось ему отвечать:

– Я и не думаю.

– Полный отстой, и очень дорого, – уже лихорадочно шептал он, пытаясь взглядом испепелить предмет моего интереса.

– Любимый, ты прав, – приходилось с ним соглашаться.

– Плохо вижу, сколько стоит эта безвкусица? – подслеповато всматривался он в ценник размером с газету и с криком страдания шарахался от прилавка, когда я его просвещала.

– Сапоги что, золотые? Только это может объяснить их зверскую цену, – трагически заключал он.

На глазах у любопытной публики я подвергалась жестокому унижению: вынуждена была клянчить и мямлить, что мне без таких сапог ну просто не жить, после чего мой муж смягчался и произносил сакраментальную фразу:

– Дорогая, давай сделаем так: прямо сейчас отправимся домой. Если до вечера ты не передумаешь, то через неделю мы вернемся и месяца через три купим эти грабительские сапоги.

Я твердо знала, что через три месяца сапоги выйдут из моды, но в порыве великодушия соглашалась. Выходя замуж, я надеялась получить свободу от своей строгой бабули, а получила супружеское гетто. Лишив рано родителей, жизнь нокаутировала меня своей шаткостью и капризностью. Мир оглушил коварной переменчивостью. Сколько всего: предательство близких людей, непрочность даже самых родственных отношений, зыбкость скрупулезно продуманных планов. И никакой надежды на счастье. Иной раз не бывало надежды и выжить. Пришлось менять мировоззрение. Я научилась находить постоянство в переменах, радость – в страданиях и в бурях обретать покой. Теперь счастье – мое нормальное состояние. Я так привыкла к нему, что иногда сожалею: «Ах, почему я не способна испытывать горе. Хоть для сравнения».

Теперь вы поняли, откуда родом мой оптимизм? Правильно – он родом из беспросветного горя.

Ой, что-то я увлеклась. Слишком быстро забыла о стуле. Всего лишь хотела сказать, что теперь умею бороться и с горем, и с радостью. Чем? Разумеется, смехом! Чем же еще? Что бы со мной ни происходило, я смотрю на себя как бы со стороны. И смеюсь над собственной глупостью. Иногда и над чужой. Ха-ха, подумаешь – муж изменил! Ха-ха, подумаешь, труп на моем диване! Пустяки! А жить прекрасно и очень легко!

Глава 22

Да, жить прекрасно!

Тогда же, в своем первом браке, жить прекрасно я не умела. Я все воспринимала слишком серьезно. От постоянных несправедливостей я озверела и приговорила мужа к смертной казни через закрикивание.

И приводила приговор в исполнение каждый день с утра и до вечера.

Крик при этом стоял такой, что под вопросом была и жизнь ближайших соседей. В пламени вражды сгорела наша любовь.

На пепелище примчалась бабуля. В довершение она сообщила, что муж изменял мне с первого дня нашего брака: прямо на свадьбе переспал с моей лучшей подругой. Не буду ее называть, чтобы не компрометировать. Подругу я все же простила, а вот мужа простить не успела: он раньше сбежал. Представляете, после всего он же меня и бросил!

Как прикажете жить?

Только хихикая!

Дальше. Бабуля, чтобы стереть с моего молодого лица печать старого горя, быстро выдала меня замуж за племянника своего лучшего друга. Таким образом, второй муж был скорее женат на моей властной бабуле.

Не буду описывать, как они спелись и как взялись за меня: я служила им как могла – рабыня Изаура отдыхает. Так продолжалось до тех пор, пока бабуля случайно вдруг не узнала, что мой второй муж ей изменяет: бегает за советами к какой-то тетушке какого-то дядюшки. Понятия не имею, чем бабуля достала моего второго мужа, но он меня спешно бросил.

Не успела я вздохнуть с облегчением, а успела лишь нареветься, как появился мой третий муж. Он был женат на моей квартире: все требовал ее выгодно разменять. Делать это бабуля наотрез запретила, после чего муж охладел ко мне, а вскоре… Правильно, вскоре и третий муж бросил меня. Бабуля, случайно заметив, как я страдаю, с пафосом произнесла:

– Музочка, он не стоит того!

И деловито добавила:

– Глупостями не занимайся, у тебя есть дела поважнее. Поезжай-ка в Быдгощ к моей кузине и привези наш семейный архив. Хочу уточнить имя своего тринадцатого любовника. На девятом десятке стала что-то я, детка, имена забывать.

Никогда не смела я противоречить своей властной бабуле. Пришлось отправиться в Быдгощ. Там и познакомились мы с Казимежем.

* * *

В свой номер я вошла в шесть часов вечера. Вошла с таким зудом, что передать не могу: пачка евро, лежащая в сумке, изводила меня и жгла. Хотелось немедленно пройтись по магазинам. И я понеслась.

Первым делом купила громадную дорожную сумку – вы уже поняли – для покупок.

Бедные продавцы!

До сих пор мое сердце сжимается от жалости и сочувствия, когда я вспоминаю о них. Продавцы испытали смертельный шок, когда я изъявила желание приобрести двадцать бюстгальтеров-близнецов и десять пар одинаковых туфель.

Их глаза превратились в вопросы: зачем?!

Я и сама не знала, зачем так поступаю. Думаю, от растерянности. Мне когда-то казалось, что в нашем Гостином Дворе разнообразие ассортимента преступно, потому что убийственно. С пачкой евро в Париже я поняла, что Гостиный Двор не способен конкурировать с жалкой парижской лавчонкой. Глаза разбегались в разные стороны совсем не иносказательно, а самым буквальным образом: я боялась там подцепить косоглазие, которое у меня и без того наметилось с детства.

Кошмар! При таком разнообразии я хватала одно и то же!

Я никак не могла сбросить с себя оковы привычной питерской жизни, которая лучше, конечно, жизни рязанской или смоленской, но незначительно.

К восьми вечера сумка (размером с мешок!) была до отказа набита. С непередаваемой радостью наблюдала я за носильщиком, согнувшимся под тяжестью ноши.

«Слабак! За пять минут уморился (от такси до номера), а я эту сумку два часа набивала и свежа, невзирая на ночь, проведенную ползком со стулом на заднице».

Всем известно: настоящая жизнь в Париже начинается ночью. Поэтому времени у меня было достаточно. Я решила потратить его с максимальной отдачей: первым делом насладилась примеркой бюстгальтеров.

Хоть и были они одинаковые (все двадцать штук), я (с возрастающей радостью) перемеряла один за Другим. С тем же настроением приступила к примерке обуви, затем к юбкам-плиссе. Их я купила мало, всего пять штук – и глазом моргнуть не успела, а пора уже к джинсовой серии приступать…

В примерках время летит незаметно. Очнулась, когда нащупала в сумке лишь дно. Настроение сразу испортилось. Пересчитав евро, я расстроилась окончательно. Потраченная мной сумма превысила пределы разумного.

Немного погоревав, я решила, что настала пора развлечься. Я достала из старой сумки свой любимый брючный костюм и принарядилась.

Некоторые женщины решаются надеть новую вещь в гости или, скажем, в театр. Уже на людях они узнают о том, что новая вещь полна старых как мир сюрпризов.

Расскажу для примера: моя подруга Гануся купила трикотажное платье-чулок, которое великолепно на ней сидело, плотно облегая фигуру. Гануся на радостях ушла в новом платье из магазина. Каково же было ее удивление, когда «чулок» этот заскользил вверх по чулкам: платье катастрофически превращалось из «макси» в «мини», стремясь обнажить попку Гануси и остановиться где-то на шее. Вместо вальяжной прогулки бедняжка неслась домой во всю прыть, придерживая коварное платье руками.

С тех пор я не рискую: привыкаю к новой одежде постепенно и перед зеркалом собственной спальни.

Некоторые платья удавалось сносить в примерках. Вот почему я осталась равнодушной к обновам при выборе вечернего туалета и предпочла проверенный в деле брючный костюм.

Гануся меня убеждала, что в этом костюме я неотразима. Я ей поверила и не ошиблась. Судите сами: когда я шла по Парижу, то все без исключения провожали меня восхищенными взглядами. Даже женщины! Даже собаки! В воздухе словно повис вопрос: «Кто же там такой красивый идет?» Это шла я, источая умопомрачительный аромат «Армани» и раздавая прохожим ослепительные улыбки.

Да, немножечко приврала, уж простите. Зато могу точно сказать, что безобразной в костюме я не была, и, пока шла, в меня пальцем не тыкали.

Таким образом, я пришла в клуб «Парти дэ плэзир», что в переводе означает: увеселительная прогулка. Название соответствовало моему настроению, но не только поэтому я выбрала клуб «Парти дэ плэзир». В этом клубе я имела немало знакомых, потому что много времени проводила здесь в обществе своего Казимежа.

Казимеж не был снобом. Клуб располагался в громадном помещении, похожем на ангар. Говорят, там раньше были конюшни.

Зато в клубе царил дух свободы. Между колоннами примащивались где оркестр, где ансамбль, которые могли грянуть одновременно, не мешая друг другу. Общество собиралось разношерстное, но все больше имеющее отношение к науке или к искусству.

Попадались, правда, уникальные экземпляры, как, например, убеленный сединами Себастьен Барбикен, настоящий участник Второй мировой войны, национальный герой Франции, обладатель многочисленных наград, среди которых имелась и высшая награда Франции орден Почетного легиона. Себастьен был заоблачно стар, но не дряхл. Несмотря на то что он воевал с фашистами и летал на одном из самолетов легендарной эскадрильи «Нормандия – Неман», умирать Себастьен не собирался. Ходил он без тросточки и выпить мог больше молодого Казимежа.

Антураж клуба полностью соответствовал его духу. Стены разрисовывали все кому не лень. Когда я покидала этот клуб в прошлый раз, на одной из стен остался мой портрет фантастически громадных размеров. Мне было интересно, все ли он еще там.

Глава 23

– Мюз! Салю, Мюз! – услышала я, едва вошла в «Парти дэ плэзир».

Навстречу мне неслась Катрин Лелю. Я восхитилась:

– Катька! Ты?!

Как только передам наш разговор, вы сразу поймете, что женщины понимают друг друга без всякого языка, поскольку и по-русски, и по-французски при встрече щебечут одно и то же.

– Се toi? Muse! (Это ты? Мюз!) – щебетала Катрин.

– Катька! Ты?! Невероятно! – вторила я.

– Се toi? II est impossible! (Это ты? Невозможно!).

– Катька! О! Чертовка!

– О! Diablesse! Muse! (О! Чертовка! Мюз!).

– Ну, Катька, выглядишь ты шикарно! Надо же, все лучше и лучше!

– О, tu as de l'oeil! De mieux en mieux! (О, шикарно выглядишь! Все лучше и лучше!).

– О, Катюша, чудная прическа!

– Coiffure admirable, Muse! (Чудная прическа, Мюз!).

– Ах, как я тебе рада!

– Je suis bien heureuse de tu voir! (Я так рада тебя видеть!).

Отпуская свои реплики, мы не стояли на месте: кружили, обмениваясь поцелуями, шлепками, щипками, нежными и шутливыми. Когда же Катрин осознала, что хочет задать мне вопросы, требующие ответов, она схватила меня за руку и потащила к переводчику – в клубе хватало народу, знающего английский язык.

– Когда ты виделась с Казимежем? – спросила Катрин.

– Два года назад, – ответила я.

Думаю, что Катрин поглощала информацию широко распахнутым ртом, иначе не могу объяснить, почему она рот не закрывала даже во сне.

– Где вы виделись?

Я удивилась, почему переводчик уложил в три слова то, что Катрин говорила минуты две, но в ответ на вопрос добросовестно изложила:

– Мы виделись здесь, в Париже. Он нежно поцеловал меня в губы и посадил на самолет. Обещал не забывать, вечно любить и даже хранить верность.

– О-ля-ля! – восхитилась Катрин и затараторила с удвоенной скоростью, сообщив, что вскоре уехал и Казимеж.

Пришлось сообщить:

– Знаю, он звонил мне в Питер.

– Что он говорил?

– Что любит меня, – с гордостью сообщила я, опуская прочие детали, кажущиеся мне незначительными.

На этом наше общение было прервано. За моей спиной раздался взрыв радости. Радость эта гремела, басила, фыркала и громыхала кашлем.

– Мюз! Кхе-кхе! Мать твою! Уф-ф-ф! Мюз! Кхе-кхе! – услышала я хриплый бас, который мог принадлежать лишь Себастьену Барбикену.

Я восторженно взвизгнула и потонула в его широких, все еще сильных объятиях. Как мне знаком этот смешанный запах дешевого одеколона, сигарет «Голуаз» и водки! Элегантный, в безукоризненном костюме, Себастьен был, пожалуй, единственный там в клубном галстуке. К тому же он был единственным, кто говорил по-русски. Правда, изредка Себастьен вставлял и французские слова, но это не мешало общению. Я обожаю этого старикана! Я его боготворю!

– Себастьен! Дорогой! Как я рада тебе! – громко воскликнула я, прижимаясь своей щекой к его колючей щетине.

Мы жадно друг на друга смотрели до тех пор, пока я не брякнула:

– У тебя все те же усы!

Словно в этом была вся соль события.

– Как ты красива, девочка, – актуально подметил Себастьен и, обнаружив мое недоверие, добавил зло и настойчиво:

– Ты стала еще красивей!

Я смутилась. Непритворно – Себастьен слыл строгим знатоком женской красы и был скуп на похвалы. Что заставило старикана мне льстить, до сих пор не понимаю.

– Пойдем выпьем, – дружески хлопнул он меня по плечу и игриво шлепнул по попке Катрин.

Она рассмеялась, подмигнула ему, бросила мне пару фраз, взмахнула рукой и убежала к парням, развлекающим себя пантомимой.

– Что она сказала? – спросила я у Себастьена.

– Чтобы ты не пропадала.

– А ты ей что сказал?

– Что сегодня ты только моя.

– Ну, Себастьен, это слишком, – с укором молвила я.

Он улыбнулся в свои чудо-усы, крякнул и прогромыхал хриплым басом:

– Девочка, все знают, что ниже пояса я покойник.

Ха! В таком случае непонятно, зачем надо было еще добавлять, что он друг Казимежа.

– С Казимежем у нас все кончено, – со вздохом призналась я. – Казимеж бросил меня и позабыл.

– Ерунда, он тебя любит! Я спросила в волнении:

– Откуда ты знаешь? Это Казимеж тебе сказал? В ответ получила самую снисходительную из улыбок бывалого старикана.

– Запомни, девочка, – важно ответствовал Себастьен, увлекая меня к стойке бара, – нет в мире мужчины, который смог бы тебя разлюбить, полюбив на секунду. Это говорю тебе я, Себастьен Барбикен, старый ловелас.

Я рассмеялась:

– Спасибо, ты настоящий француз.

Себастьен извлек из внутреннего кармана серебряную фляжку, в которой всегда была водка. Я запротестовала:

– Прости, но только не водка! Шампанское!

– Когда я вижу тебя, мне все равно, чем напиваться, – выдал сомнительный комплимент Себастьен.

Мы выпили немного шампанского, Себастьен улыбнулся и старомодно меня пригласил на танец. Мы закружили в сложной фигуре, когда я заметила красавца блондина.

«Во Франции блондином считают любого, кто не брюнет. Этот парень здесь должен цениться на вес золота», – подумала я и не ошиблась.

Себастьен эту мысль подтвердил:

– Смотри, девочка, похоже, к нам спешит сам Казанова. Все от него без ума, а он идет к нам. Уступаю тебя ему.

– Нет, Себастьен, не хочу, не надо, – заупрямилась я.

– Иди потанцуй с ним, девочка, только не забывай, ты достойна лучшего. Дай ему это понять.

– Как? Я не знаю французского.

– Жестами, девочка, и мимикой, – усмехнулся старик и подтолкнул меня к незнакомцу.

Я (без особой охоты) на время танца очутилась в объятиях Казановы. Вдруг он сказал по-английски:

– Муза, вы очень красивы. Я Андре. «Выходит, мы давно могли разговаривать», – подумала я и (не удивляйтесь) ему нагрубила.

Терпеть не могу мужчин, которые так открыто себя обожают.

– Тогда ответь мне, Андре, как у тебя с мозгами? – сурово спросила я.

– У меня есть мозги, – заверил Андре.

– Тогда почему они не помогают тебе скрывать свою самовлюбленность?

Не дожидаясь ответа, я поспешила к старику Себастьену.