Текст книги "Любовники чертовой бабушки"

Глава 24

– Хорошо тебе, девочка? – спросил Себастьен. Пришлось с усмешкой ответить:

– Представь себе, да, несмотря на то, что ты пытался испортить мне вечер.

Себастьен изумился:

– Тебе не понравился наш Казанова? Вижу, девочка, ты обречена на счастье.

– Почему? – удивилась я.

– Умеешь выбирать то, что нужно. Девочка, ты слишком мудра. Хочешь, угощу тебя твоим любимым ликером?

– Мы договорились пить только шампанское, – напомнила я и в качестве примера залихватски опорожнила бокал.

Мгновенно опьянев, я расчувствовалась.

– Представляешь, – пожаловалась я Себастьену, – какой-то болван закрасил мой портрет на стене. Видишь, теперь там жуткий павлин с женской грудью. Спрашивается, какому придурку это понадобилось?

– Мне, – не без гордости признался мой старикан.

– Зачем? – возмутилась я, внезапно трезвея. – Я была так горда. Портрет русской девушки в самом лучшем клубе Парижа!

Себастьен поперхнулся дымом своего «Голуаза».

– Твой портрет в забегаловке? – спросил он. – Считаешь, это прилично?

Моя мысль устремилась другими тропами: при слове «прилично» в голове всегда возникает бабуля.

– Ах, я здесь так внезапно!.. Даже Гануся не знает, где я! А бабуля! – в этом месте горе мое обострилось, я вдруг зарыдала.

Себастьен относился к моим страданиям с уважением. Он оперся локтем о стойку бара и, прищурив выгоревшие глаза, смотрел на меня с безмятежным вниманием: курил «Голуаз» и молчал. Когда я досыта нарыдалась, он протянул мне мобильный и подсказал:

– Можно ведь позвонить.

Я приложила трубку к уху и струхнула перед бабулей. Себастьен подбодрил меня:

– Давай.

Низкий аристократичный голос бабули звучал так ясно, словно она стояла у меня за спиной и говорила мне прямо в ухо. Как я любила и ненавидела этот голос! Какой он милый, родной! Я завопила:

– Бабуля!

– Муза, почему ты кричишь?

– Потому что рада тебе, потому что тебя обожаю, потому что только ты есть у меня! Остальное все чепуха!

– Деточка, ты пьяна как черт, – с достоинством сообщила бабуля и повесила трубку.

Я растерянно уставилась на Себастьена:

– Она что, не захотела со мной разговаривать?

– Может, мы разбудили ее? – предположил оптимист старикан.

Я взглянула на часы. Ерунда. Бабуля «сова», она сидит в своем кресле перед камином, курит трубку, смотрит на пламя, мечтает и слушает музыку. Я ей помешала.

– Разбудила бы ее, позвонив где-то в полдень, – просветила я Себастьена.

– Почему же мадам рассердилась? – тревожно спросил старикан.

Я с изумлением обнаружила, что он лишился своей обычной невозмутимости и выглядел очень взволнованным.

– Надо знать бабулю, – сказала я, из дружеских соображений стараясь открыть старикану глаза. – На девяносто процентов она состоит из достоинства. Я громко кричала, думаю, это ее оскорбило.

Себастьен схватил трубку, быстро набрал какой-то номер и долго молчал. Когда он прятал трубку в карман, глаза его наполнились светлой грустью.

– Давай напьемся, – предложил он любезно. Я согласилась и, громко икнув, испугалась:

– Кажется, уже напилась.

– Ерунда, это быстро пройдет.

Мы стали пить. Я не пыталась угнаться за Себастьеном, впрочем, он и не позволил бы. Чем больше мы пили, тем лучше нам становилось.

– Знаешь, чем человек отличается от животного? – вдруг спросил Себастьен.

– Тем, что ходит на двух ногах? Думаю, мы скоро встанем на четвереньки.

– Нет. Человек отличается от животного тем, что может пить водку. Именно водка делает человека человеком.

– Она же превращает его и в животное, – вставила я.

– Умная мысль, – похвалил меня Себастьен. – Во всем нужна мера. Человек должен пить до тех пор, пока ему не захочется открыть свою душу. Тебе хочется открыть свою душу?

– Себастьен, моя душа нараспашку! – с восторгом воскликнула я.

– Значит, тебе уже хватит, – заключил он. – Брось пить и пошли-ка пешком по ночному городу. Хочу слушать рассказ о твоей бабуле. Подходит такая программа?

Я взвизгнула от восторга.

– Подходит! Я обожаю свою бабулю! А кто будет о бабуле рассказывать?

– Ты, больше здесь некому.

С бутылкой шампанского мы покинули «Парти дэ плэзир». Себастьен нес бутылку непринужденно и очень красиво: зажав горлышко между указательным и средним пальцами. Я была горда тем, что иду рядом с ним. Он мною тоже гордился.

– А нас полиция не арестует? – на всякий случай спросила я.

Себастьен обиделся:

– Арестует? Меня? Героя? Мюз, ты спятила! Не бойся со мной ничего и рассказывай, – потребовал Себастьен, – рассказывай о мадам Бабуле.

И я с удовольствием начала рассказывать, потому что бабуля мой вечный кумир.

– Бабуля стремится к совершенству и превращает свою жизнь в сказку. Ей это удается, – начала я.

Цоканье лошадиных копыт раздалось у нас за спиной. Мы оглянулись и увидели настоящую карету с кучером на облучке.

– Поедем? – спросил Себастьен. – Я тоже хочу превратить жизнь в сказку!

– Наверное, дорого, – засомневалась я.

– Ерунда, я плачу, – крикнул Себастьен, на ходу заскакивая на подножку кареты и поражая меня своей прытью. – Франция хорошо обеспечивает национальных героев! – с гордостью просветил меня он.

Пристыженная за свою Родину, я уселась в карету. Мы неспешно поехали.

– А что любит твоя бабуля? – внезапно спросил Себастьен.

– Меня.

– Ты человек, а я спрашиваю о том, чем ей нравится заниматься.

– Много чем. Бабуля все любит, кроме работы. Бабуля говорит: если будешь работать, у тебя никогда не будет денег. Без денег счастливой быть трудно, потому что приходится себя ограничивать. Ограничивая себя в желаниях, унижаешь воображение. Человек с униженным воображением – раб. Так считает бабуля.

Себастьен восхитился:

– Гениально! А что еще она говорит?

– Что женщина вообще ничего не должна уметь делать: лишь сводить мужчину с ума.

– Гениально!

Пришлось согласиться:

– Да, но не у всех это получается. Во всяком случае, у бабули в восемьдесят шесть это выходит гораздо лучше, чем у меня в двадцать пять.

Себастьен радостно поразился:

– Так ей всего восемьдесят шесть?

Я уточнила:

– Еще не исполнилось.

– Да она же еще ребенок в сравнении со мной! Я сейчас!

Себастьен достал трубку, лихорадочно набрал номер и долго молчал в трубку. Потом он передал трубку мне и грустно сказал:

– Говори.

– Кто это? Немедленно признавайтесь или я рассержусь! – услышала я строгий голос бабули, впрочем, не лишенный кокетства.

– Бабулечка, это я.

– Муза? Ты?

В ее голосе было столько разочарования, что я едва не зарыдала.

– Да, бабуля, это я, твоя Муза.

– И хорошо, – сказала бабуля мстительным тоном, – а то я уже думала, что это опять сумасшедший, который звонит мне два года подряд.

Я прозрела:

– Себастьен, ты влюбился в мою бабулю?

– Да, – трагично кивнул он своей огромной лохматой головой. – Я безумно влюбился на старости лет.

– Муза! – тем временем возмутилась бабуля. – Чем ты там занимаешься?

– Слушаю объяснения в любви, – честно призналась я, потому что не научилась врать любимой бабуле.

Она ответила:

– Не буду тебе мешать, – и вновь повесила трубку.

Себастьен запаниковал:

– Она опять рассердилась?

– Нет, бабуля не привыкла мешать признаниям в любви. Но как ты мог безумно влюбиться в бабулю? – поразилась я. – Ты же ни разу ее не видел!

– Мне кажется, я знаю ее лучше себя. Я влюблен в ее голос, в ее речь, в воздух, которым дышит она. Надеюсь, это не слишком поэтично для твоих молодых ушей? – спохватился вдруг Себастьен.

Я его похвалила:

– Ты настоящий поэт. Жаль, не слышит бабуля. Но как тебе удалось так сильно влюбиться?

– Понимаешь, Мюз, я всю жизнь искал женщину, которая мечтает лишь об одном: как она будет кружить головы настоящим мужчинам. Я счастлив, что Казимеж тебя полюбил. Умер бы, не узнав, что есть на свете мадам Бабуля!

Я догадалась:

– Это Казимеж дал тебе номер телефона бабули?

– Да. Давай позвоним ей вдвоем.

– Когда?

– Завтра днем.

– Завтра днем я не смогу, снова пойду по магазинам. Позвоним ночью.

Карета медленно следовала по Монмартру, а я смотрела на Себастьена и завидовала своей бабуле. Это была очень грустная зависть. Господь сотворил мою родную бабулю такой обольстительной, что она сводит мужчин-героев с ума даже в восемьдесят шесть лет, причем на расстоянии, а я не способна свети с ума какого-то Колю, да еще в тесном контакте. Не говоря уже о Казимеже, который сначала клялся в любви, а потом меня бросил. Ну почему меня все бросают?!

– Хочу выпить с горя! – потребовала я.

Видимо, у Себастьена было свое горе, он сказал:

– Правильно, с горя выпьем, отпустим карету и пойдем гулять.

Мы выпили и запели. Я выпорхнула из кареты и понеслась по Монмартру. Я пела и кружилась в вальсе, а прохожие останавливались и с удовольствием смотрели на меня. Я подражала моей бабуле и очень боялась, что у меня не получается. Неожиданно для себя я предложила:

– Давай ей позвоним прямо сейчас.

Себастьен сразу понял, о ком идет речь, и согласился:

– Давай.

И мы позвонили.

– Бабулечка! Это я!

– Муза! Откуда ты все время звонишь?

– Бабуля! Я звоню из Парижа!

– Сейчас же прекрати звонить из Парижа. Ты хочешь, чтобы меня арестовали?

– Кто?

– КГБ!

От неожиданности я сболтнула:

– КГБ уже нет.

– Нельзя же так напиваться, – возмутилась бабуля и бросила трубку.

Я схватила за руку Себастьена. С хохотом мы забежали в кафе и закружили от счастья в вальсе. Мы оба обожали мою бабулю, и поэтому нам было хорошо. Вальс танцевать я не умела, отчего Себастьен пострадал. Я безбожно топталась по его старым ногам, а он стоически переносил это и упрямо пытался вести меня в танце. Мои волосы развевались, французы восторженно нас ободряли и аплодировали. Я чувствовала себя королевой Парижа…

Нет, пить мне нельзя совершенно – французское шампанское особенно. В крайнем случае, ситро «Буратино».

Глава 25

Утром (точнее, в полдень) я проснулась от жуткой головной боли. Сгоряча хотела отложить поход по магазинам, но разум возобладал: я вскочила с постели. После прохладного душа жизнь показалась не слишком противной, а когда в номер доставили пиво, я, сделав пару глотков, забыла про боль и отправилась по магазинам. Деньги закончились как-то внезапно. Прозрение застало меня за примеркой дорогущего платья, с которого я заносчиво (на глазах продавщицы) сорвала красочный ценник. Продавщица к моей неплатежеспособности отнеслась истерически. Поднялась кутерьма. Я энергично проводила психическую атаку на дюжих охранников, вполне успешно тесня их к выходу из универмага. За этим делом и застал меня Тонкий. Он заинтересовался шумом и поспешил мне на помощь.

Тонкий нехотя отсчитал продавщице деньги за платье и затащил меня в свой автомобиль. Через полчаса я, притихшая и изрядно струхнувшая, была доставлена к усатому мужчине с сигарой. Конечно, я подозревала, что с меня могут спросить за валюту, но надеялась, что это произойдет не скоро.

Когда мужчина с сигарой строго взглянул на меня, я подумала: «Не стоит изощряться в бессмысленных оправданиях. Вторая сумка (размером с мешок!) доверху набита уликами».

Я не испытывала угрызений совести и не чувствовала за собой ни малейшей вины, но опасалась строгого наказания – Так, приступим к делу, – наконец сказал мужчина с сигарой.

Я рефлекторно втянула голову в плечи и промычала нечто невнятное.

– Что ты сказала? – строго осведомился он.

Ответить я не смогла: боролась с острым желанием посетить туалет. И напрасно: мужчина приветливо взглянул на меня и сообщил:

– Мы довольны тобой. Могу даже вынести тебе благодарность. Умница, ты меня не подвела.

Не веря своим ушам, я испытала легкое головокружение, но вовремя сообразила, что о растрате мужчина не подозревает. Такая мысль едва не лишила меня сознания. Сейчас Тонкий скажет ему про сумку, и я пропала.

А мужчина тем временем не скупился на комплименты.

– Ты была хороша. Превзошла ожидания, – щедро лил он сироп хвалы на мою открытую рану совести. – Теперь уверен, что все получится, вот только…

Он нахмурился. Сердце мое ухнуло вниз, видимо, в пятки. Началось, сейчас пойдет речь о деньгах! Я не ошиблась – мужчина продолжил:

– Дорогая, все хорошо, вот только с деньгами ты сплоховала.

Он взглянул на часы, а я собралась было рухнуть перед ним на колени и искренне каяться, каяться, каяться… Но почему-то замешкалась, не успела: мужчина продолжил с укором:

– Суди сама, на часах уже семнадцать ноль-ноль, а прошло всего полчаса с тех пор, как ты последний евро истратила.

– Простите! – с жаром воскликнула я. – Это не повторится!

– Надеюсь, – вздохнул мужчина. – А то выходит не правдоподобно. Ты должна стараться выглядеть натуральней.

– В каком смысле? – опешила я, заподозрив неладное.

Подумалось: «Если такой добрый мужчина спятил, будет очень обидно».

Он же невозмутимо мне пояснил:

– На самом деле ты должна была эту пачку потратить еще вчера. Ну, в крайнем случае, сегодня утром.

– Утром я крепко спала, – заметила я себе в оправдание.

– Это тоже неплохо, но потом, когда ты все же по магазинам пошла, надо было не примеряться долго и рассудительно, как цивилизованный человек, а тратить деньги хаотично, со скоростью дикаря.

«Он что, надо мной издевается? Ничего не пойму. За что он меня ругает?»

– И как мне быть? – задала я вполне резонный вопрос, ожидая совета.

Мужчина шевельнул бородой и усами, полез в сейф и выложил на стол новую пачку валюты, в три раза больше прежней.

– Вот, – строго сказал он, – чтобы за два дня истратила. Сможешь?

Я нервно облизала губы и честно призналась:

– Все будет зависеть от того, куда пойдут все покупки.

Он усмехнулся в усы и меня успокоил:

– Все покупки твои. Не устраивать же нам распродажу.

– Тогда можете не сомневаться, потрачу, – обрадовалась я, хватая со стола тяжеленную пачку евро.

Словно пушинку подхватила я свою неподъемную сумку и полетела к двери. Не могу сказать, что не было у меня вопросов. Хотелось знать многое, но я помнила слова мудрой бабули: «Вопрос – знак неудовлетворенности». А разве можно чувствовать себя неудовлетворенной в Париже с пачкой денег и наставлениями тратить их с правдоподобной скоростью?

«Когда стану чуть посвободней, подумаю, в чем здесь дело, – решила я. – А пока не стоит лишать себя удовольствий. Даже если меня принимают за кого-то другого, глупо бить себя в грудь и доказывать, что я – это я. Париж это Париж, отель – закачаешься, вчерашняя прогулка с Себастьеном – полный отпад. Будет что рассказать моей подруге Ганусе».

Глава 26

Я купила еще одну сумку и занялась своими прямыми обязанностями. Через два часа и эта сумка была набита. А денег оставалось катастрофически много. Вдруг меня осенило: «Не по тем магазинам хожу!»

И я направилась к ювелирному магазину.

На этот раз задание выполнила блестяще: в восемь вечера я уже в своем отеле была, и носильщик тащил не только сумку, но и коробки с шубами. Рухнула в номере я на дорогой диван и воскликнула:

– Ай да Коля! Как он чудесно меня тут устроил!

«Но что это за секретная служба такая, в которой мой Коля работает? – вдруг озадачилась я. – Чем они занимаются? Может, хотят подорвать экономику нашей подружки Франции? Я готова отечеству послужить, но товаров здесь слишком много. Боюсь, одна не управлюсь».

И тут меня осенило. Этот мужчина с сигарой что-то толковал о работе. Не это ли и есть работа моя? Если так, то не представляю, во что превратится отель, когда в него перекочуют все магазины Парижа. А судя по пачкам, темп наша разведка взяла немалый.

Вечером с чувством выполненного долга я неслась по Парижу в «Парти дэ плэзир», но маленько не добежала. В нескольких метрах от клуба меня перехватил Рышард Литан, друг Казимежа. Этой встрече я была особенно рада: Рышард (француз с польскими корнями) русского языка не знал, зато отлично изъяснялся по-польски. Польский – тот самый язык, на котором я произнесла свое первое слово и всегда была рада случаю произнести еще с добрый десяток.

– Муза! Ты и в самом деле здесь! – изумленно воскликнул Рышард.

– Как видишь. И даже успела вчера покутить с Себастьеном.

– А я не поверил, когда Жан-Пьер хвастал, что видел тебя. Думал – он шутит.

Меня это несколько удивило. Я сама хотела увидеть Жан-Пьера, близкого друга Казимежа. С изумлением я спросила:

– Жан-Пьер меня видел?

– Ну конечно. Я бы тоже тебя увидел, но пришел значительно позже.

– Ты был вчера в «Парти дэ плэзир»?

– Очень недолго, лишь разыскал Жан-Пьера, и мы отправились на вечеринку к Розалинде. Ты знаешь Розалинду?

– Нет, не знаю. Неужели это ее настоящее имя?

– Нет, конечно. Это ее псевдоним.

Рышард не спускал с меня влюбленных глаз. Я знала, что нравлюсь ему. Даже Казимеж знал, но не ревновал. Мне было обидно.

Наше общение внезапно было нарушено милягой Роже, появившимся в конце улицы.

– Мюз! – восторженно воскликнул Роже и произнес длинную речь по-французски.

– Что он сказал? – вынуждена была я спросить у Рышард а.

– Он восхищается вечеринкой, говорит, что вы с ним вчера оттянулись по полной программе.

Роже любит выпить, не брезгует «травкой». Я взглянула на него с укором и жалостью.

– Рышард, посоветуй бедняге, пусть больше следит за своим здоровьем, – попросила я.

Рышард удивился, но перевел. Роже бросился меня целовать, не прекращая трещать – Рышард переводил и поражался. Оказывается, на вечеринке был не только Роже, но и Жан-Пьер, и масса народу.

– Слушай, – шепнул мне Рышард, – ты же вчера была с Себастьеном?

– Да, – подтвердила я.

– А мы с Жан-Пьером неплохо натрескались у Розалинды, – похвастал он. – С кем же тогда был Роже?

Мне было странно, что Рышард ломает голову там, где давно пора ставить диагноз. Того и гляди Роже начнет нам рассказывать про женщину в белом.

И все же в глубинах души появились сомнения: а может, я вчера так напилась, что…

Как-то сразу вдруг затошнило. Я запросилась в отель. Рышард проводил меня, но, едва мы расстались в холле, мне стало значительно лучше. Я решила, что всего лишь надо опохмелиться, и отправилась в бар.

Но и в баре меня поджидал неприятный сюрприз. Не успела я вскарабкаться на табурет, как симпатичный бармен, поправляя бабочку, приветливо улыбнулся мне как старой знакомой.

– Мадемуазель Мюз, вам как обычно? – спросил он по-английски.

Не успела я и глазом моргнуть, как он налил мне ту дозу ликера, которую я всегда стремилась осилить.

Не успела я решить загадку с любимым ликером, как на стойку легла пачка любимых моих сигарет.

«Он что, мысли читает?» – ошеломленно подумала я, тараща глаза на орешки, появившиеся на стойке следом за сигаретами.

Я тупо уставилась на бармена: этот парень весьма подходящего возраста где-то меня усмотрел, узнал мое имя и даже в курсе, что я ем, пью и курю. Знала бы бабуля, что я приехала в Париж покорять каких-то барменов, сгорела бы со стыда за меня.

Вечер был безнадежно испорчен. Я отправилась в номер, приняла ванну, улеглась в постель и мгновенно уснула.

Проснулась довольно рано в отличнейшем настроении и, нежась в постели, размечталась: «Когда получу деньги, куплю трубку бабуле. Самую дорогую и с прибамбасами: всякими там топталками, ершиками и прочей фигней, с которой носятся любители трубок. Ах, как соскучилась я по бабуле! Да, еще куплю ей самого лучшего табаку, если б я только в этом хоть что-нибудь понимала, а то ведь надурят».

Сколько ни старалась моя бабуля, так и не смогла приучить меня к этой вредной привычке: курению трубки. Слишком я суетлива. Да и нет во мне нужного шику, но зато как смотрелась бабуля с элегантной трубкой на прошлогоднем приеме у своего друга – посла Финляндии!

Раздался стук в дверь. Я решила, что мне принесли кофе и булочку. Конечно, заказывать кофе в номер расточительно – можно спуститься в бар, где дешевле. Но стоило ли ехать в Париж экономить, когда и дома этим приходится заниматься?

С важным видом я распахнула дверь, но на пороге стоял не официант с подносом, а мужчина средних лет в хорошо сидящем костюме.

– Вы мадемуазель Муза? – осведомился он по-английски.

– Йес-с! – с необъяснимой радостью ответила я.

– Это вам.

Он сунул мне в руки огромный пакет и, повернувшись на пятках, немедленно удалился. Едва закрыв дверь, я бросилась потрошить пакет. Ха! Там были евро, сумасшедшая пачка! В пароксизме покупательской жажды, я не стала дожидаться официанта, решив, что кофе попью на бегу в баре отеля. В баре было немноголюдно. Новый бармен повел себя хуже вчерашнего. Увидев меня, он воскликнул:

– Доброе утро, мадемуазель Мюз!

Не успела я осознать, что происходит, как перед моим носом появились чашка кофе со сливками и тарелочка со свежайшей булочкой, источающей ореховый аромат, – все именно то, что я собиралась заказывать. А когда рядом с кофе и булочкой легла пачка любимых моих сигарет, я уже не паниковала, а принимала знаки внимания со спокойным достоинством.

«Надо в бар заглянуть вечерком, – по-деловому подумала я. – Интересно, как отреагирует на меня ночной бармен?»

Позавтракав, я понеслась покупать подарок бабуле.

Поразительно, в каком счастливом неведении пребывала я по поводу цены хорошей курительной трубки.

Когда продавец сообщил, сколько стоит «Данхилл», меня едва не хватил удар. Я закричала, как потерпевшая, и с этим нечеловеческим воплем покинула грабителей с большой дороги.

Побегав сгоряча по Парижу, я решила, что бабуля дороже стоит, вернулась в салон и приступила к допросу. Выслушав лекцию о производстве лучших в мире английских трубок, я пришла к выводу, что надо брать ту трубку, что сделана по спецзаказу: чубук – из баобаба, верхняя часть мундштука – из секвойи, нижняя – из эвкалипта. Только эта трубка достойна моей бабули.

– А это что за белое пятнышко? – решила я сделать последнее, решающее уточнение.

– Белое пятнышко – знак высокого качества, – охотно просветил меня консультант. – Делается из бивня половозрелого африканского слона.

«Господи! Бедный слон! У моей бабули обязательно должна быть только такая трубка, иначе я перестану себя уважать!»

– Скажите, а два пятнышка – это же лучше, чем одно? – решила я не останавливаться на достигнутом.

– Вы абсолютно правы. Второе пятнышко – знак экстра-класса. Оно делается из бивня сиамского слона, – подтвердил консультант.

– Это как раз то, что мне нужно! – воскликнула я, бесповоротно решив, что покупаю трубку с двумя белыми пятнышками.

Просто удивительно, как моя бабуля до сих пор жила без нее, без этой трубки.

Я вышла из салона, зашла за угол и пересчитала евро. На трубку катастрофически не хватало.

«Придется копить, – подумала я. – Надеюсь, завтра мне дадут еще больше денег».

Однако нетерпение охватило меня. В надежде занять недостающее я поехала к Рышарду.

* * *

Рышарда я не застала, а повстречавшийся мне Жан-Пьер вряд ли мог быть полезен. О его жадности ходили легенды. И при этом Жан-Пьер умудрялся быть классным парнем. Все любили его, и было за что. Он в лепешку готов разбиться, может пойти на любые жертвы, лишения, только бы услужить, не касаясь своего кошелька.

– Зачем тебе Рышард? – сделал стойку Жан-Пьер, сносно говорящий по-английски. – Я могу его заменить?

– Нет, – горестно вздохнула я, – мне нужны деньги.

Он покачал головой:

– Да-а, тяжелый случай. А много?

Я назвала сумму. Он присвистнул:

– Чтобы дать в долг тебе столько, Рышарду пришлось бы срочно продать свой дом.

– Я не изверг и не это имела ввиду. Мне нужно перехватить на несколько дней, и вовсе не обязательно у одного человека. Себастьен наверняка не останется в стороне от моих проблем, но его смогу найти только вечером в клубе, мне же нужно сейчас.

– Ясно, а зачем? Ты хочешь купить машину? – наивно предположил Жан-Пьер.

– Нет, трубку бабуле.

– Какую трубку?

– Обыкновенную, ту, которую курят.

Не стану рассказывать, что произошло с глазами Жан-Пьера и куда они переместились – скажу лишь, что старалась не зря.

– Пойдем посмотрим, что за трубка такая! – воскликнул Жан-Пьер, хватая меня за руку и давая понять, что до вечера мне от него не отцепиться.

Когда мы пришли в салон, он долго разглядывал трубку и с видом знатока поинтересовался у консультанта:

– Обкуренная?

И с ходу выслушал подробную лекцию о том, как происходило обкуривание этой чудесной трубки.

Оказывается, это непростое занятие англичане поручили специальному моряку дальнего плавания, в результате чего трубка впитала ароматы семи морей и трех океанов, а также познала дуновение всех ветров, какие только возможны.

Мне это показалось заманчивым. Жан-Пьеру тоже.

– Надо брать, – деловито сказал он. – Я найду тебе деньги.

Остаток дня ушел на поиски.

К вечеру нам удалось разжиться некоторой суммой, но на трубку по-прежнему не хватало.

– Если будем собирать такими черепашьими темпами, не успеем и ко второму пришествию, – посетовала я, алчно пересчитывая евро.

Жан-Пьер загадочно улыбнулся и сказал, что знает такого хорошего человека, который с удовольствием подарил бы моей бабуле эту варварски дорогую трубку.

– Ты имеешь в виду Себастьена? – спросила я, освежая в памяти цену и прикидывая, способен ли старикан на такую жертву во имя любви.

Жан-Пьер потряс головой:

– Нет, другого.

Потрясенная, я спросила:

– Неужели бабуля умудрилась закадрить кого-то еще?

– Не бабуля, а ты.

– Так речь идет о Казимеже, – прозрела я и вздохнула:

– Казимеж бедный, и судя по тебе, он не разбогател.

– Казимеж давно со мной не работает, – с укоризной сказал Жан-Пьер, из чего я мгновенно сделала вывод, что Казимеж разбогател.

– А как его разыскать? – воскликнула я.

– Я не знаю, зато Казимеж мне часто звонит и, между прочим, всякий раз тобой обязательно интересуется.

– Странно, что мной Казимеж интересуется у тебя, а не у меня, – обиделась я. – В следующий раз, когда Казимеж спросит, жива ли я, пошли его к черту, естественно, от моего имени.

Расстроившись, что день прошел даром (поскольку трубка не куплена), я бросила Жан-Пьера и отправилась в отель, в номере рухнула на диван и задумалась. Уверена я была, что за мной следят, иначе откуда они знают о каждом моем шаге? Да и Тонкий не случайно в магазине вдруг появился во время скандала. А мужчина с сигарой, выходит, непосредственный мой начальник.

«Если я вернулась в отель без сумки, значит, он может сделать правильное заключение, что денег я не потратила. Следовательно, бессмысленно ждать новой порции», – подумала я и пришла в волнение.

Желание купить бабуле трубку с двумя белыми пятнышками овладело мной безраздельно. Бабуля обязательно должна разбираться во всех этих трубках, следовательно, по достоинству оценит подарок. Я уже представляла, с каким видом поднесу ей трубку, и как ахнет бабуля, и как не поверит своим глазам, и как я небрежно брошу «пустяки», и как горда буду при этом.

«Чертов мужик! – мысленно возмущалась я, – Сам же курит сигары, а не хочет понять, что моя царица бабуля просто обязана курить только хорошую трубку!»

В конце концов я решила отправиться в клуб и потолковать на эту тему со стариком Себастьеном. Он денежный, опытный, герой, любит бабулю и легко войдет в мое положение.