Текст книги "Мир и война в жизни нашей семьи"

Встретились мы со слезами.

Первое время нас поселили в одну комнату к одной молодой паре. Квартирный вопрос решался администрацией Управления связи по месту работы Веры. Затем всё устроилось. Нам дали комнату в двухэтажном деревянном доме, на втором этаже в двухкомнатной квартире с кухней на две семьи. Дом без коммунальных услуг. Люсю устроили в детский сад.

Вера работала в областном управлении связи заместителем главного бухгалтера. Пользовалась большим авторитетом. Но работы много, отчего часто отводить Люсю в детсад и забирать её вечером приходилось мне.

Люся в детском саду быстро освоилась и, хотя не была старшей в группе, чувствовала себя независимой. Придя в комнату, сразу брала себе понравившиеся игрушки и никому их не давала. Однажды, побыв совсем немного дней в детсаду, она вечером продекламировала нам стихотворение:

 
Наша Таня гомко пачет,
Уонила в ечку мячик.
Тише, Танечка, не пач
Не утонет в ечке мяч.
 

Резкое изменение климата сказалось на здоровье Люси. У неё образовалась флегмона шеи. Шея распухла, Люся задыхается. Вера срочно повезла её в госпиталь. Сделали операцию. На шее остался шрам. Несколько дней Люся болела, в детский сад не носили – заболел животик. Рекомендовали грелку. Грелку не достали. Кто-то предложил в качестве грелки использовать нагретую крупу. Для этого гречневая крупа нагревается на сковородке и ссыпается в чулок. Чулок с крупой прикладывается к животику, всё это пуховым платком закрепляется вокруг животика. Спеленав таким образом Люсю, я беру её на руки, хожу по комнате и прижимаю к себе. Люся плачет всё сильнее и сильнее. Я её успокаиваю, начинаю ходить быстрее. Люся не успокаивается. Уже не плачет, а ревёт. Кладу Люсю в кроватку, хочу сменить крупу. Наверное, остыла. Снял чулок. О! Ужас!! Под чулком животик сильно покрасневший. Ожог, наверное, первой степени. Крупа-то оказалась раскалённой. Пришлось ожог смазывать, после этого Люся долго болела.

Было это зимой. В доме тепло держалось плохо. На ночь мы Люсю кроме одеяла накрывали моим купленным ещё в Иркутске демисезонным пальто. Пальто очень складное, похожее на те, какие носили работники внутреннего порядка. Длинное, реглан, с поясом. Серого цвета. Люся часто просыпалась, плакала, надо было поправлять одеяло и сползающее пальто. Иногда электричество отключали, и мы ночью пользовались свечкой. Случилось так, что я, подойдя к Люсиной кроватке с горящей свечой, коснулся сползшего с борта кроватки пальто. Оно моментально вспыхнуло. Я не растерялся и горящее пальто молниеносно сдернул с кроватки и на полу успел быстро его свернуть. Пламя погасло. Мы сильно переволновались. Вера в таких экстремальных случаях не теряет самообладания. Мы быстро навели порядок в комнате. Люся попеременно находилась то у меня, то у Веры на руках.

У обгоревшего пальто обрезали сожженные места. Для носки пальто мне уже не годилось. Пришлось всё пальто распороть. Впоследствии из этого моего длинного большого пальто сшили пальтишко Люсе. Правда, материал-то был хороший, пальтишко сшили очень складно. Оно нам нравилось.

Время, прожитое нами в Ворошилове-Уссурийском, нам запомнились некоторыми особенностями.

Природа Дальнего Востока отличается от природы средней полосы России. Климат совсем другой, и человек это ощущает, переживая какой-то период акклиматизации. Например, Владивосток находится на той же широте, что и Крым. Но по температурным характеристикам климат здесь намного суровее. Может быть, когда-то, несколько миллионов лет назад, климатические условия были более схожими. Например, на Дальнем Востоке произрастает даже пробковое дерево, только кора слишком тонкая и пробки из неё не получается. В сопках растёт дикий виноград. Местные жители собирают его мешками. Я один раз тоже ездил рвать его. Нарвал много. Он не очень сладкий. Мелкий, чёрный, но всё-таки вкусный.

Воду для питья мы брали из колонки. Над ней была устроена будочка, в окошко которой надо передать талончик, купленный заранее, и только тогда дежурная открывала кран и вода наливалась в подставленное ведро.

С продуктами туговато, но у нас всего хватало. Я как военный получал паек, и к тому же мои товарищи: Штейн, Куперштейн и Минин, которые жили в казарме, некоторые продукты из своих пайков отдавали нам. В частности, рыбу кету им негде было готовить. За это они почти каждый выходной приходили к нам. Вера к их приходу готовила обильный обед. Рыбу кету мы получали в свежем виде и больших размеров. В ней было много икры. Она очень вкусна в поджаренном виде. По случаю сбора за столом в таком количестве и при обильном обеде мы иногда позволяли себе и выпить. Водку, правда, достать трудно. Её продавали в специальных магазинах «Центроспирт» и только один раз в неделю. Надо долго стоять в очереди.

По сравнению с окружающими мы жили неплохо, а между собой в любви. Её скрепляла наша общая любовь к Люсе.

На работе и у меня, и у Веры всё было хорошо. За отличную работу Вера неоднократно получала премии, а мне ко дню Красной Армии подарили маленький чемоданчик с бритвенным прибором.

Вступление в партию. Я, как всегда, был активным. Иногда выступал в красных уголках перед гражданским населением с докладом о международном положении. Мне уже исполнилось около 30 лет: можно сказать, предельный возраст для комсомольца. И я подал заявление о вступлении в партию. Для уточнения моих автобиографических данных парторганизация послала запрос по месту моего рождения, то есть в Павшинский сельсовет. И вот гадина-председатель сельсовета Курделев прислал на меня клеветническое письмо. Что я якобы сын кулака, что жена у меня дочь священнослужителя. Это расходилось с написанной мной автобиографией. Рассмотрение моего заявления о приёме в партию немного затянулось, но о причине мне не говорили. И лишь через некоторое время после приёма технический секретарь доверительно рассказала мне, что после получения клеветы от Курделева секретарь партячейки усомнился в правоте этого письма.

Тогда очень много было вредных пресмыкателей и клеветников. По их наветам очень многих невинных людей осудили.

Технического секретаря послали – правда, в основном по другим делам – в командировку в Москву и попутно поручили ей заехать в Павшино и узнать как можно больше обо мне. Она говорила не только с Курделевым. Поговорила и с моими родителями, и с избачом, и с секретарем комсомольской организации и убедилась, что письмо действительно клеветническое и что я честный, активный, преданный советской власти комсомолец, что жена, дочь крестьянина, была очень добросовестным работником в ЦУМе. Когда меня принимали в партию, мне никто ничего не сообщил об этом. Меня представили собранию как активного комсомольца и единогласно без всяких оговорок приняли в партию.

Какая же гадина этот Курдель!

После этой записи я случайно обнаружил записную книжку Веры, где она очень хорошо, подробно и более достоверно описала свою жизнь с рождения до начала войны. Поэтому написанное мною до сегодняшнего числа, т. е. до 01.09.1995, придётся, наверное, скорректировать и кое-где внести уточнения.

Конец военной службы. Едем в Павшино. И вот закончился срок службы в Красной Армии. Я свободен. После армии могу ехать, куда хочу. И, конечно, мы засобирались в Москву, домой в Павшино, на родную землю к родным и друзьям детства, к родной природе. В данном случае обстоятельства сложились благоприятно для меня. Для лиц, которых послали на Дальний Восток по распределению после учебы, были изменены сроки. До этого, по закону, все лица после окончания высшего учебного заведения должны отработать за обучение два года там, куда их распределят, а теперь это условие отменили и специалист, присланный на Дальний Восток, должен остаться там работать и жить навсегда. А мы едем домой!! Так как я после службы в армии имею право ехать куда хочу.

Встреча с братом Колей. Брат Коля в 1939 г. был призван на действительную военную службу и проходил службу в Читинской области на станции Борьзя. Мы с ним регулярно переписывались. Мы сообщили Коле, когда будем проезжать станцию Борьзя. И вот на станции Борьзя к нам в купе подсаживается Коля. Встреча радостная с поцелуями и слезами. Мы отметили её с шампанским. Коля проехал с нами до Иркутска через все туннели вокруг священного озера Байкал. У Коли увольнительная только на 3 или 4 дня. Надо возвращаться в часть, и в Иркутске пришлось нам расстаться. Разлука предстояла долгая – встретились мы только по окончании войны.

Взаимоотношения Веры с Колей были очень сердечные, дружественные, родственные. Тогда мы о многом переговорили, Коля очень рад за нашу любовь, искренне любовался Люсей.

А в Павшино мы приехали к разбитому корыту. Задний дом пришёл в ветхое состояние. Этот дом вроде бы мне передан в личное пользование, и как-то неудобно обратно проситься в большой дом к маме. И мы с Верой решили, что надо искать работу на предприятии, обеспечивающем квартирой. Обстановка такая, что мы решили даже поехать куда-либо. Средств для капитального ремонта дома у нас не было. На первое время сделали кое-какой поддерживающий ремонт. Оклеили внутри дом, заткнули, где можно, дыры.

Я стал искать работу.

В это время международное положение было напряженное. Германия вела в Европе войну, оккупировала Польшу, приблизилась к границам СССР.

К СССР присоединилась Прибалтика.

Граница СССР сместилась на запад. Эта граница не была укреплена. Укреплённая граница осталась позади.

Через ЦК ВКП(б) меня как инженера-строителя направили в апреле 1941 г. в Прибалтийский военный округ. Я был командирован на строительство новых оборонительных сооружений в город Калварию на новой польско-литовской границе. Там и застала нас война 22 июня 1941 г.

Ещё раз о Коле. Пишу дальше 20 марта 1995 г. спустя 4 года после смерти Коли. Своим повествованием еще раз отвлекусь на воспоминания о Коле.

Когда началась война, Колина часть находилась ещё в Забайкалье, затем перебазировалась на запад.

Сведений о нашей судьбе Коля не имел с самого начала войны и, конечно, как и вся наша родня, переживал за мою семью. Когда война закончилась, он узнал, что мы живы, что я нахожусь на проверке, а Вера с дочками где-то в Германии. Он в тот момент тоже служил где-то недалеко от Берлина. Начал разыскивать Веру, но в то время это было очень трудно. Его розыски не увенчались успехом. Встретились мы с ним уже только в Павшине, куда я прибыл с проверки в августе, а Вера – после работы в воинской части вблизи Потсдама.

Веру назначили старшей по доставке стада коров из побежденной Германии в Советский Союз. В бригаде у Веры было несколько девушек, белорусок и украинок, узниц фашизма. Некоторые из них до освобождения работали или на военных заводах, или у бауеров, другие содержались в концентрационных лагерях. Стадо коров гнали по Германии через Польшу и дальше до Минска. Гнали по заминированным местам и даже там, где бесчинствовали бандеровцы. Было очень опасно. За этот подвиг Вера достойна всяческого вознаграждения, а вместо этого сопровождающий их военный капитан по прибытии в Минск отобрал у неё подаренный сотрудниками военной базы большой ковер, который использовался на повозке и как постель, и как крыша, а также костюм, который Вера везла для меня. По рассказам Веры, в местах отдыха – стоянок – Люся с Ниной бежали искать каких-либо сучьев, дров, помогали сооружать очаг и готовить горячую еду.

Вера вспоминала: однажды в Польше их очень хорошо приняла одна полька. На ночь уложила её и детей в чистую постель. Постелила белоснежные простыни. Оказала человеческое внимание.

В Минске Вера погрузилась с детьми в воинский эшелон с едущими в Россию солдатами. Посадка происходила через окно. Солдаты очень сочувствовали Вере, освободили ей с детьми целую лавочку. Вера прибыла в Павшино в ноябре месяце 1945 г. По прибытии на Белорусский вокзал ночью она заехала на такси на Грузинскую улицу к Ване с Соней и у них переночевала.

Сестра Веры Надя пришла встретиться с Верой только на 3-й или 4-й день. Какое бессердечие… Надя была уже замужем за моим двоюродным братом Михаилом Зубковым.

Коля, когда узнал, что мы всей семьёй в Павшине, присылал нам несколько раз посылки (вещевые), в том числе мне старую военную шинель и кожаные сапоги. Я потом долгое время, работая на заводе «Цеммаш», ходил в этих его вещах. Коля после войны находился в оккупационных войсках в Германии, затем был переведён в Прибалтику в город Советск, где уже квартировался с молодой женой. А женился он в один из приездов на отдых из армии в Павшино на Вере Крюковой. Сосватала их Вера. Вместе с ней свататься к Крюковым ходила и моя сестра Рая.

Вера хорошо знала будущую тещу Коли – Дусю Волкову. Дуся в своё время дружила со старшей сестрой Веры – Анной. Волковы были богатые. Они владели фабрикой по отбеливанию тканьёвых одеял. Дуся вышла замуж в Павшино за красивого, высокого, статного Александра Васильевича из богатой семьи Крюковых. Дуся красивая и получила хорошее воспитание. Хорошо пела и играла на фортепиано. В Павшине, в войну и в первые послевоенные годы, работала председателем сельского совета. Её дочь, Вера Александровна, намного моложе Коли – на 8 лет. Перед замужеством она трудилась в Красногорске на оптическом заводе № 19. Выйдя замуж за Колю, стала «Катюшей». Так в то время называли жен офицеров. Коля служил тогда в звании капитана в оккупационных войсках, в ставшем нашим городе Советске (бывшем Тильзите) в Прибалтике.

Люся ездила к дяде Коле в город Советск в гости. Там ей дядя Коля подарил красивый мех на шубу.

Моя судьба

В. П. Зубкова

Сегодня, 30/III 86 года, пришла мне в голову такая мысль: «Почему я не могу на склоне лет своей жизни описать, как ее прожила?». Все время меня мучит моя неграмотность.

Родилась я в большой крестьянской семье в деревне Рахманово примерно в 30 км от Волоколамска. К деревне вела проселочная дорога и еще, как мы ее называли, большая дорога, где ходили автомашины и ездили ломовые извозчики. Деревня небольшая, примерно домов 28–30, все деревянные, крытые железом и дранкой, были и крытые соломой. Один дом Волковых был каменный (кирпичный), большой. Жили там, как я помню, два брата фабриканта. Они владели отбеливающим заводом, и на них работало несколько деревень.

Наш дом деревянный под железной крышей, железо окрашено в зеленый цвет, дом – серо-голубой или морской волны, 8 окон по улице, 4 – в один бок и 4 – в другой, к тете Пелагее и тете Стешухе, палисадников не было. Первые четыре окна были в комнате, которую мы называли «зал». Там стояли два иконостаса, один – мамин с позолоченными иконами, второй – серебряный. Много икон. Мамино благословение св. Елены, золотое, стояло в двух углах. Еще в одном – круглый столик, там много маленьких иконок и разные сувениры из Киево-Печерской лавры. Были также четыре дорогие картины. Кажется, Репина. И очень много портретов всех родственников, особенно полно представлена семья Платоновых (родня с маминой стороны). Все портреты хорошо отделаны, под стеклами, очень красивые. Большое зеркало-трюмо, диван, над диваном большой портрет мамы, урожденной Платоновой, большой стол, красивые стулья. Еще там была маленькая комнатка, стояла кровать в прихожей (летом здесь спали старшие сестры Нюша, Лиза), большой гардероб мамин, рядом стоял столик с коробкой, где лежали сезонные платки. В зале мы почти не жили, только летом поливали цветы и ходили за лежавшими там платками, когда собирались в церковь. Зимой дверь заклеивали. Очень много цветов: фикусы, олеандры, жасмины комнатные. Ковров не было, только тканые половики. Шесть одинаковых и один широкий, с порога прихожей до зеркала. Столы были накрыты очень красивыми скатертями, особенно помню вязаную красную с черным. Вязка чудесная. Занавески в зале белые, шелк или батист, опускались и поднимались на шнуре (как сейчас в ресторанах). Все собрано в сборку. В столовой большой стол, стулья и табуретки для маленьких. Большой буфет. Посуда хорошая. Но ели из очень обычной. Бабушка Анна не разрешала пользоваться хорошей посудой, из нее ели только в большие праздники, когда приходили гости. Мамина спальня: спали папанька с Ванюшкой на одной кровати и Коля с Сергеем – на другой. Спальня бабушки Анны. Спали Наденька и я. Нюша и Лиза летом, весной спали в зале, а зимой в прихожей стояла большая кровать, там они и спали. Занавески были другие, тюлевые. Половики – опять шесть и один широкий, все одинаковые. Это было приданое мамы. Ковров не было, но у кроватей висели большие метра 2x3 красивые шерстяные платки. Цветов тоже много. В зале и столовой висели трехлинейные молнии с красивыми абажурами. Один голубой с белым, второй – малиновый с белым. Печки-голландки, белые изразцы и белые с синим. Чистота была идеальная, всё блестело. Дальше был большой коридор с двумя крыльцами – к тете Пелагее и тете Стешухе. К тете Пелагее вело очень много ступенек, к Стешухе ступенек мало. Вбок была кухня. Три окна, большая русская печь, полати, там зимой лежали лук, чеснок, летом – валенки. Большой стол накрыт, как раньше называли, столешником (скатертью), суденка (лавка) для хлеба и кринка с молоком для творога, много разных табуреток и два больших стула для папаньки и бабы Анны. Обедали, ужинали на кухне, а вот чай почему-то пили в столовой. Был большой самовар, несли его двое ребят и кричали: «Открывайте, идет самовар!».

Вниз во двор вели еще узкие сени, под кухней находился, как мы его называли, маленький погребок. Там у бабушки стояли творог, брусника, соленые грибы, разные кадки и т. д. В коридоре в одном конце располагался чулан темный, там стояли банки с вареньем, мед и разная посуда, столовая и чайная в деревянных ящиках, сушеные грибы висели на ниточках, малина сушеная, черника, яблоки сушеные. В другом конце около кухни чулан с мукой ржаной, пшеничной, квашня для хлеба, решета, сито – всё для муки, скалки разные. От маленького погреба была еще длинная «галдарейка». От нее был направо туалет, налево – глубокий погреб. Там зимой стояли капуста, огурцы, мясо, солонина, яблоки моченые. Весной погреб на лето набивали снегом. Так как снега было очень много, в погребе почти до конца лета лежал лед.

Дальше шел двор. Коровы 2–3 стояли вместе во дворе, лошади в конюшне, и там же был свинарник, где держали свиней – обычно не более двух. В омшанике овцы и маленькие телята. В курятнике много кур. Были гуси и даже индюшки с индюком. Индюшачьи яйца рябые, почти в два раза больше куриных, гусиные тоже такие. Во дворе на зиму много лежало дров наколотых. Зимой, почти всю зиму, возили дрова из леса. Каждый год выделяли каждому дому делянку дров, их пилили зимой, кололи, а осенью убирали во двор.

Под столовой был очень глубокий подпол, много лежало картошки, мешков 100 и больше. И вот однажды корова Цыганка, так мы ее звали, вошла в подпол. Наелась картошки и подавилась. Пришлось прирезать. Корова была ведерница. Мы все плакали, такой больше у нас не было.

За двором шел сад маленький, где росла одна малина. Собирала всегда баба Анна в решето, и не одно за один раз. Обычно после дождя.

Был сад фруктовый, яблони разные: коричная, медовая, антоновка, китайка, болдовитка, боровинка. Смородина черная, красная и слива крупная. Красную смородину звали татарка, очень вкусная. В саду баня. Сначала предбанник, две скамеечки для белья. Потом два больших котла, вода холодная и горячая, полати и одна большая скамейка и, конечно, большая печь. Перед баней пруд, вода проточная, почти у всех были пруды, где плавали гуси и утки. Весной и осенью воды было много, летом меньше, пруды высыхали.

Рядом с садом большой двухэтажный амбар, где хранились вверху рожь, внизу – овес. Потом был очень большой сарай. Там стояли летние повозки, телеги, полок, тарантас. Зимой сани, дровни и красивые санки с ковром. И лежали сено и яровая солома, делали зимой тряску соломы с сеном – кормили скот.

Дальше шел огород. Сажали немного картошки для лета, огурцы, капусту, морковь, свеклу, горох, укроп и т. д. Гряд очень много, узкие, но длинные, примерно метров по 150–200. Полоть нужно было очень много. Вставали в 3–4 часа утра. Всех овощей хватало на всю зиму, вернее, на год. За огородом стояла рига, где молотили цепами рожь, овес. Была сушилка. Сначала снопы сушили. Большое гумно. Молотили и веяли зерно: рожь, овес и лен, коноплю. Потом большая поляна. Иногда сеяли клевер, чаще не сеяли, сушили сено. Там же стоял большой сарай с сеном. Везде большой порядок, особенно в огороде.

У нас в Рахманове был престол – Петра и Павла. В этот праздник носили иконы, и священник со святой водой ходил вокруг всех полей. Это в первый день. Во второй день вокруг огородов, а в третий день по домам с молебном. Я это хорошо помню. Земли у нас было много. И у всех немало, с трудом справлялись без работников. Наше поле под горой. На одной стороне рожь, на другой – овес, картошка, и там же совсем недалеко река, очень глубокая, и большой луг, где пасли скот и косили траву обществом. Вся наша деревня и еще Валуйки, Новлянское ходили купаться на реку. В Троицын день ходили девушки с березкой, наряженной лентами. На головах венки из цветов. Березку бросали в реку, а сами плыли за ней. В Троицын день со всех деревень ходили гулять в Смоленск, так называлось место, где жил очень богатый помещик. Это высокий курган, весь в зелени. Очень много красивых построек. Богатые торговцы со всей округи ездили торговать. Были карусели, танцы, хороводы. Нам не всегда удавалось пойти погулять, всегда много работы.

По рассказам родных (особенно много моя старшая сестра мне рассказывала о том, как раньше жили), папанька был средний крестьянин, немного занимался мелкой торговлей, как и наш дедушка Иван. Мама же из богатых, и приданое у нее очень богатое. Всю свою жизнь в Рахманове я ходила в перешитом от мамы. Жила я в Рахманове до 7 месяцев. Меня взяли воспитывать после смерти мамы тетя Наташа, папанькина сестра, и Петр Георгиевич. Они жили в Самаре очень богато, имели магазин и на Волге дачу. Мне было после смерти мамы 5 месяцев, Кате – моей крестной – 16 лет, Лизе – 14, Анеточке – 12, Сергею – 9-10, Николаю – 7, Ване – 5, Наде – 2 года. Еще был Миша – умер. Свое детство я помню плохо, была ли я когда дома в Рахманове, не знаю. Помню, что в Самаре было мне очень хорошо, тетя Наташа и дядя Петя очень меня любили, одевали, как куклу.

В 1920–1921 годах Самару поразили холера и голод. Очень много людей скончалось. Моя дорогая тетя Наташа умерла. Я осталась жить с дядей Петей, и, как говорится, недолго была благодать: он нашел себе жену новую, звали ее Матреной. Дядя Петя работал. Тетя Матрена меня очень не любила, даже часто била. В 1921 г. дядя Петя умирает, я остаюсь с тетей Матреной. Очень много осталось добра от тети Наташи и дяди Пети (дом, дача и т. д.). Тетя Наташа, когда умирала, просила дядю Петю сделать завещание и всё имущество подписать мне, так и было сделано, всё на меня. Моя фамилия была Головина Вера Петровна. Но моя мачеха всё завещание переписала на себя, уговорила дядю Петю. Когда умер дядя Петя, мне стало очень плохо: почти голодная, холодная, мачеха каждый день била, заставляла непосильную работу делать. Очень хорошо помню, как я носила очень тяжелые ведра с водой и всегда была голодная. Помню, как я в Самаре торговала водой, кричала: «Воды, кто хочет воды? Воды, кому воды?» Это лето было очень жаркое. И услужить Матрене не могла, всё равно била, ругала. Жила я с ней недолго, знакомые тети Наташи решили меня устроить в детский дом. Заведующим этим домом был перед смертью дядя Петя. Я была очень рада. Мне в детдоме было хорошо. Нашим в Рахманове написали, что со мной сделала Матрена.

В 1921 году приехал за мной в Самару мой брат Сергей. Думали получить всё имущество, но тетя Матрена ничего не отдала. Помню, вещи были: часы и какие-то тряпки. Очень хорошо помню, когда Сережа привез меня на Московский вокзал, я обратно убежала через весь город в детский дом. Очень не хотела ехать в Рахманово. Говорят, когда я маленькая была с тетей Наташей в Рахманове, то папаньку звала Цыган. В конце 1921 г., наверное, в ноябре, меня привезли в Рахманово, где жила вся наша семья. Детей семь человек, папанька. И еще нас воспитывала бабушка Анна Кирилловна, нам она приходилась прабабушкой. В то время ей было 88 лет, но бодрая, всё готовила на всю семью, очень строгая. Вот этот день я почему-то помню очень хорошо всю жизнь. Приехали мы вечером, электричества не было, керосиновые лампы. Во двор все вышли меня встречать с фонарем. Бабушка Анна первая обняла, прижала к себе и громко запричитала: «Милая моя голубушка!». Катя, Нюша, Лиза – все плакали. Папанька плакал очень сильно, ему даже стало плохо. Все говорили, что я похожа на тетю Наташу. Я была очень хорошо одета. Как помню, на мне было надето сиреневое пальто с белым мехом, главное – капор (раньше так называли шапку) с белым мехом и большими белыми пампушками.

Повели меня в дом. Был накрыт стол. Я сидела на табуретке высокой, всех выше. Папанька всё меня угощал своим, он был на строгой диете. Все пили чай с сушеной свеклой. Мне дали два кусочка сахара. И так началась моя жизнь в Рахманове. В этот год в школу я не пошла. Надя училась во втором классе, Ваня – в пятом. Очень хорошо помню: Ваня прекрасно рисовал царя. Утром приходили соседи: тетя Стешуха, тетя Пелагея со своими девочками. Тоня и Настя стали моими подругами. Это было в конце ноября 1921 г.

4/ХII у нас в Рахманове праздник престольный – Введение во храм Пресвятой Богородицы. К нам приехали в гости сестры мамы: тетя Анюта, тетя Катя и тетя Лиза.

Тетя Анюта жила во Ржеве, тетя Катя – в Стрелецкой слободе, тетя Лиза – в Волоколамске. Все жили очень богато. Приезжал из Поповкина, откуда мама, дядя Вася – брат мамы. Все с подарками, с гостинцами, одели меня, как куклу. Не только меня, а всех моих сестер и братьев. Все говорили: «Милые, дорогие наши сиротинушки, как бы сейчас посмотрела Леночка» (моя мама). На праздник приезжала папанькина сестра, жила она в Ченцах, тетя Анета. Тоже с подарками. Ее муж имел лавочку, торговал обувью. Приезжал на праздник дядя Вася, брат папаньки из Москвы. В праздник очень много было гостей. Баба Анна очень хорошо всех принимала, а готовила стряпуха, привозили ее из Спирова на праздник.

В 1921 году (это, правда, без меня) весной Катя, моя крестная, вышла замуж через дом за Рыкова Павла Петровича. Он жил и работал в Москве. Катя зиму жила в Москве, на лето приезжала в Рахманово работать в поле. Как говорила тетя Настя, свекровь Кати, надо помогать растить Настю и Ваню, брата и сестру Павла Петровича. У Кати в 1922 г., в январе, 30-го, родился мальчик Витя. Сколько было радости! Я помню, как я всем на горе у нашего дома рассказывала, что у нас родился мальчик Витя, а подружка моя Тоня говорила: «Подумаешь, какая радость! Одно горе. У нас вон сколько мальчишек, только жрать давай». У них очень большая была семья: она, Тоня, старшая и шесть человек мальчишек.

В 1922 году я пошла учиться в село Спирово. У нас в Рахманове школы не было, эта школа от нас в 2–3 км. Учителя звали Петр Иванович, его жена – Мария Петровна, дочь – Елизавета Петровна. Один год Петр Иванович учил 1–3 классы, второй год – 2 и 4. Я училась в первом классе, Надя – в 3 классе. Мне очень трудно давалась арифметика и здорово попадало от Нади: она меня часто била по голове. Баба Анна всегда заступалась. Особенно меня любила моя сестра Анеточка (Нюша). Наденька была любимица бабушки Анны, она с ней спала в отдельной спальне, а я с Анеточкой и Лизой. Я очень завидовала Наде, потому что она была всегда ближе к бабушке Анне. Бабушка Анна всегда два раза в год говела в церкви, и Надя с ней. Ей всегда Лиза шила два платья новых к причастию, а мне одно. Так что не случайно я часто вспоминала тетю Наташу. Как мне было с ней хорошо!

Я совсем не помнила свою маму, все остальные хорошо помнили. Каждое воскресенье ходили на могилку, всегда плакали, особенно Лиза и Анеточка. Мама моя похоронена в Спирове в ограде напротив Царских дверей. Никакого памятника не было, просто крест: Елена Михайловна Рыкова – 1880–1915. Там в ограде деревянной были похоронены дедушка Петр, бабушка Мария, дедушка Иван. Всегда в праздники служили панихиду на могилках священник отец Александр или Михаил. Отец Александр – друг папеньки.

В Спирове было несколько домов, два дома священника, дом дьякона, школа и церковь. Считалось селом. В школе училось не больше 100 человек, может быть, и меньше. Петр Иванович всё нас заставлял делать: убирали с огорода, пилили дрова как для школы, так и для них лично, носили воду и т. д. Уроки начинались, как только приходили в школу, а мы приходили рано, сразу – задачи, чтобы мы сидели тихо.

Урок начинался в 9.30–10 часов. Все ученики брали с собой обед: молоко в бутылках и хлеб, постом – брусничный сладкий морс. Когда было тепло, ходили пешком; когда было холодно, возили на лошади. Мне почему-то было всегда скучно, когда кончались уроки; долго не могла привыкнуть ко всем нашим.

Один раз баба Анна мне рассказала, как умирала мама. Она подвела меня к ее портрету (их было очень много) и говорит: «Вот Леночка в последний час сказала: “Принесите Верочку”. Поцеловала, благословила и сказала: “Анна Кирилловна, не обижайте ее”. И умерла». Всё это мне очень запало в душу, и я думала, почему три было, три мамы, и ни одной не стало. Я очень часто из школы шла в ограду на могилку к маме и всё плакала. Очень, очень хорошо всё помню: положу цветочки, яблочки и иду домой. Так я училась 4 года.

В 1924 году 14 октября наша Анеточка ходила в церковь в Покровское на праздник Покрова, и там ее приметил Костя Кулаков. Жили они в селе Шестаково. Были богатые, имели надомников, вязали кофты женские. И на Святках, после Рождества в 1925 году приехали сватать Анеточку. Наш папанька был очень доволен и сразу дал согласие. Спросили хорошее приданое и даже деньги. Все мы были недовольны: жених нам очень не нравился, некрасивый и совсем как дурачок, но из богатых. За Анеточкой много ухаживало хороших ребят, она его совсем не знала. Назначили благословение. Вечер был у нас со священником, отцом Михаилом, много гостей. Когда приехали Катя и Павел Петрович, они очень расстроились. Катя всё говорила: «Жених – дурак». Я всё время плакала. Так мне жалко было Анеточку. Венчание 21/II/25 г. было в Москве. Иван Матвеевич, отец Кости, не захотел, чтобы венчание было в Шестакове, там жениха, наверное, знали, какой он есть, и свадебный вечер отец Кости хотел справить днем. Наши гости не поехали днем, все приехали вечером. Я так поняла, что наш папанька отдавал Анеточку за богатство. Братья и сестры Кости были богатые и умные. Я часто ходила пешком в Шестаково, гостила там у них. Одна из сестёр Кости – тоже Вера, немного старше меня. Очень хорошая была свекровь Анеточки, Елизавета Михайловна. Один раз я слышала, как она сказала Анеточке: «Женили дурака, сгубили мою голову». Мне на всю жизнь это запомнилось.