Текст книги "Мир и война в жизни нашей семьи"

Часть III
Война

Г. Г. Зубков

Александр Георгиевич Зубков, погибший на Курской дуге

Война! Слово короткое и на первый взгляд вроде бы и гладкое – точеное, красивое, без шероховатостей, вполне звучное и совсем не тревожное. Но если разобрать его и рассмотреть глубже, то это слово, являясь очень емким и слитным, по своему существу – страшное и ужасное. Схватила буква В букву О – Во – Во, Во, вой, вой. Всё завыло, воет всё живое и мертвое, воет человек, воют животные, воют летящие самолеты, воют снаряды, воют бочки, сбрасываемые с самолетов. Вой – ой, ой, ой – от боли звук такой. Вой, вой, ой, ой! Всё летит вверх тормашками и падает, и плачет, и умирает. На! На тебе сполна! На! На! – А, а, а! Всё кричит и плачет: А, а, а! Вой! – на! Вой! – на! – На! – Вой! На! – Вой! И все выло, кричало и… умирало.

Война – это смерть!

Начало войны. Неволя в Литве

Задолго до войны люди жили тихо, спокойно. У каждого человека есть деяния: 0/и добрые, и плохие. Есть качества хорошие и дурные. Эти качества его как-то влияют на окружающую среду. Соприкасаясь с людьми и вещами, человек дает им как бы положительные и отрицательные заряды.

Те или иные идеи вначале обретают силу в узком кругу. Усиливаясь, они охватывают своим влиянием всё большие и большие слои общества. Идеи зла и добра приходят в движение, начинается брожение. Брожение приводит к вспучиванию – забастовкам, а затем и к взрывам, к путчам и к революции. Злые идеи рождают черные силы. На поверхность выходит вся черная, грязная страшная накипь, которая заливает и уничтожает всё чистое и хорошее. К власти приходит фашизм.

Идеи добра, в конечном счете, ставят целью благоденствие всего человечества. Конечная цель – равенство людей, коммунизм.

В результате взрыва на поверхность выходит внутренне чистое, а всё инородное смывается и выплескивается из сосуда – из общества черные, инородные силы бегут за границу. На поверхность выходит народ. Идет перестройка общества. Формируется новое сознание людей. Всё старое, консервативное, агрессивное сосредотачивается на одном полюсе и не может спокойно смотреть на зарождающееся новое, которое неумолимо всё более и более расширяется и неизбежно по ходу исторических событий должно всё общество привести к социалистическому строю – к коммунизму. Но наросты старого, если их своевременно не вырезать, начинают расти и приходят в столкновение с живым – возникает война. Идет борьба загнивающего капитализма с развивающимся социализмом. Борьба идет беспощадная: не на жизнь, а на смерть, а вернее, идет борьба за жизнь. В результате этой борьбы приходит в движение весь организм – всё человечество. В конечном счете живое, здоровое побеждает. Но в борьбе погибают наряду с гнилью и здоровые клетки.

В течение последней мировой войны погибло более 50 млн человек. В орбиту войны, в той или иной мере, вовлечено было всё человечество.

Основную борьбу с раковой опасностью фашизма вел народ Советского Союза. Весь народ Страны Советов, строящий новую жизнь, встал на борьбу с раковой опухолью – с черной силой фашизма. Эта сила стремилась разрушить здоровый организм советского общества, но воля народов Советского Союза и здоровые силы его пересилили все наскоки врага и, несмотря на большие потери, развили в себе достаточно силы и преодолели болезнь.

Война – это страшная болезнь. Болел весь организм. Смерть была побеждена. Выздоровление шло медленно. Раны не заживали долго, да и сейчас еще иногда напоминают о себе.

Человек никогда не должен забывать, что болезнь легче предотвратить, нежели ее лечить. Борьба за мир должна быть повседневной и упорной. Нельзя допустить возникновения болезни – возникновения войны. Миру необходим мир.

«Люди, будьте бдительны!» – так сказал, умирая в застенках фашизма, чешский патриот Юлиус Фучик.

Судьбы людские разные и участие в борьбе и жертвы их были разные. Горе коснулось людей тоже по-разному. В Советском Союзе каждая семья положила свои жертвы на алтарь победы.

Идея была одна: победить фашизм, отстоять Родину, напрячь все силы и общими усилиями, не взирая на лишения и потери, усилиями всего народа добиться Победы.

* * *

До войны. Направление В Прибалтику. В 1922 г. в Италии установилась фашистская диктатура. В 30-е годы фашисты пришли к власти в Германии и Испании.

В нашей стране положение тяжелое. Материально и, главное, морально нам жилось трудно.

Я еще учился в Московском инженерно-строительном институте и получал 140 руб., хватало только на обед и билеты на поезд. Домашние помогать не могли. Мама работала в колхозе «за палочки». А папаньку в 1934 г. осудили на 10 лет по клеветническому доносу председателя сельсовета Курделева, которого папанька, будучи селькором, неоднократно критиковал в газетах за пособничество богатеям (мельникам, кулакам и т. п.). Наказание пришлось отбывать в Амурской области на строительстве моста через реку Зею. Добросовестным трудом и настойчивыми прошениями папанька добился оправдания, но почти три года, проведенные в исправительно-трудовой колонии, подорвали его здоровье. (Сохранилась фотография дедушки в ИТК от 06.12.1936 г.) Так как ни о каком досрочном освобождении речи в то время еще не было, мама, видя, как мы с Верой любим друг друга, настояла на нашей женитьбе. 19 декабря 1936 г. мы расписались, а 30 декабря справили скромную свадьбу. Она получилась невеселой: Вера всё еще переживала гибель своей сестры Нюши, а папанька томился в заключении.

В 1937 г. я окончил институт и по путевке ЦК ВКП(б) был направлен на работу в Забайкальский военный округ. Поскольку Вера страдала открытой формой туберкулеза, в ЦК предложили Читу. Город расположен в сопках, поросших сосновым бором, и, несмотря на резко континентальный климат, читинский воздух полезен для легочников. (В самом деле каверны в Вериных легких зарубцевались.)

В Чите я работал начальником мастерских в Военспецстрое, а Вера – бухгалтером в Управлении Молотовской железной дороги. Получали вместе около 1800–2000 руб. Приоделись. Помня свой долг перед родными, ежемесячно посылали небольшую сумму денег маме и Рыковым для осиротевшей племянницы Жени.

В 1938 г. меня перевели на работу в Иркутск, где я ведал оружейными мастерскими и строительством жилого дома для начсостава. Вера работать перестала. 11 июня у нас родилась дочка Люся.

К этому времени на Дальнем Востоке становилось все неспокойнее, особенно в связи с японскими провокациями на озере Хасан (1938) и на реке Халхин-Гол (1939).

На Дальний Восток на военное строительство, в декабре 1938 г. меня призвали в Армию. Вера с Люсей уехали в Павшино. Первое время они жили на накопленные деньги. Затем Вера пошла работать. Люся оставалась некоторое время под присмотром освобожденного из ИТК больного дедушки.

В армии я проходил службу в Ворошилове-Уссурийском. По действовавшему в ту пору закону лица с высшим образованием служили один год.

Однако международная обстановка обострялась. Япония, хотя и получила нахлобучку на Хасане и Халхин-Голе, не успокоилась. Воинствующие самураи заключили союз с немецким фашизмом. Появился агрессивный блок – ось Токио-Берлин.

Советский Союз должен быть начеку. Начали укреплять Красную Армию, развивать военную промышленность. Руководство в армии сменилось. Ворошилов перешел на другую работу. Армией стал управлять нарком Тимошенко. В армии всё более укреплялась дисциплина. В количественном отношении армия должна расти, поэтому институт одногодичников, когда мой срок службы уже подходил к концу, отменили. В сентябре 1939 г. был принят новый закон о годах призыва в армию и сроках службы. Льготы для лиц с высшим образованием отменены, теперь они должны служить срок наравне со всеми.

Мне присвоили военное звание младшего воентехника и обязали прослужить еще год. Военное командование разрешило мне жить на частной квартире.

В стране существовала карточная система на продукты питания. У Веры денежные запасы закончились. Работать стало труднее, так как не с кем было оставлять Люсю. Папанька болел, мама должна была работать в колхозе. В Ворошилове-Уссурийском я подыскал работу для Веры в Управлении связи. Вера по вызову приехала в Ворошилов-Уссурийский. Люсю устроили в ясли. Мы опять вместе. Жизнь налаживалась. Я получал мало, но ввиду снятия с казарменного довольствия стал получать военный паек. С продуктами мы устроились хорошо. У Веры с работой тоже было хорошо. Мы опять понемножку стали укреплять свое материальное положение, кое-что откладывать на черный день. Служба шла нормально. За хорошую службу меня премировали и отметили приказом.

В ноябре 1940 г. в армии меня приняли кандидатом в члены ВКП(б).

Из армии демобилизовался в декабре 1940 г. Приехали на родину в Павшино к разбитому корыту. Задний дом, где мы жили до отъезда на Дальний Восток, совсем обветшал и врос в землю. Делать капитальный ремонт не имело смысла, да и денег на него нет: дальневосточные накопления быстро истощились, а на работу устроиться здесь трудно. Чтобы получить работу с квартирой и как-то наладить материальное положение, решили, кое-как залатав дыры и оклеив стены в заднем доме, попытаться куда-нибудь уехать.

Через военно-инженерное Управление РККА я стал оформляться по вольному найму на военное строительство в Прибалтику. Оформление было долгим. В марте я получил направление в Ригу в ПрибВО. Вначале поехал в Ригу один, чтобы выяснить условия и место работы. К моему огорчению, работу мне предложили не в Риге. Я должен был выехать на работу в Литву на строительство пограничных сооружений. Получив направление в Литву в Управление начальника строительства № 87 (УНС-87), я закупил кое-какие подарки (в том числе для себя кожаное пальто) и поехал за семьей.

Обстановка в стране сложилась тяжелая, хотя в колхозах работа уже наладилась. Колхозники стали кое-что получать. Карточки отменили. Но напряжение не спало. Только что закончилась война с Финляндией. Недавно к Советскому Союзу присоединились прибалтийские страны – Литва, Латвия и Эстония. Правда, положение там не стабилизировалось. Только-только начали налаживаться новые советские порядки. Проводилась земельная реформа. Ликвидировались крупные земельные поместья, частное земельное владение ограничивалось 30 гектарами.

Перед отъездом в Прибалтику мы справили прощальный вечер. Пригласили родных и хорошо отметили. Провожающих пришло много – около 30 человек. Все высказали добрые пожелания хорошей жизни с надеждой на скорейшее возвращение. Брат Александр только что вернулся с войны с Финляндией. Рассказывал, что «живут в Финляндии хорошо, но как бы где ни было хорошо, а дома лучше. Если материально и хуже, зато все тяготы дома переносятся легче. Дома и стены помогают. А в Прибалтике сейчас неспокойно. Там еще осталась буржуазия, и она недовольна новыми порядками. Люди там разные, есть еще и враги, и могут вас кокнуть из-за угла». И он отсоветовал ехать туда с семьей. Но мы уже решили ехать семьей, испытав, как тяжело жить нам врозь. Мы молодые, и все трудности вместе переносим легче.

Подбадриваемые напутственными пожеланиями родных и своими надеждами на лучшую жизнь, мы во второй половине апреля выехали в Литву и вступили в новый период нашей жизни.

Карта Мариампольского уезда. Мариамполь при советской власти выл переименован в Капсукас

✓ Итак, мы выехали в Литву. Но вот когда именно? «Во второй половине апреля» – вставила я (Л. 3.). А буквально на днях двоюродная сестра Галина Ивановна Алексеева-Моисеева обнаружила в архиве своих родителей – Пелагеи Георгиевны и Ивана Феофановича – письмо папы от 26 апреля 1941 г. Уже с места назначения. В этом письме папа указывает дату отъезда – 8 апреля 1941 г. Вот это письмо, последняя сохранившаяся весточка о нас до начала войны:

26 апреля 1941 г.

г. Кальвария

Добрый день, Коля!

Шлём тебе горячий сердечный привет от нашего небольшого коллектива, то есть от меня, Веры и Люси, из Литовской ССР. Теперь можно сказать, что вдоль Союза мы проехали от края и до края, от моря и до моря. Я был во Владивостоке и проездом был в г. Риге, т. е. был на берегу Тихого океана и на берегу Балтийского моря.

Живу я сейчас и работаю в местечке Кальвария Литовской ССР.

Мой точный адрес: Литовская ССР, Мариямпольский уезд, г. Кальвария, п/я 17.

Коля! Перед отъездом я тебе написать не смог. Был сильно занят. 23 марта я уехал из Павшина один. Затем 5-го апреля приехал за Верой и Люсей и 8-го апреля выехали из Павшина всем семейством. Сейчас я и Вера работаем. Оба работаем по специальности. Люся остаётся с няней.

Коля! Ты очень давно не писал. Прошу тебя писать почаще, особенно маме. Ей опять становится скучно.

Пиши, когда думаешь быть в Павшине. Пиши мне чаще. С ответом задерживать не буду.

А пока на этом кончаю. В Павшине, когда я уезжал, все были живы и здоровы. Мы также чувствуем себя хорошо. Пиши о своём здоровье. Привет от Веры и Люси.

Твой брат Георгий

Люсе уже исполнилось 2 года 10 месяцев. Мы ждали в декабре второго ребенка, и Вера хотела родить его дома, в Москве.

УНС-87, куда я получил направление, расположено в местечке Калвария на берегу реки Шяшупе недалеко от границы с Польшей, которая к тому времени была оккупирована Гитлером. Меня зачислили инженером-сантехником, Веру – бухгалтером. Началась наша новая жизнь. Что-то она нам даст?..

Положение в Литве. Советские порядки в Литве только еще налаживались. Влияние воинствующего соседа – фашистской Германии – сказывалось на внутренней жизни в Прибалтике. В Прибалтике в целом и в Литве в особенности национальный состав населения очень пестрый. Помимо литовцев очень много поляков, немцев, русских и евреев. После присоединения к Советскому Союзу, чтобы не иметь на своей территории потенциальных шпионов, наше правительство договорилось с Германией всех немцев, проживающих в Прибалтике, репатриировать в Германию, а взамен разрешить переезд издавна проживающих в Польше русских староверов в Прибалтику. К нашему приезду этот обмен уже закончился. В бывших немецких хозяйствах стали жить русские староверы.

Письмо Георгия Зубкова

Основной язык в Литве литовский, но все население свободно говорило кроме литовского языка также на польском, немецком, русском и идиш. Специально этому не обучали в школе. Подчас даже человек неграмотный свободно говорил на всех этих языках. Особенно эти способности проявлялись в городах, где с детства люди разных национальностей общались между собой и вынуждены были понимать друг друга. И очень часто, слушая разговор двух людей разной национальности, трудно установить, на каком языке они разговаривают.

Многонациональный состав населения в Литве сложился исторически. В результате войн территория этой страны неоднократно оккупировалась соседними странами. Топтали ее землю и тевтонские рыцари, была она и сама Великой Литвой, правила ею и польская шляхта. До революции Литва входила в состав Российской империи.

Литва – страна преимущественно аграрная. Промышленность развита слабо. В сельском хозяйстве преобладали крупные поместья. В каждом поместье земля обрабатывалась постоянно живущими у хозяина батраками и, частично, приходящими из города на летнюю страду.

Как в городе, так и в деревне резко проходило классовое разделение. Богатые – богатели, бедные – беднели. Земля от бедных крестьян постепенно переходила к богатым хозяевам. Бедные крестьяне становились батраками.

В сельском хозяйстве помимо зерновых и картофеля стали внедрять сахарную свеклу.

Промышленность развивалась главным образом на обработке сельскохозяйственной продукции. Для продажи за границу выращивали птицу и свиней.

Землепользование – хуторское. Деревень в Литве нет.

Районные административные центры располагаются в небольших местечках, где обязательно имеются костел, мелкие лавочки, ресторан и базарная площадь, на которой торговля производится два раза в неделю – в среду и в субботу.

Перед войной цены на сельскохозяйственные продукты и промтовары в Литве установились сравнительно (относительно Москвы) низкие. Товаров было много, а покупателей – мало. В сельском хозяйстве преобладали элементы натурального хозяйства. Крестьяне-батраки очень мало покупали промышленных товаров. Ходили в одежде из грубых домотканых материалов, на ногах – обувь из дерева (клумпы).

Сельское хозяйство, надо сказать, организовано рационально и экономно (с моей точки зрения). Дом и надворные постройки размещались в большинстве своем в центре земельных угодий, что сокращало пути перевозок продукции. Для ускорения уборки урожая обмолот производили зимой, а до зимы снопы с зерном хранились в больших сараях. Летом, когда шла уборка урожая, обмолотом не занимались. Это позволяло меньше держать постоянных батраков и в то же время полностью загрузить их работой зимой.

Батраки иногда жили семьей в бедном развалившемся домике, расположенном рядом с хозяйским домом, но очень часто, если работники были одинокими, жили они в холодных сараях или в коровниках-конюшнях рядом со скотиной.

Хозяйский дом, как правило, состоял из двух половин. Первая половина – большая кухня, где находилась печь для приготовления пищи. В кухне – большой стол для приема пищи, лежанка и иногда одна кровать, шкаф для посуды. Вторая половина – чистая, неотапливаемая. Здесь стояло несколько кроватей, стол, стулья, шкафы для белья, у некоторых – радиоприемник. На кухне пол кирпичный, а в чистой половине – деревянный.

В чистой половине принимали только очень почетных гостей и по большим праздникам. В этой половине спят хозяева. Зимой, чтобы не замерзнуть, спят на перинах и накрываются тоже перинами. Холодно только раздеваться, а как только ляжешь под перину, то сразу становится жарко.

Калвария. Работа в УНС. Накануне войны. Для строительства оборонительных сооружений вблизи границы сосредоточилось много стройбатов. Стройбаты расположили на хуторах. Для размещения красноармейцев приспособили большие сараи, а командиры устраивались в хозяйских домах в холодных комнатах.

Строительство оборонительных сооружений намечалось большое. Командирам было разрешено привезти свои семьи. Жить семьям на хуторах было крайне неудобно, и все семьи командиров устроились жить в районных поселках, где имелись и магазины, и базары. Командиры, как правило, жили вместе со своими подразделениями на хуторах и только на выходные дни уходили к семьям в местечки. В частях на воскресенье оставались только командиры-холостяки и младший командный состав.

Работы по сооружению дотов и дзотов шли круглосуточно и очень напряженно. Механизации было мало. Работы трудоемкие и физически тяжелые. Люди очень уставали. Но надо укреплять границу. Сосед ненадежный.

С местным населением мы общались только через торговую сеть. В магазинах и на базаре мы к продавцам обращались по-русски, и нас все понимали. Нужды в знании языка мы не ощущали, но что говорят они между собой, мы не понимали.

Когда мы шли на работу или с работы, то всегда встречали на перекрестке улиц группы людей по 5–6 человек, которые что-то между собой приглушенно обсуждали и провожали нас косыми недружелюбными взглядами.

Мы с Верой работали в штабе УНС: Вера – в бухгалтерии, а я почти целый день – непосредственно на стройобъектах.

Люся оставалась дома под присмотром няни. Сперва у нас няней служила пожилая женщина, которая представилась нам как культурная няня. Она когда-то работала гувернанткой у богатых людей, знала французский язык и обещала даже обучить ему Люсю. Может быть, она и была гувернанткой и знала французский язык, но, живя у нас, она проявила себя очень ленивой и неаккуратной. Когда мы приходили домой, то видели, что Люся не накормлена, в комнате не убрано и сама гувернантка имела весьма непривлекательный вид. Мы постарались от нее избавиться. Вере местная жительница, уборщица в штабе, порекомендовала девушку из местной русской семьи. Няней у нас стала девочка 13–14 лет – Лена Петрова. Отец и мать ее жили в Литве до революции, когда Литва входила в состав России.

Девочка хотя и не знала французского языка, но хорошо говорила как по-литовски, так и по-русски. Девочка аккуратная. Люся к ней привыкла. Она нам полюбилась. И она с нами тоже чувствовала себя хорошо. Жила у нас как родная. Домой Лена уходила только на воскресенье.

Жили мы на краю Калварии. Фамилия хозяина – Трейгис. Сам хозяин жил в деревянном доме. К этому дому примыкала кирпичная пристройка размером примерно 6 х 7 м, разделенная на две равные половины. В свою очередь, каждая половина была также разделена на две части: одна предназначалась для спальни, а другая, с печкой, – для кухни и одновременно столовой. Вход в эту пристройку был один. Одна их кухонь проходная. Так как мы въехали первыми, то заняли большую часть, т. е. ту часть, где через кухню соседи не проходили. Позднее, в конце мая, в другой половине поселилась семья Кривошеиных. Глава семьи Алексей Павлович тоже работал в УНС инженером-строителем. Его призвали в кадры, но форму он еще получить не успел. Его семья состояла из жены Антонины (Тоси) и грудного ребенка – сына Володи. Тося не работала.

Хозяин Трейгис помимо этого дома имел в центре Калварии еще двухэтажное деревянное здание, где до советской власти был у него ресторан. После присоединения Литвы к СССР в ресторане устроили столовую для военнослужащих.

С хозяином мы общались только при расплате за квартиру, и весь разговор с ним у нас ограничивался фразами: лаба рита, лаба вакаре (‘доброе утро, добрый вечер’). Обращение вполне корректное, неприязнь не проявлялась.

Международная обстановка довольно напряженная. Гитлер оккупировал Францию, начал войну с Англией. 14 июня в газетах было помещено опровержение ТАСС на сообщение Англии, что Германия начинает сосредоточивать войска на границе с СССР. ТАСС утверждало, что происходят обычные плановые передвижения войск и это не является каким-либо недружелюбным актом по отношению к СССР.

В разговорах между собой сотрудники УНС часто проявляли беспокойство. Чувствовалось какое-то напряжение. Стали высказывать опасение, что что-то неспокойно, что-то зашевелилось. Начали появляться подозрительные личности среди населения. Как-то Лена сказала, что видела немца, который был выселен из Литвы. Несмотря на опровержение ТАСС, беспокойство усилилось. Особенно после диверсионных актов. В центре Калварии ночью у военного вещевого склада был зарезан часовой. Через несколько дней пропал часовой, охранявший мост через реку Шяшупе.

19 июня я обратился к комиссару УНС и спросил:

– Нельзя ли отправить семью в Москву? Положение напряженное и в случае чего меня могут призвать в кадры. Мне было бы спокойнее, чтобы семья находилась среди родных.

Комиссар меня успокоил и сказал:

– Причин для беспокойства нет. Если что-то будет, в свое время всех советских вольнонаемных граждан и их семьи организованным порядком переправят в Минск.

Напряжение усиливалось. Командование УНС уверяет: «Врасплох нас не застанут. Все меры будут предприняты и принимаются. Можете спокойно работать».

Работа по сооружению дотов и дзотов идет круглосуточно. Бетонировка идет без перерыва. В ночное время на крупных точках строительство ведется с прожекторным освещением. Работают движки. В начале, весной, все объекты строительства были замаскированы, площадки обнесены плетневыми заборами. В заборы вставлялись свежесрубленные молодые деревца с зелеными листьями, и эти заборы сливались с зеленью леса. Даже с близкого расстояния трудно было предположить, что тут идет строительство. Подвоз материалов производился по низинам и, по возможности, с невидимой стороны границы. Но через некоторое время зеленые листья на срубленных деревцах пожелтели, и забор стал не зеленым, а желтым, резко выделяясь на фоне зеленого леса и зеленых полей. Вместо маскировки все объекты строительства были демаскированы. Со всех сторон, и в том числе со стороны границы, если приглядеться к желтым пятнам, можно установить, что там что-то происходит и видно какое-то движение.

В пятницу 20 июня со многими объектами была нарушена телефонная связь. В субботу с утра я выехал на крупный объект в Акменины. Меня обязали быть на нем до конца бетонировки и следить за правильностью установки закладных частей. Работу закончили поздно. Домой я попал только к 11 часам ночи. Вера еще не спала. Ждала меня и очень волновалась, что я так надолго задержался. Беспокойство ее усиливалось тем, что она пришла домой тоже позже обычного. Она рассказала, что на работе было собрание, на котором предупредили: «Многие поддаются всяким провокационным сплетням. Говорят даже, что скоро якобы начнется война. Причин для паники нет. Работайте спокойно. Всякие провокационные разговоры следует пресекать».

Очень пробирали одного младшего лейтенанта за его высказывание, что война с Германией может быть.

Я Веру успокоил: «Не волнуйся. Граница скоро будет недоступной. Сооружения делаем такие, что их не пробьет ни один снаряд, а из них каждый вершок границы будет простреливаться. Попробуй, сунься! Скоро будет устанавливаться вооружение. Пусть тогда сунутся! Сразу получат такой отпор, что навеки умолкнут. Ну, ладно, уже поздно. Давай спать. Хорошо? Завтра можно рано не вставать. Поспим подольше. Спокойной ночи!»

Начало войны. Просыпаюсь. Слышу какой-то шум. Вера также тут же проснулась и спрашивает: «Юра, ты спишь? Слышишь?» – «Слышу, слышу. Это, наверное, какая-нибудь танковая часть передвигается к границе».

Вначале звук был приглушенный и казался таким, как будто бы где-то далеко передвигается большое количество танков. Затем звук стал нарастать. И всё ближе и ближе. И превращается уже в звук летящей над самым ухом армады самолетов. Звук такой, что задрожали стекла в окнах. Мы вскочили. Дрожим. Я никак не найду верхнюю одежду. Забыл, что с вечера повесил на кухне рабочие брюки и пиджак. Люся проснулась и плачет. Лена также проснулась и успокаивает Люсю. Обычно Лена в субботу вечером уходила к родителям домой, но на этот раз она осталась ночевать у нас, так как Вера пришла с работы поздно и не посоветовала Лене по-темному идти домой. Лена осталась ночевать и домой решила пойти утром.

От грохочущего скрежещущего звука отделяется резкий свистящий звук. И вдруг… совсем рядом, чуть ли не у нас под окнами, громадной силы взрыв! Всё осветило. Мы замерли от страха. Люся, испугавшись, тоже замолчала. Через считанные секунды миг оцепенения прошел. Я заметил на вешалке брюки. С трудом, не сразу попадая в штанины, натянул их. Второпях надел наизнанку рубашку и попавшийся под руку пиджак. Не попадая зуб на зуб, я произношу: «Война!». Вера второпях тоже никак не найдет свою одежду. Бегает из комнаты на кухню и кричит: «Люся, Люся, не плачь! Юра, Юра, бери Люсю! Надо бежать!». Я никак не открою дверь. Наконец, мы выскакиваем на кухню к Кривошеиным.

Казалось, что мы долго ковырялись, но на самом деле всё произошло очень быстро. Столкнулись мы на кухне, и все вместе, кое-как одетые, моментально выскочили на улицу.

На улице светло от пожара. Пожар где-то в центре Калварии, хотя нам и казалось, что взрывы рядом. Взрывы раздаются непрерывно. Но раньше нарастающий свист и затем уже взрыв, потом что-то взлетает вверх. Вспышкой еще больше освещаются стоящие дома. В этот момент стекла оконных рам блестят и кажется, что внутри каждого дома горит.

Выбежали мы все из дома как очумелые и сразу в поле. (Оно было прямо за нашим домом.) Люся на руках у Лены. Отбежали мы, наверное, метров сто и остановились. Оглянулись. В центре Калвария горит. Грохочущий шум то удаляется, то приближается. Взрывы раздаются со всех сторон. Времени, наверное, часа 3–4, рассветает. Кое-где видны бегущие от поселка люди.

Стоим мы и видим, что впопыхах оделись кое-как. У меня на руках Люся и какой-то узелок. У Веры – маленький чемоданчик, который она никак не может закрыть. Поэтому тащит его, обхватив двумя руками. У Лены тоже какая-то сумка. У Кривошеиных мальчик на руках у Тоси. Алексей Павлович с чемоданом.

Стоим. Огляделись. Думаем, что же делать? Решили, что один из мужчин останется с женщинами, а другой побежит в штаб и узнает у начальства, что делать дальше. С общего согласия, я остался с женщинами, а Алексей Павлович направился в штаб УНС.

Сели мы во ржи. Решили пока никуда не уходить и ждать Алексея Павловича. А взрывы от артиллерийских снарядов кругом продолжаются. Самолеты летят где-то далеко.

Оглядели мы каждый себя. Одеты кое-как. Посмотрели, что в наших поклажах. У Веры в чемоданчике – недавно купленный материал и какое-то платье, у меня в сумке – старое белье. Тося хватилась, что у них в квартире остались в чемодане деньги.

Алексея Павловича что-то нет. Когда ждешь, то всегда кажется: время идет долго. А у нас и часов ни у кого нет. Мои часы остались на столе, у Веры в то время часов не было. От дома мы отбежали не более чем на 100 метров. Волнуемся, что нет Алексея Павловича. Надо бы бежать скорее: слева и справа бегут группами люди и в том числе красноармейцы. Наконец ждать стало невмоготу. Решили, что я должен сбегать домой и взять какую получше одежду, продукты и деньги у Кривошеиных.

Я побежал к дому. Напротив нашего дома жил интендант штаба. Вижу, что около дома стоит небольшая грузовая машина (полуторка) и из дома вытаскивают чемоданы и другие разные вещи. Я поинтересовался: можно ли нам к ним присоединиться и погрузить свои вещи. Интендант ответил, что «машина военная и он сейчас поедет в штаб за документами. Никого из посторонних взять не имеет права». Я быстро побежал домой. Взял большой чемодан и положил в него столько, сколько вошло: новые вещи, костюм свой, платья Веры, Люсины платьица и недавно купленный отрез шелка. Сверху положил сколько было хлеба, 3 десятка свежих яиц, купленных Верой в обед в субботу на базаре. Взял чемодан. Надел кожаное пальто. Закрыл на замок квартиру. Зашел в квартиру к Кривошеиным. Нашел их деньги и скорей бежать к своим.

Только выскочил из дома, слышу приближающийся свист снаряда. Я сразу упал в кювет. Тут же раздался взрыв. Летят комья земли, пыль. Я лежу, уткнувшись головой в землю. На меня сыплется земля. Чувствую сильный, до боли, удар в левую ногу выше колена.

Как только перестала сыпаться земля, я поднял голову и увидел невдалеке от меня сидящего Алексея Павловича. Я вскочил и сразу почувствовал сильную боль в ноге. Когда вскакивал, то с меня посыпалась земля и кусок металла размером примерно с куриное яйцо. От боли я вскрикнул: «Ой!». Ко мне подбежал Алексей Павлович: «Ты, что, ранен?» – «Да, кажется». Я сел. Задрал штанину. Смотрю, идет кровь. Рана небольшая, но очень больно отдирать штанину. С помощью Алексея Павловича я туго перевязал рану чистой тряпкой: разорвал какую-то рубашку из чемодана.