Текст книги "Мир и война в жизни нашей семьи"

Эта практика мне очень много дала. Я ещё больше научился ценить труд. Ценить заработанные своим трудом деньги. Когда я приехал домой, меня не узнали. Я очень поправился. Щи да каша – пища наша. Работая рядом с артелью, мы тоже не сидели. Совесть не позволяла.

Когда учился в школе, то, конечно, было много ребячества. Даже этап хулиганства прошел.

Я заметил такую закономерность: хулиганские поступки особенно проявлялись у ребят, когда они учились в 8-м классе. Так было в группе, которая училась перед нами, так было в нашей группе и то же самое в группе, которая училась в 8-м классе уже после нас. Наверное, сказывался этот подростковый возраст – 15–16 лет.

Мелкие шалости перерастали в хулиганские поступки. Когда я учился в 8 классе, из Павшина ходило уже 8 школьников. Один раз мы организовали шествие, подражая крестному ходу. Впереди шел кто-то и размахивал сумкой, как кадилом, изображая попа; сзади шли двое и несли чертежную доску, как икону; затем один нес развернутую рейшину в форме креста, далее шедшая свита пела:

– Господи, помилуй, Господи, помилуй.

Шедшие навстречу женщины обозвали нас обормотами и богохульниками.

В большую перемену мы, деревенские – павшинские, захарковские ребята, оставались в классе и ели захваченные с собой бутерброды, другую еду – у кого что было. Рублевские ходили обедать домой.

Один раз в большую перемену мы обнаружили, что тряпка для стирания мела с доски – какая-то старая, рваная мужская рубашка. Мы стали ее кидать друг в друга и даже примерять, а затем надумали нарисовать на доске голого мужчину во весь рост со всеми конечностями и растянули рукава вдоль рук. Подол рубашки закрыл тело почти до колен. Подняв подол, можно было рассмотреть непристойную часть тела.

Рукава рубашки были закреплены щепками в продольную щель доски.

Большая перемена – большая, мы поели, побаловались у доски, а затем убежали на улицу побегать. Прозвучал звонок, мы пошли в класс. Мы, деревенские, вошли в класс последними. Учительница уже сидела за столом, и все ученики, кроме нас, за партами. Когда закрылась за последним дверь, учительница, посмотрев через очки в журнал, вызвала к доске ученицу решать задачи.

Дело было весной, солнце светит в окно, по стенам и доске играют зайчики.

Лена сдернула тряпку, солнце отсвечивает, и она на доске ничего не видит, а ученики, когда увидели на доске нарисованного голого человека, оживились, засмеялись, а затем стали махать Лене, чтобы она скорее стерла, но она не поймет, в чем дело, потому что солнце отсвечивает и она на доске ничего не видит.

Александра Ивановна подняла голову от журнала:

– В чем дело?

И видя, что весь класс заострил внимание на доске, обернулась и увидела изображение на доске.

Александра Ивановна вспыхнула. Покраснела. Встала, сказала: «Это хулиганство». И вышла из класса. Затем в класс пришел директор. Пытался выяснить, кто это сделал.

В классе – гробовое молчание. Никто не признался, никто не выдал. В этот день мы не учились. На следующий день нас опять прорабатывали, но ничего не узнали. После этого у нас уже хулиганских выходок не было. Мы повзрослели.

Учеба продолжалась. Мы набирались ума-разума. Как говорили в то время, грызли гранит науки. Говорили, что это выражение Троцкого.

В то время, а вернее, еще при жизни Ленина, чаще всего упоминались среди политических деятелей Ленин, Троцкий. Даже ходила такая присказка: «Ленин, Троцкий и поляк танцевали краковяк» (поляк – это, оказывается, был Дзержинский).

Один раз нас, всю группу, повели в контору РНС. Приезжал председатель Совета народных комиссаров Рыков Алексей Иванович!

Мы были выстроены в один ряд на первом этаже в коридоре конторы, и вот идет группа людей, в середине небольшой человек с бородкой клинышком. Мы хором произносили: «Да здравствует старая гвардия большевиков!».

Мы друг другу давали прозвища, каждого как-то дразнили. Вася Чапыгин у нас был самый умный, лучше всех учился, мы его дразнили «Председатель СНК».

Костю Клопова почему-то называли «Бунз». Костя парень красивый. Одевался всегда лучше всех нас. Мать в нем души не чаяла: «Костенька, Костенька». Для черчения ему мать первому купила чертежную доску и готовальню. Он был насмешник.

И меня прозвал «Протопоп с веревочкой». Я тетради носил в папке. Папка была изделием какой-то частной фирмы. Плотные корки с кожаным покрытием и на лицевой стороне золотыми буквами было выдавлено «Протопопов и Кº». Тесемки оборвались, и я продел в дырки веревки. И так я стал Протопопом с веревочкой.

Изучая геометрию, я усвоил, что прямая между двумя точками есть кратчайший путь.

Летом на ту сторону Москвы-реки мы переправлялись на лодке. Перевоз был на Шаровке в конце села. Перевоз держали Махонины. Мы были постоянными пассажирами и платили сразу за месяц. А те, кто переезжал не каждый день, платили каждый раз отдельно и туда, и обратно. От места перевоза шла искривленная тропинка в лес. В лесу тропинка по каким-то неписаным законам всё время вилась, как змея.

Зимой мы, используя полученные знания, протаптывали дорожку напрямую. Переход через реку шёл от средины Павшина – от Гуляевых. Перейдя на другую сторону, направлялись на опушку к осинничку, а от него опять проходили напрямую к средине деревни Луки. Путь значительно сокращался. Вдоль тропинки через некоторые расстояния мы ставили вешки. Зимой по нашей тропинке стали ходить все пешеходы.

Учеба идет к концу. Мы готовимся к выпускным экзаменам. Волнуемся.

Учитель обществоведения нас успокаивал и говорил, что никогда не надо волноваться и всегда быть уверенными. И если чего не знаем, то всё равно не надо показывать, что не знаем.

– Говори, говори! Что-нибудь да знаешь. Я, говорит, сдавал экзамен по географии. Мне задали вопрос по Испании. Я знал, что это Пиренейский полуостров. Я начал о нем читать, знал, что на нем две страны – Испания и Португалия. Прочитал всё про Португалию и многое запомнил, а про Испанию прочитать не успел. Как же быть? И тогда я начал таким образом. «Прежде чем говорить об Испании, следует сказать несколько слов о Португалии». И начал говорить все, что знал о Португалии. Всё говорил, говорил, не останавливаясь. Говорил долго, комиссия, наверное, уже забыла, что вопрос-то был об Испании. Я, как говорят, увёл от вопроса. И получил хорошую оценку.

В период водополья связь через Москву-реку прерывалась на несколько дней. Перед вскрытием реки мы какой-то период – день-два – ходили по перекидным доскам, через закраины. Один раз я задержался в столярной мастерской, шел из Рублева один. Вода начала прибывать, образовались закраины. На той стороне закраина была небольшая, и я благополучно перепрыгнул с берега на лед. У Павшинского берега закраина была побольше, тем более что прыгать пришлось немного вверх. Земля у берега была обледенелая, и когда я после прыжка приземлился, ноги заскользили вниз, и я стал тонуть. Инстинктивно я стал руками хвататься за землю. На мое счастье, попался под руку выступающий прутик куста, за ним выше оказался второй. Я с трудом подтянулся и с трудом выполз выше на берег, еле-еле вытягивая ноги из воды. Ноги в воде были выше колен, в валенках ледяная вода. Выбравшись на берег, я припустился во всю прыть домой. С меня лилась вода.

Не помню, как я добежал запыхавшийся домой. Домашние испугались, когда я ворвался в дом. С меня течет. Зуб на зуб не попадает. Мама сразу поняла, что я, наверное, провалился в прорубь. Меня сразу раздели, обтерли, переодели в сухое белье и уложили, укрыв теплым одеялом, на печку греться. Затем напоили горячим чаем с малиной. Всё же это так просто не прошло. Я заболел и целую неделю пролежал. Был в жару. Выздоравливал долго. Было осложнение на ноги. Первое время я был очень слаб и опять – уже в четвертый раз в жизни – начал снова учиться ходить.

В 1927 г. я окончил Рублевскую девятилетнюю школу с гидротехническим уклоном, о чем и получил удостоверение.

Теперь полученные теоретические знания и некоторые трудовые специальные навыки по слесарному, столярному делу надо было применить в жизни. Надо устраивать дальнейшую жизнь, начинать работать. Я стал искать работу. Работы не было. Царила безработица. А у меня пока и специальности, можно сказать, еще нет. Нет трудового стажа по какой-либо специальности. Понемногу начинают восстанавливать после разрухи остановленные в революцию заводы и фабрики, которые были растащены по винтику, по кирпичику.

Павшино. Комсомол. Друзья. Друзья появляются при общении. В школе – друзья одни, в гуляньях на улице – другие.

Когда учился в Рублеве, друзьями были Костя Клопов, Вася Чапыгин и особенно Ашмарин Коля. С ним мы проходили практику. Среди учащихся в Рублеве Ашмарина как самого рослого и сильного мы прозвали Мишей Поддубным.

После окончания девятилетки в друзьях закрепились другие: те, с кем стал по вечерам и в свободное время гулять, кто ближе жил. Это Савины Егор, Саша, Леша, Попов Коля, Клопов Костя, Кабанов Коля, Никитин Володя, Гуляев Петя. Чаще всего собирались в саду у Савиных. Саша играл на гитаре. Леша на балалайке. Вместе ходили на Москву-реку купаться. Играли в шахматы. Играли в чижики, лапту. Боролись. Среди нас сильнейшим был Володя Никитин, да к тому же он был старше меня на год. Я тоже был не из слабых и часто боролся с Володей. Но побеждал я очень редко.

В Павшине открылась изба-читальня. В только что отстроенном новом доме у Макаровых. Они были не из богатых. Семья большая. Отец работал на заводе один, а в семье что-то около 10 человек. Нужны деньги. Жить они остались в старой вросшей в землю избушке.

Наша компания по вечерам почти каждый день стала ходить в избу-читальню.

Избачом был молодой мужчина лет 30 – Михайлов, присланный из Москвы.

В Павшине уже была организована комсомольская ячейка. В ее состав входили Никифоров Павел, Савины Нюра и Шура, учительница Кручинина, Ермолаев Семен и другие.

Опорным пунктом для общественной деятельности стала изба-читальня. Здесь собиралась молодежь. Проводились лекции на международные темы. В нашу группу влились и девчата нашего возраста: Макарова Клава, Гатчины Люба и Наташа, Чапыгина Лиза, Никитина Валя, Бугрина Ира и другие.

Почти вся наша группа вступила в комсомол. В избу-читальню часто ходили и взрослые. Среди активистов были наш папанька, Пышкин Кузьма Васильевич.

Избач Михайлов развернул большую общественную деятельность. При избе-читальне организовались ячейки ряда общественных организаций. МОПР,

Осоавиахим, Союз воинствующих безбожников. В читальню выписывались газеты и журналы. Был куплен ламповый радиоприемник. Образовалась ячейка ОДР – общества друзей радио.

Стала выпускаться стенная газета. В стенгазете я вел раздел шарад и ребусов. Сам их составлял. Во всех общественных делах большую роль играла комсомольская ячейка. Партия выдвигала лозунги: Укреплять кооперативную торговлю, Религия – опиум для народа, Все в Осоавиахим. Мы активно принимали участие в проведении этих лозунгов в жизнь.

Комсомольцы тогда имели приобретаемую за свои деньги форму (юнгштурмовки) и значок КИМ (Коммунистический интернационал молодежи). Я тоже имел такую форму цвета хаки: гимнастерку и брюки полугалифе, штиблеты и шерстяные краги плюс кожаный ремень с портупеей.

Для укрепления кооперативной торговли выдвинули Савину Шуру и Ермолаева Семена.

В это время я был очень активным. Состоял членом бюро комсомола, членом лавочной комиссии, членом редколлегии стенгазеты, членом всех обществ – и МОПРа, и Осоавиахима, и Союза воинствующих безбожников. Ячейка поручила мне также в нагрузку быть пионервожатым.

Летом организовали футбольную команду. Я играл средне – беком (защитником), полузащитником и иногда нападающим. Помню, что хорошо играл Ваня Страхов. Он хорошо бил с левой и был нападающим.

В ячейке Осоавиахима проводилась работа по изучению противогаза, по стрельбе из малоколиберной винтовки, производилась стрельба на звание Ворошиловского стрелка. Выбившему из 50 возможных очков не менее 40 очков присваивалось такое звание. Я его получил. Проводились соревнования по шахматам. У нас разрядов никто не имел. Участникам соревнований в случае получения более 50 % очков от возможных присваивался 4 разряд шахматиста. Я таковой получил. В дальнейших квалификационных матчах не участвовал.

Был дружинником и входил в Осодмил – Общество содействия милиции.

Организовал и был председателем ячейки ОДР. Непосредственно мною была создана радиотрансляционная сеть на 40 точек. Материалы – штыри, проволоку и изоляторы я получил в областном управлении связи, которое размещалось в ныне снесенном двухэтажном здании на Кировской улице напротив метро Кировская. (Тогда метро еще не было и улица называлась Мясницкой, затем Первомайской, а после похорон Кирова – Кировской.)

Радио тогда только-только начало внедряться в нашу жизнь. У меня был собственного изготовления детекторный приемник. Один раз я поймал передачу из Политехнического музея, где состоялось выступление В. В. Маяковского. В то время многие не принимали Маяковского, и когда он вышел на трибуну, его встретили шиканьем, криком и свистом. И вот слышу его громовой голос: «Меня не перекричите!»

Помню, за радио я получил первый заработок. Я устроил антенну Никитиным. После опробования приема радио на детекторном приемнике мне была вручена матерью Володи зарплата – рубль серебряный.

После устройства радиотрансляционного узла и трансляционной сети мне управлением связи было предложено выступить на радиостудии перед микрофоном Всесоюзного радио, которое размещалось в здании телеграфа на Тверской. Адрес тогда был Тверская, 17. Я предупредил наших владельцев точек и в один из дней в 16.00 выступил с приветствием и поздравил с открытием трансляционной сети.

Меня ввели в небольшую комнату, где стены и потолок были задрапированы материей. Комната без окон. Небольшой стол и перед ним стул. На столике стоял микрофон. На подставке прикреплено металлическое кольцо диаметром 30 см, а посредине коробочка примерно со спичечную коробку с решеткой. Коробочка прикреплена четырьмя пружинками к кольцу. Меня пригласили сесть на стул, приблизили ко мне микрофон. Микрофон был на уровне рта, на расстоянии 30–40 см. Меня предупредили, чтобы я говорил нормальным голосом, и перед этим сказали, что я должен говорить. Диктор объявила: «А сейчас будет говорить житель села Павшино, активист Георгий Зубков».

Речь моя продолжалась, наверное, 1–2 минуты. После этого я часто выступал на комсомольских собраниях. И постепенно научился выступать с речами.

Мы, ребята, часто ходили на Баньку, в клуб, в кино. До клуба идти минут 30. Пока мы шли, то часто рассказывали какие-нибудь анекдоты, смешные рассказы из журнала «Красный лапоть».

Я часто пересказывал рассказы Зощенко и других. Язык разрабатывался. Один раз мне даже поручили сделать доклад перед собранием взрослого населения. Помню, я сделал доклад о международном положении в день годовщины начала Первой мировой войны. Готовился я очень долго, это был мой первый доклад. Говорил я с большим подъемом. Передо мной были тезисы, но я в них почти не заглядывал. На одном, можно сказать, дыхании говорил примерно минут 25. Говорил так, что мне самому понравилось, думаю, что и слушателям.

Международная обстановка была напряженная. В газетах много писали о событиях в Германии, там зашевелились фашисты. На Дальнем Востоке возник конфликт на КВЖД.

С учетом всей обстановки у нас разворачивали свою работу ячейки МОПРа, Осоавиахима и даже Союза воинствующих безбожников.

В газете «Беднота» целыми подвалами печаталось «Евангелие без изъяна евангелиста Демьяна» Демьяна Бедного.

Один раз перед вечером я был на дворе, мне кричит мама:

– Егор! Иди сюда, вот сказали передать тебе.

И дает мне конверт. Ей его передал только что какой-то мальчик. В конверте записка, написанная от руки, но четко и ясно:

Повестка. Комсомольцу………. (далее вписаны другим почерком моя фамилия и инициалы) явиться в 19.00 в Военисполком в комнату военкома, иметь при себе кружку и ложку.

К 19.00 у Военисполкома собрались почти все комсомольцы. Нам объявили: «Вы все знаете, что произошел конфликт на КВЖД. Срочно требуется помощь нашим пограничникам. Формируется комсомольское воинское соединение. Скоро на станцию Павшино прибудет воинский эшелон. Обмундирование получим в Москве». Вот мы строем по два человека в ряд выходим и отправляемся на станцию. Пришли на станцию. Военком сказал, что будем ждать поезд. Сам пошел к начальнику станции. Ждем, военком несколько раз выходил от начальника и объявлял нам, что поезд опаздывает. У нас настроение напряженное. Некоторые стали говорить, что ничего не знают родители. Надо им сообщить. Военком сказал: «Не волнуйтесь. Как только отправитесь, всем родителям немедленно сообщат».

Каждый из нас, конечно, в этот момент много передумал, но никто виду не показывал, как бы его не признали трусом. Если бы был каждый в одиночку, а то ведь все вместе. И никто грусть не показывал.

Долго мы ждали поезда. Никто не дрогнул. Все приготовились быть достойными защищать родину. Нас пригласили в вокзал. В это время поезда не ходили, поэтому пассажиров никого не было. Мы ждали специальный воинский эшелон.

И вот уже, наверное, через час выходит в зал начальник станции и объявляет, что поступило сообщение: воинского эшелона сегодня не будет. О его формировании будет сообщено через день. Военком говорил с секретарем комсомольской ячейки и объявил нам, что сегодня можно расходиться, а завтра в 18.00 состоится внеочередное комсомольское собрание.

На собрании сообщили, что и сегодня эшелона не будет. И началась проработка Кости Клопова: он вчера не явился, однако оправдался. Хотя он приехал вчера из Москвы в 18.00 и мог бы к 19.00 прийти в военисполком, но он ничего не знал.

Оказывается, повестка была вручена его матери, а она очень любила Костю и следила за всяким шагом его. У нее под контролем были все его действия. Конверт она вскрыла, прочла повестку и сожгла ее, ничего Косте не сказала.

Затем, закрывая собрание, нам сказали, что это была проверка комсомольцев. И никакого эшелона не будет. Все комсомольцы – молодцы. Достойные патриоты, они доказали свою преданность идеям комсомола.

Ищу работу. В то время партия призывала комсомол укреплять военно-морской флот. Был призыв к комсомольцам поступать в военные училища. Я также решил быть военным, подал заявление в военное училище. И вот я стою перед медицинской комиссией в Москве. Отбор был строгий. Я был здоров, но при моем росте мне не хватало по весу 2 кг. Если бы не хватало хотя бы 1 кг, то меня зачислили бы. Но по инструкции при недостаче 2 кг уже не подходил.

А вся беда в том, что, проснувшись, утром я сходил в туалет и на комиссию поехал, не позавтракав. Вот эти два мероприятия лишили меня военной карьеры.

В это время я постоянно искал работу.

Работая в лавочной комиссии, я познакомился с начальством сельпо, и, видя мою принципиальность и честность, мне предложили быть инкассатором. Но родители мне не разрешили. Это дело опасное. Затем предложили работать в хлебном магазине и следить, чтобы хлеб отпускался строго по талонам хлебных карточек. И вот я заметил, что работающий в сельпо возчиком мой дядя Клюев Александр Семенович получил две булки без отметки в карточке. Я его задержал. По-родственному я мог бы этого не заметить. Но я был честен и слишком принципиален. Мне тогда досталась проработка от мамы. Ведь дядя Саша был ее родной брат. С работы мне пришлось уволиться. Тогда мне предложили должность заведующего бойней. На бойне я проработал около 24-х месяцев. Но прекратилось поступление скота, и бойня закрылась. Другой работы в сельпо не было.

На бойне один раз был такой случай.

Боец на бойне был крепкий здоровый парень и опытный мясник. Забой производился следующим образом. Корова или бык привязываются за рога в упор головой к столбу. Степан наставляет левой рукой кинжал с крестовиной к затылку и сильно ударяет кулаком правой руки по обхваченному кинжалу. Обычно с первого же удара кровь брызжет фонтаном, и скотина сразу подкашивается и повисает на привязи. На этот раз забивал он здорового быка, и несмотря на то, что бык был накрепко привязан головой к столбу, он не переставал брыкаться. При ударе кинжал немного сдвинулся с намеченного места, и острие, наверное, не совсем точно попало в солнечное сплетение. Бык взревел от боли, с неимоверной силой рванулся, и крепкая связка веревок оборвалась. Бык бросился на Степана. Вблизи находился я и еще один человек. Не знаю, как, но мы каким-то необъяснимым образом все трое моментально оказались взбирающимися на высокий забор, окружающий территорию бойни. Когда мы в разных местах были уже на верху забора, то почти одновременно оглянулись на быка. Он метался по территории, на него страшно было смотреть. Он был разъярен – кровь брызжет и заливает кровавые глаза. Он, наверное, нас не видит, бросается в разные стороны, ревет. Если бы ему подвернулось что-либо живое, то ничего не осталось бы. Иногда головой он касался земли, и тут же образовывался земляной фейерверк. В таком разъяренном виде минуты две… Мы сидели на заборе, как зрители на арене корриды. С замиранием сердца, бледные от страха, мы готовы были моментально спрыгнуть с забора на ту сторону в овраг. И вот кровавый фонтан из головы быка уменьшился. Бык стал передвигаться всё медленнее и медленнее и вдруг упал. Дрыгнул несколько раз ногами, склонил голову и замер. Мы еще какой-то момент посидели на заборе, а потом потихоньку стали спускаться с «безопасных мест трибуны». Первый побежал к быку Степан, дотронулся до его тела. Он еще раз, еле заметно вздрогнул. Степан говорит: «Не бойтесь. Подходите. Готов».

Мы в первый момент даже ничего не могли говорить. Испуг был большой.

Кровь стекала медленной струйкой. Степан подставил кружку, наполнил ее и со словами «за упокой» со смаком выпил до дна.

Степан всегда выпивал после убоя полную кружку теплой крови. Сырую теплую кровь я не пробовал, но жареную кровь ел очень часто. Жареная по виду и по вкусу она напоминает печень.

Временно прекратилось поступление скота, я опять остался без работы.

В стране происходит оживление. Начинают постепенно вступать в строй ранее остановленные предприятия. Недалеко от деревни Спас была неработающая фабрика. Решили в здании открыть чулочную фабрику. Приступили к переоборудованию. Я устроился учеником электромонтера.

Мой старший мастер – Морозов Николай из деревни Гольево, мастер он был опытный.

Мое дело пробивать в стенах и на полу штрабы для укладки кабеля (подводки к электромоторам), зачистка проводов и другие подсобные работы. Поступил я туда работать уже на заключительном предпусковом этапе. Вскоре необходимые электроработы закончились, другой работы для меня не нашлось, и я опять без работы.

Разворачивали работу по восстановлению неработающих предприятий, намечалось строительство новых предприятий и жилья. Требовались строительные материалы и конструкции. Шел разговор о возможном строительстве в Павшине завода железобетонных конструкций, потребных для строительства зданий: железобетонных плит, балок и других конструкций. Сырьем для этих конструкций служат железо, цемент и в основном песок и гравий. Песок и гравий можно брать из Москвы-реки. Но следовало установить, много ли в Москве-реке на дне и берегах этого сырья. Требовалось произвести обстоятельные изыскания для определения возможности получения сырья в должном объеме. Началось бурение дна и берегов Москвы-реки в районе Павшина. Я поступил рабочим в бригаду бурильщиков.

Мы зимой со льда бурили скважины и определяли толщину слоя песка, залегающего на дне реки.

Бурение было ручное, канатное, ударное. Моя работа в основном заключалась в том, чтобы вместе с двумя рабочими держать рычаг при подъеме ударника.

Бурение было примитивное. Механизмов никаких, обсадные трубы и штанги тяжелые. Работа тяжелейшая, за день мы проходили не более 5-ти метров. Я получил полное представление о бурении, хотя и примитивном. Но канатное, ударно-ручное бурение – отправная точка для развития бурильной техники, если не считать еще более ранней точкой шурфование. Мастером работал коренной житель Павшина – Вуколов Степан Степанович.

Изыскания – это начальная стадия всякого строительства. Я могу сказать, что был участником зарождения Павшинского завода железобетонных конструкций.

Изыскания закончены, я опять безработный. Ищу работу. Но ходить искать работу дело трудное. В Москве я видел у Красных Ворот в сквере спящих рабочих в обнимку с малярной и маховой кистью. У спящего на подметке ботинка мелом выведена цифра 3, это значит, что если вы хотите нанять человека что-либо покрасить или поклеить, то можете этого человека нанять, но заплатить ему должны не менее трех рублей за день работы. Это так называемая дикая биржа.

В поисках работы я часто встречался с такими же, как я, ищущими работу безработными и узнал, что в Москве есть биржа труда в Рахмановском переулке, напротив какого-то ресторана.

У меня было удостоверение, что я окончил школу с гидротехническим уклоном и имею специальность младшего гидротехника. Меня поставили на учет.

На бирже необходимо было регулярно отмечаться. И, чтобы получить работу, необходимо отмечаться как можно чаще.

На бирже, как на вокзале. Большой зал. Вдоль стены барьер, за ним за окошками сидят несколько регистраторов. К ним поступают заявки от организаций на требуемых специалистов.

Ежедневно в определенное время к столу, стоящему посредине зала, выходит со списком человек и громким голосом зачитывает, какие специалисты сегодня требуются. Землекопов столько-то туда-то, электриков такого-то разряда туда-то и т. д.

Когда начинается перекличка, все пришедшие на биржу обступают трибуну и с вниманием слушают. Может быть, ему выпадет счастье. Тут же задают вопросы, регистратор дает ответы. Счастливчиков бывает мало, редко кто-то получает направление.

Один раз выкрикивают, что в Среднюю Азию требуется большая группа специалистов, в том числе гидротехники. Я согласен был поехать хоть к черту на кулички. Лишь бы работать. Ездить долго на биржу труда у меня не было средств. Не было денег на проезд. Каждый раз мама с трудом выкраивала из скромного семейного бюджета мне на дорогу несколько гривенников.

На поездку я тратил полдня, а иногда и больше. Часто хотелось есть. Иногда я на сэкономленные деньги покупал «собачьей радости» полфунта. Это ливерная колбаса самого низкого качества, стоила она 26 копеек за фунт.

Когда я сказал, что согласен поехать в Среднюю Азию, меня спросили, где я работал по специальности. Мне отказали, сказали, что нужны люди со стажем работы, опытные техники и инженеры.

И вот – о счастье! После многочисленных регистраций, примерно через полгода, зимой 1930 г. мне дают направление в Мелиоративный отдел МОЗО на Садово-Триумфальной, 10.

Что такое быть безработным я пережил на своей шкуре. Кто не был в этой шкуре, не представляет себе этого. Я очень сочувствую безработным в капиталистическом обществе. И вполне понятно, когда человек в безвыходном положении решается на отчаянный шаг: или идет на преступление, или может покончить с собой. В таком моральном состоянии человек находится на краю жизни, тем более, если он к тому же имеет семью и на его ответственности существование близких – детей, жены, родителей.

Работа. МОЗО. Изыскатель. На работу я ездил до Покровского-Стрешнева поездом и затем от Покровского-Стрешнева трамваем.

Железная дорога была одноколейная. На станции Тушино часто ждали встречного. Поезда ходили редко. Необходимо было не опаздывать на свой постоянный поезд. Если опоздал, то следующим уже опоздаешь на работу. При опоздании поезда опоздание на работу – уважительная причина.

Вначале я выполнял подсобные работы. Чертил профиля. По данным нивелирных журналов. Вычерчивал планы с горизонталями и другое.

На работу я поступил осенью, а зимой меня послали в Ленинград на курсы повышения квалификации.

В Ленинграде я пробыл 2 месяца. Но, можно сказать, Ленинграда в то время я как следует и не видел.

По приезде я купил себе мандолину, думал научиться играть, но вот почему-то задержалась присылка денег из Москвы, а мне не на что жить. Я решил продать мандолину. Пошел на рынок. На рынке народу много, все кричат – продаю то-то, то-то. Каждый рекламирует свою вещь: смотри, какая хорошая. Я тоже хожу по базару, держу мандолину под мышкой, думаю, что сейчас ко мне начнут подходить и спрашивать, сколько стоит мандолина. Никто не подходит. Я рекламировать не могу. Постоял, постоял. И пошел в расстроенных чувствах в общежитие. Пришел, в комнате никого нет, а жило нас в ней человек 10. Все ушли осматривать город. Я голодный, есть хочется, денег нет. В сердцах бросил мандолину на койку. Бросил с силой, со злом, и гриф откололся. Зазвенели струны. Торговец из меня не получился. На счастье, к вечеру я получил извещение о переводе. По окончании курсов я получил еще бумажку об окончании курсов повышения квалификации гидротехника.

В памяти у меня осталось, что очень много уделялось внимания происхождению болот и их осушению.

Мелиоративный отдел в основном занимался составлением проектов по осушению болот. Но проводилось много изыскательских работ и под другие проекты на сухих площадках. Большинство сотрудников отдела в летний период работали на изысканиях, а зимой – на камеральной обработке.

Начальство подразумевало: раз я имею удостоверение младшего гидротехника и умею обрабатывать геодезические исходные данные, то есть способен, по данным журналов топосъемки и журналов нивелировки, вычислять координаты и отметки, следовательно, умею и работать с нивелиром и теодолитом. И вот весной мне выписывают командировку в совхоз Кудиново, недалеко от Гжели, для производства подробной съемки небольшого участка, примерно в один квадратный километр.

Я получил спецодежду: сапоги яловые, костюм из грубой, почти как брезент материи и шляпу. У опытных изыскателей видел книжку «Практика низшей геодезии» в твердом переплете, ее почему-то называли в шутку Руководство «четырех разбойников». Оно было написано четырьмя авторами. Помню, один был Орлов. Я эту книжку купил.

И вот я выезжаю. На складе получил нивелир польской фирмы «Черняха» и немецкий теодолит Цейса (со временем эти инструменты стало выпускать предприятие «Геофизика»), две складные рейки, стальную ленту 20-метровую, 10 штук шпилек и 5 вешек. Погрузился я на легкового извозчика. И поехал по Садовому кольцу на Казанский вокзал. В вагон погрузился с помощью носильщика. На станции выгрузки меня ждала повозка, запряженная рысаком. Рысак мчался очень быстро, всё тряслось, и инструменты у меня, конечно, расстроились. В совхозе отвели мне отдельную комнату. Выделили двоих рабочих, показали участок съемки.