Текст книги "Мир и война в жизни нашей семьи"

В 1925 году очень болела наша баба Анна, была парализована, лежала без движений больше полугода и умерла летом 1925 г. Я как раз оставалась одна дома, наши все работали в поле. Было очень страшно. Это тоже хорошо помню. Похоронили в Спирове в одной ограде с мамой.

А в 1926 году в декабре у нас большая радость: у Анеточки родилась дочка Женя. Я и все наши очень были рады, почти каждый день ходили в роддом в слободу. Из роддома ее к нам не пустили, забрали в Шестаково, там свекровь ее Елизавета Михайловна очень хорошая. Я туда часто ходила пешком, а это верст 10.

В 1926 году я пошла учиться в пятый класс. В монастыре Иосифа Волоцкого была школа. Раньше там жили монахи и монашки. Очень красивое место: кругом лес, два больших озера, очень глубокие. Это было от нас около 3 км через Валуйки. У меня много стало подруг. Из деревни Валуйки Пузанова Маруся, Лена Молчанова, Лена Пузанова. Очень хорошо дружили. Я первый раз была у них на елке. И так продолжалась дружба. Мои подруги, Тоня и Настя, больше не учились. Жизнь у них дома была трудная, много работали по дому. В поле земли много, животных немало: 2 коровы, 2 лошади, овцы, свиньи, куры, гуси и т. д. Отец немного торговал, но налогами задушили, не было смысла торговать, только убытки и долги.

В 1928 годуя закончила седьмой класс на хорошо. Много было друзей. Я очень хорошо танцевала. Когда училась в 7 классе, ввели у нас урок танцев. Уже кадриль танцевала с мальчишками: Витей Пузановым, Илюшей Быковым, Ваней Чумодиным. Дома было всё хорошо, много работали по хозяйству. Лизе, как самой старшей, было очень трудно: весь дом и мы – все под ее присмотром. Лиза болела, что-то с головой. Совсем не спала, ночи все ходила, про себя говорила. Летом 1928 г. моя крестная Катя взяла меня в Москву, у них был большой участок на станции Долгопрудной. Была посажена клубника. Мы с крестной и еще три девушки работали с утра до вечера, пололи, поливали. Собирали ягоду. Я работала с июня по октябрь. Помню, мне заплатили 100 рублей. Я купила хороший серый платок пуховый, туфли и синее платье. Очень была довольна.

Конец 1928 года и 1929 год для нас были очень трудными. Райфо нас задушило налогами, у нас не было денег, всем были должны, и папанька заложил сундук с добром мамы Н. И. Рыкову, чтобы заплатить налоги и долги. Была неделя золота, к нам пришла милиция и стала делать обыск, нас всех посадили в столовой. В горнице висела полдневка, и туда Надя положила золотые вещи мамы. Всё конфисковали. Имущество описали; корову, лошадь, овец, свиней – забрали. Сначала отняли одну половину дома. В конце 1929 г. и вторую половину дома взяли под школу. Жизнь была сплошной ад. Жили мы в кухне очень тесно, спать было невозможно. Папанька, Сергей, Коля, а потом и Наденька уехали в Москву. Помню, в конце 1929 г. появилось постановление, и нам отдали дом. И я одна мыла потолки, стены, но прошло месяца 3–4, и нас совсем выгнали из дома. Поселили нас в конце деревни в маленьком домике. Жили мы там недолго, опять перебрались на кухню в своем доме. Плакали мы день и ночь: за что нам такая участь досталась? Жили мы небогато, работали все в поле и дома, никогда не держали работников, ходили все в перешитом от мамы. Ребята ходили в одних сапогах на троих. Лиза лежала в больнице в Подольске, совсем плохо с головой. Мне было очень трудно. Ваня работал с Костей Мошечкиным в слободе на бойне, где режут скот. Анеточка жила в Шестакове, их тоже раскулачили, они были действительно богатые, на них работали. Наши богачи Волковы Н. П. и А. П. все уехали и всё увезли. Рыков Н. И. тоже уехал. Остались мы только трое несчастных: Лиза, Ваня и я.

И так наступил 1930 год. Нам становилось труднее и труднее, совсем уже невозможно жить, всё у нас забрали. В конце марта пришли, арестовали Ваню и увезли в слободу. Мы с Лизой в ужасном состоянии. Никакой связи с нашими нет. Они живут в Москве. Крестная живет в Москве, у нее всё хорошо, их семью не трогали. Через дней 10 после ареста Вани ночью стук в дверь. Открываю, вся трясусь. Милиция и наши соседи – Стешуха и ее муж и еще двое. Нам сказали: «Срок для сбора вещей – 2 часа». Мы должны уехать в Казахстан на постоянное поселение. Я не знала, что мне делать. Мне было 15 лет, Лизе – 29, она плохо соображала. Я все спрашивала, что мне брать. Мне сказали, будет одна лошадь, т. е. сосед согласился дать свою лошадь. Главное, я взяла несколько мешков ржаной муки, мы как раз только смололи, картошки, капусты и, конечно, одежду на себя, Лизу и Ваню. Было у нас спрятано несколько маминых отрезов, платки летние и теплые. Всё погрузили, нас посадили в сани и повезли в Волоколамск. Несмотря на очень раннее утро, я помню, всё Рахманово вышло нас провожать. Все женщины плакали, кричали: «Что вы делаете?» Особенно причитала тетя Настя (Катина свекровь): «За что, за что?» Милиция безобразно ругалась, а тетю Настю ударили по лицу кнутом. Мы с Лизой рыдали. Как трудно было расставаться с родным домом! Привезли нас в Волоколамск на станцию, свалили наши вещи, на улице было холодно. Кроме нас там оказалось очень много народа из слободы, Валуек, Новлянского и т. д. И богатых я не встречала. Все больше просто середняки, работали сами в своем хозяйстве. Приехали мы рано утром, а к вечеру привели к нам Ваню. Я так была рада, что Ваня с нами. Вечером нас стали грузить в товарные вагоны, холодные, грязные, все имущество тоже бросали в вагон, много осталось вещей на улице, спросить ничего нельзя, страшная ругань и плетки. Я помню, когда нас погрузили в вагон, мы заняли место около окошка (просто дырка). Я хотела посмотреть, нет ли кого знакомых, в меня ткнули штыком винтовки прямо чуть не в глаз. Ночью поезд тронулся в путь. Мы не знали, куда нас везут.

Запомнились такие стихи:

 
Расскажу я вам, как сажали нас / Ночью в грязный товарный вагон,
И потом везли, дверь на заперти, / Чтоб дорожки домой не найти.
И потом, друзья, можно в сутки раз / Под штыком сходить за водой.
Принесли воды и давай делить. / Дети тут же кричат: «Мама, пить!»
И один стакан доставался нам, / В сутки раз во рту промочить.
И так шли деньки, / Путь далекий был,
Путь нежданный наш / Шел всё вперед.
В воскресенье, как раз / В самый светлый день,
Мы приехали к месту своему. / Привезли в Туркстепь,
Степь широкую. / Только пылью здесь хоть подавись.
Власть советская этим славилась, / И врагов своих всех заморит.
 

Привезли рано утром. Поезд остановился в степи. Помню, был высокий откос. Команда: «Быстро выгружайтесь!» Все думали, повезут еще куда-нибудь в населенное место. Сказали: «Нет! Устраивайтесь, как можете». Все плакали, очень много старых и пожилых людей заболели, никакой помощи. Верная смерть. Кругом степь: ни деревца, ни кусточка, воды тоже нет. Очень далеко ходили за водой. Помню, что за целый день можно сходить только два раза. Нет никаких человеческих условий. У всех почти были брезенты, сделали палатки. Есть совсем нечего. Из муки делали болтушку, и это была пища.

Какой выход? Бежать, как можно скорее! Вопрос был продуман и решен так. Я и Маруся Мошечкина бежим вместе с семьей Чумодиных; Лиза и еще Лиза Мошечкина – с Пузановыми. Костя и Ваня вдвоем, когда нас отправят. Бежать сразу всем не надо. Может, кому-нибудь повезет добраться до дома. Это был кошмар. Стоял май. Днем очень жарко, ночью темно и холодно. Шли мы только ночью, днем боялись идти, очень многих ловили и отправляли обратно в степь на поселение. Кругом песок. Идти было трудно: по колени песок. По дорогам не шли, опасно. В степи такой вой, как будто бы очень много собак и вот-вот тебя догонят и разорвут. Дошли до какой-то станции, не помню, билеты нам не давали. Плакали и умоляли женщину взять нам билеты, за это дали ей платок, и так раза два от станции до станции. В Семипалатинске (денег у нас не было) пришлось продать материал (сарпинку), платки и купили билет до Москвы, но ни сидеть, ни лежать нельзя, мы ехали почти всё время лежа под лавочкой. Только ночью сидели на полке. Еды было мало, нас жалели и давали нам есть, кто что мог.

Не помню число, но знаю, в июне мы приехали в Москву. Маша Мошечкина хорошо знала Москву, она меня проводила до Кати. На меня было страшно смотреть: худая, грязная, а вшей было столько, что, когда сняли с меня рубашку, хрустело под ногами. Всё тело покрыто ссадинами. В это время была у Кати Анеточка. Она повела меня в баню. Всё мое платье, рубашку Катя сожгла.

И снова надо начинать жить. Как и где жить? В Рахманово ехать нельзя. У Кати уже живут брат Коля и брат Павла Петровича Коля. Надя где-то работала на заводе, но комнаты и прописки не было. Тоже часто бывала у Кати, ночевала у её соседки – Юлии Платоновны. Катя страшно переживала за нас. Павел Петрович злился. Папанька и Сергей жили у дяди Васи в Москве в Газетном переулке, тоже нелегально. Мне еще не было 16 лет, документа никакого, и решили устроить меня в прислуги по знакомству в Москве на Собачьей площадке к Сахаровым. Жила я почти всё время на кухне, спала в коридоре. Работы так много, что не было времени посидеть, а сил совсем не было, очень была слабая. Уборка квартиры, включая и комнаты. Стирка с 4-х человек, по 10 простыней, 10 пододеяльников – до 100 вещей, а мне было только 16 лет. Наталья Петровна совсем не считала меня невзрослым человеком и всё спрашивала, как с прислуги взрослой. Особенно было обидно, когда я приходила с рынка. Начинала всё считать, взвешивать, и когда что-нибудь не так, начинала кричать: «Я вычту из жалованья!». Я всегда очень плакала, а она смеялась. Каждый день для меня был каторгой.

Осенью 1930 года я пошла вечером учиться на курсы бухгалтеров, платные. Нюша сказала, что она будет платить. Я получала 100 рублей, за курсы – 80 рублей. У меня оставалось только на то, чтобы купить тапочки. Я хорошо помню, никто ни копейки, хотя братцы торговали и деньги у них были. В воскресенье меня отпускали, а куда идти? Крестная бывала очень недовольна, когда я приходила. Мы с Наденькой ездили в Парк культуры, хоть посидеть спокойно. Я всегда учила уроки, много читала. Когда приезжала домой, боже мой, сколько дел: посуду мыла-чистила до 11–12 часов, обувь чистила, много-много дел.

В 1931 году я закончила курсы хорошо, получила первый документ, звание «помощник бухгалтера». К тому времени у меня стало лучше с жильем: комнатка на кухне освободилась, и я стала там жить. Как я была рада! Купила себе лампу и вечерами занималась, готовилась поступить на Высшие курсы бухгалтеров. Осенью 1931 года я поступила и стала учиться. К тому времени Нюша стала жить в Павшине на Песочной у тети Аграфены. Комнатка, наверное, не больше 6–7 метров. Кости, мужа, с Нюшей не было: он жил где-то с матерью, очень болен. Жила она с дочкой Женей. Папанька приезжал часто, и меня Нюша взяла к себе. Она часто говорила: «В тесноте – не в обиде». Очень переживала за меня. Нюшу устроила в Павшино Дуся Волкова, они с Анеточкой были подруги. Я помню: все Волковы гуляли у нас на свадьбе у Нюши.

С 1932 годая училась и работала. Сначала напротив Кремля, в Хозяйственном управлении, на картотеке, старшим счетоводом. Мне очень нравилась работа. Я стала человеком. Жила в Павшине у Нюши на Песочной улице. Каждый день ездила на поезде. Дорога в одну линию, поезда шли очень медленно, свет – фонарь. К нам часто приезжал папанька. Нюша работала в Красногорске в гастрономе – как идти к больнице, на углу. Нюша очень дружила с Шурой, с Иваном и с Семеном Васильевичем Ермолаевыми и часто ходила к ним в гости.

В 1932 г. мы получили от Лизы письмо и карточку с фотографией нашли. Она нам ничего не сообщила, где она, что с ней, и адреса не было, два слова: «Жива, здорова». А потом через несколько месяцев ее видел Скородумов Илюша из слободы, она ходила по вагонам в поезде дальнего следования, просила милостыню. Очень, очень плохая, и больше мы ничего никогда не получали. Мы так решили, что она умерла в конце 1932 г.

Мы с Анеточкой и Женей уже в начале 1932 г. жили на Павшинской (раньше она была 1-я Советская) у Громовой тети Оли в маленькой комнатке. К нам часто приезжали крестная Катя, Павел Петрович, папанька, Надя, Ваня и все родные, даже дядя Вася и его сыновья Петя и Паша. Всегда было весело. У тети Оли были дочери Маруся, Клава, Таня. Они очень хорошо пели и плясали. Я уже жила постоянно в Павшине. Работала на Петровке в Альбомно-рамочной художественной мастерской заместителем старшего бухгалтера и училась вечером, хотя было очень трудно. Помню, старшим бухгалтером был Сухарев В. Н. – очень способный, умный, но пил запоем. Мне приходилось одной всё делать по бухгалтерии. Для практики мне это очень много дало.

В 1932 году летом мы переехали жить к тете Тане Кошкиной у Чернушки (маленькая речка). У тети Оли очень было тесно, у Кошкиных мы жили в заднем доме. Нам было очень хорошо. Я работала и училась вечером, иногда приезжала очень поздно. Когда не успевала на поезд, ночевала у Кати. Я очень сильно кашляла, и крестная боялась, что у меня туберкулез, как бы не заразила Виктора, и я старалась у нее быть реже. Она всем всё время говорила, что у меня, как и у мамы, чахотка. Я была молода и не верила, чувствовала себя хорошо, только очень худая.

В конце 1933 года тетя Таня нам сказала, что они будут делать ремонт дома. И опять надо искать квартиру. И вот Нюше кто-то сказал, что на Садовой сдают дом. Это были Зубковы. И мы в 1933 г. перешли жить в задний дом. Число не помню. Я была знакома с Клавой Зубковой и Лидой. Мы часто ездили на поезде в Москву на работу.

Да, я забыла описать: в 1933 г. в октябре-ноябре к нам приехал Костя, муж Нюши. Мы жили у Кошкиных. Он стал ругать Нюшу, ревновал, кричал, что она вышла замуж. Остановить его невозможно было, он брал топор. Мы его связали, вызвали милиционера и вместе повезли в Москву в институт Склифосовского. Там был пункт психических больных. Потом мы его больше не видели: его отправили в Подольск.

У Зубковых нам было хорошо, отдельный вход в дом. Мы жили – Нюша, Женя и я. К нам часто все приезжали: крестная, Павел Петрович, Надя, Ваня, Коля.

В 1933 году женился Ваня. Жена его – Соня Чумодина. Из слободы, дочь Федора Ивановича Чумодина. Свадьбы никакой не было. Я случайно встретила их на Красной Пресне. Она была в белом платье. Мне не сказали, что они венчались. Были у них только два отца – Вани и Сони. Жили они в Шелепихе. У меня совсем не было свободного времени, много работы, и очень трудно учиться. Все ночи сидела, учила, читала, заданий очень много: планирование, хозрасчетное начисление, математика, политэкономия, бухгалтерский учет и иностранный язык. Здоровье неважное, часто болела.

В 1934 году в январе умер папанька. Я очень переживала, и плакали все. Последние годы, начиная с 30-го года, он жил где ночь, где день, постоянного угла не было. Всё время очень боялся, что вышлют в Казахстан на поселение. Умер он в больнице от тифа, а болел всю жизнь пороком сердца и катаром желудка. Всё время соблюдал строгую диету. Похоронили его на Ваганьковском кладбище. Поминки были у крестной в Москве. В феврале 40 дней отмечали в Павшине. В марте у Вани родилась дочка Тамара.

В 1934 году я уже работала в Центральном универмаге в коврово-драпировочном отделе заместителем старшего бухгалтера. В 1934 г. закончила курсы трехгодичные. Получила диплом старшего бухгалтера. Очень была довольна.

Жили мы с Нюшей очень дружно. Женя росла хорошей, послушной девочкой. Я очень плохо себя чувствовала: сильный кашель и высокая температура. Меня поставили на учет в туберкулезный диспансер в Москве на площади Коммуны. Очень хорошая была врач Коровина, имени не помню. Это редкой души человек. У меня обнаружили открытый процесс туберкулеза в правом легком. Мне делали пневмоторакс, в бок делали укол, сжимали каверну. Очень было плохо. Лежала я в Институте туберкулеза почти 3 месяца. Казахстан, жизнь в прислугах, учеба и работа сказались на моем здоровье. И контакт с мамой в течение 7 месяцев. Всё отразилось.

В это время мы жили у Зубковых, и когда мы с Клавой Зубковой ездили на работу в Москву, я обратила внимание на одного парня: блондин, черное пальто и желтая кожаная шапка, он выделялся среди других. Я как-то спросила: «Клава, ты знаешь этого парня?». Она говорит: «Это мой брат двоюродный. Хочешь, я тебя познакомлю». Этот разговор был за несколько дней до того, как мы стали жить у Зубковых. На следующей неделе я говорю: «Клава, а мы живем у них в заднем доме. Я уже часто видела, как он проходил мимо нашего дома. Нюша говорит, это сын хозяйки тети Саши». Таким было начало нашего знакомства с Юрой. В конце 1934 г. часто ездили в поезде на работу и учебу. Юра учился в Институте им. Куйбышева. Когда я лежала в Институте туберкулеза, он с Нюшей ко мне приезжал. В начале 35-го г. я была в санатории в Болдино около 3 месяцев. Юра тоже ко мне приезжал. Честно говоря, он мне нравился. Умный, честный, добрый. Наденька была настроена к нему плохо, ей не нравилось, что их семья бедная и он неважно одевался, был студент. Павел Петрович, крестная, Нюша говорили, что он хороший парень, но замуж мне выходить нельзя: я скоро умру и т. д. Это крестная всем говорила, в том числе и Юре, и его маме. Но я хорошо помню, когда я лежала в Институте туберкулеза, перед выпиской была у профессора Кольцмана. Он был известный специалист с мировым именем. Он сказал: «С вашими легкими будете жить до 60 лет». Когда я пишу эти строки, мне уже 73 года, туберкулезом не болею.

Работала я в 1935 г. в Центральном универмаге, получала 55 рублей. 15–20 % за баланс ежемесячно плюс 1 рубль на питание в день (дотация в столовой) и 25 % скидка на товары на сумму 1500 рублей в квартал. Одевалась я очень хорошо. У меня была шуба, пальто бостоновое с котиковым воротником, много хороших костюмов, платьев, кофты шерстяные. Всё это можно было купить недорого. Выбор большой.

Мы жили с Нюшей у Зубковых. Нам было хорошо, и ухажер под боком, как говорят в народе. Мы с Юрой продолжали дружить. В 1936 г. он должен закончить институт. К нам часто приходили Клава и Миша Зубковы, Коля Кабанов: Коля, брат, ухаживал за Клавой, а Миша – за Наденькой. Жить было весело. В воскресенье у нас всегда гости: крестная, Павел Петрович, Ваня, Соня, иногда приходили из Мякинина Николай Петрович, брат Павла Петровича, с Фаней и, конечно, Юра. И часто приглашали Александру Семеновну. Ходили на Москву-реку, в лес гулять. Особенно было весело 18 августа в день авиации – праздник в Тушине. Ходили пешком в Строгино, иногда пешком в Тушино. Мы с Юрой часто ходили в кино в Москве в Центральный кинотеатр «Москва», «Уран», «Метрополь» и т. д. Бывали и в театрах: в Большом, Малом, театре Красной Армии, ходили на концерты. Возможность была, очередей не было, и цены недорогие. Мне уже казалось, что у Юры отношение ко мне серьезное, и однажды мы ехали в поезде, освещение – свечи, мы сидели, разговаривали, он мне сказал, что он меня очень любит и намерен сделать предложение.

Нюша всё знала: я всё рассказывала, она одобряла, Юра нравился. Но всегда была очень грустная, она говорила: «Вот ты, Верочка, и Наденька выйдете замуж, а я опять одна с Женей». Нюша уже работала в гастрономе в Покровском-Стрешневе. Я всегда ей говорила: «Мы будем жить с тобой вместе. Я никуда не пойду. У Зубковых семья большая. Мать – Александра Семеновна, отец – Георгий Николаевич, и брат Ваня». Жить в семье я очень не хотела. В конце 1935 г. зимой Нюша заболела ангиной с очень высокой температурой. Было это на работе, ее отправили в больницу. Там признали дифтерит, положили в больницу и отстригли чудесные белокурые волосы, кудрявые, а через 3–4 дня не подтвердился дифтерит, самая простая ангина. Нюша очень плакала.

В 1936 г. на Масленицу в конце февраля у нас в гостях были Павел Петрович и крестная. Нюша пекла блины в русской печке и всё приговаривала: «Ешьте, мои дорогие зятья». Юра тоже был у нас в гостях. Юра до сих пор вспоминает, какой он был пьяный, очень много выпили водки (1 л) с Павлом Петровичем.

Всё было хорошо. Я продолжала лечиться в тубдиспансере.

20 апреля 1936 года у нас случилось большое несчастье. Нюша работала вечером во вторую смену. Мы оставались с Женей, и у нас был брат Коля. Вечером долго ждали с работы Нюшу, должна приехать в 10 часов, и в 11–12 нет. Я очень волновалась, стояла у дома, ходили на станцию. Утро – Нюши нет. Поехали на станцию Покровское-Стрешнево, нам сказали, что в 11 часов 30 минут женщину зарезало поездом. Я не помню, как всё было, и нам вынесли ее меховой жакет. Я потеряла сознание. Подробно узнал всё Коля. Она бежала на поезд, а на первом пути стоял товарный поезд, и она подлезла под вагон, в это время поезд тронулся, и она погибла. Господи, что мы все пережили! Слез было море. Я почти ничего не помнила, как всё было. Похоронили ее на Ваганьковском кладбище рядом с папанькой.

Осталась Женя, ей было 9 лет, она училась во 2 классе. Хоронить мы ее не взяли, Женя была слабая девочка. Она всё время спрашивала: «А где моя мама?» Мы говорили: «В больнице». Но разве можно всё время врать? В 9 дней мы ей сказали правду. Эта трагедия осталась на всю жизнь в памяти. Я вечно ее помню, никогда не забуду. 20 дней мы отмечали у нас в Павшине, были все свои, к нам приезжала тетя Анюта, мамина сестра. Только она осталась жива, тетя Катя умерла, в Поповкине тоже все умерли. Мы очень были довольны, рады тете Анюте, сколько было разговоров. Она у нас была 2–3 дня. Очень было трудно жить без Нюши, она была очень хорошая.

Женя очень часто вспоминала свою маму, без слез невозможно было жить ни одного дня. Крестная и Павел Петрович решили Женю удочерить, и с осени она будет жить и учиться в Москве. Здоровье у Жени неважное, часто болела, и мне было очень трудно. Врачи посоветовали Женю отправить в Лесную школу месяца на 2–3. Путевку в Лесную школу достала я в Мосторге. Купила ей всё новое: 2–3 платья, пальто, туфельки. Я ее отвозила в школу. Не помню, где точно она находится, где-то под Москвой. Мы с Колей, братом, ездили ее навещать. Женя хорошо там поправилась и в сентябре пошла учиться в 3-й класс.

И по-прежнему жили мы в заднем доме: Надя, Коля и я. Мне было очень трудно: работать, каждый день дорога, и готовить на троих, покупать продукты (всё время с сумками), и уборка, и стирка. И всё время меня ругали за то, что я дружу с Юрой, вообще за всё. Денег мне не давали ни копейки, за квартиру не платили. Мне было очень трудно, едва сводила концы с концами, покупать что-нибудь для себя не было возможности. Сколько раз крестная им говорила, что надо давать деньги, никакого результата. Коля, брат, и у Кати жил на полном иждивении. Крестная всё время Павлу Петровичу врала, что дает 100 рублей. И так наша жизнь продолжалась до конца 1936 г. Очень сложная была обстановка. Юра после смерти Нюши часто стал говорить: «Нам надо расписаться и отметить небольшой скромной свадьбой». Я очень боялась говорить Наденьке и Коле, они были против. Коля говорил: «Нищих разводить. Такая больная замуж собралась. С ума сошла». Он студент, ходил иногда в белых ботинках до осени. Всё было очень, очень сложно.

И вот 19 декабря 1936 года (это было в Николу, в Павшине престольный праздник) к нам приехала крестная. Александра Семеновна нас пригласила в гости и говорит нам с Юрой: «Идите расписывайтесь». Мы быстро собрались, пошли в сельсовет и расписались. Свадьбу скромную решили отметить в конце января. Мы были довольны, но жизнь очень сложная. Вечером, когда приехали с работы Надя и Коля, устроили большой скандал. Этот торжественный день для нас был омрачен. Надя и Коля очень меня ругали. Я стояла на коленях, просила прощения – за что, не знаю – и всё время говорила: «Завтра разведемся. Подумаешь, какое дело!». Очень всё было неприятно. Жили у меня, но всё время дулись. Расходы на питание все на мне, уборка и стирка тоже.

30 декабря 1936 года была у нас свадьба, расходы общие. Ваня и Н. П. Рыков, брат Павла Петровича, продукты привезли. Были все наши и с их стороны все Зубковы, даже тетя Матреша с дядей Леней, тетя Паша и дядя Митя, тетя Маша и дядя Андрюша, тетя Поля. Первое поздравление было со слезами, вспомнила дорогую, милую Нюшу. И отсутствовал Георгий Николаевич, отец Юры. Начало скучное. Потом всё уладилось, живому живое. Заиграла гармошка, запели песни. Первые нас поздравили Александра Семеновна, мама Юры, и моя крестная – тоже как мама, Иван Иванович и Павел Петрович как отцы. Громко кричали: «Горько, горько!» Как сейчас помню, на душе у меня было очень горько. Память о Нюше не давала покоя. Мы сидели у окна. Первые. Впереди. У меня было белое платье, нарядное, белые туфли и веночек из цветов. Свадьба веселая. Пели, танцевали. Всё прошло хорошо. Рая, тетя Паша очень хорошо пели песни, плясали. Иван Иванович играл на гармошке. Юра мне шептал: «Милая моя, никогда не дам тебя в обиду, всё для тебя сделаю». Подарков не было никаких, раньше этого порядка не было. Мне прежде Ваня подарил на платье, крестная – постельное белье, остальные, как всегда, ничего, очень всё обидно. На второй день я встала и уехала на работу. Юра гулял один со своими родными. Наши тоже уехали, всем надо работать. У меня на работе не знали, что у меня свадьба, я не говорила.

Так началась наша жизнь с Юрой в маленьком доме. Юра с января писал диплом, я работала. Юру должны куда-нибудь послать работать по распределению. Я мечтала скорее уехать, всё равно куда. Мне очень всё надоело: четыре человека в таком маленьком доме. И всё время были недовольны. Здоровье у меня неважное, состояла на учете в тубдиспансере, каждые две недели ездила на прием. Худая ужасно. И так мы жили всё лето вместе, в июне Юра получил диплом, защитил отлично. Это для нас была большая радость и гордость. В Павшине тогда появились первые инженеры – Юра и Коля Кабанов. Я очень довольна. Правильная пословица: «С милым рай и в шалаше». Мы жили очень хорошо. Юра очень ласковый, добрый. И мы очень любили друг друга! Иногда он просто носил меня на руках, в полном смысле слова. Я была очень счастлива.

Мы мечтали скорее, скорее уехать, всё равно куда. В августе месяце Юре предложили Омск, получил подъемные. Приехал домой, было письмо из ЦК. Его вызывали для переговоров. Там предложили работу на Дальнем Востоке, как молодому специалисту. Был предложен город Чита, Забайкальский военный округ. Юра сказал, что у меня туберкулез легких. Ему ответили, что как раз для меня будет хорошо: сосновый лес, высокие сопки, сухой климат. Юра стал оформляться. Я тоже стала увольняться. Меня очень уговаривали: «Не надо ехать». Особенно врач Коровина боялась за мое здоровье. Я решила окончательно – ехать. Билеты взяты на 14 сентября 1937 г. Числа 10 сентября у нас был вечер, были все родные, даже тетя Матреша, тетя Паша с мужьями. Было очень весело, хорошо. Мы счастливы. Нам очень хотелось, чтобы у нас был ребенок. Врач тоже говорила: «Может быть, будет лучше, если будут роды», и как раз 12 сентября 1937 г. врачи сказали, что будет ребенок. Это была для нас двойная радость. Итак, 14 сентября 1937 г. в 5 часов вечера мы отправились в далекий путь в г. Чита. Все родные нас провожали, было много народа. Я очень плакала. Вернусь ли я в Москву?

Надя одна осталась в нашем доме, ночью всё увезла к Зубковым, вышла замуж за Михаила и забрала ключи от дома. И опять нам была неприятность, Коля, брат Юры, ходил за ключами.

Итак, поезд тронулся, я первый раз уезжала из Москвы в таких хороших условиях. Поезд скорый, вагон купированный, очень чисто, уютно. Город Чита закрытый, въезд только по разрешению НКВД. Много ехало военных. Настроение прекрасное, хотя я и плакала, но скоро успокоилась. Я ехала с любимым мужем, внимательным, заботливым. Я тоже была уже человеком. Получила законченное среднее образование, работала старшим бухгалтером, уже 5 лет имела свою крышу над головой. Всё прекрасно. С нами вместе в одном вагоне ехали Коля Кабанов и его жена Маруся. У них как раз перед отъездом состоялась свадьба. Скучно не было. Коля Кабанов любил много поговорить. Обедать и часто ужинать ходили в ресторан. Погода, помню, была очень хорошая, на больших остановках выходили погулять. Очень красиво было смотреть на озеро Байкал, голубое-голубое, прозрачное. Мы вспоминали с Юрой, как Иван Иванович пел песню «Славное море, священный Байкал», а мы его видели в нескольких метрах. Поезд шел по берегу Байкала. Смотрим в окно и видим первый и последний вагоны нашего поезда, сорок восемь тоннелей проехали. Ехали мы восемь суток.

Приехали в Читу, кто-то нас встречал, не помню. Квартиру нам дали на Корейской улице, одна маленькая и вторая тоже небольшая комната. Первое время жили вместе с Кабановыми. Потом они получили отдельную комнату. В доме, где мы жили, проживали еще Александра Федоровна с мужем с двумя детьми, а также Пелагея Федоровна, одинокая старушка. На кухне было 3 хозяйки. Мы очень подружились. Всё прекрасно. Только трудно было привыкать воду получать по талонам. Каждый день, иногда через два дня привозили воду в бочках. Кричали: «Воды, воды!» Набирали ведра. Продукты в магазинах были, но гораздо хуже качеством, чем в Москве. Много рыбы, особенно омуля: свежего, копченого, соленого. Молоко мороженое, на рынке мясо тоже мороженое, особенно часто брали гуся. Фрукты покупали в магазинах, особенно зимой мандарины, яблок было мало и невкусные.

Я первое время не работала, была дома, устраивала все свои дела. Первое – встала на учет в тубдиспансер, потом – в женскую консультацию. С ноября месяца стояли уже сильные морозы – до 30–40 градусов. Юра уходил на работу, я топила печку в комнате, потом одевалась и шла в пельменную, от нас она была недалеко, мне очень хотелось поесть пельменей. Мне тогда казались очень вкусными и жареные пирожки. Почти каждый день я ходила в пельменную.

С декабря 1937года я поступила работать в Управление Молотовской железной дороги на должность заместителя старшего бухгалтера по материальной части. Работы было очень много: конец года, инвентаризация. Старший бухгалтер Мария Григорьевна очень строгая. Мне работать было трудно. Обстановка в Управлении дороги ужасная, почти каждые две недели меняли начальников дороги и многих начальников станций, отделов. Шел 1937 год. Ходили слухи, что всего на Молотовской железной дороге расстреляли 150 человек. Настроение ужасное, страшное.

Мы с Юрой жили хорошо, спокойно, никаких конфликтов. Оба работали, деньги были, всё покупали. В Чите были магазины, где продавали золотоискателям. Там можно купить всё. Иногда удавалось. Почти каждое воскресенье ходили в театр оперетты, нам очень нравилось, артисты хорошие. По Москве не скучали. Письма получали часто от всех родных. Я очень часто писала крестной и Жене. Каждый месяц мы посылали деньги 50-100 рублей, почти всегда 100 рублей Жене. Зима стояла очень холодная от 30 до 42–43 градусов. Особенно холодно, когда просто бежишь по мосту через Ангару, дух захватывает. Дома тепло, топили много. И так мы жили в Чите до 30 марта 1938 г.