Текст книги "Мир и война в жизни нашей семьи"

1 апреля 1938года уехали жить в Иркутск, Юру перевели туда работать в УРД 213 (Управление работ Дальвоенстроя). Я получила декретный отпуск. Самочувствие у меня было хорошее, беременность протекала нормально. Я хорошо поправилась. В тубдиспансере сняли с учета, легкое совсем зарубцевалось, что для меня было большое счастье. Числа 3–4 апреля мы приехали в Иркутск. Юра начал работать в УРД. Я в декретном отпуске. Мне очень не хотелось уезжать из Читы, я там уже привыкла, климат там был хороший для меня. Это очень важно. Провожали нас Коля Кабанов и Маруся, они остались в Чите.

Итак, город Иркутск. Квартира, вернее, комната, в деревянном двухэтажном доме. Общий коридор и кухня, от города 2–3 км, военный городок летчиков, опять надо жить начинать снова. У нас опять новые знакомые: Виктор и Тамара Скорик из города Сумы, у них была прекрасная девочка Валерочка. Мы так подружились, что друг без друга ни одного дня.

Мне очень хотелось, чтобы у нас была девочка. Апрель и май жили ожиданием, встала на учет опять в тубдиспансер, так решили врачи, хотя в Чите сняли с учета, и в женскую консультацию в городе. Примерно с 2–3 июня самочувствие было неважное. Болела поясница, но я всё делала: уборка, стирка. И вот 11 июня рано утром очень болел живот, а я всё полощу белье. Юра собирался ехать на работу в город с главным инженером, и я поехала с ними в роддом. Всё решала сама. И вот 11 июня 1938 г. в 11 часов дня у нас родилась дочка, 3,7 кг, 53 см. Роды прошли благополучно, состояние мое и дочурки хорошее. Юра пришел в 12 часов дня, я уже лежала в палате. Я так была рада, что у меня родилась дочка, и имя я ей дала Людмила. Мое здоровье было хорошее, все подтвердилось, как говорила доктор Коровина: роды положительно подействовали на весь организм. Первое письмо я написала о рождении дочурки своему доктору с большой благодарностью. Очень много она сделала для моего здоровья. Она очень внимательно лечила меня в тубдиспансере. Потом положила меня в Институт, где тоже меня наблюдала, 2 раза отправляла в санаторий. Большое ей спасибо, дай бог здоровья. В больнице, роддоме имени 1 Мая, я лежала 8 дней. Здоровье у меня и дочурки хорошее. 19 июня 1938 года нас выписали из роддома. Это было воскресенье, был праздник – Троица. Юра приехал за нами на пролетке. Лошадь, хорошо помню, коричневая. Я говорила Юре, такая у нас была в Рахманове. Приехали домой. Юра всё купил, стол накрыт хорошо. И опять на новом повороте жизни новые проблемы – как растить дочурку. Я не знала многого, и часто только Тамара могла подсказать что делать. Она очень мне помогала. На день два-три раза приходила ко мне. Вместе кормили, пеленали, укладывали спать. Пока Люся спала, готовила, стирала, убирала комнату. Так всё продолжалось каждый день. В июле стали выходить гулять, всё на руках, колясок в то время не было. Один раз в неделю ездила с дочуркой в город в детскую консультацию и в женскую консультацию. Очень было трудно. Автобус от военного городка всегда был переполнен, и сесть с ребенком тяжело.

Дочурка росла очень хорошо, в 4 месяца хорошо сидела, даже без подушек, а головку держала в один месяц. В весе прибавляла замечательно. С Тамарой и Виктором мы очень дружили, часто обедали и ужинали вместе. Мы с Юрой жили прекрасно, материально вполне благополучно.

Письма получали часто, особенно от Георгия Николаевича, отца Юры. Письма его очень хорошие, большие, по нескольку страниц. Одно письмо написано в виде повести, оно было посвящено рождению дочурки. Начиналось так. В далекой Сибири работал на золотых приисках инженер, молодой специалист из Москвы, и прошел слух, что он нашел золотой самородок весом 3.800 граммов. Пресса очень заинтересовалась, и на квартиру приехал корреспондент. Он очень долго разговаривал с женой инженера, она внимательно его слушала. Когда кончился разговор, она подошла к кроватке, где спала наша дочурка, засмеялась и сказала: «Вот наш самородок, 3.800». Это я пишу только то, что запомнила. Повесть была очень большая.

Всё шло хорошо, дочурка росла, мы здоровы, у меня всё отлично. Но вот опять перемена в жизни. Юру в декабре 1938 г. призвали в армию, он должен служить в РККА в Ворошилове-Уссурийском. Я должна ехать в Москву с Люсенькой. Это так грустно!

И снова отъезд в Москву. Надо все вещи собирать, а вещей много, еду одна с ребенком. Но как говорится, свет не без добрых людей, это правда. Наши знакомые, Виктор и Тамара Скорик, получили отпуск в город Сумы через Москву. Я и Юра были очень рады. Настал день разлуки. Господи, как нам тяжело расставаться! Плакали оба. Юра нас провожал в Москву, а сам должен ехать в Ворошилов-Уссурийский в РККА. Мне надо жить одной с ребенком. Я не представляла, как я буду жить. Дом не подготовлен к зиме, дров нет. Средств для существования было немного. Я должна работать. Люсеньку оставлять не с кем. Всё плохо, но молодость брала свое. Я думала: как-нибудь справлюсь. Люсенька росла очень спокойным ребенком. Я долго ее кормила, почти до 1 года.

И вот поехали в Москву. Юра ехал с нами несколько станций, грустно, грустно невозможно. Люсенька была всё время у Юры на руках и никак не хотела ко мне. Тоже, наверное, чувствовала разлуку с папочкой. Юра сошел, мы поехали. Хорошо, что я не одна. На следующей остановке я получаю телеграмму: «Верусенька, не волнуйся». И так на каждой станции получала телеграммы в дороге. С Тамарой и Виктором мне было очень хорошо ехать все 5 суток, они мне помогали как могли. Даже ночью Виктор сидел, гулял с Люсенькой, а мне говорил: «Поспите, отдохните». Люсенька очень часто плакала, перемена обстановки на ребенка, конечно, подействовала: жарко, душно. В ресторане с поваром договорились для Люси варить кашку, супы, молочко. Доехали очень хорошо.

Приехали в Москву ночью, поезд опоздал часа на три, меня встречали крёстная и Ваня, мой брат. Приехали на квартиру к крестной. Конечно, не в дом родной. Люсенька очень всем понравилась: полная, румяная, ручки как перевязанные, хорошо смеялась. Все говорили: «Сибирячка, сибирячка». Пробыла я у крёстной дня два, потом брат Коля отвёз меня в Павшино. Так трудно было мне привыкать. Семья большая: мать, отец, братья Коля, Ваня и мой брат жил у наших в маленькой комнатке и ещё Коля из Рахманова. Просто кошмар! В Иркутске жили втроём своей семьёй. Всё у нас было, жили спокойно – и вдруг всё изменилось. Иногда так хотелось есть, а есть нечего, покупать и готовить отдельно просто не могла, стыдно. В Москву к своим было очень трудно ездить, и особенно не звали. Так жила всю зиму. В апреле с Колей, братом, и Женей оклеили дом, и мы перешли жить отдельно. Конечно, Коля, брат, жил со мной и, как и раньше, на моем иждивении. Крестная ему сказала: «Это нехорошо, Верушке и так трудно». Стал есть в Москве в столовой, только в выходные дни иногда у меня, а больше у наших, платил, не помню, сколько. Юра писал очень часто, наверное, через день-два получала письма, телеграммы, скучала очень, одна отрада – письма. В марте 1939 г. Колю, брата Юры, проводили в РККА, тоже на Дальний Восток. Созвали вечер, много было молодежи, весело. Мне было очень скучно.

С мая месяца я пошла работать в Красногорский торг в транспортный отдел старшим бухгалтером. Главным бухгалтером был Александр Иванович Гончаров, муж

Татьяны Никифоровны. Женя оставалась с Люсенькой, так жили всё лето. Я в обед приходила кормить Люсю грудью. Георгий Николаевич помогал Жене. Посеял много цветов, сделал низкую загородочку, наносил песочку. Люсенька в 10 месяцев начала ходить, много уже говорила слов: «Мама, папа, баба, Еня (Женя), дай, не буду, есть кочу и т. д.». Девочка росла очень хорошая, спокойная, пошла сразу: во дворе были куры и петух, я ее поставила, и она побежала за петухом и никак не могла остановиться, устала и упала и громко заплакала. С этого времени недели две совсем не ходила, боялась. Потом нормально стала ходить и не падала.

К осени, кажется, в конце августа, Юра прислал письмо, что ему надо будет служить еще год, всего два года. Прежнее постановление служить 1 год отменено. Мы стали думать, что нам делать, оставаться мне на зиму невозможно. Женя с сентября уехала в Москву, пошла в школу. Георгию Николаевичу трудно, он очень больной человек. Юра прислал письмо, что ему разрешили жить на квартире, и Юра стал искать мне работу с квартирой и очень удачно нашел: в Уссурийском областном управлении требовался заместитель старшего бухгалтера. Надо было послать вызов в Красногорский НКВД. Они всё сделали. Забыла написать, в ноябре месяце Коля, брат, женился на Клаве, была свадьба.

В октябре месяце я получила вызов на работу с предоставлением квартиры и подъемные. Я опять стала собираться в дорогу, уволилась с работы, заранее купила билет, и начались сборы. Надо было собрать все теплые вещи, продукты. Люсеньке надо зимнее пальто. Катя Суворова сшила капор и пальто бархатное, цвет золотой. Итак, путешествие на Дальний Восток вдвоем с Люсенькой, ехать надо было 8–9 суток. Опять договорилась с поваром что-то готовить ребенку. Помню, доехала хорошо. Люди были очень хорошие в купе – семья военных. В Ворошилов-Уссурийский приехала поздно вечером. Юра нас должен встречать.

И вот опять история. Приехали, поезд остановился, все вещи вынесли, Юры нет. Поезд ушел, я стою на платформе. Что делать? С ребенком и вещей мест 10–12. Вдруг бежит Юра со скоростью самолета. «Что я наделал? Заставил вас волноваться! Милые, мои дорогие, золотые, как я рад, что опять все вместе. Красотец мой, Веру-сенька (так он меня часто называл)». Он не знал, что ему от радости делать, хоть в пляс иди. Люсеньку целовал без конца, с рук не спускал, она уже бегала и говорила: «Папа, папа! Где ты был? Так долго?».

Дали телеграмму в Павшино о приезде Веры с Люсей в Ворошилов-Уссурийский. В ответ дедушка Георгий Николаевич отправил письмо, которое чудесным образом дошло до младшего адресата, его внучки, в феврале 2017 года. Вот сохранившаяся часть этого письма:

Павшино 15-го ноября

Здравствуйте, дорогие Вера, Георгий и Люсенька. Шлём Вам горячий родительский привет и добрые пожелания всего лучшего в Вашей семейной жизни. Вчера,

14-го, получили телеграмму о благополучном приезде Веры и Люсеньки. И, конечно, очень рады, что благополучно доехали. Мы всё это время Вас вспоминали и сейчас находимся в неведении, как увиделась ли Вера с Николаем. (Брат папы Николай в это время тоже служил на Дальнем Востоке – учился в Хабаровске в артучилище. – Л. 3.) Будем ждать с нетерпением письма от Вас и от Николая.

Первые дни и нам было скучно без Люси. Георгий, говорю откровенно, ничуть не преувеличивая, мне очень было скучновато без Люси. Мы за последние дни с ней подружились. В обед и вечером она меня встречала. Георгий, я представляю себе в мыслях картину, как ты с ней забавляешься. Ты лежишь на постели, а она возле тебя возится, как она привыкла со мной возиться…

Письмо дедушки

У Юры к тому времени появился новый знакомый. Как его звали, уже забыла, кажется, Анатолий. Юра его называл «купец Иголкин». Вот мы и поехали к купцу Иголкину. Он нам дал маленькую комнату. Жили мы там дня два-три. Я всё привела в порядок после дальней дороги. Мне дали комнату в двухэтажном деревянном доме. Довольно большая, метров 25–30. Мебели у нас не было: стол, кровать и детская кроватка, 4–5 стульев, вот и всё наше богатство. Кухня на двоих: я и еще Ната с Анатолием. Соседи нам не нравились, очень нудные. Мы с ними общались мало. Вот только Ната очень полюбила Люсеньку и часто приходила с ней поиграть.

Устроились и надо выходить на работу. Люсеньку девать некуда, стали хлопотать о месте в детсад через воинскую часть Юры и с моей работы. В садике не было мест, устроили в ясли. Люсеньке 1 год 5 месяцев. Уже много говорила. Я пошла работать в областное управление связи заместителем старшего бухгалтера. Главный бухгалтер – Виктор Васильевич Коваленко – очень хороший человек и большой специалист. Моя работа заключалась в контактах с отделениями связи по всей области. Их было около 30–35. Каждый день приезжали из отделений бухгалтеры с отчетами. Я как раз поступила на работу в ноябре, конец года. Хотя работы было много, но зато она интересная, разнообразная. Сидела в кабинете вдвоем с Виктором Васильевичем. Работа мне нравилась, без конца посетители. Я очень была довольна. Получала 880 рублей. За годовой отчет выдали 1000 рублей.

Только Люсенька часто болела простудой, и в яслях часто был карантин. Это для нас большое затруднение. Няню нанять невозможно, но как-то устраивались. У нас во дворе жила тетя Настя, она работала дворником. Когда ясли не работали или Люсенька болела, она приходила к нам, сидела, ухаживала за Люсенькой и дома всё делала. Очень была хорошая женщина. Люсенька росла хорошо, много говорила, когда приходили за ней в ясли. Ясли двухэтажные, она была на втором этаже, лестница очень высокая, и дочка, как только увидит меня или папу, начинает нараспев говорить: «Мама, мама, мама, папа, папа, папа», – и так, пока не сойдет вниз, всё приговаривает. Всё спущено, штанишки почти у колен, одеваем, а она нам рассказывает стихи. Первое – «Наша Таня омко пачет, уанила в ечку мячик…» и т. д. Приходим домой. Когда я ухожу на работу, игрушки все поставлю на ее столик, всё в порядке. Сразу все игрушки разбрасывает по всей комнате – это ее любимое занятие. Пока я готовлю, папа катает ее по комнате на счетах. Стук, гром, наверное, внизу всё слышно, может быть, и на улице. Очень хорошо ела, всегда говорила: «Я сама!». Брала ложку и ела.

В январе 1940 года Люсенька заболела – корь. В комнате было прохладно, укрывали, чем могли. Даже чуть не устроили пожар. Свет включать нельзя, мы взяли свечку и пошли к кроватке, и у нас загорелось Юрино новое габардиновое пальто, которое только что купили. От дорогого пальто осталась только верхняя часть. Потом из нее сшили Люсе летнее пальто (серо-зеленоватого цвета). Корь стала проходить, заболел животик, плохо отходила моча, осложнение после кори. Беда не приходит одна. Нам посоветовали положить в мешочек гречку, мы нагрели и положили. Люсенька плачет, а мы всё держим. В результате очень сильно сожгли животик, и еще одна болезнь. Как только мы ругали себя! Два взрослых дурака. Люсенька только в марте пошла опять в ясли. В это время ходила к нам тетя Настя, всё вроде наладилось. Я работала, Юра служил в армии. Письма получали регулярно, особенно от Георгия Николаевича. Очень хорошие, и наши все писали.

К празднику 1 Мая мы с Люсей шли из магазина после работы. И она не хотела сама идти, всё плакала: «Хочу на ручки». Пришли домой, я смерила температуру – 39,8. Пришел Юра, пошли в госпиталь. Врач посмотрел и говорит: «Флегмона на шее. Срочно нужна операция». Господи, что я пережила?! Ее у меня взяли, она кричала, плакала, и мы тоже стоим и плачем. Через час (это время мне показалось вечностью) нам ее выносят. Я с ней лежала, наверное, недели две. Это тоже, говорили, осложнение после кори. И опять стала ходить в ясли. Ребенок был очень хороший.

В середине мая, 16–17 мая, получаем письмо от Нади от 2 мая, где она подробно описывает, как хоронили Георгия Николаевича. Письмо получила я. Как сказать Юре? Но говорить надо. Юра очень переживал, плакал как ребенок вслух. Главное еще, почему нам не сообщили? Переживал за маму, как ей тяжело. Послали телеграмму, денег, письмо с соболезнованием. Несколько дней Юра был сам не свой. Всё время, как могла, успокаивала. Потом получаем письмо от брата Вани, конечно, очень неприятное, с большим укором за то, что даже не прислали телеграмму. Мы ее не получали. Вот так работает Управление связи (почта). Всё это было очень неприятно, грустно. Жизнь, как говорится, продолжается. Опять работа и новые заботы.

Лето и осень 1940 г. прошли нормально. Люсенька росла, мы работали. В сентябре Люсенька опять заболела, осложнение на глазки. Тоже после кори, и врачи сказали: «Ребенка надо увозить. Рекомендуется средняя полоса, здешний климат не подходит». И опять сборы в Москву. В декабре Юра отслужил свой срок – 2 года в РККА. Стали собираться домой. Правду сказать, не хотелось. В Павшине жить мне не хотелось: семья большая, удобств никаких, опять всё сначала.

В декабре 1940 года уехали в Москву. Приехали в Павшино, помню, утром и сразу пошли на могилу Георгия Николаевича. Юра очень переживал. Могила была на небольшом кладбище за оградой церкви. Зашли в гости к Рае, очень хорошо нас принимала.

Жили мы вместе с мамой, Ваней в переднем доме, в нашем доме жила Нюша с мужем и двумя детьми. Выселить мы ее не могли. Подавали на суд. И нам свой дом не присудили. Я была на суде. Нюша сказала, что мы опять уезжаем в длительную командировку.

Юра опять стал оформляться в Министерстве обороны в Прибалтику, Прибалтийский военный округ. Оформление было очень долгое, почти 3 месяца. Юра почти каждый день ездил в Москву. В марте 1941 г. Юра уехал в Ригу, получили подъемные. Жить стало веселее. Юра уехал для переговоров в Штаб обороны ПВО, где ему работать: в Латвии или Литве. Приехал, не помню, кажется, через неделю. Много всего купил: себе костюм хороший, кожаное пальто, мне и Люсеньке и всем родным опять подарки (с Дальнего Востока тоже привезли всем подарки).

И стали мы собираться опять в дорогу. Устроили прощальный вечер, позвали всех родных моих и его, даже теток с мужьями. Пели, плясали. Мы были очень довольны: опять уезжаем из Павшина. Все родные провожали до Белорусского вокзала. В буфете опять был выпивон. Люсеньке исполнилось уже 2 года 10 месяцев. Девочка очень хорошая, нарядная, как кукла. Белое пальто, белая шапочка, даже ботиночки белые. Люсенька всё говорила: «Мама, скорее поехали в поезде». Она привыкла путешествовать.

Приехали мы в город Каунас. Очень хорошая гостиница, ресторан. В номере две комнаты, 2 кровати, постели белоснежные, одеяла шелковые. Питание в ресторане отличное, меню разнообразное, русское и литовское. В Каунасе мы пробыли один день. Как сон, всё отлично, а мысль была: «Надолго ли такое счастье?».

Утром поехали в город Калвария, 1,5 км от границы, УНС-87 (Управление начальника строительства). Юра стал работать в техническом отделе, я – в бухгалтерии заместителем старшего бухгалтера. До меня в этой должности работал военный майор. В тот же день нам дали квартиру на окраине города, у бывшего владельца ресторана. Две комнаты, в том числе тут же кухня. Устроились хорошо. Вот только Люсеньку не с кем оставлять, садика нет. С трудом нашли женщину. Пожилая, очень грязная, жила в Германии, Франции, Югославии и т. д., огни и воды прошла. Итак, началась наша жизнь на новом месте. Работать мне было трудно, строительство военных объектов – система мне незнакомая. Главный бухгалтер был очень хороший человек, из Москвы, Федор Иванович, и мы с ним быстро сработались и нашли общий язык. Жизнь в Литве очень хорошая, много всего, продукты дешевые, промтоваров много, в том числе в частной торговле. Мы были очень довольны. Но няня меня совсем не устраивала, старались найти лучше. Помню, в конце апреля я поехала в город Мариамполь, денег было много, чего я только не накупила: обуви пар 5, отрезы разные. С трудом добралась до дома. Приехала домой, Юра говорит мне: «Предлагали девочку в няни, наверное, надо взять». И в середине мая к нам пришла жить Лена, так звали эту девочку. Люсенька очень полюбила ее, и мне стало спокойнее. Девочка из русской семьи, родители работали в бане.

Работали мы с Юрой много, приходили поздно. Всё шло хорошо. Дочурка росла очень хорошей девочкой. В декабре я собиралась в Москву, должен родиться второй ребенок, но мечта о поездке не сбылась…

22 июня 1941 года в 4 часа утра город Калвария был обстрелян из дальнобойных орудий, а затем последовал налет большой группы немецких самолетов. Город сразу в нескольких местах загорелся. Юра проснулся первый и говорит мне: «Наверное, война». Это страшное слово я услышала первый раз в жизни. Я плачу, Люсенька плачет: «Мама, мамочка, я боюсь!». Юра побежал в штаб армии. Кривошеин А. П., который жил с нами вместе в одном доме, тоже побежал. Я осталась дома, не знаю, что делать. Лена домой не пошла, решила, куда мы, туда и она с нами вместе. Я собирала вещи. Примерно через час Юра с А. П. прибежали домой.

Город горит, страшно смотреть. Вдруг страшный взрыв. Дом весь закачался, стекла все выбило: в нескольких метрах от нас упала бомба. Мы побежали в поле, это было недалеко от нас. Помню, свист пуль над головой, когда бежали, не зная куда. Лавина войск на машинах. Танки, авиация, сплошной ад. «Господи, спаси», – молилась я. Население всё бежит. Наши солдаты от границы без оружия. Некоторые в нижнем белье. Люсенька всё время говорила, плакала: «Мама, азись (ложись)».

Мы бежали на железнодорожную станцию. Над железнодорожной станцией и над проезжавшими автомашинами летали самолеты и обстреливали нас. На второй день нам стало известно, что мост через Неман у города Каунас взорван. Тогда мы направились к г. Приены, но там также мост взорван. Мы стали приближаться к реке Неман, надеясь переплыть его на лодке. Не зная местности и боясь заходить в населенные пункты, мы пять дней блуждали по лесу и на шестой день были обнаружены литовской полицией.

Так было трудно ходить, спать во ржи, в сараях. Просто дрожь по телу. Почти не ели и не спали. Только старались накормить Люсеньку. Мы всё время думали: живем последние дни. Хорошо, что с нами бежала Лена, она говорила по-литовски, это нас спасало.

Помню, идем лесом, вдруг перед нами в канаве сидит летчик, немец. Ну, думаем, конец. Лена стала говорить, что мы литовцы, идем к родным. Слава богу, обошлось, идем дальше, и так всё время спасала Лена. Потом решили, Лене с нами бежать нельзя. Лене очень хотелось жить в Москве, мечтала жить и нянчить наших детей.

На шестой день, видя, что выйти с оккупированной территории нам не удастся, мы все вещи бросили в большом чемодане, а все личные документы: паспорта, военный билет, кандидатский билет ВКП(б) – уничтожили, сожгли.

Когда нас поймала литовская полиция, нас отправили обратно в город Калвария, в тот дом, где мы жили. Вызвали хозяина, у него в городе было 2 ресторана. Он подтвердил, что в военной форме Юру не видел, всегда ходил в гражданском костюме. Он очень любил Люсеньку, всё говорил, что мы очень хорошие люди. Дом наш был разрушен, валялись наши вещи, и вот среди книг лежит «История ВКП(б)». Я наступила ногой и потом порвала, полиция не заметила. Я нашла диплом Юры об окончании института. И всё показала полиции. Это в какой-то степени нам помогло. Мы гражданские люди, но всё равно орали, топали ногами: «Советская дрянь! Это всё наше надето на тебе». Сняли туфли, кофту.

Юру и А. П. посадили в арестантский дом, нас с Тосей и детьми – в лагерь советских женщин (бывшие казармы и дом сумасшедших рядом на окраине города). Денег у меня было совсем мало, вещей почти никаких, чтобы продать на жизнь. Есть давали 3 раза: бурду и очень плохой хлеб. Когда Юра и А. П. сидели в Калварии, они присылали нам кашу, хлеб, так как поваром там работал русский.

На этом мамины записи обрываются.