Текст книги "Мир и война в жизни нашей семьи"

«…дома были расположены вдоль реки. Земля в этом месте была хорошая, черноземистая. Сейчас это участок примерно от дома Пышкиных до Баранцевых и Киселевых (у церкви). По фамилиям можно заключить, что условия для жизни здесь были сравнительно неплохие: было и мясо (баран, баранина), были и пышки с киселем. А посредине села жили Гуляевы. Видно, что от хорошей жизни и гуляли. Прогуляться было где.

Деревня стала расти и вверх, и вниз по течению реки. Вниз по течению за построенной церковью, где первое время обосновался священник, разг. поп, улица стала называться Поповкой. Здесь земля похуже, и народ жил победнее. Здесь жили Комовы, у которых все шло комом, Неслюзовы, где были близко слезы, но терпели, не плакали, Клюевы, которые не ели, а клевали понемногу.

На другом конце села было пусто – хоть шаром покати. Тек какой-то ручеек. Росла осока. Эта часть села стала называться Шаровкой. Здесь появилась фамилия Осокины».

Так устанавливается корреляция между названием улицы и фамилиями ее обитателей.

Приведем выборочно еще несколько толкований из папиных записок, показывающих, в частности, как имя нарицательное без изменения формы становится именем собственным.

«Недалеко от села проходила дорога из Волоколамска на Москву. Эту дорогу павшинцы называли большой дорогой. И улицу с домами, расположенными вдоль этой дороги, наименовали Большая дорога. Говорили: “Он живет на Большой дороге”, “Сходи в лавочку на Большую дорогу'». <…> «Самое бойкое место для торговли – это Большая дорога…Из села на Большую дорогу стали гонять на продажу скот. Вдоль этого прогона стали появляться домики. Улица, образовавшаяся вдоль прогона, стала называться Прогоном. Место, где гоняли скот, было низкое. Скот очень сильно месил дорогу, и в некоторых местах стали делать гать (в Толковом словаре гать – это настил из бревен или хвороста, а, по В. И. Далю, также из соломы, земли для проезда, прохода через болото или топкое место. – Л. 3., Н. 3.). Появилась фамилия Гатчины».

С трудовой деятельностью жителей села в папиной интерпретации связана также одна из старейших фамилий Павшино – Крюковы. «По всей вероятности, первоначально это были ремесленники, изготовляющие крючья, которые были крайне необходимы в период водополья для ловли леса на реке. На этом деле, как видно, Крюковы имели хороший доход. Стали постепенно богатеть».

Со временем признак, легший в основу данной фамилии, перестал быть актуальным, так как изменился род трудовой деятельности семьи. «С течением времени потребность в крючьях уменьшилась. Люди стали жить не только за счет реки. Стали больше заниматься землей. Потребовались другие предметы потребления. Стала развиваться торговля. Первые лавочки обосновали Крюковы».

Трудовой деятельностью людей объясняется иногда и переименование улиц:

«Когда крестьяне села были привлечены для добычи и доставки песка с Москвы-реки на ж. д. станцию, песок возили на лошадях от песчаного карьера на Москве-реке до станции по Прогону. Ввиду того, что по Прогону дорога была очень плохая, то рытвины и колдобины стали засыпать песком. Каждый, возящий песок на станцию, должен был одну “колымажку” из пяти высыпать на дорогу. После этого Прогон стал называться Песочной улицей».

Кстати, слово колымажка папа употребляет точно по В. И. Далю в значении ‘одноколка особ, с опрокидным кузовком, для возки земли, песку и пр.’

Помимо поселений разного рода в «Записках» получают толкования названия иных географических объектов: «речушка Чернушка свое название получила от черного цвета воды. Начало свое Чернушка брала из болота. Болото называлось “Клюквенное”. Наверное, когда-то росла там клюква. В настоящее время признаков клюквы нет», а это значит, что для жителей села лексическая мотивация названия болота (как и фамилии Крюковых) перестала быть актуальной, так как она не может объяснить, почему данная местность (или данная семья) сейчас так называется.

«С увеличением населения стала расширяться и деревня. Рождаемость в то время была высокая – до 8-10 детей в семье. Смертность также была очень высокой, особенно в детском возрасте. Но в силу естественной приспособляемости, несмотря на тяжелые жизненные условия, прирост населения оставался большим. Чтобы деревня не была слишком разбросанной, ее начали застраивать покучнее. Стал застраиваться участок между Селом и дорогой на Ильинское. Слобода, берущая начало от середины Прогона, стала застраиваться в сторону Гольева. Вновь образующуюся улицу назвали просто Слободкой. Застройка на Большой дороге первоначально сосредоточивалась на перекрестке Волоколамского и Ильинского шоссе. По Ильинскому шоссе она доходила до Чернушки. Появились дома Громовых и Волковых, а в 1935 г. крайним стал дом моего старшего брата Александра Зубкова. Расстояние между Слободкой и Ильинским шоссе (Большой дорогой) было большое, а между концами усадеб на этих улицах была пашня. Постепенно и эту пашню тоже стали застраивать. Так появилась Новая Слободка с односторонней застройкой.

Затем, после организации колхоза, у некоторых нечленов колхоза стали усадьбы обрезать, и на отрезанных концах усадеб появились другие хозяева. Так образовались вторая сторона Новой Слободки и Пролетарская улица между Селом и Слободкой.

С установлением советской власти выявилась необходимость в стройматериалах. В Павшине стала действовать организация Павшнеруд, занимающаяся добычей нерудных ископаемых. Была организована добыча и отправка в Москву речного песка, идущего на приготовление бетона. По улице Новая Слободка под верхним почвенным слоем на отдельных усадьбах был песчаный грунт с большим содержанием гравия, и хозяева этих усадеб стали просевать грунт, а гравий отвозить в Павшнеруд.

После засыпки дороги к станции по Прогону песком Прогон переименовали в Песочную улицу.

С укреплением советской власти стала повышаться культура. Был выдвинут лозунг “Ни одного дома без газеты!” Почтовые отправления следовало доставлять адресатам. Соответственно выявилась надобность установить номера домов и привести в порядок наименования улиц. В тридцатые годы это сделали. Село, Поповку и Шаровку наименовали Центральной улицей с началом нумерации от конца Поповки. Слободку, по предложению нашего папаньки, как самую зеленую – с палисадником перед каждым домом – назвали Садовой улицей, хотя в полном смысле садов в то время ни у кого не было. Большую дорогу переименовали: улицу вдоль Волоколамского шоссе назвали 1-й Советской, а вдоль Ильинского шоссе – 2-й Советской. Песочная и Новая Слободка остались со старыми названиями.

После войны рост городов усилился. Москва расширялась очень динамично, и для определения ее четких границ построили кольцевую дорогу длиной около 100 км по окружности. За кольцом стала организовываться зеленая зона. Красногорский район вошел в зеленую зону города Москвы. Красногорск быстро рос. Интенсивно развивалось жилищное строительство при таких промышленных предприятиях, как Красногорский оптико-механический завод, Павшинский механический завод и завод сухой гипсовой штукатурки. Жилые поселки этих предприятий, расширяясь, постепенно сомкнулись друг с другом и слились воедино с окружающими селами – Павшино, Губайлово, Чернево. Образовавшийся жилой массив стал одной административной единицей – городом Красногорском. Таким образом, Павшино было поглощено Красногорском.

Наименование улиц на территории бывшего Павшина подверглось изменению. Садовая была переименована в Зеленую, Песочная – в Причальную, Пролетарская – в Октябрьскую, Советские улицы – в Павшинскую и Почтовую. Как самостоятельная административная единица село Павшино исчезло, а ведь когда-то была Павшинская волость с центром в селе Павшино. Пока само название “Павшино”сохраняется только за одной из железнодорожных станций Рижского направления. Грустно…»

Часть I
Моя родословная

Г. Г. Зубков.

Вехи и картинки жизни

Мысль начать короткое описание пройденного жизненного пути давно меня гложет.

Предполагаю прописать вначале только вехи, а в дальнейшем, по мере восстановления памяти, буду вокруг этих вех рисовать те картинки, которые всплывут в памяти. Возможно, что от этих первоначальных строк ничего не останется, но все же надеюсь, это будет скелет, который постепенно обрастет мясом. Это как бы вторая жизнь выздоравливающего после длительного истощения человека. Человек, перенесший тяжелую болезнь, о котором говорят – «в чем душа держится», «живые мощи», начинает выздоравливать, поправляться и в конце концов обрастает жирком.

Так и с памятью. Сперва вспоминаются годы, основные события, а затем приходят на память и детали – картинки жизни. Память человеческая – это, как где-то писал Л. Н. Толстой, склад со множеством стеллажей и полок. Мы приходим как бы на этот склад, берем с полки одного из стеллажей карточку и читаем ее. Обойти весь склад, просмотреть все полки на стеллажах – на это надо очень много времени, тем более что на многих карточках записи потускнели, и их видно только при хорошем освещении и при отличном зрении.

Для меня наилучшим временем, хорошо освещающим «склад памяти», является утро, когда я только просыпаюсь. В эти часы иногда вспоминаются лица и фамилии людей, которых, кажется, уже давно забыл. Следовало бы всегда утром все записывать. Но правильно говорят в народе, что «лень прежде нас родилась». Я бы это несколько переиначил и сказал бы: «Лень раньше меня проснулась».

Для того, чтобы что-то писать, нужно сосредоточение. Чтобы ничто не мешало, не отвлекало, для этого, мне кажется, самое лучшее время – раннее утро, когда все домашние спят. Недаром А. С. Пушкин лучшим временем для творчества считал утро, а один политический деятель (Н. С. Хрущев) говорил: «Все добрые дела начинают творить утром».

Буду писать обо всем, что вспомню.

Может быть, из того, что я запишу, запомнится что-либо и интересное. Лишь бы не лень было прочитать. Я, например, очень сожалею, что не сохранились те письма, заметки, стихотворения, раёшники и небольшие рассказы, которые в свое время были написаны папанькой.

Сожалею, конечно, что я не начал писать раньше. Всё же хорошо описывать те или иные события по свежей памяти. Но в то же время, как говорят, чтобы сделать правильную оценку какому-то явлению, надо на него посмотреть с расстояния или, вернее, с другой точки зрения, а еще лучше с нескольких точек зрения, и тогда рождается более объективная оценка явления.

Баба Анна

Родословную, пожалуй, начну с бабушки – бабы Анны – матери отца. Я ее помню, когда мне было, наверное, года четыре.

Наиранняя моя память сохранила воспоминание, как баба Аня везет меня на санках из Павшина в Рублево где-то на той стороне Москвы-реки в промежутке между рекой и лесом-осинничком.

Осинничком назывался лес, который находился на полпути от реки до деревни Луки. Не знаю, почему он назывался «осинничек», а росли в нем преимущественно сосны.

Вторым, одним из ранних воспоминаний о бабе у меня запечатлелся такой момент. Поздней осенью или ранней весной был какой-то церковный праздник. Я жил один с бабой в заднем дому. Вся остальная наша семья жила в это время в Рублеве (это, наверное, был 1914,1915 или 1916 г.). Я сижу и рисую цветными карандашами. Я очень любил рисовать лошадей. В этот раз меня баба заставила рисовать голову Иисуса Христа с терновым венком на голове, с каплями крови, выступающими из-под венка. Эту голову я срисовывал с какой-то репродукции. Когда я уже заканчивал рисунок, к нам зашел поп. По престольным праздникам в то время поп с 2–3 сопровождавшими его монашенками обходил всех прихожан. Читал какие-то молитвы, кропил святой водой. Справив службу, поп спросил бабу, показывая на меня:

– А это что – внук, что ли, чей он будет-то?

– Ягоров.

– Хорошо рисует, а Отче наш-то знает?

– Знает. Ну Ягорушка, прочитай батюшке Отче наш.

– Что ж, значит, Георгий Георгиевич?

– Да, Ягор Ягорович.

Я прочитал Отче наш. Поп погладил меня по голове и сказал:

– Молодец!

Рисунок головы Иисуса Христа баба повесила на стенку и часто говорила, что этот рисунок подарил ей внук Егорушка.

В более позднее время я помню бабу, когда наша семья и семья моего крестного, дяди Андрея, переехали в Павшино.

В то время я помню, как баба Анна водила нас с собою в лес за грибами (это, наверное, 1920–1921 гг.).

Баба Анна выводила нас, как курица цыплят. Она одна и мы с ней: Егоровы трое – я, Санька, старший мой брат, и Поля, моя младшая сестра; и Андреевы – Михаил, Иван и Клавдия.

Баба показывала нам грибные места. Заход в лес мы начинали с болота за поповыми полосами. В начале болота был курган высотой метров 7–8. Курган этот находился примерно там, где сейчас находится баня Павшинского механического завода.

Сразу за курганом был мелкий лесок – березки и осинки. Здесь большей частью мы находили подберезовики.

Затем мы, пройдя этот лесок, переходили железную дорогу у будки Ковалевских и шли в Ивановский лес, переходили через ручеек Курицу и тут по берегу этого ручейка находили белые грибы.

Грибы наша бабушка сушила и солила. В то время грибы не мариновали.

Баба у нас, как говорят, была строгая, но мне почему-то запомнилась доброй. Правда, сейчас даже и не припомню, в чем ее доброта выражалась. Мне кажется, она всех нас – внучат – очень любила. Роста она была небольшого, не худая, но и совсем не упитанная. Мы, внучата, все ее слушались беспрекословно.

Помню случай, когда Поля в чем-то провинилась. Ей было тогда, наверное, 5–6 лет. Баба в наказанье посадила ее в подпол. В эти годы сидеть в темном подполе, конечно, было страшно. Но баба Анна приучала нас к послушанию и уважению старших. Приучала к мысли, что наказания старших справедливы. И когда Полю выпустила из заточения, она плакала и сквозь слезы говорила:

– Баба! Спасибо. Спасибо, баба! Я больше не буду.

Баба, любя всех внучат, не делала различия между детьми Егора и Андрея. Но всё же любимой у нее была старшая внучка – Рая.

Из снох больше любила нашу маму, хотя из сыновей почему-то больше жалела Андрея. Когда же с увеличением семьи стало больше внучат, а в семье начались распри и дело встало о разделе, то баба Анна пошла жить с нами. Тетю Машу – жену дяди Андрея – баба не любила.

До раздела мы жили все одной семьей, и даже Миша и Поля качались в одной люльке. В молодости баба Анна с детьми Егором (Георгием) и Андреем жила в маленьком домике где-то на задворках Центральной улицы. Ныне эта уже не маленькая, а настоящая улица – Октябрьская.

Затем, когда сыновья подросли, она получила усадьбу на Слободке. Так называлась улица, где ныне стоит наш дом.

Я еще помню, когда Корзинкин дом был крайний. В Корзинкином доме сейчас живет их зять Козлов. Улица наша старая, увеличилась за 50 лет немного. Правда, старых домов осталось довольно мало. Большинство новых домов постарело.

Папанька

Отца мы, дети, никогда не называли отцом. И даже как-то считалось, что говорить своему родителю отец или мать неуважительно, оскорбительно. Говорили мама, а отца у нас было принято называть тятей. Так, наверное, раньше везде в деревнях отцов звали тятями. Это даже в большой литературе отражено:

«Тятя, тятя! Наши сети притащили мертвеца!».

Затем, с года 23-24-го, привилось слово папанька.

Папанька на селе пользовался авторитетом – был грамотным и считался умным. И его даже заочно называли уважительно по имени отчеству – Егор Николаевич, что в деревне случалось редко. Даже мама иногда, находясь в обществе, в гостях обращаясь к нему, тоже подчеркивала это уважение и называла его Егором Николаевичем.

Награжден за успехи в учебе Егор Савин

Обложка Евангелия полученного Егором Савиным в награду за успехи в учебе

В святцах Егора нет – есть Георгий. Георгий Победоносец. Но имя Георгий, как многие слова в русском языке, трансформировалось: Георгий – Егорий – Егор – Егорка. И у народа слово Егор привилось накрепко: «Егорьев день», «женили Егорку на Красную горку» (Красная горка – это первая неделя после праздника Пасхи).

Анна Алексеевна рано овдовела. Жила с двумя ребятами бедно. Ребят – Егора, Андрея – воспитывала строго. Но, несмотря на бедность, ребятишек в школу пускала. Егор учился в церковно-приходской школе три года. Учился хорошо. Хорошо понимал арифметику. Хорошее было правописание. Знал Закон Божий. За успешное окончание курса начального училища в 1892 г. Егору Савину в награду было выдано Евангелие (Новый Завет), что скреплено подписями экзаменационной комиссии. Любил читать. Читать пристрастился ночью при лампадке. Мать для этого гарного масла не жалела. Днем читать некогда, да к тому же это считалось за баловство – читать книги.

С течением времени чтение настолько увлекло, что он брал книги, где только мог. Иногда попадались и запрещенные книги, и постепенно папанька проникся передовыми, прогрессивными идеями. Очень любил читать Толстого, Чехова, Никитина, Некрасова, Горького. Получал подписные издания Толстого и Чехова. В книгах Толстого целые страницы были замазаны тогда типографской краской – по цензурным соображениям.

Писал папанька очень красиво. Раньше в школе на уроках правописания непременно стремились научить писать красиво. От большого чтения выработался навык правильно писать слова, и писал папанька грамотно.

Как к хорошо грамотному и безотказному человеку к папаньке шли соседи при необходимости написать какое-либо прошение или письмо. Писал Егор Николаевич очень складно.

В начале он соседку подробно расспрашивал – кому, куда и о чем она хочет написать, а потом уже ее сумбурный рассказ, сопровождаемый подчас слезами и излишними отвлечениями, не имеющими отношения к существу дела, он излагал в прошении на бумаге кратко и ясно, а где нужно – со слезой, с выражением.

Так как читал папанька много, он хорошо знал действующие законы правопорядка и поэтому почти всегда по написанным им прошениям принималось положительное решение.

В силу этого авторитет Егора Николаевича рос и в народе говорили: «Иди, Марья, к Савину Егору, он знает, как написать».

Вспоминаю, как часто приходила тётя Настя Лабутина. Отказать ей папанька не решался, хотя она была настолько назойлива и нахальна, что выходило будто папанька обязан ей писать.

В своих жалобах она часто была не права. У нее не было оснований, чтобы ее жалобы решались в ее пользу. И она стала обвинять папаньку в том, что он не достаточно убедительно излагал смысл ее жалоб, и начинала чуть ли не ругать его. Папанька каждый раз говорил, что откажется ей писать, но когда она приходила еще раз и начинала причитать, он сдавался и опять писал. Характер у папаньки был мягкий.

Большое влияние на характер и поступки папаньки оказало толстовское учение. Он говорил, что человек должен пройти всё, все испытания, и не обижался на превратности судьбы.

Есть народное выражение «От сумы и от тюрьмы не зарекайся». Это выражение папанька часто повторял и говорил, что человек не должен бояться испытывать всяческие трудности. И в дальнейшем сложилась судьба его так, что ему пришлось испытать большие тяготы, но он не падал духом, так как его сознание было подготовлено к любым испытаниям.

Если папаньке за добро платили злом, то он особенно не обижался и говорил маме: «Да ладно, мать, не обращай внимания. Люди это делают от недопонимания, а не со зла».

Чтение книг, написание всевозможных жалоб, прошений развивало его познание жизни. Он был общественником. Общие интересы общества, соседей, коллектива, где он работал, его очень волновали. Он не мирился с недостатками людей, с несправедливостью.

Не жадный на материальные ценности, он был жаден до работы и не переваривал лени. Работал очень много, и физически, и умственно. А усталости как будто не чувствовал.

Даже устав от физического труда, вечером, а то и ночью много читал и писал.

Очень долгое время папанька был добровольным статистическим корреспондентом. Регулярно вел наблюдения за природой, урожаем, отмечал необычные явления природы, заполнял всяческие опросные листы, анкеты и периодически отсылал их в областное статистическое управление, которое размещалось в здании на Садово-Триумфальной, дом 10. Часто бывал там на всевозможных совещаниях.

Мне тоже довелось побывать в этом здании. Когда зимой изредка мы ездили в Москву продавать картошку, папанька брал с собой меня или Саньку. Почти при каждой такой поездке папанька заезжал на Садово-Тримфальную, 10 и водил нас в столовую, которая размещалась в подвале. И всегда на третье папанька брал дольки арбуза, искрившиеся сладкими белесоватыми каплями.

Папанька живо интересовался жизнью всей страны и международной политикой. Был постоянным подписчиком газет «Беднота», «Крестьянская газета», «Московская деревня» и журнала «Сам себе агроном».

Иногда сам писал заметки в газеты и даже кое-когда получал гонорар. Стал нештатным селькором газеты «Крестьянская газета». А затем начал регулярно писать в районную газету «Красногорский рабочий».

В Павшине при избе-читальне регулярно выходила стенная газета.

В 1928 или 1929 г. на областном смотре стенгазет по содержанию и оформлению нашей газете было присвоено второе место. В этой стенгазете папанька помещал заметки критического содержания и раёшники. Я в стенгазете помещал шарады и ребусы. Художественное оформление делал Лукьянов Миша. Он прекрасно рисовал и однажды на хорошей бумаге тушью скопировал червонец, да так, что червонец был очень похож на подлинник. Червонец этот каким-то образом оказался у Клюева Сашки (Александра Михайловича). И тот решил им воспользоваться. Пошел в магазин и что-то купил. При сдаче магазином денег фальшивка обнаружилась, кассирша вспомнила, кто ей дал червонец. И Мишу арестовали, отобрав все краски и тушь. Когда же узнали, что нарисован червонец не с целью обмана, художника отпустили. Однажды ночью в 1929 или 1930 г. за критику в газетах папаньке устроили темную. Среди нападавших папанька узнал Андрея Корзинкина. За избиение селькора в то время могли очень строго осудить. Я смутно помню, что Андрей Васильевич приходил к нам домой и просил прощения у папаньки. Папанька в силу своего толстовского мировоззрения Андрея, конечно, простил и уголовного дела возбуждать не стал.

С 1903 по 1926 г. папанька работал на рублевской насосной станции дежурным мотористом при английских медленных фильтрах.

Работая в Рублеве, он одновременно занимался в Павшине сельским хозяйством. Вставал очень рано. Каждый будний день по утрам и вечерам, в субботу после обеда (в то время на производстве по субботам работали до обеда) и в воскресенье с утра до вечера папанька выполнял намеченные сельскохозяйственные работы.

В период Первой мировой войны Рублевская насосная станция как особо важный объект была переведена на военное положение.

Папаньке предоставили бронь и дали квартиру для всей семьи в Рублеве. В Павшине осталась жить только баба. А дети – ее внуки – обычно лишь гостили у нее. Я помню, что какой-то непродолжительный срок мы жили с бабой зимой вдвоем.

Когда папанька работал в Рублеве, он был членом партии. Активно участвовал в общественной работе и, как видно, пользовался авторитетом у администрации станции.

Помню, две групповые фотографии, одна – человек около 50-ти, другая – человек 25. Администрация сидит на стульях, а рабочие и служащие сидят перед стульями на полу и стоят в три или четыре ряда позади стульев. На обеих фотографиях папанька в возрасте примерно 30–35 лет стоит во втором ряду после стульев. Задний ряд, наверное, на каких-то подставках.

В это время папанька участвовал в драмкружке. Разыгрывали они пьесы Горького, Толстого, Достоевского. Папанька играл Луку в пьесе Горького «На дне», участвовал в постановке пьесы «Живой труп». Но кого он там играл, не знаю. В Павшинском драмкружке совместно с папанькой играли тетя Паша Вуколова, Павел Кулагин, учителя и другие.

Папанька переписывался с революционером Гуляевым Кириллом Васильевичем. В моей памяти остались только его фамилия и имя, и то, что он был сослан в Каширу. Письма от него приходили открытками, причем на открытке обычного размера письмо писалось очень большое, так как писалось оно бисерным почерком и прочитать его можно было лишь через лупу. Содержание писем я не помню. Знаю только, что открытки приходили часто и после получения их папанька обычно ночью долго писал ответные письма.

Папанька в письмах излагал свои мысли очень складно и писать обычно не ленился.

Когда мы с Верой были в Сибири, то больше всего писем получали от папаньки. Одно из них отражает историю нашей с Верой любви.

Наши жизненные пути сначала случайно перехлестнулись во время поездок на поезде в Москву. Вера обратила внимание на складного молодого человека в кожаной куртке с планшеткой. Он ей понравился, она стала заглядываться на него и однажды поинтересовалась у своей подруги Клавы, кто это такой и как его звать. – Да это Юрка, мой двоюродный брат. Хочешь, познакомлю.

Знакомиться Вера не решилась, но обращать внимание на Юру стала все больше и больше.

И вот однажды, когда Вере с сестрами Нюшей и Надей пришлось сменить жилье и переехать с Песочной улицы на Садовую, они поселились в маленьком вросшем в землю домике, где почти половину помещения занимала русская печь, а из окон можно было видеть только нижнюю часть проходящего мимо окна человека. Она вдруг заметила, что мимо окна промелькнули какие-то знакомые ее глазу предметы – планшетка на фоне кожаной куртки. В первый раз она никак не среагировала. Но увидев как-то утром второй раз промелькнувшую планшетку и кожаную куртку, стала разглядывать удалявшуюся фигуру молодого человека, а сестра Нюша спросила:

– Верушка, что ты там рассматриваешь?

– Нюш, поди сюда, посмотри-посмотри. Почему этот парень ходит все время утром мимо наших окон?

– Да это хозяйкин сын.

– А как его звать?

– Да не знаю еще. Вот пойду платить за квартиру Александре Семеновне, может быть, узнаю.

Через несколько дней Нюша узнала, что действительно этого парня звать Юра, что он учится в институте.

Нюша стала спрашивать, почему Верушку заинтересовал хозяйкин сын.

– Он мне нравится.

– Ну ладно, я тебя познакомлю с ним.

– И как же ты нас познакомишь, когда говоришь, что еще сама с ним ни разу не разговаривала и что видела его мельком…

– Ладно, жди воскресенья.

На воскресенье намечалось устроить новоселье, где Юра и Вера познакомились. Дальнейшие события папанька изложил в форме аллегорического рассказа, присланного нам в 1938 г. Вкратце суть его такова.

Юра и Вера пришлись друг другу по душе. Полюбили. И начали совместно жить и работать над одной жизненной идеей.

Идея закладывалась и разрабатывалась в Павшине, а затем молодые супруги, как золотоискатели, поехали на восток – в Читу, в Иркутск, в край, где “по диким степям Забайкалья золото роют в горах”. И там в Сибири наши влюбленные в жизнь, несмотря на бытовые и материальные трудности, с любовью работали. Работали усердно и ночью, и днем. И вот не прошло и года, как после упорных и настойчивых трудов, подкрепляемых общей идеей и любовью, они нашли 11 июня в районе Иркутска золотой самородок.

Так папанька поздравил нас с рождением дочки.

Предсказание дедушки, как видно из последующего развития жизни, оправдалось.

Самородок закончила среднюю школу с золотой медалью, успешно закончила высшую школу – МГУ – и получила диплом с отличием, блестяще защитила кандидатскую диссертацию, затем со знанием дела приступила к докторской диссертации – получила диплом доктора филологических наук и звание профессора.

Папанька всегда был активным общественником, участвовал во всех мероприятиях советской власти.

Работая в Рублеве, был членом партии.

После окончания гражданской войны, когда вернулось к мирной жизни большое количество трудоспособных людей, а в стране вследствие разрухи в народном хозяйстве не хватало рабочих мест, стала бурно расти армия безработных. Необходимо было изыскивать рабочие места.

На Рублевской насосной станции решено было предоставить рабочие места демобилизованным за счет увольнения с работы всех, кто связан с сельским хозяйством. Такой выход из трудного положения, по всей вероятности, применялся по всей стране. И несмотря на то, что папанька на работе был на хорошем счету, его всё-таки сократили (1926 г.). Ему было горько и обидно покидать работу, которой он отдал все лучшие годы своей жизни. Семья к этому моменту стала большая, а основной заработок выпал из бюджета семьи. Мы купили 2-ю лошадь, стали зарабатывать на возке песка. На 2-й лошади работал Санька.

Папанька искал постоянную работу, но таковой не находилось. Земли было мало и прокормить она нас не могла: в это время семья выросла до 8 человек. В какой-то короткий период у нас было даже 3 коровы, все молоко от которых мы продавали. Сами пили его очень мало, так как нам были нужны деньги на покупку жизненно необходимых промтоваров и продуктов. Но для содержания 2-х лошадей и 3-х коров не хватало корма. Приходилось покупать сено и овес. Денежный оборот увеличился, и всё же денег не хватало на прокормление семьи. Еле-еле сводили концы с концами. В это время сгорели Вуколовы, и одну корову мы отдали тёте Паше.

После сокращения у папаньки появилось больше свободного времени. Он стал больше читать и писать, активно включился в общественную деятельность в Павшине. В Павшине стали основываться всякого рода общественные организации: МОПР, Доброфлот, Союз воинствующих безбожников и другие.

Председателем ячейки «Союза воинствующих безбожников» был избран Кузьма Васильевич Пышкин – приятель папаньки.

В селе развернулась антирелигиозная работа. Стали проводиться лекции, спектакли.

В стенгазете папанька поместил РАССКАЗ-БЫЛЬ:

В церковный праздник, кажется в Рождество, по деревне ходит поп с причтом. Процессия обычно состоит из 5–6 человек. Поп, дьякон, две-три одетые в черное монашенки – они же певчие, мальчик-прислужник, тоже в священном одеянии. Заходят в каждый дом, поздравляют с праздником. Произносят молитву. Поп запевает, монашенки ему подпевают. Дьякон кропит дома святой водой. Обязанности прислужника – раздувать кадило и обеспечивать святой водой. Поп после службы получает от хозяина или хозяйки деньги. Монашенки, которые обычно ходят с корзинками, кладут в корзину что-либо из праздничных закусок: пироги, мясо, колбасу, яйца и другое. В некоторых домах хозяева, имеющие более близкие отношения со священством, угощают и вином. В этом случае больше всех перепадает дьякону. Он крупного телосложения с громовым голосом. Не обойдя и половины деревни, они изрядно нагружаются. У монашек полны корзины. У попа под рясой полон карман денег. Дьякон в подпитии. В обходе требуется небольшой перерыв. Обычно у богатеев служба бывает более продолжительной. Опрыскивается святой водой не только дом, но и новая пристройка или покупка – коровы, лошади, пролетки.

Ну а затем хозяин просит попа и дьякона пожаловать к столу. Пока поп и дьякон сидят за столом угощаются, свиту на короткий период отпускают: монашенки идут опорожнять корзины, мальчик бежит за ладаном с водой. Деревня гуляет. В каждом доме пьют, едят, поют, играют гармошки.

Подкрепившись, свита продолжает обход. Сидеть за столом некогда. Село большое, надо успеть обойти всех. Служба идет уже наспех. Поется скороговоркой.

Скорее бы получить деньги с подарками и дальше. Но ноги уже еле идут, языки у попа и дьякона заплетаются. Богатую часть села уже всю обошли, осталась беднота. Зашли к бедной вдове. Ладан опять весь сгорел, святая вода на исходе.

Мальчик устал бегать за ладаном и святой водой. В горле у дьякона горит, хочется пить.

– Марья! Квас-то у тебя есть?

– Да нет, кончился.

– Ну дай воды.

Дьякон напился и решил заполнить святую чашу водой. Марья в это время совала гривенник попу.

– Марья! А где у тебя вода-то? Еще захотел.

– Да, отец дьякон, там на лавке в горшке.

Дьякон пить уже не стал. Впотьмах нащупал горшок и содержимое его вылил в святой сосуд.

Следующий дом был бедный. Хозяева, чтобы не принимать свиту, дом закрыли. Монашенки постучали-постучали, и пришлось идти дальше.

А у дьякона горит. Хочется уже не квасу, а неплохо бы опять пропустить чего-нибудь посущественнее. Надо зайти к кому-то, где угощают. Хозяева ждали. Стол накрыт заблаговременно. Предполагали отслужить молебен по случаю окончания строительства дома. Сесть за стол думали после молебна. Встретив свиту, хозяин попросил освятить дом. Поп дал согласие. Дьякон что-то хрипел. У него в горле першило. Хозяин знал, что у дьякона громовой голос, и чтобы поэффектнее было его пение, он предложил:

– Отец дьякон! Может быть, немного надо горлышко смочить? Может, рюмочку выпьете?

– Да, конечно, смочить надо. Но разве рюмочкой смочишь, давай уж стаканчик. Нет-нет, закуски не надо. После молебна, когда сядем за стол, тогда уж как следует по-христиански выпьем, тогда с удовольствием и закушу.

Поп уже начал службу. Мальчик раздул кадило. Дьякон приступил к своему священнодействию. Начал размахивать кадилом. Появился дымок. И отец дьякон открыл свое горло-трубу, утробно провозглашая:

– Да освящается!..

Опустив кисть в сосуд, начал кропить стены. И вот на стенах и в красном углу на иконах стали появляться какие-то белые черви…

Это, оказывается, Марьина праздничная лапша пошла на подкормку соседских икон…

После этого рассказа у многих жителей Павшина благоговение перед молебном поколебалось и больше оказалось закрытых дверей перед носом священнослужителей.