Текст книги "Новейшая история России в политико-социологическом измерении"

Сейчас известно, что отнюдь не все представители правящей партии разделяли ту поспешность, с которой «немногочисленные ответственные товарищи» стремились форсировать процесс объединения республик. Подобные сомнения имели место, например, на заседании фракции РКП(б) X Всероссийского съезда Советов в декабре 1922 года. Однако эти голоса услышаны не были. Вообще же, на наш взгляд, вряд ли стоит переоценивать «судьбоносность» споров накануне подготовки образования и в процессе его конституционного оформления, всерьез говорить о нереализованных альтернативах, в том числе жестко противопоставлять ленинский и сталинский варианты устройства многонационального государства. Главное – что это был советско-партийный тип общественной организации.

Будучи неспособным обеспечить гражданские права, только в контексте которых и можно было разрешать собственно национальные проблемы, тоталитарный режим шел на имитацию федеративных отношений, создавая одновременно республики по этническому принципу и провозглашая их право на отделение. При этом, считая свою власть непоколебимой, а созданный общественный строй вечным, правящая верхушка не подозревала, что закладывает мину замедленного действия под государственный фундамент. Борясь нередко с мнимыми националистами, она фактически выпестовывала национальную элиту, постепенно овладевавшую ресурсами и властными полномочиями, внутренне чуждую канонам официальной идеологии и подспудно готовящуюся к реализации своего «конституционного права».

25 июля 1923 г. Комиссией ЦК партии под председательством Сталина был одобрен проект Конституции СССР. Сам Сталин принял активное участие в его редактировании – в частности, вписал заголовок раздела «О суверенных правах союзных республик и о союзном гражданстве». Через два дня Пленум ЦК РКП принял проект Основного Закона, который был утвержден Вторым съездом Советов ССР 31 января 1924 г. Декларация и Союзный Договор вошли составными частями в Конституцию. Говорилось о воле народов, об их добровольном объединении, праве свободного выхода республик из состава СССР, значимости этого политического акта как «решительного шага» по пути объединения трудящихся всех стран в мировую социалистическую советскую республику. Так формировалась партбюрократическая империя, ибо логика строительства государственности по национальному (этническому) принципу заставляла инициаторов этого процесса идти по пути бюрократического формотворчества. С легкостью манипулируя судьбами миллионов людей, власть создавала новые образования за счет территорий, население которых нередко тяготело к иной социокультурной модели жизнедеятельности. В итоге люди становились заложниками псевдогосударственного подхода, а подчас просто прихоти того или иного должностного лица.

Но главный дефект был заложен в самой основе интернационалистского проекта – этнический принцип в условиях многонационального состава субъектов коммунистической федерации и особенно значительного присутствия русских в каждый из них, не позволял выстроить действенные механизмы функционирования данного государственного образования. Это хорошо понимали профессионально ориентированные деятели российской эмиграции, отнюдь не шовинисты по воззрениям. Так, видный государствовед Н.П. Алексеев считал, что этнические образования, искусственно объединенные в национальные республики, нежизнеспособны и должны быть заменены субъектами, образованными по реальным экономическим и географическим критериями. Эту же идею проводил известный российский ученый и общественно-политический деятель П.Н. Милюков, отмечавший несостоятельность образования федерации по «историко-географическому признаку, не обеспечивающему подлинную национальную свободу». К аналогичному выводу приходили и другие ученые-эмигранты, считавшие советский федерализм фиктивным, а построение республик по национальному принципу – чисто пропагандистским шагом, не согласованным с интересами местного населения и нередко ущемлявших и русских, чьи территории включались в новые республики.

Все это порождало неразбериху, территориальные споры, взаимные претензии республик друг к другу. Возникали коллизии и внутри РСФСР в связи с неясностью уровней и иерархии взаимоподчиненности, неотработанностью формальных процедур. Ощущалось давление партийно-государственного централизма, стремление центра «всем повелевать и всем распоряжаться». В требованиях представителей республик – проведения разумной децентрализации, «разгрузки» органов центральной власти от часто неподъемного бремени полномочий, расширения инициативы и самостоятельности составных единиц союзного государства было много резонов, и неспособность центральных властей адекватно отреагировать на эти требования лишь ослабляла государство.

Параллельно имели место и другие процессы. Проводимая (не в последнюю очередь и с пропагандистскими целями) политика «выравнивания экономических уровней» отсталых республик, этнических чисток кадрового корпуса на местах (выливавшаяся в дискриминацию русского населения), так называемую борьбу с колонизаторством на национальных окраинах (жертвами чего становились опять-таки русские), не могла дать позитивных результатов. Шла искусственная перекачка средств и ресурсов из центра на национальные окраины, нередко не готовые к технологическим и социокультурным новациям. Идеологические установки, побуждавшие к формированию однородной социальной структуры, оборачивались разорительными для государства инициативами: шло, например, строительство промышленных предприятий в Средней Азии, население которой не воспринимало индустриальный аспект модернизации. На этапе подготовки и осуществления планов индустриализации некоторые специалисты возражали против создания «очагов промышленности» на национальных окраинах: они считали, что для блага самих же окраин целесообразнее сосредоточить промышленный потенциал в центре. Однако политика «ликвидации фактического неравенства», выражавшаяся в приоритетном финансировании из федерального бюджета национальных республик, продолжала неуклонно осуществляться. Показательна в этом отношении фраза председателя СНК А. Рыкова: «колониальная политика, например, Великобритании, заключается в развитии метрополий за счет колоний, а у нас колоний за счет метрополий».

Россия все более ослабевала от навязанной ей роли донора, снабжавшего регионы топливом, техникой, производственными кадрами. Превратившись в своего рода «внутреннюю колонию», фактический источник жизнеобеспечения национальных республик, она была обречена на историческое прозябание.

Одним из парадоксов многонациональной советской державы было то, что самый крупный ее этнос очутился в наиболее дискомфортном положении, став объектом кампаний коренизации. Он явился и массово репрессированным народом: ценой социалистического эксперимента была утрата значительной части генофонда, невиданные экономические, экологические, историко-культурные и людские потери. А вся Россия, эта якобы «метрополия», превратилась в безропотного донора для национальных республик, элита которых тем временем последовательно и деловито снаряжалась в самостоятельное государственное плавание.

Много по-прежнему говорится, что «сталинский гений» помог одержать победу над фашизмом в Великой Отечественной войне. На деле его политика привела к обескровливанию страны, что сказалось особо тяжко в первоначальный период военных действий. Репрессии во многом сводили на нет достижения советской военной науки и техники. Просчеты Сталина в сроках нападения гитлеровской Германии на Советский Союз обернулись огромными людскими и материальными потерями. Сверхконцентрация военно-политического руководства позволила мобилизовать имеющиеся ресурсы на нужды военного времени. Коммунистическая партия предстала в годы войны действительно как воюющая. В том числе и на административно-бюрократическом фронте. Но никакими принудительными мерами войну выиграть не удалось бы если бы она не стала подлинно отечественной. Главным действующим лицом на войне был народ. Но лаврами победителя увенчали Сталина, чей культ достиг невиданных масштабов.

Социальная структура советского общества была весьма своеобразна. Ставшая некогда чуть ли не классической схема о социальной триаде «советском рабочем классе, кооперированном крестьянстве и интеллигенции», мягко говоря, неточна. Во-первых, социальный облик страны был гораздо более мозаичен – в каждом социальном слое было много градаций – в зависимости от квалификации, социальных ролей и т. п. Отчуждение труженика от средств производства, частной собственности, идеологические и административные препоны творческому поиску и предприимчивости лишало классы и «прослойку» (как называли интеллигенцию) естественного облика. Модернизация по-большевистски приводила к маргинализации общества – разоряемая деревня «вбрасывала» в индустриализирующийся город массы людей, потерявших одну культуру и не приобретших другой. Срветский социум не вписывался в параметры цивилизации XX века, хотя модернизатрские подвижки имели место.

Реальным правящим классом в СССР являлась партийная и советско-хозяйственная номенклатура. Отечественный исследователь профессор Б.Н. Кочерга развил и углубил тезис югославского политика и политолога М. Джиласа о существовании такого класса. Начавшая оформляться в 20-е – 30-е годы и оформившаяся середине 60-х годов государственно-политическими, властным и экономическим возможностям не имела прямого аналога в истории, ибо, выйдя за пределы возложенных на нее функций по обеспечению интересов общества и государства, подчинила всю жизнь общества своим собственным интересам. Диктатура тоталитократии осуществлялась латентно, принимая неузнаваемые «превращенные формы», тщательно маскируемые охранительной идеологией.

Необходимо учитывать и то, что коммунистическая партия никогда не составляла монолитное целое, хотя партийные лидеры и стремились к этому. В свое время английский писатель, автор антиутопии «1984» Дж. Оруэлл нашел метафору о «внутренней» и «внешней» партиях. Действительно, одно дело рядовые коммунисты, многие из которых искренне и честно выполняли уставные нормы; другое – партия аппарата, хотя и там были верящие в идею порядочные люди. Но была еще одна структура – высший эшелон партократической пирамиды, ее ареопаг, являвшийся фактическим властелином огромного партийного организма. Такая функциональная модель партийного строительства была заложена еще Лениным и его ближайшим окружением.

Члены сталинской «тройки» не только утверждали повестку дня заседаний Политбюро, но и договаривались о том, какой вопрос (и как) должен быть решен на предстоящем заседании. «Семерка», в состав которой входили члены Политбюро, за исключением Троцкого, не случайно имела псевдоним «руководящий коллектив» и действовала как исполнительный орган фракции пленума. В 30-е годы Сталин принимал решения единолично в узком кругу уже неравных ему «советников», включавшем Молотова, Ворошилова, Кагановича. В последние годы жизни «отца народов» туда входили также Хрущев, Маленков, Берия, Булганин. Образовывался как бы тройной круг: большой по числу лиц Президиум ЦК КПСС, своего рода незаконное, не предусмотренное уставом бюро Президиума и, наконец, «пятерка» (Молотов, Ворошилов, Маленков, Берия, Хрущев) во главе со Сталиным. Подобный механизм власти вел к тому, что максимально суживалось число лиц, которые в случае смерти или удаления первого лица от власти могли бы занять его место.

После смерти Сталина таковых было трое: Маленков, Берия, Хрущев. Особую активность проявил руководитель силового ведомства. Берия выступил с рядом внутри– и внешнеполитических реформаторских инициатив. С трибуны Мавзолея, на траурном митинге в связи с похоронами Сталина 9 марта 1953 года, он декларативно заявляет о гарантировании каждому гражданину данных ему Конституцией прав личности. Являясь первым заместителем Председателя Совета Министров и министром внутренних дел, по иерархии – вторым лицом в государстве. Он пишет целую серию докладных записок в Президиум ЦК ВКП(б): о необходимости сократить налоги с крестьян и разработать меры подъема сельского хозяйства через его материальное стимулирование, усилить представительство в партийно-советских органах национальных кадров в западных областях СССР; упразднить паспортные ограничения и режимные местности, поскольку граждане, «отбывшие наказание в местах заключения или ссылки и искупившие тем самым свою вину перед обществом, продолжают испытывать лишения и обречены на мытарство»; предпринять конструктивные шаги по исправлению последствий нарушения законности, начать процесс реабилитации советских граждан. Стремясь создать в обществе «имидж» противника злоупотреблений власти Берия отдает указание о пересмотре ряда дел. Он явно готовился к тому, чтобы занять высшее место на властном подиуме и обозначить направления намечаемого курса.

Однако своей активностью Берия серьезно испугал «соратников», прежде всего Хрущева и Маленкова. Они увидели перед собой конкурента на верховную власть, особо опасного и тем, что Берия, по характеру своей деятельности, сосредоточил у себя компрометирующие документы, свидетельствующие об их личной причастности к «большому террору». Ведь не только Берия олицетворял таковой: и Хрущев отметился кровавыми злодеяниями на Украине, и Маленков еще в 1950 году создал «особую тюрьму» Комитета партийного контроля при ЦК ВКП(б), где следствие вели работники аппарата Центрального комитета, и «партийный контроль» осуществлялся методом пыток, истязаний и нередко завершался физическим устранением обвиняемых. Не случайно, что после ареста Берии, в чем наиболее активную роль сыграл Хрущев, первым делом архивные материалы, повествующие об активном участии новых вождей в кровавых репрессиях против своего народа, были уничтожены. В последующем в соперничестве уже с Маленковым Хрущев как Первый Секретарь ЦК КПСС возглавляет партию и страну.

Обозначается новая глава в советской истории. Тоталитарный лед начинает оттаивать. Но власть своего естества не меняла, хотя сталинские одежды с себя снимает. С именем Хрущева связана первая попытка десталинизации советского общества, более известная как политическая и духовная оттепель. И доклад Н.С. Хрущева на XX съезде КПСС (1956 г.) «О культе личности и его последствиях», и постановление ЦК КПСС «О преодолении культа личности и его последствий» создали определенные условия для политического и духовного обновления общества. Но, осудив преступления Сталина, партия не поставила под сомнение характер руководимого тем общественного строя.

Что определенные изменения в политике будут – предчувствовали живущие и в СССР и за рубежом. Например, известный сначала эмигрантский, а затем советский писатель А.Н. Толстой, к тому же всемерно обласканный властью, в своей записной книжке незадолго до окончания войны прогнозировал, что после заключения мира возможен новый нэп, с колхозным строем, сохранением за государством всех средств производства и крупной торговли, однако «будет открыта возможность личной инициативы» на фоне борьбы между старыми формами бюрократического аппарата и новым государственным чиновничеством, а процветающая Россия «станет привлекать все взоры». Вернувшись с войны народ ничего не будет бояться: будет требователен и инициативен. В этой утопической картинке тем не менее присутствовали и оттенки потенциально возможного.

Мотивы, побудившие сталинских соратников пойти на критику такой культовой фигуры, как Сталин, оценивались и оцениваются сейчас по-разному. Здесь – и «отмщение» за личные унижения, а тиран любил делать это, и учет мирового общественного мнения, и действительная необходимость внесения изменений в ранее проводимый курс. Действия советского политического руководства вызывали недоумение в среде российской эмиграции. По-видимому, писал один из ее представителей М. Вишняку в марте 1956 года, «дорогому “вождю и учителю” посмертно присвоят титул “растленного пса”, одновременно задаваясь вопросом: почему Хрущев и прочие пожелали выступить в роли унтер-офицерской вдовы? Что их толкнуло на подвиг сей? Другие, вновь ставя вопрос, – «не термидор ли это», отвечали на него отрицательно – «Хрущев-Булганин – никак не термидорианцы. Это они подсовывают головы старой гвардии под гильотину, чтобы занять их места. Легко догадаться, что при Хрущевских талантах не сделать бы головокружительной карьеры, если бы старая гвардия, более интеллигентная и более умная, была жива. При наличие Бухариных, Каменевых – Хрущевым надо было бы стать в очередь в карьер». В этих рассуждениях были резоны, хотя понятия «ум» и «интеллигентность» в отношении партийных лидеров как ленинского, так и сталинского призывов, являлись весьма относительными.

Хрущев, устранив соперников и явных оппонентов в лице консервативной части ЦК (Молотова, Кагановича и других), получает возможность для реализации своих реформаторских планов. В рамках все той же модели экстенсивного развития пытается интенсифицировать работу отдельных функциональных узлов социалистической экономики. Сентябрьский пленум 1953 года рассматривает вопрос о материальной заинтересованности крестьян в усилении продуктивности личного подсобного хозяйства. Однако в деятельности Хрущева импульсивность и политический авантюризм часто преобладали. Это приводило к тому, что здравое начинание доводилось до абсурда и, в конечном итоге, дискредитировалось. Так было, например, с кукурузной кампанией. Ценный и продуктивный злак, очевидную пользу которого увлекающийся генсек увидел при посещении Америки, становится в его устах чуть ли не символом продовольственного изобилия. Угодливая пропаганда сделала максимум возможного, чтобы придать «царице полей», как стали именовать кукурузу, чудодейственный облик. Ее стали культивировать и там, где никаких условий для произрастания этого злака не было. Доля традиционных культур сократилась. Скоро это ощутило на себе население страны.

Непродуктивность колхозно-совхозного земледелия еще ранее показала себя и при форсированном освоении целинных земель. Целинная эпопея явилась по существу авантюристский попыткой в очередной раз решить продовольственную проблему методом «кавалеристской атаки», что в итоге чуть не обернулось разрушением плодородного слоя почвы и превращения зоны целинных земель в безжизненную пустыню. Показательно мнение журналиста А. Мурзина настоящего автора книги Брежнева «Целина», которую советская пропаганда, наряду с другими «эпохальными» произведениями этого деятеля, прокладывавшего «ленинский курс» на просторах развитого социализма, назвала «энциклопедией опыта народа» – система социалистического хозяйничества была страшно хищнической и разрушительной, особенно в сельском хозяйстве».

Сам опытный пропагандист, Хрущев понимал мобилизирующую роль лозунгов, выступающих как своего рода общенациональная идея. Таким стал выдвинутый им призыв: «Догнать и перегнать Америку по производству мяса, молока и масла на душу населения!». Однако, реальным потенциалом роста он подкреплен не был, а потому остался в памяти людей лишь как объект для шуток.

Весь облик Хрущева был создан из противоречий: он метался между здравым смыслом и идеологическими догмами. При нем существенно изменилась жизнь колхозников: повысились закупочные цены на сельскохозяйственную продукцию, возросли доходы колхозов, колхозники получили (пусть временные) паспорта, то есть стали гражданами.

Хрущева, как человека, знающего систему «изнутри», побывавшего в различных регионах страны, беспокоила проблема бюрократизации управления страной, по многим позициям доходившей до абсурда. На пленумах, где можно было говорить более или менее откровенно, для «своих», Хрущев давал волю чувствам: возим металл сначала с Урала в Ленинград, а затем из Ленинграда обратно на Урал, в негодовании восклицал он. «Никакой капиталист не пойдет на подобную “кооперацию”, так как тонна чугунного литья на Киевском заводе «Красный экскаватор» стоит 1350 рублей, а перевозка этой тонны в Тюмень обходится в 300 рублей. У нас это считается нормальным».

Пытаясь преодолеть сверхцентрализацию, Хрущев пробует ослабить монополию союзных ведомств. На местах создаются совнархозы (советы народного хозяйства), а ряд министерств упраздняется. В итоге укрепилась межрегиональная кооперация, однако кадровый корпус не был обеспечен квалифицированными специалистами. Стали иметь место и элементы местничества, региональная экономика стала походить на своего рода анклавы. Реформа в итоге провалилась.

Хрущев не использовал представившуюся возможность пополнить высшие эшелоны власти способными кадрами. В результате «кадровой слепоты» Первого флагманский корабль оказался укомплектован людьми, отнюдь не ставшими проводниками реформ. Недостаточно критично относился Хрущев к «информации», поступавшей от его окружения. Это сказалось в его отношении с творческим миром, художественной интеллигенцией. Сказывался недостаток образования, культуры. Да и необузданность характера. Андрей Вознесенский показывал фотографию, где он – на трибуне, а над ним – с нависшим кулаком Никита Сергеевич. Его соответствующим образом накрутили, настроили. Так же восстановили мало смыслившего в авангардистском искусстве Хрущева против Эрнста Неизвестного.

Хрущев пытался провести реформирование партийного аппарата, субъективно направленное на укрепление партийного влияния, а объективно – дававшее шанс на определенную трансформацию политического механизма. Однако высшее партийное руководство встретило эти инициативы в штыки. По свидетельству одного партийного функционера, Хрущев в 1964 г. незадолго до снятия, встречался с Президентом Индонезии Сукарно и сказал ему буквально следующее, указывая на присутствовавших членов Политбюро: вот, хочу улучшить работу аппарата, а эта «центропробка» мешает (этот термин встречается и в его рабочих записях).

Многие, особенно работающие в партийном аппарате, цеплялись за прежние догмы и не одобряли каких-либо перемен. В итоге Хрущев оказался заложником партократической машины, которую он стремился как-то модернизировать, чтобы укрепить систему как таковую, и которая, продемонстрировав резервы своего защитного потенциала, сбросила Первого секретаря с пьедестала власти. Структурные перестройки аппарата отличались некомпетентным импровизаторством, что негативно отражалось и на народном хозяйстве в целом. Кроме того, в рядах партноменклатуры появилось чувство неуверенности в завтрашнем дне, что отнюдь не усиливало ее симпатии к проводимым экспериментам. Партократия консолидировалась. В целом, независимо от того, отвечало ли это подлинным намерениям Хрущева или нет, каркас «партии-государства» обрел еще более прочные скрепы. Тем не менее, если положить на весы истории начатый Хрущевым процесс возвращения людей из сталинских лагерей, допущение глотка общественной свободы и его сумбурные политические импровизации, то первое несомненно перевесит. Как веско заметила в свое время одна из читательниц журнала «Октябрь»: «Кукурузное поле лучше кладбища».

После вынужденной отставки Хрущева наступает «эра Брежнева». Реформаторство пресекается. Попытке председателя Совета Министров СССР А. Косыгина ввести систему материальных стимулов на предприятиях, как-то либерализовать экономику, создать фонды социального развития, стимулировать инициативу не был включен «зеленый свет». Сам Брежнев ревновал к Косыгину, видел в его добросовестности и компетенции угрозу своему положению первого лица в государстве. Партия, а не правительство, должна была играть, по его мнению, роль «первой скрипки». К разладу между Брежневым и Косыгиным приложили руку представители партократии, не желавшие никаких реформ.

В апреле 1965 года на заседании Президиума ЦК КПСС слушают комиссию председателя правительства СССР А.Н. Косыгина о перестройке руководства промышленностью. Он сказал, что необходимо разработать и продумать мероприятия о роли экономического фактора в управлении промышленным сектором, обеспечить материальную заинтересованность в работе предприятий, создать на них три фонда: материального поощрения рабочих и служащих; социально-культурного развития, включая жилищное строительство и развития производства. При этом предлагалось пересмотреть технические нормы выработки продукции и оплаты труда, установления цены на нее на основе качества. Таким образом в командно-планововую экономики предполагалось привнести фермент рыночной экономики. Однако этот эксперимент ждала печальная участь. Система, и в первую очередь ее правящий класс в принципе не воспринимали новации, которые противоречили их природе. Не воспринимал дух возможных реформ и Брежнев. Хотя, выступая на заседании Президиума ЦК, он положительно оценил доклад Косыгина, но предложил «проработать все затронутые вопросы и некоторые из них вынести на заседание очередного Пленума ЦК». Работу комиссии он рекомендовал «не торопить, срок не определять, готовить вопросы серьезно и вдумчиво». Эта неторопливость, в конечном итоге, окончилась тем, что реформа была «спущена на тормозах». Сам Косыгин не смог отстоять свои начинания, он говорил, что его реформа провалилась. Страна вернулась к казарменно-административным отношениям.

Может быть определенную роль в срыве возможного нового витка реформ сыграло отношение Запада, в том числе и реакция российских соотечественников за рубежом. Так, на концептуальную статью профессора Либермана в газете «Правда», в которой поднимался вопрос о ведущей роли прибыли в оценке эффективности работы социалистического предприятия, дал явную антирекламу Гарвардский профессор Бергсон, назвавший предложение Либермана «прагматическим выветриванием доктрины в экономической сфере». А один из интеллектуальных лидеров отечественной эмиграции М. Вишняк не преминул на этом примере свести счеты с вечными идейными политическими противниками: только полное извращение гуманистических основ демократического социализма, утверждал он, – позволило Ленину и его соратникам вульгаризировать этот социализм, сведя его к экспроприации экспроприаторов, обобществлению средств и орудий производства, отрицательному отношению к личной заинтересованности как первостепенной важности фактору в индивидуальной и политической жизни.

Свою лепту в это внесли и события 1968 года в Чехословакии. Идеи, в общем-то умозрительные, о демократическом социализме, или о «социализме с человеческим лицом» (В программном заявлении ЦК КПЧ от 15 апреля 1968 г. говорилось лишь о стремлении лишь придать новый облик социалистическому развитию и что «социализм должен давать для осуществления личности больше, чем дает любая буржуазная демократия») были расценены как идеологическая крамола.

Общество погрязло в болоте застоя, постепенно подгнивая социально и нравственно. Его разъедает язва милитаризации. На «оборону» бросают огромные средства. Военный заказ имеется почти на каждом производстве. Вопрос «масло или танки» однозначно решается в пользу бронированных механизмов. Другим каналом, обескровливавшим плоть советского общества, была помощь, оказываемая режимам стран «третьего мира», в которых разворачивались «национально-освободительные революции». Такую сверхинтенсивную нагрузку страна просто не выдержала и надорвалась.

Брежнев не делал резких движений. Даже больной, он устраивал свое окружение. Рост числа наград становился обратно пропорционален авторитету Генерального Секретаря ЦК КПСС, Председателя Верховного Совета СССР. Он в конце своего правления стал не только не способен нести бремя верховной власти, но и выдержать тяжесть парадного мундира, увешанного орденами. Да и руководство партии приобретает все более явно выраженный «геронтологический» облик, теряет с середины 70-х годов всякую способность руководить партией и государством. Реальная власть переходит к тройке – членам Политбюро Ю. Андропову, А. Громыко и Д. Устинову. В фаворитах оказался брежневский выдвиженец К. Черненко, но после смерти Брежнева выбор все же падает на Андропова, который долгие годы возглавлял Комитет Государственной безопасности, представлял реальное положение дел в стране.

Годичное правление Андропова не смогло остановить процесс стагнации партноменклатурной системы. Замышляемые преобразования на практике вылились в жесткие административные акции по укреплению дисциплины и идеологических догм. Борьба с коррумпированными высшими чинами (например – министром внутренних дел Щелоковым), вызвала определенную атмосферу ожиданий в обществе. Но придать второе дыхание социализму система не могла.

«Столоначальник от КПСС» К. Черненко, сменивший Андропова, окончательно дискредитировал старые партийные кадры. За спиной недееспособного генсека вели интриги московский и ленинградский руководители В. Гришин и Г. Романов, сами претендовавшие на партийный престол. Но победили силы, понимавшие, что в старые мехи необходимо влить новое вино.

Несомненно, что преобразовательная интенция лежала в основе действий нового Генерального секретаря ЦК КПСС. М. Горбачев сделал многое, чтобы не только реализовать до конца потенциал реформаторства, заложенный в годы хрущевской «оттепели», но и в чем-то пойти дальше. Начав с в общем-то тривиальной идеи ускорения социально-экономического развития страны, Горбачев, поняв непродуктивность подобных «новаций», переключил реформаторский курс в режим «перестройки». Она предполагала экономическую модернизацию страны, институционально-структурную реорганизацию экономики, политической и духовной жизни. Курс на «гласность», отождествлявшийся с резко оживившейся деятельностью средств массовой информации, органов культуры, «десантировавший» в массовое сознание много старых и новых литературных и публицистических имен, обратившихся к ранее запретным темам, обсуждение которых нередко уже велось на антикоммунистическом поле, был, пожалуй венцом реформатрских достижений этого времени. Но по мере того, как процесс набирал обороты, накапливался потенциал, угрожавший существованию самой системы. Наверное, ощущал это и Горбачев – все явственно из ведущего он превращался в ведомого. Его действия утрачивают инициативный характер, да на несколько тактов он отстает от поступательного ритма преобразований, обретавших уже собственную логику развития. Жестко винить советского руководителя вряд ли возможно – просто через свое партократическое сознание переступить он не смог. Судьбу перестройки Горбачев так или иначе связывал с ролью КПСС. И, самое главное, он не захотел отказаться от ленинского типа партии, который никак не соответствовал объявленному им же самим политическому курсу на демократическое обновление общества. Держался он и за «социалистический выбор». Не уставая говорить о демократии, Горбачев терпел в своем окружении людей консервативного склада. Утверждение же о том, что он был скован партаппаратом, Горбачев сам опроверг, заявив, что как генсек имел власти больше, чем любой диктатор. Став первым президентом СССР, он по-прежнему ощущал себя прежде всего лидером коммунистической партии, а социалистические ценности пытался сделать общечеловеческими. Этот момент отразила распространенная тогда шутка: что такое социалистический плюрализм мнений? Это расхождение взглядов Генерального секретаря ЦК КПСС и Президента СССР.