Текст книги "Новейшая история России в политико-социологическом измерении"

Как только колхозник погасит обязательные поставки, подытоживает автор письма, он уже не в состоянии нормально питаться, обуваться, содержать семью, не говоря уже о приобретении мебели и т. п. За невыполнение обязательств по решению Народного суда осуществляется изъятие последней коровы, дети сидят без молока. Выходных дней не бывает, люди в кино не ходят. «А как выглядит деревня, – восклицает Лобов, являвшийся заведующим районным финансовым отделом. – Если бы кто-нибудь из правительства побывал в деревне, да походил по хатам колхозников, увидели бы, какая бедность, как плохо живут люди… странно видеть современные деревни в некрасовских стихах, написанных около века назад». Чем не повод для специального обсуждения для власти, той, которая считает себя выразителем интересов крестьян. Но документ жизни оседает в партийных архивах.

Народ не только пытался раскрыть власти глаза на себя. Но и на нее. Например, в послании «Дорогому Никите Сергеевичу от «коммуниста-доброжелателя», датированного 1961 годом, давался следующий совет: вернуться к демократической системе выборов, к народовластию, чтобы народ мог влиять на политическую жизнь, прекратив бюрократический произвол. Почти все у нас делается теперь непосредственно через партийные органы, замечал автор письма, и выращивается скот и истребляется, и поднимаются колхозы и снова низвергаются в пучину отсталости. Во времена Сталина в психологии наших граждан было немало слепой веры, даже фанатизма. Существовала какая-то необъяснимая пленка на мозгах, которую человеку трудно было пробить изнутри. Сейчас глаза стали открываться, от нашего фанатизма не осталось и следа, – подытоживал автор.

Это было так на самом деле. Голос оппозиционных режиму сил звучал все отчетливее. В 1947 г. в Воронеже группой молодых людей создается нелегальная антисталинская организация «Коммунистическая партия молодежи», куда вошли Б. Батуев, В. Рудницкий, А. Жигулин, Ю. Киселев. Своей задачей они ставили изучение и распространение в массах «марксистско-ленинских норм партийной демократии», постепенное накопление «здоровых ленинских сил» в рядах ВКП(б). В программной декларации имелся секретный пункт, согласно которому в случае невозможности отстранения от власти Сталина демократическим путем не исключалась возможность насильственного смещения вождя и его окружения с занимаемых постов. В 1949 г. члены КПМ были арестован.

Известный ученый Р. Пименов, живший в Ленинграде, в середине 50-х годов подготовил рукопись «Судьбы русской революции», в которой попытался переосмыслить ряд базовых идеологических догматов того времени. Характерно, что его ревизионизм не выходил за рамки ценностей социалистической системы, а был направлен на поиск ее гуманистических возможностей, якобы не реализованных власть предержащими. В том же Ленинграде в 1962 г. два выпускника Технологического института В. Ронкин и С. Хохаев написали книгу «От диктатуры бюрократии к диктатуре пролетариата», в которой партийно-хозяйственная администрация рассматривалась как правящий класс. Примечательно, что под пролетариатом понимались все трудящиеся, а заканчивалась работа лозунгом «Вся власть Советам!».

Одним из самых известных неформальных объединений периода «либеральной весны» стал кружок Л. Краснопевцева – аспиранта кафедры истории КПСС исторического факультета МГУ. В его рамках проходили бурные политические дискуссии по политической теории и практике, обернувшиеся сроками заключения для их участников. В 1960 г. был подвергнут аресту А. Гинзбург – составитель подпольного бесцензурного журнала «Синтаксис».

Следует еще раз подчеркнуть, что подавляющее число членов объединений подобного типа не ставило под сомнение основы системы, думая лишь об ее обновлении. Следующий шаг по пути разрушения монопартийной системы сделало правозащитное движение середины 60-х – начала 80-х годов. Его рождение совпало с процессами над писателями А. Синявским и Ю. Даниэлем. В связи с этим в 1965 г. в Москве на Пушкинской площади состоялась демонстрация, инициатором которой стал сын С. Есенина, А. Есенин-Вольпин. Позже активную роль в расшатывании основ системы играл самиздат и особенно «Хроника текущих событий». В конце 60-х годов имеет место еще ряд открытых политических выступлений, импульс которым дали события 1968 г. в Чехословакии. Позже большую роль в противодействии партбюрократическому режиму сыграли такие правозащитные ассоциации, как «Инициативная группа защиты прав человека в СССР», «Комитет прав человека в СССР» и ряд других организаций инакомыслящих как в центре, так и в провинции. Яркую страницу в историю правозащитного движения в нашей стране вписала деятельность выдающихся мыслителей и борцов за права человека – А.Д. Сахарова и А.И. Солженицына.

Начиная примерно с 1987 г. усиливается активность политических кружков и клубов, именовавшихся тогда «неформалами». Их деятельность стала прелюдией к появлению политических партий. Заметим, что первые зерна на поле будущей многопартийности были заронены в предшествующий период деятельностью кружков и групп, зарождавшихся преимущественно в студенческой среде еще в 20-е годы. Известны факты о наличии беспартийной группы студентов МГУ в 1924 г., выпустившей брошюру-воззвание с протестом против политических гонений. В 1928 г. в Екатеринодаре проходил процесс по делу «Первомайской группы», члены которой выступали за свободу слова, печати и собраний.

Период перестройки дал новое дыхание политическому свободомыслию, возможность его институционализации. В определенной степени прецедент создали решения проходившей в июне 1988 г. XIX партийной конференции, в которых говорилось пусть о «социалистическом», но все же плюрализме, включая политическую сферу. Можно сомневаться в искренности партийных лидеров, вряд ли желавших обрести себе потенциальных конкурентов. Но политический «ящик Пандоры» был, помимо их намерений, приоткрыт. В конце 80-х – начале 90-х годов общество все больше приходит в движение, идет его бурная политизация. На улицы и площади городов выходят массовые манифестации под отнюдь не верноподданническими знаменами. Появляется первая откровенно оппозиционная КПСС политическая организация – Демократический союз. Набирают силу национальные движения различного толка и создаваемые на их основе политико-организационные структуры. Яркую политическую окраску приобретает рабочее движение. Идет внутреннее размежевание в самой КПСС. Из нее начинает уходить интеллигенция, часть которой приходит в созданную весной 1991 г. Демократическую партию, на первом этапе отличавшуюся радикальным антикоммунизмом.

Во взаимоотношениях власти и общества наступает новая качественная фаза. Вот ее реалии. Июль 1990 года. В Кремлевском Дворце съездов работает XXVIII съезд КПСС. На трибуне сменяют друг друга ораторы, клянущиеся на верность ленинским заветам, идеалам социализма, интересам рабочего класса. А в стачечном комитете шахтерского Донецка рядом с портретом Ленина висит рисунок рабочего с собачьим ошейником, на котором надпись: «КГБ». Рабочий закован в наручники. На одном надпись – «Мафия», на другом – «МВД». От ошейника и наручников идут цепи, опутывающие рабочего. Цепи смыкаются на замке с надписью – «КПСС». И слова марксистского «Манифеста» – «Нам нечего терять, кроме собственных цепей». В печатном органе Московского горкома КПСС – газете «Московская правда» помещается карикатура – здание, где проходит XXVIII съезд КПСС, сотрясающееся от эмоций делегатов. И Сталин, обращающийся к Брежневу с фразой – «Наши еще не сдаются!». «Отличилось» и издание ЦК ВЛКСМ «Собеседник». На его обложке – карточный домик социализма, сооруженный из книг Ленина, Сталина, Хрущева, Брежнева, Андропова и Горбачева. И надпись – «Дом, который построил Кто?». Да, наступает прозрение, идет смена менталитета общества.

Власть информирована обо всем. «Соответствующие органы» готовят информационные записки о митингах, состоявшихся в стране и лозунгах, под которыми они проходили. Урал. Надписи на плакатах: «Не верьте Горбачеву»; «Коммунизм не пройдет»; «Марксизм-ленинизм на свалку истории»; «КПСС – клан паразитов»; «Партаппарату – нет». Ленинград. «Долой партийные комитеты на предприятиях»; «Позор партии, которая защищает своих мерзавцев!». Донецк. «Хватит оков большевиков»; «Кто за аппарат – тот против народа». Белоруссия. «Привилегии аппарата – грабеж народа», «Коммунизм залил кровью планету». Москва. «Спасибо партии родной за то, что стало со страной»; «Кто защитит перестройку от ее архитектора?» и др.

Но сделать ничего верхи не могут. В 1991 году коммунистической партии как господствующей силы не стало. Проблемы власти и народа остались.

Используемая и рекомендуемая литература

Власть и оппозиция. Российский политический процесс XX столетия. М.1995.

Кулешов С.В., Медушевский А.Н. Россия в системе мировых цивилизаций. М. Из. 2-е. 2005.

Россия нэповская. М.2002.

Глава VI
Советский менталитет

Понимание советского менталитета органично связано с осмыслением советского общества как особого типа цивилизации. Дискуссии на этот счет продолжаются. Одни «выводят» советский тоталитаризм всецело из имперского исторического наследия с его сущностными признаками. Другие (в их число входят и авторы настоящей книги), не отрицая известной детерминированности советской истории историей предшествующей, в то же время склонны фиксировать цивилизационный рубеж, проложенный событиями 1917-го года и трактовать советскую систему как новый тип общественной организации.

Вопрос о советском менталитете особо сложен. По причине его многослойности, противоречивости и изменяемости в исторической динамике. С одной стороны, это нечто целостное, поскольку он являлся продуктом идеократической системы и базировался на неких единых основаниях. С другой, он менялся вместе с развитием советского общества.

Исходной своей точкой советский менталитет имел ментальность революционистскую. Особо проявился в годы гражданской войны, в горниле которой готовится социальный субстрат, который будет носителем сознания «хомо-советикус».

Война наносила огромную психологическую травму обществу. Ее водораздел проходил через души и сердца людей. Сосед шел на соседа, сын – на отца. Очевидно, что в основе революционных потрясений лежала глубинная вера в справедливость и надежда на чудодейственную возможность удовлетворения своих первоочередных нужд. Может быть на этой наивной, но искренней вере в то, что по мановению волшебной палочки, все изменится, и зиждилось сознание людей, высказавшихся «за». Хорошо – где сыто, плохо – где голодно – в этих, на первый взгляд очевидных, до примитивности, утверждениях, содержится достаточно глубокий смысл. Ведь, если задуматься, то идущая еще от времен древнего Рима фраза «хлеба и зрелищ» (сюда включается, конечно, стремление достойно жить, растить детей и т. д.), преломляясь в бликах технико-цивилизационных достижений, отнюдь не утратила своей ценностной основательности.

Несомненно, в основе успеха большевиков в революции и их победы в гражданской войне является умелое манипулирование пультом

общественных запросов. В социализм основная, в первую очередь крестьянская, масса верила как, в своего рода, Берендеево царство. Если же оно в реальности оказывалось царством Кощеевым – от него, соответственно отшатывались. Любопытны в этом плане данные перлюстрации военной цензурой Красной Армии солдатских писем в 1919–1920 году с фронтов гражданской. «Хорошо кормят, хорошо платят – буду служить у красных, нет – уйду к белым». Хотя фантом «народовластия» над страной витал.

Первый командующий 2-ой Конной армии Ф. К. Миронов писал о том, что вся власть должна принадлежать трудовому народу в лице «подлинных» Советов рабочих, крестьянских и казачьих депутатов. Он считал, что с ним «настрадавшаяся душа народа», его «трудовой корпус» и необходимо бороться как против белых, так и против партии коммунистов, чтобы спасти революцию.

Тем не менее можно все же говорить о том, что победа большевиков была, в том числе победой и одного типа менталитета над другим. Белое дело, как уже отмечалось, строилось на иных цивилизационных основаниях. Принципиально различались «белый» и «красный» террор. Никакой террор как античеловеческое явление не может быть оправдан. Но, как справедливо заметил в свое время С. П. Мельгунов, большевистский террор являлся системой планомерного проведения в жизнь насилия как орудия и символа власти и был возведен на идеологический уровень. «Белый» же террор, несмотря на сопровождавшие его человеческие жертвы, – это прежде всего эксцессы на почве разнузданности и мести, вакханалии атаманчества и слабой дисциплине, не возведенные в ранг идеологии.

Лидеров Белого движения уже позже упрекали в том, что они, «оставаясь во власти отживших понятий об империи», не только не использовали «смертоносного оружия против большевиков – местного национализма, но сами наткнулись на него и истекли кровью». Однако, по своей ментальности, люди Белого дела вряд ли могли использовать сепаратистские элементы. У них были свои представления о способах и методах борьбы против сил, которые они считали антинациональными.

Существенной характеристикой психологии участников Белого движения являлась жертвенность. Не за «Третий Интернационал», но за Россию они готовы были идти на смерть. Точно и образно отразил это поэт И. Савин, переживший революцию и гражданскую войну, большевистский плен, ужасы ЧК, потерю семьи. Недолго прожив в эмиграции, он оставил пронзительные строки: Все это было. Путь один у черни нынешней и прежней. Лишь тени наших гильотин длинней упали и мятежней. И бьется в хохоте и мгле напрасной правды нашей слово об убиенном короле и мальчиках Вандеи новой.

Были свои Дантоны и Робеспьеры у Красных. Те, кого А. Ф. Керенский называл «бескорыстными идейными коммунистами, настоящими фанатиками пролетарской диктатуры, верящих в новое социалистическое Царство божье, уже осуществленное Лениным на земле». Яркий образец революционистского фанатического менталитета – воспоминания Я. Юровского, участвовавшего в расстреле царской семьи, оценочные мотивы этого страшного действа. «Восставший пролетариат, забитый нуждой, безграмотный, имел полную возможность и полное право излить свою вековую злобу на попавших в их руки злодеев… Разговоры о том, что царя и его семью нужно было расстреливать инородцам-латышам, что будто бы русские рабочие и крестьяне не могли дойти до расстрела, это, разумеется, чепуха… Суд Революции был судом народа».

Существует мнение, что формирование менталитета – процесс длительный, поколенческий, он должен быть закреплен чуть ли не на генетическом уровне. Соответственно – разрушать старые и конструировать новые ментальные блоки – дело, требующее времени. В принципе соглашаясь с подобным подходом, можно отметить: когда происходит смена общественных систем, то система побеждающая, используя рычаги власти, может резко ускорить процесс.

Академическая и творческая интеллигенция в своем большинстве встретила новый строй неприязненно. Ее система ценностей не вписывалась в ментальное пространство большевистской власти, хотя были и те, кто стал на ее сторону. Для иллюстрации двух типов ментальности – профессионально-прагматической и маргинально-политизированной можно привести извлечение из судебного процесса над «белогвардейской интеллигенцией», состоявшегося в Киеве в начале 20-х годов. Происходят прения между известным профессором физики и председателем суда. Председатель – Ваше отношение к Советской власти? Профессор – Дружественное, сочувствую во всем. – Во всем ли? – С сомнением в голосе спрашивает председатель. – Да во всем… Только я стою за ее дальнейшую демократизацию. – Но в чем? – Мало ли в чем ну, например, можно дополнить ее конституционной монархией, так сказать совместить. И поясняет – рабочим осталась бы советская власть, а коммунисты примирились бы с российской интеллигенцией и иностранными государствами. – Значит вы монархист? – Нет, видите ли я смотрю по условиям времени и места. – Но а в Англии, например, вы были бы за монархию? – Я думаю, это дело вкуса. Англичане богатые, они любят короля, почем бы нам быть против этого. Вот я, например, люблю конфеты. И если у меня есть деньги, кто мне может запретить их покупать.

Советские комментаторы этого диалога охарактеризовали позицию профессора как «карикатуру на неспособность буржуазной культуры осмыслить историческое развитие». На деле же он просто мыслил в иной системе ценностей – в первую очередь индивидуальной автономии личности.

Сложнее обстояло дело с той частью образованного общества, которая по-своему разделяла социалистические идеи. Действительность во многом развеяла их иллюзии. Весьма симптоматично для анализа изменения менталитета этой социальной группы знакомство с выдержками из дневника упоминавшегося Г.А. Князева. Он, согласно его собственным словам, верил в Россию, искал пути ее социального и духовного обновления. Но…

«– 1918 год. “Наиглавнейшее: больше нет места делению на «черную» и «белую» кость. Теперь все равны в своем человеческом достоинстве…”

– 1919 год. “Мое отношение к большевикам – ненавижу их от всей души, от всего ума, как ненавижу всякое насилие, всякую диктатуру, но не вижу исхода, не жду радости от «белых», «зеленых» и «черных»… Из двух зол нужно выбирать меньшее, и пусть лучше большевики, чем те, кто придет только мстить и восстанавливать свои имущественные права на свои каменные дома, особняки и имения… А пока будем верить, что пройдут испытания и настанет время истинного свободного народовластия…”.

– 1920 год. «”Будь на чеку, а то сам угодишь в Чеку”. Новая пословица. Все регламентировано. Рабство. Муравейник. Неужели это и есть счастье человечества? Крепостное право. Полнейшее рабство. И полное молчание… неужели это – социализм?».

– 1921 год. “Опыт не удался. С каждым днем это становится очевидным. Но не потому, конечно, что принципы большевизма не были жизненны, а потому, что все кругом было против… Теперь ясно, что мы – жертвы великого эксперимента, но ясно и то, что человечество придет к этому еще раз, но в еще более грандиозном масштабе…”. “России нет. Россия развалилась… Если и будет, то будет другая Россия, новая, ничего общего со старой не имеющая. Старая Россия принесена в жертву новой странице истории”.

– 1922 год. “Я как историк все понимаю и все принимаю. Но как человек – очень страдаю… Подчиняемся, но до поры до времени. Унижаемся, но в кармане кулаки от злости сжимаем”».

Может быть, наиболее сложен вопрос с рабочим классом. Ментальность наименее квалифицированного слоя, скорее всего, была близка той, которая совпадала с интересами и ценностями партийно-советского режима. Из него рекрутировались и «рабочегвардейцы» (фактически «штурмовики» революции), продотрядчики и т. п.

Квалифицированная часть рабочих вряд ли с восторгом встретила «свою» власть. Документальные данные свидетельствуют о том, что те, кто обладал профессией и работой до революции, достаточно долгий период испытывали ностальгию по прошлому. К этой части данной социальной группы относятся и те, кто разочаровался в «диктатуре пролетариата». Причем здесь были участники рабочих забастовок, выражавшие недовольство низким жалованием, изношенным оборудованием, отсутствием товаров, плохими жилищными условиями. А так же и те, кто был, по существу, носителем антисоциалистического менталитета. Вот только некоторые позиции рабочих за вроде бы относительно благополучный 1925 год, зафиксированные в сводках ОГПУ. Причем широк и их региональный охват.

В городе Покровске в прениях по докладу председателя Софпро-фобра говорилось, что «рабочему живется теперь много хуже, чем при Николае II», эксплуатация та же, но товаров меньше. В Костроме высказывались о том, что за границей рабочим живется лучше, чем в СССР. В городе Ярцеве Смоленской губернии рабочий Ярцевской фабрики Макаров заявил следующее: при капиталистах меньше эксплуатировали, хотя был 9-часовой рабочий день, чем теперь, при рабочем правительстве. Как фиксировалось в этих сводках, отмечавшиеся в последних обзорах настроения «отсталых» рабочих, выявлявшиеся ранее в «расплывчатых разговорах об «эксплуатации», нашли свое отражение в требовании участия рабочих в прибыли предприятия. На Урале же имели хождение среди рабочих высказывания – «Коммунистическая партия несет не свободу, а кабалу!».

Конечно же, при попытках осмыслить такой сложный социокультурный феномен, как менталитет, следует особо осторожно обращаться со специфическими источниками, как, например, письма в официальные инстанции, либо информационные сводки об общественных настроениях. Надо отдавать себе отчет об их индексе репрезентативности. Ведь имеется немало материалов, свидетельствующих о достаточно массовой поддержке людьми власти. Для исторических оценок необходимо видение самой модели общественного устройства, степени ее адекватности естественным потребностям людей (позволим себе утверждать, что, например, стремление к собственности входит в этот реестр), цивилизационному прогрессу как таковому. В этом плане один разумный голос может стоить сотни одобрявших, либо молчавших.

Для реконструкции советского менталитета особую значимость имеет менталитет крестьянства. Он, с одной стороны, имел достаточно устойчивый характер, являясь как бы вещью в себе, с другой – определял весь ход политических и социальных процессов в XX веке. Поскольку уже на посткоммунистическом этапе развития, российская деревня не сразу стала полем демократических преобразований, то это объясняется некой «исторической традицией», – дескать, менталитет российского крестьянства состоит в, исходящем из общинно-уравнительной психологии, отрицательном отношении к состоятельности, в покорности и т. п. к любой власти. Однако, подобные определения фактически накрепко привязывают отечественное крестьянство к антиреформаторскому стереотипу.

Новый режим, вначале поманив крестьянство посулами о земле, как общенародном достоянии, затем фактически сделал ее собственностью государства. Постепенно, но неукоснительно, в деревню интервируется идея о создании крупных государственных и разнообразных коллективных хозяйств. Это, в свою очередь, предполагает разжигание классовой борьбы. Как раз «беднота», которая демонстрировала «синдром халявства», составляла и социальную, и ментальную базу для большевистской власти. Именно «сердитое нищенство», замечает российский исследователь В.Г. Хорос, при поддержке репрессивного аппарата власти, сумело опять закрепостить русскую деревню – на этот раз в пользу тоталитарного социалистического государства. Сельские низы имели в коллективизации свой собственный интерес – пользовались имуществом зажиточных крестьян, занимали их избы, становились начальниками над своими односельчанами.

Но вот вопрос – насколько этот тип ментальности отражал менталитет всего крестьянства? Очевидно, что в рассматриваемой социальной массе были и другие слои. Исповедующие иные ценности. И, наверное, именно они несли в себе созидательную тенденцию, поскольку их ментальность базировалась на органическом, естественном для человека начале.

В первую очередь это относится к более обеспеченному социальному слою, который долгие годы подвергали пропагандистскому и идеологическому воздействию и политическим и социальным репрессиям. Главное отторжение этой группы (в том числе и «зажиточных» вообще – не случайно, в опросных листах, определявших статус крестьянина, присутствовала графа «имущий класс» как синоним «классового врага») шла по линии частной собственности. Это понятие всегда вызывало у советско-партийной власти «психоментальную идиосинкразию». Понятно почему – человек, имеющий собственность – независим, либо не так зависим, от власти, более свободен (одна из причин сворачивания нэпа лежит как раз в этой плоскости).

Как раз по хозяину наносился самый целенаправленный удар. Уже в 1918 году земельные отделы партийных комитетов ориентировались на коммуны, которые «в своей могущественной спаянности бедноты и поднятия производства совершенно уничтожают частные устремления мелкобуржуазного крестьянства». А крестьяне, наблюдавшие ход кампании по социальной селекции, резонно замечали: коммунисты искусственно хотят вызвать рознь и вражду в крестьянской среде, деля общество на кулаков, зажиточных и «пролетарский элемент».

Все это видели и те представители правящей элиты, которые стремились к достижению реальной эффективности сельского хозяйства. Так, член коллегии Наркомзема РСФСР К.Д. Савченко в 1927 году писал Сталину: «… Средства… часто попадают пройдохам-люмпен-бедноте, которые останутся беднотой, сколько бы мы им не помогали. А всякого имеющего кусок хлеба клеймят славной кличкой кулака». Но ставка на бедноту определялась идеологическими и политическими приоритетами, а не экономической целесообразностью, не интересами крестьянства. Писатель М. Пришвин заносит в дневник наблюдение о кулаках, об их «титаническом жизненном гении», «даровитых и единственных организаторах прежнего производства». Людях, которые «достигая своего, не знали счета рабочим часам своего дня» (может быть несколько идеализируя, поскольку среди российского кулачества имелся и ростовщический, нетрудовой элемент). Причем имелись и «красные кулаки», обогатившиеся в результате захвата помещичьих земель.

«Трудоголический» слой советский строй фактически уничтожил, противопоставив ему слой алкоголический, лентяев, но «своих» лентяев, надолго «вмонтировав» в менталитет крестьянства страх перед частной трудовой деятельностью, боязнь богатства, зажиточности. И, наоборот, всячески подготовив почву для социальной зависти, унификации по канонам уравнительной идеологии и психологии.

Эта уравнительность, переросшая в уравниловку, определяла такой срез советского менталитета, как бесхозяйственность, наплевательское отношение к тому что именовалось «общенародной собственностью». Показательно – в популярном советском еженедельнике пропагандистские материалы о необходимости бережного отношения к оборудованию, предварялись фотографией английского рабочего, ремонтирующего собор Св. Павла в Лондоне, и на огромной высоте заносящего отметки о сделанном в записную книжку.

Форсированная модернизация, проведенная насильственными методами, ускорила социальную мобильность населения, прежде всего за счет выходцев из деревни. Как ранее отмечалось, возник мощный слой маргиналов, потерявших одну культуру и не обретших другой. Этот процесс сыграл существенную роль в формировании социокультурного облика советского общества. И, соответственно, его менталитета.

Говоря о менталитете советской системы, следует, конечно, особое внимание уделить той общественной группе, которая официально именовалась «руководящей и направляющей силой общества», а теперь идентифицируется как «каста», «правящий класс» и т. п. Тип большевистской партии, ставшей сразу после победы революции, партией-государством, предполагал наличие харизмы у ее Вождей и веры в этих вождей, в идеи и задачи, которые те предлагают решать, у рядовых коммунистов.

Революционная мораль предполагает аморализм. Совесть, нравственность отходят на задний план, либо исчезают вообще. Их место занимает политическая целесообразность. Менталитет партийных руководителей лежал в этой общественно-психологической нише (партийная масса в своей подавляющей части, особенно, по мере «призывов и наборов» была ведомым элементом). Скульптор Эрнст Неизвестный уже в 60-е годы имел следующий разговор с председателем Моссовета Промысловым. Он спросил его: «Где же ваша хваленая партийная совесть?», на что Промыслов спокойно ответил: «Моя партийная совесть служит только партийному делу». Эта совесть позволяла осуществлять все бессовестное, если этого требовало дело партии. Примеров тому – множество.

Аморализм и психология «волчьей стаи» господствовал на всех властных уровнях. В том числе (точнее – в первую очередь) и высшем ареопаге. Лидировал сам Сталин. Скажем, в ноябре 1925 года он посылает Л. Кагановичу записку: «Был у меня сегодня Якир… разговоры о троцкистских пережитках тов. Якира лишены всякого основания. Он ленинец с ног до головы». А когда в июне 1937 года арестованный Якир написал Сталину предсмертное письмо, где говорилось, что он умирает со словами любви к партии и ее вождю и с горячей верой в победу коммунизма, тот наложил следующую резолюцию: «Подлец и проститутка». Молотов добавил: «Совершенно точно». А Каганович приписал: «Мерзавцу, сволочи и б… – одна кара – смертная казнь».

Отсутствовали в партийном клане такие простые чувства, как элементарное товарищество. Смена стрелки политического компаса, попадание вчерашних соратников в когорту «неверных» вызывало радикальное изменение отношения тех, кто поддерживал «генеральную линию», причем на уровне активного отторжения. Это также характерная «родовая» черта большевистских функционеров. Она сохранялась надолго, если не навсегда.

Существует мнение, что после того, как на сталинские эшафоты вошли те, кто стоял у истоков Системы, а их место заняли выдвиженцы – неистовые в опричном рвении, не рассуждающие, а исполняющие, знающие И. Джугашвили не как «Кобу», а как Великого Сталина, партия изменилась. Старая, искренне служившая революционным идеалам, образованная и думающая, имеющая и умеющая отстаивать собственную точку зрения «ленинская гвардия» ушла. Пришли посредственности, «винтики» и «шайбочки». Вот здесь и возникает искушение увидеть причины изменения менталитета правящей элиты. Вот он – социокультурный, ментальный рубеж.

Никакого качественного «перерождения» большевистской партии не происходило. Она была такой, какой родилась. Особенности менталитета этой группы верно уловил А. Кестлер в знаменитой книге «Слепящая мгла». Главный герой, Рубашов, как говорил сам автор, «большевик из “старой гвардии”, по складу ума – сколок с Бухарина, по внешности и характеру – синтез Троцкого с Радеком», размышляет следующим образом. Сознание масс пока низко, не отвечает задачам социалистического строительства. Из-за их политической незрелости пока демократическая форма правления невозможна. Наши руководители в таких условиях вынуждены править как самые жестокие диктаторы. Политическая же оппозиция, выступающая против диктатуры вождей в условиях политической незрелости масс обречена. Ясно – «старые», и новые «большевики» находились в одной ментальной нише. В единой системе ценностей.