Текст книги "Новейшая история России в политико-социологическом измерении"

Тезисы «Кредо», истолкованные как почти официальная программа «экономистов», вызвали резкий протест Ленина. В программе Кусковой он увидел откровенное стремление «затушевать классовую борьбу пролетариата» и «сузить революционный марксизм до дюжинного реформаторства». Ленинская позиция была поддержана значительной частью социал-демократов.

Взгляды «экономистов» подвергались критике не только со стороны революционных социалистов. Их не разделяли и «легальные марксисты», считавшие, что включение рабочего класса в политическую борьбу необходимо для более быстрого реформирования общества на западноевропейский лад. Рабочий класс был в их понимании той массовой политической силой, которая может подточить глыбу самодержавно-сословной России. В свое время именно П. Б. Струве написал принятый на I съезде РСДРП «Манифест Российской социал-демократической рабочей партии», в котором заявлялось: «Политическая свобода нужна русскому пролетариату, как чистый воздух нужен для здорового дыхания. Она – основное условие его свободного развития и успешной борьбы за частичные улучшения и конечное освобождение». Однако по мере того как в социал-демократическом движении крепли ультрареволюционные силы, «легальные марксисты» начинают сбрасывать с себя марксистские одежды. Они все больше обнаруживают уязвимые стороны марксизма и критически переосмысливают его историософическую и экономическую теорию.

Как и Э. Бернштейн, Струве подвергает критике марксову теорию обнищания пролетариата, не подтвержденную исторической практикой развития западноевропейских стран, дает свою трактовку социальной революции, делая пока все это в рамках «эволюционного социализма».

Его «критический марксизм» вызывает отторжение бывших «союзников», прежде всего Плеханова, узревшего в этом оппортунизм и возглавившего поход против новых «еретиков», сопровождаемый проповедью «ограничения свободы мнений», требованием «единомыслия».

В 1901 г. Струве выступил со статьей, в которой резко возражал против стремления ортодоксальных марксистов присвоить себе монополию на истину, осуждал их «безапелляционный догматизм» и «гордыню псевдонаучного знания». Они, подчеркивал автор статьи, не обладая никаким прочно установленным научным представлением о средствах, ведущих к установлению общественной справедливости, стремятся остановить движение мысли на одной ее ступени. Струве возмущается теми «грубыми приемами, при помощи которых ортодоксальный марксизм огромною, поистине малярною кистью произвольно и разом окрашивает самые тонкие и сложные явления в один цвет классовой психологии».

Дальнейшие размышления Струве связаны с переоценкой научного значения марксовой теории социального развития. Отдавая должное попытке создать всеобъемлющую теорию, он замечал, что глобальные системы – лишь «своего рода великолепные архитектонические создания великих индивидуальных духов». Они стройны, но в реалиях истории всегда разрушаются, что демонстрирует и марксова система, которая соответствовала периоду массового обнищания и, соответственно революционного настроения европейского пролетариата. Но даже когда прогрессирующее обнищание масс было фактом, социализм не был возможен, поскольку обнищание и степень социально-политической зрелости рабочего класса, которая должна была сделать способным произвести самый величественный из социальных переворотов, просто исключали друг друга.

Маркс призвал на помощь спасительную «диалектику», оперируя понятием «социальной революции» как антитезой социальной реформе. Аргументы будущего либерала Струве против использования термина «социальная революция» как научного понятия были следующими: полное изменение социального порядка (переворот) не может быть мыслимо иначе как в форме продолжительного, беспрерывного процесса общественных преобразований. Политическая революция есть «только другое имя для социальной эволюции и ее результатов».

Струве, в отличие от подавляющего большинства социалистов того времени, привлек внимание к «чрезвычайно излюбленному в марксистской литературе указанию на полное различие в сущности между социализмом и капитализмом и на невозможность реализовать социализм в рамках капиталистического общества». Он констатирует очевидное противоречие: различие капитализма и социализма в их сущности требует социальной революции, последняя же предполагает непрерывный переход от капитализма к социализму, который уже исключен различием их существа. Выход из этого алогического построения находят в том, что социальный переворот может быть осуществлен только посредством политической революции.

Завоевание политической власти, писал Струве «совершенно бессмысленно противопоставлять законодательству и законодательной работе над реформою в качестве существенно различных моментов». В этой связи он показывает научную несостоятельность идеи диктатуры пролетариата: «Диктатура пролетариата» – если только она вообще мыслима – с социальным переворотом совершенно несовместима, она или совершенно излишня для него, или более чем недостаточна. Чем более общество – вследствие усиления рабочего класса – приближается к социализму, тем менее можно и нужно думать о диктатуре этого класса; чем больше то расстояние, которое отделяет общество от социализма, тем менее в состоянии лекарство «диктатуры» помочь социализму в этой незрелости». Если политические и правовые отношения капиталистического общества – включая сюда достижения социальных реформ и демократии – «воздвигают все более высокую стену между капиталистическим и социалистическим обществом», в таком случае на деле тело и душа ведут здесь совершенно разъединенное существование. Тело капитализма становится все социалистичнее, его же душа все капиталистичнее, наоборот, тело социалистического агента – рабочего класса – становится все капиталистичнее, его душа – в союзе с телом капитализма – все социалистичнее.

Таким образом, по мнению Струве, социализм как реальная потенция или должен быть достигнут в действительном, то есть в капиталистическом обществе, либо он вообще лишен перспективы. Формулируя, с одной стороны, положение о «постепенном социализировании капиталистического общества», а с другой – что «социализм не может – по своей природе, как социальный идеал – никогда подняться до науки или подчиниться ей», – П. Струве выходил на тот уровень понимания исторического процесса, который характерен для современной общественной мысли (в частности о «социальной ответственности» капиталистов перед своими согражданами).

Вторым крупным течением в социалистическом движении были неонародники, идейно-теоретическая платформа которых складывалась из нескольких составляющих: традиционные тезисы народничества в модернизированном виде, отдельные марксистские положения и ревизионистские толкования марксова наследия в целом. Постулируя, что «марксистская выучка, через которую прошла вся русская интеллигенция 90-х годов, европеизировала народническую концепцию, поставила ее на почву теории классовой борьбы», неонародники отказывались в то же время видеть в этой теории «ключ» к пониманию истории, отвергали «историческую миссию пролетариата».

Сердцевиной народнических концепций является возведение личности на пьедестал субъекта исторического процесса. Выводя на первый план «интересы человека, свободное проявление всех его способностей, свободное удовлетворение всех его потребностей», они вменяли в упрек марксистам конструирование такой картины общественного устройства, на «алтаре» которой «была заклана человеческая личность». «Для марксистов характерно признание единой социологической реальностью – класса, а не личности», – указывал народнический публицист Иванов-Разумник. В экономике, по его мнению, ортодоксальные марксисты видели основу всех начал, упустив вопросы морали, права и справедливости, демонстрируя социологический и этический антииндивидуализм. Они, замечал Иванов-Разумник, игнорировали разницу между конкретной личностью и абстрактным человеком. В результате настоящее оказывалось только средством и человечество обрекалось на то, чтобы тащить «по колено в грязи тяжелую барку истории, на флаге которой написано: «Прогресс в будущем».

Характерны для понимания сути «европеизации народнической концепции» суждения о значении марксизма для неонародничества видного эсеровского деятеля М. Гоца, который отмечал, что «марксизм (мы имеем в виду систему Маркса и Энгельса, а не русские карикатуры на нее), по нашему мнению, является самой крупной, научно обоснованной и стройной, хотя и не полной, системой социалистического мировоззрения последнего времени».

Интерес к Марксу неонародников безусловно был связан с признанием ими факта утверждения капитализма в России. Перед публицистами народнического направления встала сложная задача «совмещения» этого факта с представлениями об особом крестьянском пути к социализму. За разрешение этого противоречия, то есть за «привязывание» теоретических основ народничества к новой исторической реальности, взялся В.М. Чернов. Ему, ставшему ведущим теоретиком нового поколения народников и лидером партии эсеров, в первую очередь принадлежит заслуга обновления народнической доктрины на рубеже двух веков. Диалектика капитализма, по Чернову, в том, что он имеет как отрицательные, так и положительные стороны, – разоряя крестьянство и ремесленников, неся с собой новые формы эксплуатации, капитализм в то же время способствует, развивая промышленность и внедряя технические изобретения, экономическому прогрессу общества.

Размышления неонародников были направлены уже не на «отмену» капиталистических отношений как «незаконных» на российской почве, а на поиск способов минимизации их негативных последствий через различные механизмы «народного производства» – артели, общины и т. п. В последних виделась кооперативистская организационная альтернатива капиталистическому способу производства. Чернов считал возможным использование экономического потенциала капитализма в общем контексте процесса «некапиталистической эволюции», максимально обращая внимание на развитие действующих и вне капитализма форм «народной жизни», которые могут содействовать росту производительных сил, кооперации и социальной солидарности.

В отличие от русских социал-демократов, неонародники в чем-то заимствовали положения «ревизионистской школы» – самого Бернштейна, российских его последователей, иных «модернизаторов» и в конечном счете опровергателей марксистских постулатов. «Мы рассматриваем объективно их критику, находим часть их соображений совершенно правильной, часть безусловно ложной, – формулировал отношение неонародников к ревизионизма М. Гоц. – Мы находим, – что в целом, – рекомендуемое ими теоретическое мировоззрение и практическая программа несостоятельны с нашей точки зрения, играют на руку буржуазии (хотят они того или нет). Мы внимательно прислушиваемся к тому, что правильно в их взглядах, считаемся с этим, сообразно с этим изменяем нашу собственную защиту социализма». Так же, как и многие другие, противостоящие «ортодоксальным марксистам», социалисты, Гоц активно выступал против теоретической догматики, за право критического отношения ко всему, что не подтверждается жизнью. Он демонстрировал готовность отстаивать народнические взгляды по таким позициям, как: усиление значения личности, сознательно воздействующей на стихийное развитие исторического процесса; неонародническое понимание классовой борьбы как борьбы всех трудящихся и эксплуатируемых против всех живущих чужим трудом; особая роль трудового крестьянства в социалистическом движении.

В центре воззрений неонародников, как и у их предшественников, находилось крестьянство. Деревня, по их мнению, особо остро ощущала негативное воздействие капитализма в его российском варианте. Именно крестьянские трудовые хозяйства, считали они, могли как находящаяся «вне капитализма» форма общественно-экономического уклада стать основой некапиталистической эволюции общества. Столь излюбленный социал-демократами термин «мелкобуржуазное» (действительно полностью некорректный) применительно к крестьянству, неонародники решительно отвергали.

Размышляя о марксистской трактовке социальных противоречий, А. Пешехонов, один из ведущих сотрудников журнала «Русское богатство», впоследствии лидер партии народных социалистов, делал вывод, что социализм нужен не только одному классу, «социалистическому по природе», а всему человечеству. Такой простой структуры, как прогнозирует марксистская схема, общество иметь не будет, заявлял Пешехонов. Пролетариат успел отвоевать себе более обеспеченные условия существования, чем это было в прошлом, расстояние между двумя концами социальной лестницы, если и увеличивается, то только в одну сторону, разрастается новый социальный слой – служащих разного рода. Эта, «средняя часть социальной формации, обыкновенно обходимая марксизмом в его построениях, представит не пустое место, будет занята, и резких, непереходимых граней, которые отделяли бы ее, с одной стороны, от пролетариата, с другой – от капиталистов, по всей видимости, не будет… Трудно предугадать, какое место в социальной структуре может занять крестьянство. Возможно, что в рамках существующего строя ему удастся отвоевать более высокий жизненный уровень и оно войдет в состав средних слоев. Возможно… займет место рядом с пролетариатом…». Пешехонов считал перспективным, видя в этом ростки «народного социализма», путь смягчения классовых противоречий, «положительной работы» в рамках существующего строя через кооперацию, расширение общественного хозяйства, демократизацию городского самоуправления, усиление «артельного начала» в деревне, ограничение собственнической и предпринимательской власти в интересах общества и трудящихся.

Столь подробное внимание к взглядам российских социалистов обусловлено не только учебно-познавательными задачами, поскольку в трактовке этих вопросов до сих пор много разночтений. Это вызвано и тем, что, как уже отмечалось, в числе цивилизационных вариантов развития, продолжающих оставаться перед уже новой Россией, число приверженцев идеи социалистического выбора в ее различных интерпретациях остается значительным. Обращение к истокам социалистического движения представляет до сих пор интерес не только академический.

В российской общественной мысли критика российских марксистов шла по линии несоответствия их социологических воззрений естеству человека. Н. А. Бердяев и С. Н. Булгаков, ставший впоследствии православным теологом, отторгли социальный утопизм марксизма за его рационально-упрощенное видение истории, игнорирование духовного мира человека, его биосоциальной сущности. «Моя революционность, – писал в “Самопознании” Бердяев, – была скорее этическая, чем социальная».

И Бердяев и Булгаков доказывали, что идеал марксизма лежит вне пределов научного знания и что установление непреложных исторических законов, прогнозирующих будущее, невозможно. Теория прогресса, утверждал Булгаков, призвана заменить в рационализированном сознании человека религию, по существу – это вера в некий оптимистический идеал. Маркс же, по Бердяеву, перенес на пролетариат с его исторической миссией мессианские свойства избранного народа (иудаистско-библейская теология). Более того, согласно марксизма, к мессианизму подготовлена лишь часть пролетариата, усвоившая социалистическую истину и призванная установить собственную диктатуру.

Размышляя о социальной справедливости, С. Булгаков затронул фундаментальную проблему «социалистической антропологии». Он критиковал социалистические учения за то, что в их системе упразднялась человеческая личность, ее творческие порывы. Русский мыслитель уловил «расстыковку» в посылках марксистов о действиях «объективных законов» и активной преобразующей роли личностей. «Социализм, – писал он, – изнемогает от своего бессилия сочетать учение о закономерности исторического развития, свой социологизм, со своим же собственным деятельным характером, революционизмом. Он оказывается безответен перед основным вопросом, что же такое человек, какова природа человеческой личности, человеческого общества? Каковы его задачи, цели, достижения, к чему ведет прогресс? Развивая данную мысль, Булгаков ставил под сомнение базовый тезис социалистов марксистского направления о том, что якобы человеческая природа будет изменяться соответственно изменению экономической среды. Человек, пояснял он, вовсе не есть кукла или механизм, заводимый этой средой. В той или иной форме, но С. Булгаков сформулировал проблему, особо отчетливо обозначившуюся уже в наши дни: идеальное общество (как и идеальный человек) невозможно. Речь может идти лишь о поиске рациональных моделей человеческого общежития.

Непонимание этого, в частности, отечественной политической элитой и привело к пагубным последствиям развития российской цивилизации. Просветитель неонароднического толка Иванов-Разумник упрекал марксистов за конструирование такой формы существования общественного организма, на «алтаре» которой была заклана человеческая личность. Класс заменил живого человека, с его стремлениями и свободными порывами. В экономике, писал Иванов-Разумник, ортодоксальные марксисты видели основу всех начал, упустив вопросы морали, права и справедливости, демонстрируя социологический и этический антииндувидуализм. В результате настоящее оказывалось только средством и человечество обрекалось на то, чтобы тащить «по колено в грязи тяжелую баржу истории, на флаге которой написано: “Прогресс в будущем”».

В контексте рассматриваемой проблематики нельзя пройти мимо идейного наследия Н.Х. Бунге. Известный практик-финансист, занимавший с 1887 по 1895 гг. должность председателя Кабинета министров, он в своих теоретических трудах, в частности в «Очерках политико-экономической литературы» стремился рассмотреть вопросы экономического развития, базируясь на широком философском и социологическом фундаменте. Полемизируя с постулатами марксизма, он обвинял Маркса в том, что его учение ориентированно на «хищнические инстинкты обездоленного человечества» и, соответственно, любая попытка претворить в жизнь эти теоретические посылы неминуемо приведет к социальной катастрофе. Враждебно относясь к тому, что в определенных кругах общества именовалось «социализмом», считая (как оказалось – прозорливо), что реализация этого утопического проекта приведет к «злу, от которого гибнут нравственность, долг, свобода, личность», Бунге в то же время понимал актуальность проблемы реформации социально-экономической сферы. Он считал, что бороться с социальными утопиями необходимо реальной программой модернизацией социальной жизни, направленной, в том числе, на упрочение нравственного и материального благосостояния всех классов Российской империи.

Социологическая интерпретация истории не будет репрезентативной без привлечения данных такой науки как социально-культурная антропология. Эта научная дисциплина изучает человека как социального и биологического существа в контексте природно-культурной среды. Если физическая антопология рассматривает процессы биогенеза, антропометрические и расовые факторы, то социально-культурная антропология концентрирует внимание на культурах различных этносов. Много внимания этнологи (люди, изучающие народы) – так, скажем, в Германии имеют себя социально-культурные антропологи уделяют внимание традиционным, доклассовым, обществам. Уже классическими стали труды таких ученых с мировым именем, как Э. Тейлор, Дж. Фрэзер, А. Р Рэдклифф-Браун, Б. Малиновский, К. Леви-Стросс.

Может возникнуть закономерный вопрос – какую прикладную ценность сегодня имеет информация об этих обществах, когда, за исключением нескольких этнических анклавов этнореликтового характера, модернизационные процессы существенно изменяют социальный облик традиционных обществ? Их культура интересна для ученых и, пожалуй, с точки зрения культурного туризма. Это и так и не совсем так. Несмотря на коренные изменения жизни и облика ранних архаичных цивилизованных сообществ, некие этнические архетипы сохраняются. Это важно для понимания традиций, этнокультурного менталитета.

Даже такое оригинальное направление как этология (наука о поведении животных), основоположником которой по праву считается К. Лоренц, написавший до сих пор культовую книгу «Кольцо Соломона», по сей день востребовано политическими социологами. Изучая социальную иерархию, ролевое поведение «братьев наших меньших» они приходят к интересным наблюдениям. Возник даже термин «зоосоциология».

В Российской империи народоведение было известно как «этнография». После 1917 года оно было заменено на «этнология», а затем, в ходе кампаний борьбы с «буржуазной идеологией» вернулись к первоначальному термину.

Как научное направление этнография рассматривалась в рамках работы Русского географического общества. Несомненно, что звездой первой величины в плеяде российских ученых являлся Н. Н. Миклухо-Маклай. Он организовал этнографические экспедиции на остров Новая Гвинея и ряд других островов Океании и Малайского архипелага, сделав ряд серьезных научных наблюдений. Большую работу вел П. Н. Рыбников, изучавший русский фольклор, И. А. Худяков, занимавшийся якутами и русскими сибиряками, и ряд других исследователей. Бурный расцвет отечественной этнологии наблюдался с 1917 до конца 20-х гг. XX века.

Говоря о достижениях отечественного интеллектуального сообщества, нельзя не остановиться на деятельности И. Гаспринского – известного просветителя, ученого, общественного деятеля. В 1881 г. в Симферополе он опубликовал книгу «Русское мусульманство. Мысли, заметки и наблюдения мусульманина». Уделяя большое внимание быту, образу жизни, культуре «тюрко-татарского племени», затрагивая и актуальные политические проблемы, Гаспринский сформулировал одновременно концептуальный подход, который и сегодня помогает в формулировании механизмов полиэтнического согласия, межкультурного взаимодействия в рамках метацивилизованного пространства.

Если понимать слово «русский» как «российский», то ясно, что, продолжая мысль Гаспринского, можно говорить о «русском буддизме», «русском иудаизме» и т. п. Речь идет не только о гражданской, но и ментальной «скрепе», которые и держат ту державную конструкцию, которую представляет собой полиэтническая и многоконфессиональная Российская Федерация.

Использованная и рекомендуемая литература

Аносов И. П., Никишенков А. А. Антропология и традиционные формы общения Под ред. С. В. Кулешова. М. 2001.

Кулешов С. В., Медушевский А. Н. Политическая история России. Большая энциклопедия в шестидесяти двух томах. Т. 62, сс. 5-590. М. 2006.

Медушевский А. Н. История русской социологии. М. 1993.

Общественная мысль России XVIII – начала XX века. Энциклопедия. М. 2005.

Степанов В.Л. Н.Х. Бунге: судьба реформатора. М, 1998.