Текст книги "…в этом мире несчастливы… Книга вторая"

История шестьдесят первая. Амурские волны

Последнее десятилетие СССР. Это произошло в окрестностях Николаевска-на-Амуре. Тридцатилетний оперативник, майор милиции, красавец якут, мастер спорта по дзюдо и горному слалому, великолепный стрелок из всех видов оружия, применявшегося в те годы в МВД, потомственный НКВД-эшник, как он говорил о себе, неделю преследовал особо опасных преступников. За это время ему пришлось сутками быть в засаде. Бегом преодолевать большие расстояния. Участвовать в жесткой перестрелке. Пил, ел, спал, «ходил по нужде», урывками. В результате, преступники ушли. Очень расстроенный провалом операции, к которой он тщательно готовился, вернулся домой, не имя сил даже поесть, свалился спать. Сколько спал – не помнит, проснулся от сильнейшей боли в сердце. До этого случая «вообще ничем никогда не болел, и родители живы и здоровы». Боль была такая сильная, что, несмотря на то, что он «не из трусливых», испугался и вызвал «скорую помощь». Ему сделали укол, и увезли в ближайшую больницу. Там он пролежал неделю, его обследовали, неоднократно делали ЭКГ, и потом выписали, сказав, что он «просто переутомился, сердце у него здоровое». Но, на всякий случай, врач на прощание дал ему пластинку таблеток нитроглицерина.

Он полностью вернулся к прежнему режиму. Каждый день выполнял комплекс физических упражнений. Ходил в спортзал. Спал по 7—8 часов, крепко, как до «приступа». Готовил новый план поимки, ускользнувших от него бандитов. Так прошел месяц. План был почти готов. Завтра он должен был представить его руководству на утверждение. Был уверен, что продумал все детали операции, и что, на сей раз бандиты от него не уйдут. Ничуть не волновался перед предстоящим визитом с планом к начальству. Лег спать, как обычно. Уснул сразу и крепко. Среди ночи проснулся от сильнейшей боли в сердце. Боль была точно такая же, как первый раз. Но, на сей раз, зная, что у него – «здоровое сердце», и «все выдержит», вызывать «скорую помощь» не стал. А принял таблетку нитроглицерина под язык, как ему советовал врач. К его удивлению, боль не только не прошла, но усиливалась, становясь непереносимой. Так как он был крупный мужчина, решил, что одной таблетки ему мало. И сразу принял еще две таблетки нитроглицерина. Через некоторое время возникла острая боль в голове. Такая сильная, что на ее фоне он «забыл» о боли в сердце. Едва успев вызвать «скорую помощь», потерял сознание.

Очнулся в больнице. Не сразу понял, как сюда попал. Хотел позвать сестру, но язык ему не подчинялся. Потянулся к звонку, но правая рука бездействовала, больше того, он ее не чувствовал! Потрогал правую руку левой – как чужая! Он попробовал пошевелить правой ногой, не смог. Понял, что его парализовало. Левой рукой дотянулся до кнопки звонка и нажал. Тут же появился его знакомый врач, который дал ему нитроглицерин на прощанье, когда он выписывался из больницы. Он его ясно видел. Стал левой рукой жестикулировать, спрашивая, что с ним произошло? Врач начал ему говорить. Он ясно слышал голос врача, но совершенно не понимал его речи. Она казалась ему сплошной тарабарщиной! Тогда он попросил жестами листок бумаги и карандаш, чтобы написать врачу, что он его не понимает. Врач догадался, что он просит, и дал ему бумагу и карандаш. Он, с большим трудом, начал левой рукой выводить слова. Хотел написать: «Что со мной произошло?» Но, то, что он писал, сам не понимал. С мольбой в глазах, пожимая левым плечом, так как правое не действовало, он дал понять врачу, что писать, тоже не может. Удивительно, но ни паники, ни страха он сознания того, что с ним произошло (в голове была одна мысль: инсульт!), у него не было. Точно также, он не испытывал никакой боли. Если бы его спросили, как он себя чувствует, то он бы ответил: «Нормально!». Он сильно хотел есть. Но, даже если бы смог об этом сказать врачу, он бы не стал говорить, подождал бы, когда будут кормить. Его интенсивно, как он понял, лечили. Делали уколы, ставили капельницы, давали таблетки. Ничего не улучшалось! Аппетит был «зверским». Скоро разрешили посещение родным и друзьям-сослуживцам. Все приносили еду. И он все съедал. Но, ничуть не поправлялся. Наконец, ему разрешили попытаться самому умываться, присаживаться в постели, и спускать ноги вниз. Над кроватью натянули канат, за который он мог схватиться левой рукой и с ее помощью выполнять не хитрые упражнения. Потом начал приходить врач лечебной физкультуры и массажистка. Ему массажировали лицо, парализованные руку и ногу. Пробовали вызвать в них хотя бы чувствительность. Но, все поражения оставались на прежнем уровне. Потом был консилиум врачей. Один врач, не молодой, видимо профессор, приехал из Москвы или Ленинграда, он понял, специально для него. Это так сильно растрогало его, что он зарыдал. Плакал долго, никак не мог остановиться. Плакал он первый раз в жизни. Даже будучи ребенком, он ни разу не заплакал. Так ему рассказывали его родители.

После консилиума, который длился очень долго, врачи ушли. Остался только его лечащий врач. Он, жестами, дал ему понять, что завтра его «выпишут домой». Массаж и лечебную физкультуру ему будут делать дома. На другой день за ним приехали родственники и два сослуживца, и на руках унесли его в машину, и привезли домой. Дома его ждала бабушка. Она была крепкой и подвижной, не смотря на свои 80 лет. Кроме того, она была фронтовой медицинской сестрой. А, после войны, до самой пенсии, она работала в госпитале. Он понял, что бабушка будет ухаживать за ним. Это опять очень его растрогало, что он зарыдал, и долго не мог успокоиться.

Так, пролетел месяц. Его интенсивно и всесторонне лечили. У него постоянно кто-то был из родных, или друзей. Но он по – прежнему, объяснялся с посетителями и бабушкой только жестами. Ни чужих, ни своих слов, он не понимал. Странно, но он не переживал по поводу того, что превратился в калеку. Чувствовал себя вполне удовлетворительно. Только много ел, что раньше ему было не свойственно. Однажды, к нему пришел сослуживец, с которым он не виделся очень давно. Увидев его, сослуживец настолько растерялся, что сразу его не узнал. Отчаянно жестикулируя, сослуживец объяснил ему, почему он его не узнал сразу. Сослуживец показывал, что он превратился «в борца сумо!» Тогда он попросил зеркало, и, хотя смотрелся в него каждый день, когда чистил зубы и причесывался, он начал пристально себя рассматривать. Наконец до него дошло, что, то, что он видел в зеркале, было не его лицо! Вообще, в зеркале отражалось что-то огромное, едва напоминающее человеческое лицо. Ибо, ни глаз, ни носа, ни рта за складками жирами, почти не было видно. Это его не расстроило, но немного удивило.

Так, прошел еще месяц. Перемен к лучшему – никаких. Да, он о них и не думал, не переживал, и ничего не ждал. Кроме очередного завтрака, обеда, или ужина. А, когда приходили посетители, то он с нетерпением ждал, когда они вынут продукты и начнут его кормить. Все равно, то, что они ему говорили, он не понимал. Наевшись, он вдруг начинал рыдать. Теперь уже без всякой причине. Успокаивался сам. Как внезапно, тоже без всякой причины, он мог зарыдать, так же внезапно, мог прекратить плакать. Теперь он не знал, почему плакал. Это стало привычкой. Он также потерял счет времени. Не знал даже, какой сейчас месяц, год. Теперь он сам не умывался, не чистил зубы, и не причесывался. Все это делала за него бабушка. Он давно забыл, что с ним вообще произошло. Плакал без причины. По желанию только ел. Однажды, он перестал понимать, что хочет оправиться. Начал делать это прямо в постель. На навещавших его сослуживцев он перестал обращать внимание, только ждал от них, когда они начнут его кормить, их становилось все меньше и меньше.

Сколько еще прошло времени, он не знал. Перестал различать день и ночь. Знал только, что не спит, потому что ест. Хотя, может быть, и в этом, он ошибался. Ибо, есть он мог и во сне, в своих сновидениях.

Как-то раз, когда он спал, он почувствовал, что лежит не удобно. Голове что-то мешает. Он поправил подушку, но удобнее не стало. Он сунул руку под подушку и наткнулся на что-то твердое и холодное. Он вытащил этот предмет. Уже светало. Вдруг в его сознании что-то произошло. Держа в левой руке холодный предмет, тупо смотря на него, он вдруг словно проснулся. В миг перед глазами промелькнула вся его жизнь. Он – все вспомнил! И он все понял! Он, даже улыбнулся, вспоминая, как он ловко стрелял по – македонски, сразу из двух пистолетов! Автоматически он проверил пистолет. Он теперь знал, что в руке у него «Макаров», его личное оружие. Как пистолет попал к нему под подушку, он не знал, и не хотел об этом думать. Главное, он ясно понимал, для чего пистолет оказался у него под подушкой. Привычными движениями он проверил наличие патронов в обойме. Обойма была полная. Он обратил внимание, что на пистолете глушитель. «Правильно!», – мелькнула мысль. Несколько секунд перед глазами проплыли лица друзей-сослуживцев, тех, кто мог принести ему его «Макаров». Он не стал ломать голову, кто из них? Мысленно, сказал «Спасибо!» каждому. Потом привычным движением взвел курок. Приставил пистолет вплотную к сердцу. И, ни о чем не думая, нажал спусковой крючок.

Когда очнулся, чувствовал слабость и головокружение. Стал шарить рукой в поисках пистолета. Нашел его. Взвел курок. Сунул ствол в рот, и нажал спусковой крючок. Когда очнулся вновь, то едва мог шевелит рукой, от слабости. В голову гудело. Комната кувыркалась. По шее текло что-то горячее и липкое. Он еле дотянулся рукой до лица. Понял, что нижней челюсти нет. Дотянулся до правого уха, где была сильная боль. Уха не было. В глазах темнело. Он стремительно слабел. Когда опустил руку, она легла на пистолет. Как будто поднимая гирю в пятьдесят килограммов, с которой он когда-то, в другой жизни, тренировался, он поднял пистолет. Попытался взвести курок. Это удалось ему не сразу. Вновь приставил ствол к сердцу, и нажал на спусковой крючок…

…Следователь, который вел дело по причине насильственной смерти (три огнестрельных ранения), задал судебно-медицинскому эксперту следующие вопросы.

1) Мог ли больной, находящийся в состоянии глубокого слабоумия, и правостороннего паралича конечностей, нанести себе, найденные на трупе повреждения?

2) В какой последовательности были произведены выстрелы?

3) Какой выстрел был смертельным?

4) Если смертельным является последний выстрел, то мог ли больной, если он сам произвел первый выстрел, имея вызванные им телесные повреждения, и сопутствующие им кровопотерю, а также, боль (возможно, болевой шок?), тем не менее, произвести второй выстрел?

5) Мог ли больной, если он сам произвел два выстрела, и нанес себе, имеющиеся на теле повреждения, учитывая кровопотерю, и боль (болевой шок), произвести третий, смертельный выстрел?

Данные баллистической экспертизы указывали на то, что выстрелы, могли быть произведены левой рукой самого больного. Если бы стрелял другой человек, то, для того, чтобы так держать пистолет, как нарисовали криминалисты, ему необходимо было бы принимать весьма неудобные позы, к тому же, после каждого выстрела, ворочать больного, и придавать ему также вычурные положения. И, в конце концов, совсем не логично, с точки зрения баллиститов, третий раз стрелять в сердце, а не в лоб, или висок!

Судебно-медицинский эксперт заключил, что выстрелы были произведены в таком порядке: первый выстрел в сердце. Пуля, не затронув крупных сосудов, прошла касательно к левому желудочку сердца, и вышла через спину, повредив ребро. Второй выстрел был произведен в рот. Но пуля прошла через ротовую полость, и, минуя череп, вышла через правый сустав нижней челюсти. Выхлопные газы оторвали нижнюю челюсть, и тем самым, нанесли гораздо меньшее повреждение головному мозгу, чем могли бы, если челюсть оставалась бы на месте. Третий выстрел был смертельный. Пуля пробила левый желудочек сердце, пройдя через него насквозь. При таком повреждении, смерть наступает мгновенно, от обильного кровоизлияния и болевого шока. На все остальные вопросы, поставленные следователем, судебно-медицинский эксперт затруднился ответить.

Не прояснила дело и комиссия, состоявшая из психиатра, психолога, невропатолога, двух независимых судебно-медицинских экспертов, двух независимых криминалистов.

Заключение комиссии выглядело крайне непрофессионально. Но, оно было одобрено аналогичными комиссиями «высших» инстанций. Поэтому, как «казус» было принято. Это «казусное» заключение гласило: «Теоретически, больной, страдающий органическим слабоумием, развившимся на фоне обширного поражения вещества головного мозга в результате кровоизлияния, мог иметь кратковременные „проблески“ сознания, ибо был левшой, а кровоизлияние у него было в левом полушарие (у левши, „главное“ правое полушарие). В состоянии „проблеска сознания“, поняв безысходность своего положения, и будучи сильной личностью (что, явствует из его персонального дела), он мог совершить самоубийство. Но, если считать, что все три раза, он сам стрелял в себя, то нужно сделать еще несколько теоретических допущений. А именно, что ни после первого выстрела в сердце, ни после второго выстрела в рот, у него не было болевого шока, который, при имеющихся на теле повреждениях, должен бы быть. И в такой степени, что сознания лишился бы и психически сохранный человек. Хотя, опять, учитывая левую организации погибшего, можно допустить, что она могла (теоретически!) обеспечить ему способность стрелять все три раза. Но, если сделать такое допущение, для человека с левой организацией психики, то два последних выстрела (а, не исключено, что все три!), он выполнил, будучи в состоянии сомнамбулизма».

Оставался для следствия, правда, один вопрос. Кто подложил больному его пистолет? Но, этот вопрос, прокурор Края вынужден был «завуалировать». Ибо, только следователь сказал начальнику Управления, что «вынужден допросить каждого сослуживца покойного, на предмет выяснения, кто принес ему оружие, и положил под подушку», как все сотрудники Управления, во главе с начальником, дружно дали письменные признания, в которых было сказано, что «пистолет принес моему товарищу №, и положил его под подушку, когда он спал, я. В чем чистосердечно признаюсь, и подписываюсь». Следователь также был другом погибшего. Поэтому, он написал более пространное заявление на имя прокурора. В котором говорилось, в частности: «… так как я принес оружие гражданину №, и положил его под подушку, то прошу отстранить меня от ведения дела». Эту просьбу прокурор не удовлетворил.

А, кто мог бы вести это уголовное дело? Ведь, даже в Москве и Ленинграде были у парня друзья в Органах. Сколько их было – никто не знал!

Но, это еще не конец истории. Был в ней еще один поучительный момент. Его можно бы обозначить вопросом: «Какова цена врачебной ошибки?» Для этого, вернемся к описанным выше событиям. Не искушенные в юриспруденции друзья следователя недоумевали, почему он не задал судебно-медицинскому эксперту вопрос, каков механизм острого и обширного нарушения мозгового кровообращения, у молодого, здорового, тренированного мужчины? Этот же вопрос задал ему прокурор. «Я не хочу еще одного уголовного дела!», – ответил следователь. «Вы хотите скрыть преступление? Спасти безответственного негодяя от наказания, чтобы он еще кого-нибудь «вылечил»?», – недоуменно спросил прокурор. «Наоборот, я хочу справедливого наказания! – Ответил следователь. И добавил – Вы, за свою долгую работу в прокуратуре, наказали хотя бы одного врача? Или, они все работают безупречно?» Прокурор промолчал. А следователь (он тоже был якут) неожиданно сказал: «Я доверяю своим соплеменникам. Если бы врач был не якут, а еврей, или русский, я возбудил бы против него уголовное дело, заранее зная, что Вы, товарищ прокурор, это дело закроете, «за недостаточностью доказательства о «преступной халатности врача»!» А, раз врач наш, пусть наш народ решит его судьбу!» Дело в том, что в городе давно уже все говорили, что «острое нарушение кровообращения у майора наступило от приема таблеток нитроглицерина, которые он принял по совету лечащего врача, давшему ему пластинку этого лекарства. Хотя сам врач, прекрасно знал, что боли «в сердце», на которые жаловался майор, никакого отношения к его здоровому сердцу не имели.

Следователь знал, что говорил. Когда врач, купаясь в пруду, который он вырыл на своем дачном участке, случайно утонул, уголовное дело, конечно, было возбуждено, как полагается. И – прекращено, как полагается, «за отсутствием состава преступления».

История шестьдесят вторая. Психические эпидемии, личность, криминальные толпы. 1

Кадр из фильма «Преступление и наказание» 1969 г.

Я – психолог с 15-ти летнем стажем. У меня кабинет для консультаций, также консультирую экстренные случаи по телефону. Неоднократно выезжала на место ЧП с бригадами МЧС. Состою в многочисленных клубах, обществах, содружествах реальных и виртуальных со своими коллегами и на Родине и за рубежом. У меня хорошие учителя с мировым именем. Я много читаю классиков и современных авторов по своей профессии и имею четкие взгляды, что такое психология. Пять лет назад окончила еще социологический факультет в Австрии, ибо считаю, что психолог должен знать социологию, в противном случае он утонет в «болоте» так называемой социальной психологии, которой, по моему мнению, не существует. Есть – люди и социальные институты. Так например, «толпа» («человек толпы») – это социальный институт. Два французских великих психолога Х1Х века – Габриэль Тард, который анализировал право, религию, преступность и даже язык, и Густав Лебон, который занимался как психолог народами и массами и прекрасно описал «взятие» Бастилии (пустой, даже без охраны, с одним в открытой камере стариком маркизом де Садом) написали интереснейшие книги, но, увы, нам, практическим психологам ничего не оставили. А вот русский психолог и психопатолог, судебный психиатр-практик, тоже написал несколько интереснейших книг, например, таких, как «Пушкин как идеал психического здоровья» или «Достоевский как психопатолог», при этом написал еще и учебники. Его учебники и сейчас, несмотря на то, что социум дважды успел радикально измениться, вполне могут быть руководствами к практической работе и психолога, и психопатолога, и судебного психиатра. В одном ряду с В.М.Чижем находится наш соотечественник широчайшего кругозора, благодаря которому Россия узнала труды Габриэля Тарда, Николай Николаевич Баженов. Я знаю все, что написали Тард и Лебон, но являюсь последовательницей В.М.Чижа и Н.Н.Баженова. Да, еще я в свободное время работаю в архивах, и наших, и зарубежных, в том числе в спецхранах…

Считаю важным представиться, прежде, чем познакомить читателя с информацией, над которой работает «мой компьютер» – так называл человеческий ум мой незабвенный, еще один русский гений, учитель Владимир Евгеньевич Рожнов (читатель, о нем ты все найдешь в Сети).

Да, я – единственная дочка двух врачей, недавно ушедших из жизни. Мой папа – хирург. Моя мама – травматолог…

Я живу в большой квартире, в доме, который в советские времена считался элитным. Дом наш П —образный. Мой балкон выходит, как раз на один поворот дома. Стоя на балконе, я хорошо вижу, что делается на балконе напротив. Кто там живет – я не знаю, кроме мальчика, который каждый день, перед сном (так я думаю) выходит круглый год на процедуры, несмотря на погоду. Делает гимнастику и под проливным дождем, и в метель, и в душный вечера, жарких дней. И всегда в одних и тех же плавках. Они у него ярко красные. Как-то мы встретились – я вышла подышать и посмотреть на город, который скоро уснет. Я, несколько смущаясь, крикнула ему – он только что приступил к гимнастике – не мешаю ли я ему своим присутствием? Он ответил, что «нисколько» и предложил мне «присоединятся» и повторять за ним упражнения на своем, естественно, балконе. Я прокричала, что «подумаю». И на этом наш контакт закончился… навсегда! Я – близорукая, но очки никогда не носила. Мальчика не разглядела. Так, в очертаниях – обыкновенный подросток, которых в Москве много. Несколько раз со мной один и тот же мальчик, лет четырнадцати, здоровался, всегда улыбаясь. Я отвечала ему тоже с улыбкой и уверена, что это – мой сосед с противоположного балкона. Живем на двадцатом этаже. Два дня назад я вышла в часов девять вечера на балкон. Но вместо соседа в ярко красных плавках я увидела внизу толпу, машину «СП» и несколько полицейских машин. Я ушла к себе, посмотрела на часы – было двадцать минут десятого. Мелькнула мысль, что мой сосед сегодня пропускает свой моцион. А на другой день, после работы, входя в подъезд услышала, как старики на лавочке бурно обсуждают самоубийство мальчика, который выбросился с двадцатого этажа нашего дома. По наитию я точно знала, что это мой знакомый! В голове закружились разные мысли, но я цеплялась за одну: мне нужно непременно сходить в квартиру, к семье в которой сложилась трагедия. Как психологу…

Я повернула и пошла в другой подъезд. Дверь в квартиру была открыта. В квартире было много народа. Ко мне вышел мужчина. Я представилась, он сказал: «Спасибо, не сейчас!» И взял мой телефон.

Мне позвонили на восьмой день после гибели мальчика и пригласили на поминки на девятый день. Но на поминки я не попала, ибо с двадцатого этажа дома напротив нашего, через шоссе, выбросилась девушка 17 лет. В квартиру погибшей меня пустили сразу и отец девочки был рад, что я – психолог, к тому же живу рядом, ибо вслед за дочерью пыталась покончить с собой его жена, ее мать. … Не буду здесь ничего рассказывать об этих трагедиях. Скажу только, что мальчик и девочка не были знакомы. Их мотивы самоубийства не имели ничего общего и, больше того, ничего конкретного. Никакой патологии. Никаких «личных» мотивов, никаких «модных увлечений», типа «готикой», «нёрдами», «гигами» и т. п. Исключены также наркотики, алкоголь, несчастная любовь и т.д., и т. п. Он и она – поверьте мне, я собрала достаточно информации – были обыкновенные современные teenagers. Девочка училась в институте на отлично на историческом факультете. Мальчик готовился в армию после школы. Короче, очень правильные ребята! Вот это-то и настораживает! Ни тату, ни пирсинга, и тусовки… Оба были девственниками.

…А теперь, читатель, приготовься, если хочешь, я обрушу на тебя поток информации, которую вызвали у меня эти самоубийства подростков. В мегаполисах нашей страны и других развитых стран самоубийство подростков в ХХI веке увеличилось в разы и находится на первом месте, среди других категорий самоубийств. На последнем месте – престарелые (за 60 лет) и инвалиды. Процентный разрыв между ними огромный…

Итак, (без всякой классификации), а также без всяких резюме. И то, и другое я предоставляю тебе, читатель: я пишу, ты – читаешь, я работаю с тобой и с собой! Можешь на этом месте перестать читать. Дело хозяйское!

…Некоторые исторические факты. Как известно, что и в наше столетие, смерти великих и широко известных людей вызывали эпидемии самоубийств. Но, не все, и не всегда. Никто, как мне известно, этот социальный феномен не изучал.

Смерть Ленина не вызвала ни одного самоубийства. Смерть Сталина вызвала несколько тысяч самоубийств в разных городах СССР и за рубежом. Смерть Сергея Есенина вызвала эпидемию самоубийств, охватившую всю страну. Смерть Маяковского не знаменовалась самоубийствами. Смерть В. Высоцкого и И. Талького не вызвали ни одного самоубийства. Смерть Виктора Цоя вызвала несколько десятков самоубийств в разных регионах страны, и серию антисоциальных взрывов и поступков. Смерти Элвиса Пресли и Джона Леннона вызвали серии самоубийств. Серию самоубийств вызвала смерть Брюса Ли. Повторяю, эти – интереснейший «материал» для социальных психологов и социальных врачей.

С появлением интернета, социальных сетей, легко повернуть «толпу» поклонников погибшей знаменитости в нужное русло. Так, после смерти Майкла Джексона весь процесс следствия и суда и несколько месяцев после суда в интернете работали около сотни различных международных «форумов». На один такой приглашали меня в качестве эксперта, обещая «хорошо заплатить». Я отказалась… Смерть Михаила Круга не ознаменовалась ни одним самоубийством. Форумов тоже не было. На смерти Сергея Бодрова до сих пор ловкачи-сребрянники делают большие деньги… Я бы называла такой бизнес (это касается многих знаменитостей – проверьте меня, зайдите на соответствующие сайты), своим именем – интернет-мародерство!

Вероятно, социальные «механизмы» психических эпидемий самоубийств, вызываемых смертью социально активных (широко известных) личностей, и эпидемий психических аномалий, вызываемых произведениями искусства, одни и те же. Ниже, приведу пример эпидемии убийств, вызванных фильмом «Преступление и наказание» (я специально изучала этот вопрос в бывших спец. архивах бывшего СССР). Но, сначала назову относительно недавно, в начале «перестройки», фильм «Асса», вызывающий состояние психических аномалий с агрессивными, разрушительными действиями (например, что происходило с толпой молодежи, после просмотра этого фильма в клубе МЭЛЗА, хорошо известно! Просмотр считался закрытым, шел три дня. После просмотра, когда Виктор Цой доводил до экстаза публику песней: «Хочу перемен», толпа молодежи плясала на флаге СССР! Милиция не вмешивалась. Сейчас я это доказать не могу, ибо доказательства такого рода вновь «исчезли», поэтому заранее извиняюсь, если кто-то сочтет это клеветой, а современных горячих поклонников чрезвычайно одаренного Виктора Цоя предупреждаю, что я – своя, преследовать меня не надо! На многих «стенах» Цоя есть и моя роспись). Когда «АССА» показывали в «закрытом режиме» в зале редакции газеты «Литературная Россия», в маленьком, до отказа, набитом, как мне рассказывал очевидец, у зрителей от 18 до 25 лет, девушек и юношей, возникли серии судорожных (эпилептических) припадков. Судорожные припадки были в той или иной форме: от ауры, в виде дурноты, сильнейшей головной боли и боли в животе, до судорог с потерей сознания, точно, как при эпилепсии…

…В таких фильмах, как «АССА» всегда есть некий «код», запускающий психопатологические механизмы. Изучив все, доступные мне, случаи болезненного реагирования зрителей на фильм «Асса», я выявил этот «код». Большинство приступов начинались в момент появления сцены с ванной, в которой на воде плавают розы. Несколько приступов были после сцены самоубийства карлика. Оставлю в стороне оценки эстетических и идеологических достоинств фильма «Асса» для профессионалов, скажу, что с точки зрения психолога этот фильм в то время, не способствовал укреплению здоровья граждан и стабильности их психического поведения.

…Фильм «Преступление и наказание», в котором Раскольникова играл мало известный широкой советской публике молодой чрезвычайно одаренный, прямо для роли Раскольникова, 23-летний актер Георгий Тараторкин. Повторяю, что этот фильм вызвал серию убийств, именно таких, какое так реалистично (натуралистично) показано в фильме. Причем, эти убийства прокатились по всей стране, но совершались со значительным разрывом во времени. Я разговаривала с двумя убийцами, один отбыл срок в колонии, другой – в психиатрической больнице. Один был студентом 3-его курса медицинского института. Другой был матросом торгового судна. Они были почти одногодки. Студент был из привилегированной семьи партийных работников. Второй был сыном животноводов из сибирского села (именно он попал в психиатрическую больницу). Первому было 20 лет, второму 21 год. Оба заявили мне почти одно и то же, на вопрос, каков был у них мотив убийства? «Хотели испытать то, что испытал Раскольников». Они зарубили престарелых хозяек квартир, где снимали «угол». Эти женщины одалживали им деньги, и часто кормили их, и обстирывали, как родных (со слов преступников). Чтобы убить еще кого-нибудь, оба позвали соседей. Первый зарубил мужа (40 лет) и жену (30 лет), соседей по площадке «старухи». Второй – подругу «старухи», соседку по коммунальной квартире. Оба, проведя свыше часа с убитыми, «анализируя», что они испытывали, сами потом вызвали милицию. Мне по документам удалось изучить обстоятельства еще трех аналогичных убийств. Все они были очень схожи. Разрыв между первым и последним убийством, составлял год. География была – от Ярославля, до Охотска. Мне удалось так же выяснить «код», запускающий психологические механизмы этих преступлений. Кстати, ни один из преступников не читал «Преступление и наказание». Только один, девятнадцатилетний студент педагогического института, «любил» Достоевского, и «кое-что» читал. Этим «кодом» были пальцы рук актера Тараторкина. Потом, разговаривал со многими зрителями, посмотревшими «Преступление и наказание» (сама этот фильм я смотрела много раз), я получила подтверждение: гипнотизировали не глаза и не выражение лица Раскольникова-Тараторкина, а… «шевелившиеся, как будто живые, жившие своей жизнью, отдельно от рук и всего тела, длинные пальцы убийцы». Будущие убийцы были «просто прикованы взглядом» к пальцам Раскольникова. Даже находясь в камере, будучи под следствием, почти все они спрашивали следователя, похожи ли их руки на руки Раскольникова! Только один из убийц оказался «психически больным» и признан «невменяемым в момент совершения преступления». Все остальные не были ни психически больными, ни психопатами, или социопатами. Блестящая игра И. Смоктуновского (Порфирий Петрович), прошла как бы стороной. «Пальцы» Тараторкина запомнились многим зрителям на всю жизнь. Вероятно, актер знал об эффекте своих рук, потому что (это мне видно!) пытался, вполне вероятно, неосознанно, использовать его и в других фильмах, что, на мой взгляд. только портило «рисунок» ролей, которые он играл. Я не разговаривала с Георгием Георгиевичем. Я так думаю… как зритель и психолог.

P.S. «Кино» на «Ассе» ДК МЭЛЗ 25.03—17.04.1988:

«Шумная, яростная премьера „Ассы“ в МЭЛЗе стала катализатором многих динамических андеграундных процессов…»

Продолжение следует…