Текст книги "…в этом мире несчастливы… Книга вторая"

История семьдесят четвёртая. «Солярис» Тарковского» или философско-психологические аспекты Life after feeling Life

«Каждый живет и умирает в собственном

внутреннем времени и пространстве»

(Хорхе Луис Борхес. «Другая смерть»)

«Солярис» Тарковского весьма далек от «Соляриса» Лема. Это естественно, ибо, ознакомившись с оригиналом, даже в попытке простого пересказа его, непременно углубишься в философско-психологические основания axioma et aporia великого польского писателя. А для того, чтобы создать зрительный ряд интерпретаций лемовского «Соляриса», да еще такой, какой способен овладеть массовым сознанием, неизбежно остаешься один-на-один с общечеловеческими архетипами переживаний. Тарковский зрительно интерпретировал лемовский «Солярис», сделал очевидными некоторые архетипы единой человеческой души – Мыслящего Космоса.

Мы выделим лишь один аспект философско-психологических построений Тарковского в связи с «Солярисом»: life after feeling life. Раскрыть этот аспект нам представляется возможным через понятия, весьма актуальные для науки (и наук) в наше время, такие как индивидуальное пространство и время, психика как информация, данная нам в «чистом виде» (Д. И. Дубровский), вне зависимости от ее «носителя», иные состояния сознания (alter-consciousness, ultima fula), нейро-мозговой constellation органов чувств (пяти пар черепно-мозговых нервов), функциональная асимметрия человека, формула смерти, паспортный, биологический и психологический возрасты человека.

«Ключами» к осмыслению выше перечисленных понятий в едином контексте (заложенным как раз Тарковским в «Солярисе») мы считаем две, на первый взгляд (поверхностный) несвязанных друг с другом человеческие реалии: кому и феномен чеширского кота.

«В коме продолжается вся полнота человеческой жизни», – утверждали Сартр, Ясперс и, по своему, Станислав Лем (в «Загадка Коркорана»). «Улыбка чеширского кота» (Льюис Кэрролл) и философско-психологическое понимание в связи с этим chiazma opticum как «свидетеля» функциональной асимметрии человека и его «духовного обиталища».

…Schizes пяти носителей информации до нейро-мозгового constellation (возможно на уровне corpus callosum) есть кома. И, скорее всего, life after feeling life. Как у бессмертной героини «Соляриса» Андрея Тарковского.

История семьдесят пятая. Где-то в районе Полины Осипенко

«Он единственный, посмевший без

конца говорить, что жизнь человеческая

вся под властью жажды женщины»

(И. Бунин о Мопассане)

Это случилось в январе 1970 года, в Дальневосточной тайге. Вертолет геологов заметил на снегу лежащего неподвижно человека. Так был обнаружен труп 50-ти летнего местного охотника, успевшего на 35 градусном морозе «одеревенеть». Рядом валялся карабин, лыжи и рюкзак. Я работал тогда второй год после окончания ХГМИ судебно-медицинским экспертом Николаевска-на-Амуре и пяти, прилегающих к нему районов. Мне было 22 года, но я уже успел вскрыть больше тысячи трупов. Меня и участкового милиционера такой же вертолет геологов (они помогали следственным органам безвозмездно), зависнув над трупом, сбросил в глубокий снег. Осмотр места происшествия ничего не дал. Сначала труп, потом нас с милиционером подняли на вертолет и, сделав небольшой круг над просекой, где обнаружили труп, вертолет взял курс в Николаевск-на-Амуре.

В вертолете (Ми-6) есть такое место, раскаленное как буржуйка, во время полета. Не долго думая, я положил труп на это место, чтобы не терять время на отогрев, для вскрытия в морге судмедэкспертизы. Не пролетели мы и пятнадцати минут, как началась пурга. Она бывает в тех местах трех видов: поземка (не выше метра-полтора над землей); метель (до трех метров высотой, но без завихрений и не такой силы, чтобы свалить с ног мужчину); настоящий ураган (движение людей невозможно, транспорта ― сильно затруднено, сухостой в тайге валит весь, а то и пятигодовалые ели и березы). Пока что была поземка. Но командир твердо решил лететь на свою базу, что в полпути от Николаевска-на-Амуре в тайге. Это меня очень встревожило: на базе я могу (если пурга разыграется) застрять на месяц. Да еще с трупом. Участковый, написав постановление о проведении судебно-медицинского исследования, предупредил меня по соответствующим статьям УК РСФСР об уголовной ответственности в случае моего отказа от экспертизы и за дачу заведомо ложных показаний. И, таким образом, «передал» труп под полную мою ответственность.

Упрашивать командира вертолета было бесполезно. Что делать? Лететь на базу геологов и ждать у моря погоды? Мы уже летели больше часа. До базы оставалось еще минут 40. Я механически потрогал труп… Он уже оттаял! Охотник был из села, что почти по пути на базу. Я мгновенно принял решение: вскрывать труп в вертолете! Но вот как уговорить вертолетчиков, хотя они и находились в своей кабине с плотно закрывающейся дверью.

Я всегда брал с собой в командировку литр чистейшего медицинского спирта (100 граммов полагалось на вскрытие и 50 граммов на взятие органов на гистологическое исследование). Спирт был у меня в двух бутылках. Вот донышком одной из них я и постучал в кабину вертолетчиков.

«Что надо? ― недружелюбно гаркнул командир, заглушая шум двигателя и увидев бутылку со спиртом, ― сбросить тебя с твоим клиентом на землю?»

«Командир! ― Бодро начал я. ― Пока вы угощаетесь моим спиртом, я тихонько вскрою труп. ― И не дав ему произнести ни слова, продолжил, ― мы будем пролетать над селом, где жил охотник, там же живет участковый. Сбросим их ― и делу конец!»

Была чрезвычайно тягостная и продолжительная пауза. Потом я услышал:

«А тебя где прикажешь сбросить? Пурга усиливается и я сворачивать никуда не буду. Какой тебе резон: с трупом или без него куковать у нас?

«Мы будем пролетать рыбацкий поселок, сбросите меня над ним»

«Краля, что ли у тебя там?»

Я промолчал. Дело в том, что в этом рыбацком поселке был узел почтовой связи. И летом, и зимой по реке в любую погоду регулярно несся, чуть касаясь (летом) дном воды, и широчайшими металлическими лыжами (зимой) льда глиссер (такой катер, на корме которого прикреплен мотор с пропеллером от самолета ЛИ-2 (так мне говорили)). Вот я и надеялся на этом глиссере, налегке (без трупа!), домчаться до Николаевска-на-Амуре.

Я ждал, а командир молчал. Потом сказал:

«Валяй, кромсай, бедолагу!.. Вонять не будет?»

«Какая вонь от замороженного мяса?» При этих моих словах дверь пилотной с шумом захлопнулась.

Я пообещал милиционеру, что если он будет мне хорошо помогать, то, во-первых, будет спать сегодня со своей женой, а, во-вторых, получит бутылку спирта! Не уверен, какой мой посул на участкового сильнее подействовал, но он, сбросив тулуп, и ловко (!) натянув, протянутые ему резиновые перчатки, взялся за дело…

Упущу описание процесса вскрытия трупа в условиях летящего вертолета в пургу (метель). У нас было полчаса! Всего! Слегка оттаявшее сердце охотника хорошо демонстрировала обширный кусок, который умер от спазма артерии и, остановив сердце, убил охотника. При таком обширном инфаркте миокарда, во-первых, не успевает развиться болевой синдром (так что охотник, скорее всего умер без мучений), а, во вторых, ткани сердца быстро распадаются (умер от разрыва сердца ― это не аллегория!). Я, конечно, для порядка тщательно осмотрел голову охотника и различные части его мускулистого тела. Вскрывать череп не было времени (да и необходимости). Я, с помощью участкового, закончил судебно-медицинское исследование трупа за… 15 минут! Побив тем самым все свои прежние рекорды. Напоминаю, вскрытие происходило в вертолете, который летел над Дальневосточной тайгой в пургу.

Пролетая (нет, не над гнездом кукушки) над деревней милиционера и охотника, вертолет завис, снизился, и, сбросив сначала в глубоки снег труп, а потом участкового, взмыл в серое небо. Через десять минут был рыбацкий поселок. Была моя очередь покидать гостеприимный МИ-6…

В этом поселке я был лишь проездом на глиссере, летом, по пути в поселок Полины Осипенко. Так меня сбросили (забыл его название!) на площади Ленина, в Центре. Пурга разыгралась не на шутку, и на улице никого не было. В подобных случаях, оказавшись, будучи в командировке, в незнакомом месте, я всегда останавливался или в больнице, а, если таковой не было, то фельдшерско-акушерском пункте. «Свои» (медики мне всегда были ближе всех!).

Я огляделся вокруг себя ― не только ни зги не видно, не видно было даже столбов с электропроводами! Я еле удерживался на ногах от сильного ветра, утрамбованного густым снегом. Вдруг сквозь рев, который стоял кромешный, мне послышался вой собаки. А, может быть, волка? В этих краях их много. Оказалось, что я прижат к забору! Стал тащится вдоль него, надеясь, что иду в нужном направлении к калитке. Мне повезло: так и было!

Добравшись до калитки, стал стучать в нее что было мочи ногой. И вдруг слышу у самого уха:

«Что барзишь? Заблудился?»

Хозяин подпирал калитку бревном, опасаясь, что ее снесет пургой. Не открывая калитку, он, прижавшись к щели между досками волосатым ухом (я прижался с другой стороны), выслушал мой короткий, прерывающийся (дыхание затруднял снег, залепляющий в миг рот, как только я его разевал) рапорт. Потом с «передышкой», он объяснил мне направление к фельдшерско-акушерскому пункту:

«Здесь в трех шагах. Самый высокий дом, с двумя входами. Стучи в дверь, под вывеской „Пункт“».

Мне показалось, что он в щель, через которую мы говорили, толкнул меня пальцем. Наверняка – показалось! Вряд бы он стал снимать рукавицу.

Я направился к указанной цели. Благо, идти нужно было прямо перпендикулярно забору хозяина. Увы, такая удача, да не надолго! Не сделав в глубоком мягком снегу (только что намело) и три шага, как я потерял из видимости и забор мужика, и направление, по которому следовало идти! А состояние было балденное! Тепло внутри одежды, все тело охватила приятная истома (в этих краях в пургу всегда теплеет градусов на 10—15, если до этого было ниже 30-ти). Очень хотелось лечь навзничь! Нет, это было не умирание от замерзания. Я вскрыл сотни две замерзших на улице: не только в тайге, но и в поселках. Чаще, конечно, процентов 45, в состоянии алкогольного опьянения. И не один (одна) из замерзших не лежал навзничь. Чаще замерзали, сидя на корточках, или лежа на боку, прижав к животу ноги и скрестив руки на груди. Видимо, моя истома объяснялась усталостью и предвкушением скорого отдыха и горячей еды со стаканом спирта.

Я не успел реализовать свое желание, которое прямо-таки овладевало мною, как услышал где-то совсем рядом приглушенный ревом ветра звон колокола. Я остановился. Звон приближался. Потом увидел тусклое мелькание… фонаря! (Наверняка в избах горел свет, но ни его, не изб в снежной мгле видно не было). А еще, после двух шагов вперед (хотя шагами назвать это нельзя было, ибо я пробирался по грудь в мягком снегу; с тех пор не люблю зимние виды спорта: очень неприятно, когда снег везде – за воротником, за пазухой, в унтах, в перчатках). Так как смотреть, в точном смысле слова, было невозможно: и некуда, ибо все поле зрения занимала кромешная снежная, опустившееся на землю и несущаяся с бешенной скоростью, туча. Да и нечем, ибо глаза слиплись от примерзших друг к другу сосульками ресниц. Поэтому я, скорее шестым чувством «узрел» двух снежных баб! У одной в руке, видимо, был колокол, а, у другой – фонарь…

Мужик позвонил по телефону-вертушке в «Пункт», что к ним «кто-то чужой пробирается!» И фельдшерицы пошли меня встречать, с колоколом и фонарем (пурга в тех местах – дело частое, и колокола были в каждом доме, как и фонари). Я и не собирался ничего им объяснять. Я понял, что они – за мной. Значит, будет скоро то, что мне нужно! А кто и где мне это даст – не важно! Вот мужик-то не дал! Может принял меня за роженицу? Но, тогда, хоть помог бы дойти до «Пункта», а то разродился бы я в снегу! Но ему спасибо и за то, что дозвонился до «Пункта». С «вертушкой» это не так просто, даже если звонишь на соседнюю улицу (где, кстати, и был «Пункт»).

Дверь «Пункта» не была закрыта на замок: кто в такую погоду пойдет воровать? Да и «Пункты» (как и больницы) в тех краях не грабили, не было случая! Вынув щепку из скважины щеколды, мы вмиг оказались в тепле! А за следующей дверью, обитой медвежьей шкурой оказался сущий рай: жаром дышала огромная, в полкомнаты («приемной») русская печь. Несмотря на то, что сосульки в носу не растаяли, я почувствовал сильный запах вкусной мясной пищи – жаркого, и не ошибся! Как не ошибся, что пахнет поднявшимся из посуды дрожжевым тестом – значит, будут пироги! Пока я вдыхал самые вкусные запахи предыдущих двух дней моей жизни и едва справлялся с желанием плюхнутся на теплый пол, четыре ловких женских руки (ручки!) стаскивали с меня задубевшую одежду. Мое чувство внутреннего тепла оказалось ложным, ибо и трусы, и майка также задубели!

Меня ловко раздели догола две женщины (я их еще не успел рассмотреть, ибо пока они меня раздевали, я задремал). Но когда меня аккуратно положили на мягкую постель на живот и стали (в четыре руки!) растирать нежно спиртом, я открыл глаза. И чуть не лишился сознания: я лежал голый на животе, а четыре ручки принадлежали двум (как одно лицо!) прелестницам, лет 17—18! Вот так фельдшерицы мне попались! Кстати, на Дальний Восток очень часто, тогда, на 3 года (по Договору), на весьма выгодных условиях приезжали девушки из Украины: не только Восточной и Центральной, но и Западной. Катя и Маша (так звали фельдшериц) были из Львова.

Я рванулся, было, прикрыться простыней, но девушка (Катя) твердо отстранила мою руку: «У вас очаги обморожения!» Я подчинился со смешенным чувством стыда и наслаждения. Я еще не знал, за кого они меня принимают? Мой стыд скоро растворился в наслаждении и сменился забытьем. Я полностью отключился.

Сколько прошло времени, как я внезапно и сразу полностью проснулся – не знаю! Я лежал все на той же постели, накрытый толстым и мягким огромным одеялом. Абсолютно голый. Кровать была двуспальная. Потом я узнал, что близняшки (Катя и Маша были однояйцевые близнецы, и отроду им было неполных 18 лет) спят вместе, с рождения! Девушки, благодаря «вертушке», которая работала при любой погоде, узнали, кто я (что подтвердило и мое удостоверение судебно-медицинского эксперта: карманы мои они, на всякий случай проверили). Увидев, что я проснулся, они, с реверансами, представились мне. Работали они в этом поселке чуть больше полгода. С него у них началась трудовая жизнь по «Договору». Катя была старшим фельдшером (наверное потому, что была старше Маши на целых четыре минуты!). Маша – просто фельдшером. Еще они разделяли между собой ставку медицинской сестры. В избе было жарко (мне сразу захотелось сбросить одеяло). Сестрички были в цветочных легких платьицах, нахально обнажающих все их прелести. Мне было на что посмотреть! Высокие, стройные, с прекрасными сильными ногами, высокогрудые (груди едва прикрывались глубоким разрезом). А края платьев были на пять сантиметров выше изумительной белизны и совершенства колен. Волосы были светло-русые, густые и длинные, небрежно подобранные в пучок красной (у Кати) и зеленой (у Маши) лентами – чтобы я мог их различить. Длиннющие черные ресницы под, словно нарисованные искусным художником по макияжу, бровями, все же не скрывали огромные карие глаза, удивительной чистоты и теплоты!

…На этом я прерву описание их красоты и совершенства. Куда взгляд не кинь – везде скульптурные, утонченные формы раннего Сандро Боттичелли: игра линейных ритмов, одухотворенных поэзией, тонкий и вместе с тем насыщенный колорит… Да и в огромной избе, разделенной бревенчатыми стенами со сквозными дверями (на помещения, собственно «Пункта», и жилую часть). Не смотря на январскую стужу и, вроде бы обязательные для медицинского учреждения, запахи, в доме густо висел аромат разгара весны в тайге. Словами этот аромат передать мне не удастся. И шел он от девушек! Ключевым словом ко всему, физическому и духовному, что меня окружало, я выбрал бы одно – чистота! И это в маленьком поселке, затерявшемся в дремучей тайге, обитателями которого являются охотники и рыбаки, мужики сорви голова. Дикие мустанги! Так я подошел к главной загадке близняшек!

Пока то, что я только что написал, промелькнуло у меня в голове, глядя на тонкие, гибкие талии и слегка покачивающиеся (словно дышат!) крутые бедра в идеальной пропорции к плечам (бедра должны быть в 1,08 шире плеч, тогда 7 поясничный позвонок, кончик копчика и наивысшие точки тазобедренных костей образуют ромб Венеры, символы женственности – эротичности, вызывающей непреодолимое половое влечение у мужчины и материнства; открытие великого художника и анатома Северного Ренессанса Альбрехта Дюрера), Катя протянула мне выстиранные, высушенные и выглаженные трусы и майку. А Маша держала наготове медицинский халат, подталкивая к кровати ножкой тапочки:

«Ваш костюм, коллега, будет готов к утру!»

«А, сколько сейчас времени?» ― спросил я, ибо был полностью во времени дезориентирован.

«Сейчас 2 часа 5 минут, ― сказала Катя, бросив взгляд на ходики с кукушкой, ― только что кукушка прокуковала!»

Кукушку я-то ни разу и не услышал! Смущаясь, буквально выхватил из рук Кати трусы и майку.

В командировку я всегда надевал спортивные трусы и майку, как тогда, когда ездил на соревнования по боксу (в 18 лет я стал в наших краях знаменитым боксером и мастером спорта). Не случайно, спортивные. Ибо, таежные «коллективы», в которых оказывались мои «клиенты» ― состояли из народа особого: охотников, рыбаков, лесорубов, золотопромышленников и вольных старателей. В основном, это те, кто свою жажду жить вольно ставил выше закона. Наверное, поэтому, моими «клиентами» в глухих таежных местах чаще всего оказывались бригадиры (разного начальствующего рода «бугры»). Разборки крайне редко приводили к крови и смерти. Тайга учила договариваться между собой «конкурентов». В тайге ― все свои. «Чужие здесь не ходят!» Щит с такой надписью можно было без ошибки прибить к ели в любом участке дальневосточной тайги: от Уссурийска, до Магадана. А так как бригадиры не совсем свои, то могли оказаться поперек горла своим. Вот и погибали они самыми жуткими способами. И правда об их гибели, то бишь «несчастном случае», никому, кроме районных и городских прокуроров, не была нужна. Судебно-медицинский эксперт, кто работал на советскую власть, легко мог оказаться еще одной жертвой несчастного случая. Вот поэтому, пока я не почувствовал, что стал в Дальневосточной тайге (тайгу я беру в широком смысле слова, а не только как географическое понятие) своим, я одевал нижнее белье, чтобы труп мой выглядел в нем прилично. То есть, никаких семейных трусов, кальсон и фланелевых рубашек! Думаю, что девочки, увидев мое мускулистое тело, облаченное в спортивные трусы и майку, испытали нечто приятное, ну, хотя бы чисто эстетически! Когда же я ловко набросил на себя халат (дело ведь привычное!), то сразу же из «мужского тела с участками обморожения» превратился для них в старшего по «клану» (медиков), которого надо уважать, слушаться и, по мере моральных сил и табу, ублажать. Да, именно это я вдруг прочитал в их прекрасных глазах!

«Мне придется у вас переждать пургу», ― начальствующим голосом начал я, забыв совсем о глиссере.

«Конечно-конечно, ― одним голоском в два колокольчика ответили девушки и добавили, ― не топить же для вас бокс, хотя там уютно и туалет теплый!»

Я не сразу уловил доброе ехидство в словах Маши. Узнав о боксе (полагался при фельдшерско акушерских пунктах в отдаленных от больниц районах: для рожениц, тяжелых больных, пока не прилетит санавиация, тяжело травмированных в тайге, так медведи в этих краях могли напасть на человека в любой сезон и, самое главное, не дай бог, для инфекционных больных, например с сальманелезом, амебной дизентерией или ― клещевым энцефалитом), я вдруг почувствовал себя несчастным. Ведь гласит же русская пословица: хороша Маша, да не наша! И с чего это я решил, что такое совершенство девушек ― и для меня? За что, спрашивается? Уж не зато ли, что я удачно спланировал операцию по решению судебно-медицинской задачи? Участковый сейчас, наверное, уже видит третий сон в объятьях жены, после стакана моего спирта и ее ласк! А в семье умершего охотника не спят. Наверное, уже переодели его и положили на стол с зажженной свечой в руках. И сидят молча вокруг, может тихо молятся!

Грусть моя, тоска моя длились не долго. Вдруг зазвонила вертушка, да так громко! Я как-то сразу почувствовал, что не к добру! И совсем был уверен, когда шел к телефону, что звонят не девушкам, а мне! И не ошибся!

«Евгений Васильевич, ― услышал я совсем рядом голос прокурора Николаевска-на-Амуре, ― я не разбудил Вас?»

«Нет, Константин Владимирович, я успел отдохнуть. Что случилось?»

«Оставайтесь на месте до окончания пурги. Мы за Вами пошлем вертолет. Беда, друг мой! Вертолетчики, которые помогали тебе, при посадке на базу посадили машину на провода высоковольтной линии… Машина рухнула вместе с ближайшим столбом. А от них ― одни головешки! Полетишь на базу. Постановление о проведении судебно-медицинской экспертизы выпишет твой знакомый участковый. Я ему поручил. Из Хабаровска уже вылетела комиссия. До Комсомольска-на-Амуре отличная погода!»

«Евгений Васильевич, ― обратилась ко мне Катя (мое имя она, толи услышала из телефонной трубки, толи узнала из удостоверения), ― на вас лица нет!»

Я несколько удивился, что так эмоционально отреагировал на гибель незнакомых мне вертолетчиков. Я не видел даже их лиц, лишь командира в полуобороте! Да и я профи! Каждую минуту могу получить (и вот уже второй год получаю!) не менее трагическое сообщение. Должен быть готов ко всему, что от меня потребуется. Но скоро понял. Ведь, командир мог не разрешить мне вскрывать труп в вертолете ― это была его воля! Да, нет, не воля, милость мне, милосердие. И, как оказалось, дарующее жизнь (участкового-то в любом случае сбросили бы над его деревней). Да, встречаются случайно два незнакомых человека. И один для другого может оказаться или Богом, или сатаной! Командир вертолета оказался для меня Богом. А я для него, вероятно, сатаной. Ведь, не замедляя ход, выбрасывая участкового с трупом, а потом меня, он раньше прилетел бы на базу. Возможно и сел бы так, как садился все эти годы. Он работал в отряде (я потом узнал) третий «Договор», то есть, восьмой год. И был отличным летчиком!

Задумавшись, я стоял как столб. И не сразу понял, что девушки взяли меня под руки и повели к столу. Запахи пищи я уже не воспринимал, хотя пироги с мясом и растягаи только что сняли со сковородок. Первое, что я увидел ― бутылку армянского коньяка (меня принимали по высшему разряду!). Не церемонясь (может, это была истерика?), я взял коньяк, ловко вытащил пробку и налил его до краев в граненый стакан, который наверняка предназначался для других напитков или чая. Смотря перед собой, не проронив ни слова, одним махом опрокинул стакан в рот, вылив коньяк в глотку.

Катя подошла ко мне вплотную и твердым голосом сказала:

«Или ты, Женя, возьмешь сейчас и сразу себя в руки, или я сделаю тебе клизму с ромашкой и валерьяной!»

Маша (краем глаза я все же наблюдал за своими красавицами) при этих словах едва не брызнула со смеха, и одобряюще подмигнула сестре. Тогда я плюхнулся на стул и своим голосом, без выпедрона, сказал:

«Девочки, сердце мое разрывается на части и рвут его никак не связанные друг с другом переживания. Первые ― вы такие красивые и не мои, и, вряд ли моими будете! Я два года, как женат и, кажется, люблю свою жену. А вам какой резон спать со мной? Скорее всего мы с вами никогда больше не увидимся! Вторые чувства ― я, все таки видел глаза погибшего командира вертолета. И кто меня убедит, что это не мой план десантироваться в вашем село, вскрыв труп в вертолете, не убил его и его друзей?»

«РЕЗОННО! – в один голос отреагировали на мою тираду девушки и пристально смотря в мои глаза, продолжили – Дальневосточная тайга – самое прекрасное и романтичное место в мире. Убеждены! И мужчины здесь – лучшие мужчины в мире, отдаться которым – счастье. Даже если они женаты и любят своих жен. Ты – как только мы тебя увидили (еще до того, как раздели!) – олицетворение настоящего дальневосточника! И, если бы ты захотел любая из нас была бы твоя. А, если бы захотел обеих – мы обе были бы твои. – Потом была полная какого-то неземного смысла пауза и девушки в голос продолжили. ― Так и было бы, если бы еще и мы захотели тебя! Но мы тебя не хотим и не захотим, при всем твоем мужском очаровании. Ты здесь свой. Значит для нас чужой. Мы здесь по „Договору“. Выполняем свой долг и, прости, в этом не очаровываемся никакой романтикой. Мы отдадим свою невинность своим панам. Разумеешь? На этом и закончим половой вопрос. Давай-ка наедимся и напьемся! Ведь то, что мы сейчас вместе ― судьба!»

И, словно прочитав мои мысли, Катя вдруг добавила:

«Вертолетчик, выбросивший тебя к нам, не Бог для тебя… сатана!»

«Естественно, ― мелькнула у меня мысль, ― если вы с сестричкой – ведьмы!»…

…Уже «светало» (вернее, должно светать, ибо было около 8 часов утра: теперь я кукушку регулярно слышал!). Но, выйдя на крыльцо, с трудом справившись с дверью (ее полностью занесло снегом и еще прижимал нестихающий ветер пурги), я не увидел никакой разницы, хотя и смотрел сквозь метель открытыми глазами. Похоже, неделю-две я здесь погостюю. Трусевский, прокурор Николаевска-на-Амуре и прилегающих к нему районов успел еще раз до меня дозвониться и подтвердить, что судебно-медицинское исследование поручено мне и что это согласовано с начальником Бюро Хабаровской Краевой судебно-медицинской экспертизы, тов. Чепиковым (фамилии подлинные, как и все в этом рассказе). Я вышел на крыльцо с целью освежиться, ибо съедено и выпито нами, троими было не мало! Связной застольной беседы не получилось. Так, отрывки из биографии, из увлечений (девушки тоже были спортсменки: Катя ― мастер спорта по пятиборью, Маша ― по самбо и конному спорту). Они готовились к поездке на Дальний Восток основательно. В целом, не было ни минуты скучно. Мы даже веселились, девушки пели украинские и польские песни. Я рассказывал об интересных случаях из своей практики (судебно-медицинская практика далеко не исчерпывается вскрытием трупов; живых «клиентов» я обследовал раза в три больше, чем вскрыл трупов). Девушек особенно заинтересовала тема изнасилования. Они единодушно согласились с мнением следственных органов, что мужчина не может изнасиловать женщину, находящуюся не только в здравом рассудке, но и в пьяном состоянии. И обе предложили мне попробовать их изнасиловать по очереди. От чего я, не колеблясь, отказался (хотя женскую самость и Кати, и Маши я уже чувствовал сильно и член мой был все это время и «железный», и «раскаленный». Девушки это не только понимали, но и чувствовали! Как нам трем удавалось удерживать позывы напряженной от сильнейшего желания плоти ― не знаю!..

Наконец подошел момент времени Х: несмотря на утро, а ― на бессонную и нелегкую (во всех отношениях) ночь, нам нужно было выспаться. Повторяю, что кровать в избе была хоть и двуспальная, но одна. А топить бокс, если бы мы и начали, на это ушло бы часа три. Инициативу решения этой «проблемы» взяла на себя Катя. Ниже я дословно воспроизведу все, что она нам с Машей предложила. Кстати, это любопытно и для сексологов, и для знатоков этнической психологии…

«Будем спать все вместе. Женя ляжет в середине, между нами. Мы – медики, поэтому предлагаю честную программу, как нам уснуть. Мы с Машей, как ты уже понял, Женя, девственницы и не собираемся терять свою невинность до брачной ночи. А замуж мы выйдем, только за своих хлопцев и, конечно, по любви. Но не только ты, но и мы из горячей плоти. И твой мужской аромат перехватывает наше дыхание, не меньше, чем пурга на улице. Я предлагаю следующее. Сначала мы удовлетворим тебя, а потом – ты нас, по очереди. Это не будет, ни в каком смысле слова половое сношение. Это не будет и извращением. Мы все трое должны безукоризненно соблюсти некие табу, чтобы нам остаться девственницами и удовлетвориться при этом. С тобой будет проще… Не просто, повторяю, а проще! Вот наши табу, которые ты не нарушишь, если не захочешь, чтобы мы тебе свернули шею. Ты можешь трогать нас руками везде, где пожелаешь. Но, ни членом, ни языком, ни пальцем ты не можешь войти ни в одну нашу полость: влагалище, в задний проход или рот. Ты слышал о французском поцелуе? Это когда женщина или мужчина во время поцелуя вводит свой язык в полость рта, тому, кого целует. Французы считают, что такой поцелуй более интимное действие, чем половой акт. Я и Маша подскажем тебе, как ты сможешь довести нас до оргазма, руками или языком. Есть много вариантов. Ты выберешь тот, какой тебе приятнее.

Мы сделаем тебе все, что ты захочешь, и по очереди, и вместе. Хочешь, мы оближем всего тебя? Хочешь ― только промежность, член, яички, задний проход. Но мы не возьмем в рот член и не пустим его ни во влагалище, ни в задний проход. Женечка, я это говорю, а уже вся давно мокрая… Раза три уже кончила! Уверена и Машенька в таком же состоянии! Ты такой сладенький! Ты не можешь спускать в нас. Но ты можешь спускать на нас, куда захочешь: на лицо, в волосы, на ягодицы, на живот… Увы, и сперму твою, божественный нектар, мы не сможем ни слизать, ни, тем более, проглотить, как нам бы этого ни хотелось!.. Вот, собственно и все! Если ты принимаешь наши условия честно, то раздеваемся догола и в постель, за дело! Потом мы уснем как невинные младенцы. Отключим вертушку и будем спать столько, сколько сможем! Забегая вперед, скажу: сколько бы ни длилась пурга, ты будешь жить с нами. И каждый раз перед сном (мы будем спать всегда втроем), если захочешь, мы будем заниматься… плотью! И, повторяю, я говорю правду: и не надейся, и не допускай в мыслях, что что-нибудь изменится в наших отношениях и ты овладеешь одной из нас. Кстати, овладев одной из нас, ты овладеешь и другой. Таков печальный удел однояйцевых близнецов! Точно также отбрось химеру, если она уже в тебе появилась: ни я, ни Маша никогда в тебе не влюбимся! Итак, ты согласен на наше предложение?»

В моих глазах было темно, как в пургу. В ушах стоял сильный звон. Голова кружилась. В промежности адские боль и жар. Рот пересох. Я едва выдавил из себя: «Согласен, панычки!»

…Конечно, я не смогу описать все, что дальше произошло. Помню, что раздевался стремительно. У меня такая выработалась привычка: быстро одеваться перед выходом на ринг и также быстро раздеваться в душевой (кстати, я, как говорит мой тренер и тренера моих поверженных противников, был блестящим спортсменом; действительно, в виду явного преимущества, как правило уже в первом раунде, я победил 40 раз; «проиграл» сознательно ― по моральным соображениям, своему первому тренеру и другу, в сестру которого я был безумно влюблен!) Раздеваясь сейчас, конечно, я не готовился к поединку! Но, может быть, подсознательно, и готовился?.. Я ничуть не испытывал неловкости или стыда. Вообще ничего не испытывал, ибо был сплошное эротическое адское напряжение! Я не смотрел, как раздеваются девушки. Когда все с себя сбросил, они были в постели и лежали поверх одеял. Голые! Катя ― на спине а Маша ― на животе. Наверное, они так легли нарочно, чтобы я мог видеть как бы одну девушку в трех измерениях! Ведь, повторяю, они были как две снежинки! А сейчас, еще и без ленточек в волосах! Волосы были распущены. И одной прикрывали почти наполовину попку, а другой ― касались лобка. В избе было очень жарко (или мне так казалось?) и душно. Душно от аромата девичьих тел! Их естественного запаха (помните, чудесные фильмы: итальянский и его американский ремейк «Запах женщины»? ). Никаких духов! Никакого намека на искусственный запах. Запахи обильного стола остались на кухне, за толстой дверью. Алкоголь в юности, как известно, усваивается быстро и улетучивается. Короче: в спальне царили два запаха, вступившие в «смертельную» схватку ― женщины и мужчины. (Моисею приписывается высказывание, что в «мире правят два запаха: менструальной крови и спермы»). Женский запах был усилен скорой менструацией девушек (близняшки менструировали день-вдень вместе). Вспомним диких кельтов: идя в поход, они брали с собой несколько дюжин девственниц, и постоянно пили их менструальную кровь.