Текст книги "История для ленивых"

Глава 9. Мартовские иды

Его все дико раздражало в этот день.

Сначала жена с какими-то бредовыми снами с самого утра.

Женские слезы, он не видел ее 13 лет, отвык.

Потом какой-то раб, бегущий за носилками, подпрыгивающий, сующий записку и что-то пытающийся сказать.

Толпа, в глазах рябит от белого с красной каймой, просто белого, мельтешат перед лицом фасции ликторов.

Все раздражало.

Носилки опустили, он ступил на землю, оглянулся, дожидаясь Антония, копна рыжих волос на бычьей шее.

Антоний шагнул, хотел что-то сказать, но его чуть придержал пальцами за край тоги Требоний.

Обнял за плечо, увлек в сторону, прислонился спиной к колонне, что-то втолковывал.

Антоний кивал, как всегда невпопад, думая об очередной бабе из какой-нибудь лавки на рынке.

Подбородок недовольно дернулся, он на секунду задержался и шагнул в зал.

Взгляд равнодушно скользнул по напряженным лицам, они всегда были настороже, таили за улыбками страх.

На секунду задержался на одном из лиц.

Мраморном.

Бесцветные, навыкате, как в жизни, глаза Помпея всегда что-то выдергивали из памяти и из сердца.

Он вздохнул, перевел взгляд на пухлые мраморные пальцы, сжимающие свиток.

Кивнул чему-то своему и шагнул к креслу.

Боги мечут кости.

Кто-то сидит в кресле с высокой спинкой, аккуратно разгладив складки тоги.

А кто-то застыл каменным изваянием, еще здесь, но уже навсегда молчалив.

Каска что-то просил.

Он раздраженно отмахнулся, не слушая, но наглец забылся.

Навалился, схватил за тогу, сминая в руке белоснежную ткань.

Кровь бросилась в лицо от возмущения.

Брови гневно сошлись, высокий лоб разрезали морщины, глаза вспыхнули.

Что-то тускло блеснуло и обожгло предплечье.

И еще раз.

Он даже не понял, что это, липкое тепло на руке, гул голосов, прорывающийся из внезапно обрушившегося вязкого тумана.

Рука сама стремилась вперед, острое стило уткнулось в грудь мерзавцу, тот как-то по-бабьи взвизгнул и отшатнулся.

Белое обрушилось со всех сторон.

Сжало, заперло в коробку.

Огромная живая белая масса, сливающаяся в одно целое, лишь головы, как в пантомиме греков с выпученными глазами и раскрытыми в беззвучном крике ртами.

Он попытался оглянуться, куда, зачем…?

Они боялись в лицо.

Он дал им шанс.

Десятки рук, десятки кинжалов, мешая, задевая и раня друг друга.

Он видит взмахи и не чувствует боли.

Он вообще ничего не чувствует.

Он не верит.

Грудь, живот, плечи, лицо, все изрезано.

Ноги слабеют, но рука еще в силах схватиться за окровавленное лезвие и вырвать его, рассекая пальцы.

Он уже не стоит, они держат его давлением своих тел, словно боясь отпустить.

Куда-то смотрят, в глазах крик.

Он поворачивает голову вслед за ними.

Один стоит в стороне.

Бледный, белее своей тоги.

Дрожащие руки, дрожащие губы, дрожащий подбородок.

Их взгляды хлещут его по лицу, заливая румянцем щеки.

Он всхлипывает, делает шаг вперед и всаживает кинжал в живот, наваливаясь всей тяжестью.

Ледяной взгляд обжигает.

Колени подламываются, рука успевает упереться в каменный пол.

Губы чуть кривит усмешка.

Совсем чуть-чуть, край дернулся.

Он отпускает силы, опускается на пол, последним движением запахивая тогу над головой.

Белые тела склоняются над ним.

Взлетают, мешая друг другу, кинжалы.

Лужа крови.

Бессильно разжатая ладонь.

Скомканный клочок записки раба.

«Не ходи в Сенат, Цезарь!!!

Не ходи в Сенат в Мартовские иды…»

Тишина…

Глава 10. Битва при Мунде

17 марта 45 года до н. э. произошла битва при Мунде.

Последняя битва этой гражданской войны.

Последняя битва Цезаря.

Все, кто еще уцелел после Фарсала и Тапса, бежали в Испанию.

Традиционное место сбора римской оппозиции еще со времен Сертория, богатая страна, многолюдная, удобно расположенная.

Тит Лабиен и оба сына Помпея, Гней и Секст, стали последними вождями некогда мощной сенатской оппозиции.

Им было уже давно наплевать на Сенат, на ошметки Республики, на все на свете.

Они дрались за себя, против Цезаря.

Или – или.

До конца.

И Цезарь пришел.

Как всегда небрежно, без долгих сборов и подготовки, уверенный в себе и своих ветеранах.

8 легионов и 6 тысяч конницы, всего около 50 тысяч человек.

Помпеянцы собрали много больше.

13 легионов, легкая пехота, кавалерия, около 85 тысяч.

План Цезаря был прост: выманить врага с холма ложной атакой и разбить.

Атаковали.

План помпеянцев был прост.

Стоять насмерть, не поддаваться на провокации, использовать количественное преимущество.

Стояли.

Тогда цезарианцы пошли на проклятый холм всерьез, без дураков.

Граждане Римской республики, крепко зажав в ладонях мечи, хмуро смотрели с холма на граждан Римской республики, взбиравшихся на холм.

С мечами.

Они сошлись, и помпеянцы оказались сильнее.

Рубились насмерть, и железная лавина дрогнула, двинулась назад, к подножию.

Одна за другой фигурки в красных плащах побежали вниз, преследуемые фигурками в красных плащах.

Это был разгром.

Цезарь вырвал оружие и бросился вперед, крича своим войскам, что хочет умереть здесь.

Везде он дрался за победу, а тут за жизнь, бросил он потом кому-то из своих.

Вслед за диктатором, увлекая за собой бегущих, на шеренги помпеянцев обрушились ветераны Десятого легиона.

В этот момент мавританский царь Богуд решил, что пора.

Нумидийская конница ударила помпеянцам в тыл, обойдя с флангов.

Лабиен отвел несколько когорт для отражения атаки.

Его поняли неправильно.

Войска побежали.

Сдаваться Лабиену было нельзя.

Он и не сдавался, его нашли мертвым на поле боя.

Его сын спасся и водил потом парфянские войска на соотечественников в Сирии.

Гней Помпей Младший попал в плен.

Еще до заката его казнили, шутки закончились.

Секст Помпей бежал.

Последний в семье, потерявший отца и брата, он еще 9 лет будет королем пиратов, пока его не казнят триумвиры.

Пленных не брали.

Никто не хотел брать.

Никто не хотел сдаваться.

30 тысяч римских граждан, вставших под знамена Республики, остались на поле боя.

Цезарь добавил Испанию к списку триумфов.

Этого ему не простили.

Там были свои.

Не важно, под какими знаменами.

Глава 11. Смерть Клеопатры

Антония несли на плаще.

Прямо на его красном трибунском плаще, впитавшем кровь, но не изменившим цвет.

Мертвое лицо побелело, словно мраморное, приобрело какое-то благородство, которого Антонию так не хватало при жизни.

Клеть скользнула вниз, к земле, и рабы засуетились, устраивая мертвого триумвира на досках.

Уложили.

Барабан заскрипел, наматывая веревку, клеть пошла вверх, рука Антония бессильно болталась в воздухе, покачиваясь в такт подъемнику.

Подняли, втащили в узкое окошко, едва удержали втроем.

Олимпий, Хармиона, Ириада.

Врач и две рабыни.

Триста лет династии Птолемеев.

Давным-давно превратились в сказку и сам Александр, и разделившие его Империю.

Только Птолемеи.

Только они правили, были, существовали.

И вот финал.

Она последняя, Клеопатра Седьмая Филопатор, сидит в комнатушке на чердаке храма Исиды.

В обществе грека-врача, двух рабынь и мертвого римлянина.

И сокровищ.

Груды сокровищ, пирамиды сокровищ, всего, что было в хранилищах.

В сундуках, слитках, мешках, россыпью и в кучу наваленным драгоценным хламом.

Заботливо укрытым хворостом, пропитанной смолой тканью и дровами.

Мир Птолемеев закончится здесь.

В этой гробнице, и все уйдет вместе с ней.

Цезарион далеко, им его уже не достать.

Она не смогла дать ему Царство, но даст ему жизнь.

А там всё в руках богов.

Остальные дети просто дети.

Малыши, без нее они никто.

Им ничего не сделают.

Она выдвинула Октавиану ультиматум.

Она все подожжет, если он не… боги!

Мысли пляшут, скачут, словно бешеные, она даже не может вспомнить, что она написала в той записке!!

Если он не – что??

Что она у него требовала?

Что ей нужно, что он может ей дать, как она может им верить?

Мысли пляшут, она горько смеется, откидывается на резную спинку стула.

Она безумна или всегда была такой, была глупой, обычной дурой, как клеймили ее Катон и Цицерон?

Не важно.

Они выполнят все, любые ее условия, иначе все сокровища Египта, все ее сокровища, все богатства Птолемеев полыхнут гигантским погребальным костром.

Внизу стук.

Царица, Фараон, спускается по лестнице, словно крестьянка.

Рабыни приникли к забаррикадированным дверям, вслушиваются.

Мальчишка-вестовой Октавиана что-то кричит, разворачивая перед собой бесконечно длинный пергамент.

Условия… Гарантии… Договоренности…

Она слушает внимательно, мысль ускользает, мечется, она не может понять.

Всматривается в щель в двери, пальцы судорожно переплетены.

Еле слышный стук где-то вверху, грохот.

Чудовищный грохот, они оборачиваются все разом.

Их факел, их последнее оружие, вырван из стены.

Гигант в красном плаще, гребень шлема отбрасывает чудовищную тень, словно Антоний воскрес и сошел к ним.

Римлянин делает шаг вперед, блики света играют на позолоте панциря.

Он обычного роста и, как все римляне, безразличен.

Звучит приказ на латыни, топоры вонзаются в дверь.

В помещение хлынул свет.

Долабелла.

Она узнаёт его.

Долабелла.

Я знала твоего отца.

«Да, – кивает он, – ты знала моего отца».

Пустые залы дворца.

Она никуда не выходит.

Куда выходить?

Зачем?

К кому?

Вчера был Октавиан.

Гай Юлий Цезарь Октавиан.

Обычный.

Она ведь видела их всех!!!

Габиния и сыновей Помпея, Катона, Сципиона, Брута, Кассия, Цицерона, Цезаря!

Весь Рим, всю Республику, все бесконечное чередование фигур и лиц!

Таких разных, таких противоречивых.

Ничего нет.

Рим умер вместе с Птолемеями.

Теперь Он – Рим.

Он один.

Этот молодой человек с холодным взглядом.

Да у мертвого Антония лицо живее!!!

– Мне сказали, что Антоний получил твою записку, будто ты умерла…

Октавиан говорит тихо, будто сам с собой.

– Да, это так! – Хармиона отвечает моментально, вскидывает глаза.

Агриппа, Марк Випсаний Агриппа, это он убил их флот при Акции.

Агриппа подается вперед.

Октавиан останавливает его жестом руки.

– Это так?

Серые глаза смотрят спокойно, равнодушно, словно они одни и нет вокруг красных, закинутых за плечо плащей.

Она поднимает глаза.

– Да!

Октавиан идет к двери.

Сомкнули строй ликторы, лязгнули по мраморному полу каблуки легионеров, красные плащи моментально слились в движущийся квадрат.

У двери он оборачивается.

– Завтра мы едем в Рим.

Она бредет по дворцу.

Коридоры, залы, коридоры, она и не знала, что их здесь столько!!

Дворец пуст и безмолвен, куда-то исчезли бесконечные тени рабов, снующих вдоль стен.

Воздух недвижим и без капли холодка.

И часовые через каждые десять шагов.

Она бредет по дворцу.

Он стоит у парапета террасы.

Смотрит на Город.

Она подходит сзади, становится рядом.

Долабелла.

Корнелий Долабелла.

«Что со мной будет?

Когда я вернусь назад?

Что будет с моими детьми?»

Все вопросы, которые она так и не задала Октавиану, закаменев под его взглядом, вырываются из груди.

Долабелла смотрит на нее.

Смотрит на женщину.

Смотрит на Царицу.

На жену двух римлян.

Опускает глаза.

Поднимает.

Смотрит в глаза.

«Ты никогда не вернешься.

И с тобой уже ничего не будет.

Ты увидишь детей в Триумфальном шествии и больше никогда».

Долабелла отворачивается к городу.

Она скользит коридорами дворца, неслышной, несуществующей тенью.

Тенью Птолемеев.

Эта ночь без сна.

Рассвет.

Утро, 12 августа 30 года до н. э.

Корзинка, фрукты.

Пальцы гладят свежие плоды, бездумно бегут по ним.

Шипение.

Черный шнур живым кольцом обвивает запястье.

Треугольная головка раскачивается, язык мелькает и исчезает в пасти.

Грохот подошв.

Грохот сапог, легионеры идут строем всегда, держат строй, даже когда бегут.

Удар.

Удар, удар, удар!

Двери трещат, и позолота сыпется с деревянных балок.

Удар!

Распахнутые настежь створки, легионеры рассыпаются полукругом за спиной Октавиана.

Холодные глаза.

Она чуть сжимает змею в руке.

Бросок.

Треугольная голова бьет в грудь, зубы оставляют ранку под ключицей.

Красные плащи сливаются в одно пятно, один длинный ряд.

Она думает, что ведет по ним взглядом, но он недвижим, замер в одной точке.

Человек в красном плаще.

Гигант.

Гребень шлема отбрасывает тень на стене.

Оживший Антоний.

С глазами Долабеллы.

Цезариона поймали и казнили.

И старшего сына Антония тоже.

Все остальные дети уехали вечером.

Уплыли на корабле, чтобы пройти в золотых цепях в Триумфальной колонне.

А потом нырнуть, окунуться в римскую жизнь в доме Цезаря.

Вырасти там.

И найти свою судьбу.

Глава 12. Октавиан Август

Ему было очень смешно.

Нет, конечно, на его бесстрастном лице и тень не промелькнула, но внутренне он хохотал, видя как она, такая же бесстрастная внешне, трясется от злости.

За полвека они научились понимать друг друга без слов, видеть насквозь, предугадывать не глядя.

Уж и не посчитать, сколько дней он смеялся, глядя, как она пытается убить Бога.

Его, то есть. Разве он не был Богом?

Он, при котором люди рождались, создавали семьи, рожали детей и умирали.

А он по-прежнему правил Миром, и казалось, будто он вечен.

У нее были свои планы.

«У нее всегда были свои планы», – мрачновато усмехнулся он, глядя, как она с самой заботливой улыбкой придвигает ему очередное блюдо.

Он тоже улыбнулся ей.

Заботливо и понимающе.

«Пожалуй, сегодня только воды и сырых яиц, дорогая», – будто впервые повторил он уже многократно звучавшую фразу.

Она покорно кивнула, махнув рукой рабу, а он пошел вдоль пруда, рассеянно проводя рукой по листьям деревьев.

Пальцы привычно ощупали свежую фигу, он с удовольствием вдохнул ее аромат и отправил в рот, на секунду прикрыв от удовольствия глаза.

А когда открыл, прямо на него, высоко подняв голову, торжествующе смотрела его жена.

Ливия Августа.

И в этот момент он понял все.

Успел улыбнуться: смазать фиги ядом, его любимые фиги, мимо которых он не мог пройти, и продолжать комедию с завтраками – чертовски остроумно.

Она тоже успела ему улыбнуться.

Улыбнуться до того, как Октавиан Август, Цезарь, Принцепс Сената, Консул, Триумвир, Триумфатор, etc, опустился на теплые мраморные плитки дворика.

Еще раз улыбнулся ей и закрыл глаза.

Море билось в скалы, соленые брызги бросались в лицо.

Толстяк Агриппа бежал, смешно путаясь в тоге и кричал: «Цезарь убит!!!»

Он кричал даже тогда, когда Октавиан схватил его за руки, бил по щекам, стараясь привести в чувство!

Кричали все!

Стоящие у Аполлонии легионы, уже готовые выступить через неделю в Парфию, за утерянными Орлами Красса, взорвались!

Ветераны орали, потрясали оружием и требовали вести их на Рим.

«Утопить в крови, смерть убийцам! – неслось отовсюду, – смерть!!!!»

Он поехал в Рим сам.

19-летний юноша, без денег и имени, никто и ничто у подножия величественного здания Республики, уже трещащего и грозящего обрушиться на своих граждан.

Огласили завещание Диктатора.

Дядя завещал ему имя и деньги, отныне он – Гай Юлий Цезарь Октавиан!

Улицы бурлили, ветераны требовали крови, убийцы Цезаря бежали в провинции, и война хлынула кровавой волной, смывая фигуры с доски.

Он повел ветеранов Цезаря на ветеранов Цезаря.

Его армия пришла на помощь разбитым Антонием при Мутине армиям консулов, и Антоний был вынужден отойти, бежать в горы, с остатками своих людей.

Цицерон видел в нем мальчишку, он видел в нем врага.

Легионы вошли в Рим, добивая остатки закона на грязных улицах.

Сенат был против.

Хорошая мина при любой игре, мальчишка сделал свое дело, Антоний разбит.

Мальчишка должен уйти.

В Греции пыль клубилась столбом под ногами тысяч и тысяч бойцов, собранных Брутом и Кассием по всей Азии!

Они спешили на помощь Сенату, и Цицерон слал им отчаянные письма, умоляя поспешить!

Он тоже поспешил.

Они встретились с Марком Антонием и обнялись на глазах у своих войск, ветеранов Цезаря.

Лепид, бывший Начальник Конницы, стал третьим.

Второй триумвират!

В Рим полетели гонцы, красные плащи легионеров лились по улицам кровавой рекой.

Проскрипции.

Отрубленные руки Цицерона на дверях Сената.

Каждый из них, из триумвиров, внес в списки кого-то близкого, так они повязались кровью.

Греция, Филиппы.

«Смерть убийцам Цезаря!!!»

Антоний мчался вдоль стоящих сплошной стеной легионов, с морды взмыленного коня летели хлопья пены.

«Смерть убийцам Цезаря!!!» – ревел Антоний, и красный трибунский плащ реял за его спиной, словно знамя.

«Смерть!!!» – ревели легионы, и Антоний мчал дальше, к следующей когорте, огромный и яростный, словно бог войны!

«Смерть! – ревел Антоний, – мы били их здесь, при Фарсале, вместе с Цезарем, а теперь они убили его!!!» – ревел он, и когорта за когортой взрывались ненавистью.

Ревели трубы, пехота Антония ворвалась по насыпи в лагерь Кассия, пехота Брута ворвалась в его, Октавиана, лагерь, и он бежал, прятался в болотах, глядя, как Марк Агриппа пытается собрать бегущие войска.

Кассий мертв, покончил с собой.

Остались только они с Антонием и Брут.

Недели пролетели, как секунда, и вновь то же ровное, как стол, мертвое поле.

Никаких больше труб, никакого рева.

Мрачный, холодный, как лед, Антоний, он сам, мрачный, мрачный, белый, как мрамор, Брут на той стороне поля.

Мерный шаг римской пехоты, дробь сандалий гремит по твердой земле, две железные массы в одинаковых доспехах одинаково шагают навстречу друг другу.

Войска Республики, разделенные между ее наследниками.

Брут что-то кричит своим, сорвав голос на хрип, Антоний поднимается в седле, машет рукой.

Их пехота ускоряет шаг, короткие мечи бьют в щиты, грохот нарастает, и первая шеренга обрушивается на врага.

Ночь.

Он едет по полю с Агриппой, врачи лечат всех, все римляне, это уже его люди.

Антоний, чудовищно огромный в лунном свете, бредет по полю между мертвыми, всматриваясь в их лица.

Останавливается, узнав Брута, срывает с себя плащ и кидает его на мертвое тело.

Убийцы Цезаря мертвы. Они, Триумвират, теперь и есть Республика.

Антонию – Восток, Лепиду – Африку, ему, Октавиану, – Запад.

Мир дрожит.

Дрожит, вибрирует, готовый в любой момент взорваться войной.

Легионы бунтуют, требуя денег и земли.

Он, Октавиан, в Риме – значит, он отвечает за все.

Сумасшедшая жена Антония, Фульвия, и его придурошный брат подняли мятеж. Он ведет войска и осаждает Перузий. И вновь ветераны ревут, требуя от них с Антонием прекратить борьбу.

Секст Помпей зажал свою морскую удавку, последний из детей Помпея Великого, царь пиратов.

Они все родственники между собой, когда-то даже друзья, но сейчас флот Агриппы добьет Помпея и Антоний казнит его, поставив последнюю точку в истории этой семьи.

Из Триумвирата вычеркнут Лепид.

Он дернулся к власти, не рассчитал сил, и вот он уже лишь бледная, лишенная всего тень, живая, но пустая.

Антоний разбит парфянами, величайшая армия в истории Республики погибла, и Клеопатра утешает его, приведя корабли с провизией.

Его, Октавиана, никто не утешает.

Он нашел Рим деревянным, а оставил его мраморным, – скажет он потом, но это потом, когда все эти события останутся в таком далеком прошлом, что будут казаться сказкой.

Все умрут, останется лишь он и Ливия.

Ливия.

Он забрал ее у мужа, уже родившую Тиберия и беременную Друзом.

Неслыханная пошлость по римским меркам, плевать.

Полвека, почти полвека вместе, это Царство, этот Мир, Pax Romana, который он построил, и ее тоже.

Акций.

Клеопатра подбила Антония на войну.

К нему бежал Сенат и консулы, потом бежали обратно, и Антоний горько смеялся, отсылая их пожитки вслед за ними.

Агриппа повел флот, он, Октавиан, в последний раз Октавиан, стоял на берегу и смотрел, как легионеры берут штурмом один за другим египетские корабли.

Флот Антония горел, и он пошел на прорыв, вслед за Клеопатрой, бросив свою армию на милость победителя.

Армия сдалась.

Октавиан ехал вдоль понурых рядов, и его люди кричали: «Да здравствует Цезарь», – глядя как салютуют ему бывшие враги.

Мертвый Антоний.

Мертвый, последний мертвый Республики, сидящий на троне фараонов в своем красном плаще.

Клеопатра, льнущая к нему, пытающаяся спасти себя любой ценой.

Ему рассказали, как Антоний покончил с собой, прочитав ее записку о том, что она приняла яд.

Октавиан презрительно кривится.

Нет, он не ненавидит ее.

Презирает.

Презирает все ее восточные ужимки, лживые и пропитанные отравой.

Вся его римская ледяная сущность содрогается от презрения, он не простит ей ничего, и мертвого Антония тоже не простит, она пойдет при его Триумфе в цепях.

Поздно!

Агриппа орет команду, и пехота выламывает тяжеленные дубовые двери, но она уже мертва.

Клеопатра уже мертва, хоть еще и тычет пальцем ему в лицо, презрительно улыбаясь.

Как свернувшаяся у нее на коленях кобра.

Она обманула его, она тоже давно играет в эти игры, давным-давно, когда он был еще ребенком, а мир еще сотрясала поступь гигантов Республики.

Во дворец с холодным достоинством входит человек в богатых одеждах.

Черные как смоль кучерявые волосы, черные сверкающие маслом глаза, борода, завитая по восточной моде, высокая диадема на голове.

Спокойный и невозмутимый, будто не рухнуло только что все, к чему прикоснулся Антоний.

Ирод.

«Я был Антонию верным другом до самого конца! – спокойно говорит он. – Если хочешь, буду другом тебе».

Август, уже не Октавиан, но отныне и навсегда, до скончания веков, Август, протягивает Ироду руку.

Эти двое нашли друг друга.

Мертвый Цезарион, сын Цезаря и Клеопатры.

У Цезаря может быть только один сын, Он!

Мертвый Антилл, старший сын Антония.

Он слишком взрослый, чтобы остаться в живых.

Шестеро детей Антония, Юл Антоний, две Антонии, старшая и младшая, от его сестры, Октавии.

Александр-Гелиос, Клеопатра-Селена и Птолемей-Филадельф от Клеопатры.

Они все будут жить в его доме.

Они станут царями и царицами, Юл Антоний покончит с собой по его, Августа, приказу, за связь с его дочерью, Юлией.

Но это ведь всё потом.

Своих сыновей у него не будет.

Будет дочь, несчастная дочь, которую он выдаст за Агриппу, потом за Тиберия, заставив его развестись с любимой женщиной.

От обоих мужей родятся дети, он будет искать в них наследников, но они все умрут, словно Рок какой-то.

«Рок или Ливия?» – Август мрачно усмехается, вспоминая, как она полвека трудилась, чтобы Тиберий стал его наследником.

Он отправит свою дочь Юлию умирать на необитаемом острове.

Расплата за разврат.

Он отправит на другой остров ее дочь, свою внучку, тоже Юлию.

Расплата за разврат.

Он запретит упоминать их имена, хоронить их вместе с собой, это его расплата.

Расплата за все.

За Золотой век, за поколения родившихся и умерших при его жизни римлян, за мир с Парфией и возвращенных Орлов Красса и Антония.

За Тиберия, воевавшего везде, где он приказывал, от Далмации и Германии до Сирии, и везде побеждавшего.

За историю, которую поэты и историки переписали, посмертно еще раз разгромив Антония и постаравшись стереть из памяти правду.

За чужих жен, жен сенаторов, уведенных с ужина в соседнюю комнату на глазах у мужей.

За выхолощенные республиканские должности и традиции, не убитые, но превращенные в посмешище.

За индийских и китайских послов, за наступивший наконец мир и за закрытый в честь него храм Беллоны.

За то, что ныне принцепс Сената, первый среди Равных!

Но равных нет и быть не может, и потому просто Первый, навсегда Первый, до конца и потом!

«Я хорошо сыграл комедию своей жизни?» – спросит он у друзей в последний момент. Это важно.

Он, именно он убил Республику, которая жила пять веков.

Он, именно он построил Империю, которая проживет еще пять.

Оба его имени, и Цезарь и Август, станут нарицательными.

Он станет Богом!

Ливия с нежностью смотрит на старика, лежащего с закрытыми глазами на теплых мраморных плитах дворика.

Они вместе построили этот мир.

Никто, кроме них, и не знает, каким, на самом деле, он был до них.

Только с их слов.

Все остальные давным-давно умерли, ушли.

Ушли, чтобы не мешать им создать Историю таковой, какой они решили ее сделать.

А вот теперь настал черед и Августа.

Ей осталось лишь одно – сделать императором Тиберия.

А потом все.

Дальше сами…

Солнце пробивается сквозь листву деревьев, освещая лежащего на мраморных плитах дворика старика и склонившуюся над ним женщину…