Текст книги "Четыре сестры"

13
Питбуль в анораке

Так же, как раньше она караулила доставку, Беттина караулила теперь телефон, почтальона и шум двигателей. На каждый звонок, на каждый звук за окном она выныривала откуда ни возьмись и бежала открывать. Или кидалась на телефон. Иногда снимала трубку, когда надо было открыть дверь, или наоборот.

Однажды вечером, около девяти часов, с улицы донесся рев мопеда. Беттина буквально вылетела на крыльцо. В ярко-желтой юбке, колготках в красную и оранжевую полоску, толстом коричневом свитере и зеленом, как трава, шарфике.

Это был почтальон. В этот поздний час он не разносил почту, а предлагал новогодние календари. Он был очарован полихромным явлением, которое представляла собой Беттина.

– Красивая, как рождественская елка! – сказал он.

Шарли купила у него календарь, позволив Энид выбрать картинку (Энид долго колебалась между видом Альп, напомнившим ей последние зимние каникулы с родителями, щенками спаниеля в корзинке и дельфинами в бассейне). Почтальон был очень терпелив.

Разочарованная Беттина ушла.

Назавтра вечером дверной звонок раздался в половине девятого. Беттина бросилась к двери. В желтых брюках в клетку, лиловом жилете, голубых сапожках и малиновой шапочке.

Стоявшая на пороге женщина была маленькой, худенькой, с бархатной повязкой на голове и в черном анораке. Но это был не Мерлин. Беттина вздохнула.

– Здравствуйте. Сесилия Зербински. Мюгетта, наверно, говорила вам обо мне, я ее сиделка.

Гортензия вышла вслед за Беттиной и взглянула через ее плечо. Зербински! Так у нее есть имя. И даже красивое имя. Сиделка узнала Гортензию.

– Простите, что беспокою, – сказала она. – У нас вылетела пробка. На втором этаже темно. Шесть ампер, двести тридцать вольт, у вас не найдется?

Ее впустили в дом. Она была ненамного старше Шарли. Женевьева хотела помочь ей снять анорак. Сесилия Зербински отказалась и только расстегнула молнию.

– Я не буду задерживаться, Мюгетта одна в темноте. Мне нужна только пробка, шесть ампер, двести тридцать вольт.

– Жаль, что Базиля нет, – посетовала Энид.

– Да кому он нужен? – фыркнула Женевьева. – Мы все умеем менять пробки. Базиль больше спец по коротким замыканиям.

– Тогда нас двое! – засмеялась Сесилия Зербински.

Гортензия по-быстрому приготовила ромашковый чай, пока Женевьева и Энид рылись в чулане с инструментами.

– Вы не очень скучаете? – спросила Шарли сиделку. – Место здесь уединенное.

– Я была бы счастлива, если бы Мюгетта узнала, что существует глагол «скучать».

– Вы правда не хотите присесть?

– Спасибо, нет. Мне нужна только пробка, шесть ампер, двести тридцать вольт.

– Вот она! – пискнула Энид. – В упаковке!

– Отлично.

Сесилия Зербински допила чай, взяла пробку и застегнула молнию анорака.

– Что ж. Большое спасибо.

Энид потянула ее за рукав.

– А какая болезнь у Мюгетты? Тяжелая?

Из дневника Гортензии

На дом обрушилась тишина.

– Лейкемия, – сказала Зербински.

Значит, тяжелая. Но Энид этого не знала, она повторила:

– Тяжелая?

– Многие выздоравливают.

Зербински объяснила, что предстоит обследование, которое по кажет, помогло ли лечение. А пока Мюгетте нужно отдохнуть. По этому они и приехали в дом Брогденов.

– К счастью, вы не одна о ней заботитесь! – сказала Женевьева. – У нее есть тетя Валер…

Я перебила ее:

– Еще ромашкового чаю?

– Нет, спасибо, – ответила Зербински, – мне нужна только пробка…

– …шесть ампер, двести тридцать вольт, – договорила я за нее. – вы гораздо симпатичнее, чем…

Чем что? Как закончить фразу? Чем все, что говорит о вас Мю гетта? Я почесала нос.

– …чем… вообще сиделки.

Сесилия рассеянно сняла катышек с рукава свитера, который высовывался из-под анорака.

– Мюгетта зовет меня питбулем. Наверно, потому что очень меня любит.

Я покраснела, фуууф…

– Но, – продолжала она, улыбаясь, – она не знает, что я ее просто обожаю, я зову ее Клопиком.

14
Рождественское меню и мини-рождество

Настало время рождественских секретов. Все старались, чтобы их не увидели с покупками, запирались на ключ, чтобы упаковать подарки, прятали их в таких местах, где, по идее, трудно было что-либо найти.

Так Энид обнаружила сверток, который высовывался из-за бачка унитаза, когда задрала голову, чтобы позвать Гнома Ей стало любопытно (хоть она и догадывалась, что это), она влезла на унитаз и достала его.

Это был подарок ей от Базиля. Целую минуту (короткую, но насыщенную) она боролась с желанием его открыть. Наконец отодвинула в сторону, чтобы не видеть снизу и освободить карниз, на который выходил Гном. В тот же день Женевьева нашла под буфетом два свертка в золотой бумаге, Шарли обнаружила еще два у камина под поленьями.

Гортензия, вернувшись в этот вечер домой, быстро сунула свои покупки в укромное местечко, известное ей одной: это была дыра, прогрызенная Майкрофтом с семейством под брюхом большого кресла с подголовником.

– Индейка будет? – спрашивала Женевьева в соседней комнате.

– Если только по цене килограмма картошки, – отвечала Шарли.

Гортензия вышла к ним. Женевьева составляла список покупок к Рождеству, Шарли с мрачным видом подписывала платежные квитанции и считала, считала…

– Если хотите бесплатную индюшку, – сказала Гортензия, – съешьте Беттину.

Удостоверившись, разумеется, что Беттины поблизости нет.

– Фуагра? – продолжала Женевьева.

– Слишком дорого, – покачала головой Шарли.

– Нет, если купить у Сидони.

– Я сказала «нет».

– Рождественское полено?

– Мы сделаем его сами.

– Кто это «мы»?

– Ты.

Женевьева посмотрела старшей сестре прямо в глаза:

– А за лангустом, морскими гребешками и омаром выйдем на плоту в море и забросим сети?

– Кто сказал, что надо есть омара и морские гребешки? – проворчала Шарли.

Тут явилась Беттина. В сапожках цвета фуксии, шапочке и шарфе цвета золота, с веками цвета сливы.

Она фыркнула на Шарли:

– Ты стала скрягой, как тетя Лукреция, или мы такие бедные?

– Я стала скрягой, потому что мы бедные.

– До такой степени?

– Ху же.

«Как только Беттине пришло в голову сшить себе этот пояс из искусственного меха?» – удивилась про себя Гортензия. Женевьева пососала карандаш:

– У меня есть гениальная идея рождественского меню. Сандвичи с пюре, жаркое из латука и суфле из жевательной резинки.

Шарли сдалась. Но не совсем.

– Ладно, индейка и полено. Но никаких фуагра и омаров.

– Вот и чудненько, – сказала Женевьева. – Я все равно против откорма гусей и не желаю варить в кипятке живых существ, кроме тех, что хотят накормить меня поленом из жвачки на Рождество.

В дверь позвонили. Все заметили быстрый взгляд Беттины в зеркало. Она поправила золотую шапочку и убежала с криком:

– Я иду!

– Она уже там, – заметила Женевьева.

– Она ждет Деда Мороза?

И еще эта внезапная страсть наряжаться как бенгальский огонь, подумала Гортензия, выйдя из комнаты и бегом поднимаясь по Макарони. Беттина, по ее мнению, была самым жалким образом Крез-и-Уаза.

Внизу, бросив последний взгляд на свой силуэт в дверном стекле, отделявшем ее от прихожей, Беттина открыла дверь.

– Привет.

Она и не попыталась скрыть свое разочарование. Даже, пожалуй, преувеличила его. Но Дениза улыбнулась, а Беотэги замахала рукой.

– Привет. Мы пришли… тебе сказать…

Дениза глазами звала на помощь Беотэги.

– Сказать тебе, что мы…

Беотеги тоже замолчала. Обе топтались на холодном ветру на крыльце. Беттина впустила их.

– Ты получила наш мейл?

Беттина покачала головой. В последний раз она включала компьютер… да, когда же?

Перед днем рождения Жерсанды.

– Мы хотели тебе сказать, – снова заговорила Беотэги, – что мы… Поняв, что фраза опять не будет закончена, Дениза набрала в грудь побольше воздуха и затараторила:

– Мы пришли тебе сказать, что ДББ без второго Б – это… это хреново.

– Совсем! – подхватила Беотэги и добавила: – Этот Пипин выглядел классно. Если правда…

Дениза ущипнула ее за руку. Это было уже слишком.

– Мерлин, – тихо поправила Беттина.

Надо было продолжать. Но сказать было нечего, и Беттина ткнула пальцем в розовые сапожки Беотэги:

– Ты их отыскала в кондитерской?

Они завизжали от смеха. В дверь просунулась голова Женевьевы.

– Вы слышали?

– Что?

– Послушайте.

– Я ничего не слышу.

– Уверяю вас.

Не слышно было ни звука. Женевьева сказала, что слышнее в гостиной. Они прошли в гостиную, где Шарли снова производила подсчеты на счетной машинке, а Энид рисовала на запотевших окнах жирафов. Все равно ничего не было слышно.

Но через полминуты шум появился откуда ни возьмись, внезапно отчетливый и ясный. Сначала треск, потом рев включенного двигателя.

Энид у окна вытаращила испуганные глаза, увидев, как в ворота въехал «твинго».

– Тревоооога! Спасайся кто может! – взвизгнула она, спрыгнув на пол. – Тетя Лукреееееция!

По первому сигналу все всё поняли. По второму Женевьева и Шарли, Беттина и Гортензия (быстро спустившаяся вниз) сгруппировались в центре гостиной. По третьему диван чудесным образом был накрыт пледом, а стол скатертью. Разбросанная обувь исчезла, ящики были задвинуты, книги спрятаны в угол, и все это под ошеломленными взглядами Денизы и Беотэги.

Сестры перевели дыхание. Их глаза, точно лучи маяка, обшаривали углы в поисках забытого компромата. Шарли загасила сигарету.

– Черт, будет вонять.

– Черт, кошки…

– Черт, кто здесь произнес имя тети Лукреции? – проворчала Гортензия, глядя на Беттину. – Та ведьма.

– Да ладно тебе.

За это время тетя Лукреция и свамп-терьер Делмер успели спустить ноги и лапы из «твинго».

– Обычно она предупреждает.

– Беттина, этот страз у тебя в ноздре…

– Женевьева, заколи волосы.

За дверью раздался рев тети Лукреции:

– Хоть кому-нибудь придет в голову мне помочь?

Сунув в рот мятное драже «Тик-так», Шарли побежала на помощь тете, а сестры тем временем успели побросать в камин окурки и барашки кошачьей шерсти.

– Дорогие мои! – прогудела тетя Лукреция из холла. – Еще немного, и вы бы меня больше не увидели!

– …

– Я начала делать покупки к Рождеству. Пока только мелкие. Я предпочла бы все купить в ноябре, не так дорого, но…

Тетя Лукреция прошествовала в гостиную, слева от нее плыло нечто зеленое и восхитительно пахнувшее, справа семенило существо неопределенного цвета, бесспорно, вонючее. Елка. И свамп-терьер Делмер.

– Смотрите! – произнесла тетя с царственным жестом. – Елочка!

Елочка была не первой молодости, лысоватая, но вполне симпатичная. Шарли видела ее близняшек на распродаже в «Гиперпромо». Беттина подумала, что для тети Лукреции это будет алиби, чтобы не вручить им сегодня ежемесячный чек (не всё в один день!), и поводом напроситься к ним на Рождество.

Нос тети Лукреции обнюхал гостиную, и Делмер тотчас последовал ее примеру.

– Здесь что-то горело?

(Да, сигарета.)

Шарли поперхнулась. Но Беттина с грацией романтической героини воскликнула:

– О боже мой, тостер!

И бросилась на кухню. Ноздри тети Лукреции не переносили ни сигарет, ни трубки, ни кошачьей шерсти. Даже на экране в кино.

– Выпьешь что-нибудь, тетя?

– Спасибо, нет. Впрочем, да. Я весь день ходила по магазинам, ноги гудят, у вас найдутся тапочки?

Это означало, что она задержится на весь вечер. Гортензия пошла на кухню, где томилась Беттина.

– Ты правда жаришь хлеб? – удивилась она.

– А что? Ложь должна быть правдоподобной.

Гортензия взяла графин, обнаружила на нем следы пальцев Энид, нагнулась, чтобы достать из-под раковины тряпку. Оттуда на нее с подозрением смотрели четыре золотистых глаза.

– Сидите тихо, вы оба, – шепнула она Ингрид и Роберто. – Иначе тетя вас съест живьем.

Чуть дальше, у холодильника, она увидела еще одну пару глаз. Красных. Которые лучше всяких слов объясняли присутствие кошек.

– Ох нет. Майкрофт, пожалуйста, веди себя по-джентльменски.

Она вернулась в гостиную с Беттиной и графином оршада[34]34
  Напиток из миндального молока с сахаром и ароматом апельсина.


[Закрыть], тщательно закрыв за собой дверь кухни. Тетя Лукреция объясняла, что в этом году планировала сделать крупные покупки к Рождеству…

– …со всеми вами, мои дорогие! Скажите, что это хорошая идея!

– Замечательная! – воскликнула Беттина, тайком (но в совершенстве) подражая тетке, которая ничего не заметила.

– Так вы сможете сами выбрать себе подарки. В пределах разумного, конечно.

– Естественно.

Сестры давно гадали, какую разницу видит тетя Лукреция между «мелкими» и «крупными» подарками. Такое впечатление, что они имели дело только с первыми.

– Смотрите. Я нашла на распродаже диск… У вас есть на чем его послушать?

Этого они и боялись. Тот самый певец, чьи песни тетя коллекционировала в многочисленных вариантах. Имечко у него было хоть стой хоть падай, и только Гортензия, прожившая три недели у тети Лукреции, его выговаривала.

– Э-э, нам пора, – объявила Дениза.

– Скоро автобус, – подхватила Беотэги.

– Предательницы, – шепнула Беттина, провожая их до двери.

Они чмокнули ее на прощание и помахали перчатками. В конце концов, подумала Беттина, приход тети Лукреции избавил ее от разговоров о Мерлине. В кои-то веки спасибо, тетя. Говорить о нем у нее не было никакого желания.

* * *

Остаток вечера был посвящен украшению елки и гостиной. В девять пришел Базиль и тоже подключился. На подмогу позвали Мюгетту. Зербински сюрпризом явилась с ней.

– Поужинаем все вместе, – предложила Шарли. – Мюгетта, ты можешь позвать и тетю Валериа…

Мюгетта уронила с елки глиняного эльфа, все засуетились, прикидывая, как его склеить, и забыли (впрочем, не очень-то и хотели вспоминать) о тете Валериане.

В какой-то момент Шарли нашла Базиля одного в кухне, где он резал бананы для жарки. Он поцеловал ее. Она ответила на поцелуй.

– Как ты, держишься? – прошептала она. – Тетя Лукреция просто не сводит с тебя глаз. Ты бы должен попросить ее руки.

– Я слишком расточителен для нее.

– Она экономна за двоих. За четверых. Нет, за восьмерых, и к черту скупость.

– Двоеженство карается законом.

– Так ты уже женат? На ком? Колись!

– На самой офигенно, обалденно чýдной девушке на свете.

Он наклонился. Шарли потерлась носом о его подбородок. Они не знали, что за каждым их движением пристально следят два красных и четыре золотистых глаза.

– Я офигенно, обалденно чýдная, правда? – прошептала Шарли.

– Я разве сказал, что это ты? Когда? Где? Как?

– Глазами. Твоими карими глазами с симпатичными пятнышками… э-э… тоже карими?

Вошла Энид. Шарли тотчас принялась собирать шкурки бананов, чтобы выбросить их в мусорное ведро, а Базиль – помешивать сироп. Энид подозрительно уставилась на них:

– Тетя Лукреция спрашивает, как там жареные бананы. Сказать ей, что они сгорели?

Базиль посмотрел на сковородку, она дымилась. Он бросился к плите.

Через два часа тетя Лукреция уехала с двумя приглашениями – на рождественский ужин и на премьеру «Исправленного щеголя», а кроме того, с обещанием племянниц сопровождать ее в рождественских покупках.

Как и после каждого ее появления, все были точно выжатые лимоны. Чувствовали облегчение. И бесконечную грусть. Потому что с тетей Лукрецией (она была тут ни при чем, бедняжка) смерть родителей вновь становилась осязаемой болью, гадкой, как труп собаки, всплывший на поверхность озера.

15
Все здесь… кроме одного

Назавтра, в первый день школьных каникул, всерьез пошел снег, но никто не догадывался (даже ни один правдивый синоптик, если такие существуют в природе), что он так и будет идти до 31 декабря.

В вечер премьеры все надели меха, пуховики, дафлкоты, анораки… Холл театра «Бургграф» походил на осенне-зимний каталог «Ла Редут». Шарли нашла, что Сесилия Зербински просто шикарна в китайской курточке из стеганого атласа и шелковых брюках. Она опустила глаза на свою старенькую куртку на меху, залоснившуюся на рукавах и почерневшую в складках. Потом посмотрела на Базиля с извиняющимся видом, но он изучал программку и очень бы удивился мыслям своей красавицы. Она молча прижалась к его плечу.

– Надо вой ти, чтобы занять побольше мест, – сказал он, – иначе придется рассаживаться по всему залу. А, Женевьева! С Энид и Гулливером! Ау! Ау!

Он замахал руками.

Беттина пока не поднялась по ступенькам, она спряталась внизу, за колонной под мрамор. Она искала одно лицо в толпе и не хотела, чтобы это заметили. На ней были мамина бордовая куртка, короткая юбка, толстые колготки в розовых кенгуру и тяжелые ботинки бананово-желтого цвета. Она переодевалась несколько раз. Гортензия ехидно заметила ей, что даже змеи не меняют кожу по шесть раз на дню.

Прошла неделя с тех пор, как она послала Мерлину приглашение. Он наверняка его получил. Но так и не позвонил. Может быть, ему на плевать. А может быть, он хочет сделать ей сюрприз. Не зная, что для нее это пытка. Если он явится сейчас, пообещала она себе, я сделаю вид, будто его не замечаю, и поцелую в губы первого встречного!

Нет.

То есть да.

Ох нет.

– Ты прячешься? – появилась откуда ни возьмись Энид. – Мы заходим. У тебя тушь потекла.

– Тушь? Где?.. Ладно, идите без меня. Я… скоро.

Тушь потекла. Катастрофа. Потереть глаз Беттина не решилась. Под снежными хлопьями она выбралась из толпы, теперь уже надеясь, что Мерлин не придет. Ей навстречу шли Дениза с матерью. Улизнув от них, она нырнула в узкий коридорчик с красным бархатным ковром, свернула и проплутала добрых шесть минут, прежде чем нашла обитую кожзаменителем дверь с надписью «WC».

Удобства были минимальные: уголок, закрытый лакированной дверцей, крошечная раковина, над ней зеркало в медной раме, в кото рое она посмотрелась. Пятно действительно было, и она потерла его уголком бумажного платка. Веко приобрело ярко-розовую окраску. Беттина поплескала на него холодной водой. Даже ледяной. Стало еще хуже. Тушь совсем размазалась. Решительно, макияж – это мина замедленного действия…

Она ломала голову, как быть, и вдруг услышала что-то вроде шипения. Беттина уставилась на дверцу, повернула ручку. Заперто изнутри. Через минуту звук повторился. Это было похоже на сдавленный стон.

– Что с вами? – спросила она. – Вам плохо?

Никакого ответа. Может быть, человек в кабинке потерял сознание?

– Я позову кого-нибудь! – крикнула она. – Я сейчас!

Щелкнул замок. Дверь приоткрылась. Беттина невольно отпрянула.

Это было похоже на сцену, когда в Ред-Гузе, штат Коннектикут, Чапи-кукла-убийца выходит из кухни с ножом длиной с карниз для занавесок.

Но то, что появилось, больше походило на кучку мокрого тряпья. Беттина ахнула.

– Как?.. Ты разве не готовишься в своей уборной?

На глазах у изумленной и растерянной сестры кучка тряпья осела на пол и зарыдала.

– Гортензия! – пробормотала Беттина.

Она присела рядом, тронула ее за плечо и повторила: «Гортензия?», протягивая ей свой платок.

– Отстань! Я не буду играть!

Мандраж. Яд великих актеров. Беттина вконец растерялась. К то-то должен урезонить Гортензию, поговорить с ней, успокоить. Но лично она чувствовала, что ее на это не хватит. К тому же ей надо было идти, может быть, Мерлин… Дверь открылась, вошли Энид и Мюгетта.

– Беттина, все тебя ждут! – начала Энид. – Что ты…

– А ты что здесь торчишь? – закричала Мюгетта на Гортензию, которая все еще всхлипывала на полу.

Поскольку подоспела смена, Беттина поспешила исчезнуть. В дверях ее чуть не сбила с ног девушка в платье со шлейфом и с мушкой на скуле.

– Вот ты где! Тебя везде ищут! – крикнула девушка Гортензии.

Беттина пообещала своей щеке точно такую же мушку на Рождество и ретировалась.

– Я не пойду, Деде! Не пойду! – прорыдала Гортензия.

– Скажи это Лермонтову. Он рвет и мечет.

– Я не буду играть!

Деде присела между Энид и Мюгеттой.

– Давно она в таком состоянии?

– Не знаю, – пожала плечами Мюгетта.

– У нее истерика, – сказала Энид.

– Чё-орт! – выругалась Деде.

– Совершенно согласна, – кивнула Мюгетта.

– Может, сунуть ее головой под кран?

– Это древняя китайская пытка.

– Разве в Древнем Китае были краны?

– Гортензия! Прекрати!

– Да, пожалуйста, прекрати.

Деде размотала метров двадцать туалетной бумаги и помогла Гортензии высморкаться. Мюгетту вдруг осенило.

– Вспомни мою бедную тетю Валериану, она не смогла прийти посмотреть на тебя сегодня. Вспомни последний раз, когда… ты ее видела. Она так гордилась тобой, когда… ты сыграла перед ней свою роль. Ты помнишь?

Гортензия подняла голову и показала нечто, похожее сейчас на маленькую вареную редиску, – на самом деле это был ее нос. Как ни странно, она улыбнулась.

Брови Энид поползли вверх. Деде посмотрела на Мюгетту как на чудо.

– По-чему… По-чему, – выговорила Гортензия, надрывно всхлипывая, – почему тетя Валериана не пришла?

– Болят печенки-селезенки, – мрачно ответила Мюгетта.

Гортензия покатилась от смеха. Когда прошел момент удивления, остальные тоже засмеялись, хотя ни Энид, ни Деде не поняли юмора.

Гортензия вскочила и бросилась в кабинку. Услышав, как ее рвет, все вздохнули с облегчением.

Она вышла через сорок две секунды.

– Мне… получше.

– Быстро! На грим! – рявкнула Деде, выталкивая ее из туалета.

Она улыбнулась Энид и Мюгетте.

– Придется попотеть, чтобы сделать героиню восемнадцатого века из этого пугала, попавшего под ливень!

Энид и Мюгетта вернулись к остальным в зал, который был уже полон. Они сели на места, которые им заняли. Место Беттины еще пустовало.

– Где ее носит? – пробормотала Шарли.

– Еще есть вррремя, – сказала мадам Коменчини. – В театррре никогда не начинают вовррремя.

Жалея сидящих позади зрителей, мадам Коменчини не надела сегодня один из своих знаменитых тюрбанов, зато все взгляды были прикованы к ее синему платью с большими желтыми розами.

– Я пойду посмотрю, – решила Дениза.

– Она скоррро пррридет.

Беттина между тем снова стояла за колонной под мрамор, откуда могла всех видеть, оставаясь невидимой. Все было бело вокруг. Все белее и белее, потому что народу становилось все меньше. Редкие запоздалые зрители.

Он еще мог прийти. Если, например, работал допоздна.

Проходили минуты. Шел снег.

Шел снег. Проходили минуты.

Задребезжал звонок, холл опустел, двери закрывали.

– Сейчас начнется, мадемуазель, – сказала ей билетерша. – Вы кого-то ждете?

– Нет, – ответила Беттина и почувствовала, что краснеет.

Наконец она пробралась к своему месту и села рядом с мадам Коменчини.

– Что еще с тобой случилось в такое время? – заворчала на нее Шарли.

– Я была в туалете, – прошипела Беттина, – нельзя, что ли?

Она услышала, как Энид с Гулливером прыснули.

Беттину так и подмывало перепрыгнуть через ряд коленей и методично расцарапать им щеки. Но было поздно, уже гас свет.

В одну минуту мир для Беттины превратился в разоренный пейзаж после двенадцати циклонов. Поэтому прошло довольно много времени, прежде чем она узнала в красавице с локонами и губами, с которых вся публика не сводила глаз, эту странную зверушку Гортензию. Свою младшую сестру.

* * *

Когда до Беттины доходит, она поворачивает голову и смотрит на трех сестер. Как будто ей с трудом в это верится. Она видит слезы в глазах Женевьевы.

И только тогда она начинает слушать. Она слушает Гортензию и смотрит на нее впервые за долгое-долгое время.

Героиню на сцене тоже зовут Гортензией. В пьесе рассказывается, как юная провинциалка вынуждает влюбленного в нее Розимонда, парижского щеголя, очаровательного, но неисправимого позера, сказать ей: «Я вас люблю». Этих слов он никогда не произносил, убежденный, что будет смешон. Разумеется, в конце он понимает, что смешон тот, кто молчит.

У Беттины текут слезы. Боже мой, думает она, что со мной, только не сейчас! Не здесь! При всем народе! Слезы льются с удвоенной силой. Какая самодовольная, самонадеянная штучка, ты сама такой же щеголь, он не пришел, вот и получай то, что заслужила.

Розимонд на сцене обнимает Гортензию и страстно целует. Так чудно видеть, как их Гортензию, странную зверушку, обнимает и целует парень.

– …Эту любовь я скрывал от вас лишь из несказанной гордыни…

Беттина тихо плачет.

Рука мадам Коменчини ласково сжимает ее локоть. Наверно, мама Денизы услышала, как она хлюпает носом, и хочет ее утешить.

Почему же Мерлин не пришел?

* * *

В первые сутки после спектакля Гортензия почувствовала, что взгляд окружающего мира на нее изменился. Телефон звонил не переставая. С ней хотела поговорить Деде. И Теодор. И Жюль. И Овид. И…

Шарли теперь обращалась к ней как ко взрослой. Базиль тоже. Словно она выросла на три десятка лет. Женевьева не знала, как ей угодить, заласкивала, закармливала сладостями. Беттина поглядывала на нее со странным выражением. А Мюгетта была так счастлива, как будто сама сыграла роль.

Мадам Латур-Детур, учительница французского, подошла к ней через день в городе, в лавке месье Шантмерля, где Гортензия покупала лук-шалот, «Туалетный утенок» и кукурузу в банках.

Их диалог был, по обыкновению, очень в духе графини де Сегюр[35]35
  Французская детская писательница русского происхождения (в девичестве – Софья Ростопчина), чьи сочинения пользовались большой популярностью в XIX–XX веках.


[Закрыть]:

Мадам Латур-Детур (ласково). Я даже не успела сказать вам «браво», Верделен, вас окружала такая толпа, но я очень за вас рада.

Гортензия (скромно). Спасибо, мадам.

Мадам Латур-Детур (так же). Может быть, вы когда-нибудь станете новой Деборой Керр. Теперь вы чувствуете себя готовой к устному экзамену?

Гортензия. Я… я не уверена… Понести вашу сумку?

Мадам Латур-Детур (смеясь). Я живу недалеко, но все равно спасибо.

Гортензия (мнется). Это я… я должна сказать вам спасибо. За то, что познакомили меня с месье Лермонтовым.

Мадам Латур-Детур. Он мой друг. Они с моим отцом вместе играют в петанк. Его уроки, похоже, пошли вам на пользу. Вы прежняя никогда не предложили бы понести мою сумку. Счастливого Рождества, Гортензия.

Гортензия. И вам счастливых праздников, мадам.

Мадам Латур-Детур удаляется, шурша кружевами. Гортензия поднимает бровь. Лермонтов? Играет в петанк?

И кто такая эта Дебора Керр, черт бы ее побрал?

Назавтра жизнь Гортензии вошла в привычную колею. Шарли кричала, что она стащила ее свитер без разрешения, Беттина хихикала, когда она взялась за свой дневник, Женевьева требовала помочь ей вытряхнуть скатерть, Базиль бесцеремонно подвинул ее, освобождая себе место на диване, Ингрид и Роберто карабкались на ее затылок. Короче говоря, с ней обращались как с обычной Гортензией.

Вот только сама она знала, что какая-то часть ее умерла в вечер спектакля. Она даже могла точно назвать момент: когда семнадцатилетний Виржиль Вьель, игравший ее возлюбленного, схватил ее за руки, притянул к себе и поцеловал.

Вырваться? Она слишком вошла в роль, чтобы думать об этом. И каким бы неожиданным ни оказался этот поцелуй, неприятным он не был.

Скорее даже приятным. Губы Виржиля текстурой походили на уголок подушки, который она покусывала, когда смотрела телевизор. Но было странно и как-то даже несуразно, что ее первым поцелуем стал поцелуй на сцене.

Вот что она прокручивала в голове, когда сидела с книгой «Моя сестра – ведьма», которую не могла читать. И тут зазвонил телефон.

Гортензия встала, с тайным удовлетворением отметив, что никто больше не побеспокоился… ведь со вчерашнего дня звонили только ей. Она сняла трубку.

– Привет, – сказал Виржиль.

– Привет.

– Я хотел тебе сказать. Моя мама считает, что ты была гипергениальна. Что твоя игра очень зрелая…

– Спасибо. Ты тоже играл суперски, она тебе сказала?

– Не совсем. Она сделает мне комплимент, когда я поднимусь на Эйфелеву башню на ушах. О… да, я звоню тебе еще, чтобы… чтобы извиниться.

– …

– Когда я тебя поцеловал, помнишь? Идея была не моя… Это…

– …

– Лермонтов. Он велел тебя не посвящать… Чтобы у тебя было особое выражение.

– О.

Она молча переваривала информацию.

– Оно было, надеюсь… Выражение.

– Он не перестает тебя хвалить.

– Пустяки.

Неудержимый смех щекотал в груди. Гортензия пыталась совладать с собой.

– Пока, – сказала она. – И спасибо твоей маме.

Она повесила трубку и рухнула кулем на диван, чтобы вволю посмеяться. Телефон зазвонил снова. Она подошла.

На другом конце гостиной, перед зеленой скамеечкой, на которой разместился целый арсенал маникюрных принадлежностей, Беттина красила ногти на ногах. Засунув между пальцами бигуди Женевьевы, она наносила лак: разного цвета на каждый ноготь. Шиповник, кармин, персик, резеда, петуния.

– Тебя! – крикнула ей Гортензия.

Она снова села на диван и посмотрела на Беттину поверх «Моей сестры – ведьмы».

Беттина от неожиданности не знала, куда кидаться. Ноги, ногти, бигуди, флаконы… Бросившись на одной ноге к телефону, она вернулась с трубкой к зеленой скамеечке. Зажала трубку между ухом и плечом, подняла одну ногу, потом другую, потрясла пальцами, чтобы быстрее высохли…

– Беттина?

Она выронила флакон с петунией, который имел деликатность упасть на пачку салфеток, но в то же время глупость опрокинуть шиповник, а тот сшиб резеду.

– Беттина…

Это был Мерлин.