Текст книги "Четыре сестры"

11
Ночной круговорот

Билет был куплен (и действителен два месяца), Беттина изучала календарь. Какой день подходящий? Лучший? До конца каникул, разумеется, но не в выходные, а то сестры будут задавать вопросы. По правде сказать, все зависело:

• от лишнего полкило на ягодицах, которое надо было сбросить;

• записи к Маринелле, парикмахерше;

• времени, которое потребуется Женевьеве, чтобы пришить кантик на юбку, специально приготовленную для дня Х;

• присутствия духа, необходимого, чтобы встретиться с Мерлином;

• массы других причин, в которых не хотелось себе признаваться.

Она порвала список и спустилась в кухню. Там она нашла Ингрид, кошка разлеглась на плитке, как маленький тигр. Беттина взяла ее на руки.

– Во вторник? В пятницу? Как ты думаешь?

Ингрид лизнула ей запястье на последнем слоге пятницы.

– В пятницу! Отлично! – решила Беттина.

И тут (как глупо) на нее накатил мандраж, как будто уже была пятница и она ехала в поезде. Она почувствовала себя освобожденной и в полнейшем ужасе.

Чтобы отвлечься, она стала выхватывать из шкафчика коробки, пакеты, банки.

– Что ты собираешься делать со всем этим? – спросила мама.

Беттина обернулась.

– Давно тебя не было! – пробормотала она. – Ты всегда появляешься, когда тебя уже не ждешь.

На Люси Верделен были желтый непромокаемый плащ, в котором она походила на моряка из детских книжек с картинками, и высокие зеленые резиновые сапоги. Она взяла на руки Ингрид и, взлетев к потолку, села на край буфета. Провела пальцем по лепнине, показала его дочери:

– Хозяйки вы неважные. Сколько пыли.

– Справляемся как можем. Ты могла бы не умирать. А папа не с тобой?

– Он читает лекцию о загрязнении окружающей среды в аду. Хочет подать хартию в защиту прав грешников.

– Папа всегда думает о других, – сказала Беттина с нежностью.

Мама наклонилась, потянула за полы плаща, разглаживая складки, и погладила Ингрид, болтая ногами.

– Я ошибаюсь или ты делаешь мой знаменитый торт, который не надо печь?

– Твой «Наполеон» из рассыпчатого печенья, yes sir[61]61
  Да, сэр (англ.).


[Закрыть]. Не говори ничего, я хочу сама вспомнить.

Беттина раскрошила пачку печенья, смешала с маслом и мягким сыром. Взглядом поискала одобрения мамы, которая наблюдала за ней с буфета, свесив ноги. Ингрид тоже смотрела очень внимательно.

– А… дальше? – спросила Беттина.

Она отметила, что мама уже не в плаще, а в своем синем миткалевом фартуке. Такой у нее был посмертный дар. Она могла переодеться в одну секунду.

Люси Верделен спрыгнула с буфета и грациозно, на манер Мэри Поппинс, приземлилась на цыпочки (резиновые сапоги превратились в балетки на ремешках).

– Немного растворимого кофе для аромата. А где у вас форма для торта? И это называется порядок…

Беттина нашла форму, положила на дно слой печенья, сверху вылила смесь.

– А сверху, – сказала мама, – опять слой печенья. Утрамбовывай осторожно. Чтобы не поломались.

Ингрид, тоже спустившаяся с буфета, вылизывала остатки сыра. Беттина поставила форму в холодильник.

– Спасибо, – сказала она. – Это единственный рецепт, который я освоила. Ты помнишь? Мой первый торт из…

Ее взгляд заметался по кухне. Она снова была одна с кошкой. Мама исчезла. Беттина вздохнула.

– Как раз когда я собиралась рассказать ей про Мерлина… Тьфу ты. Если я скажу, что никогда не была так влюблена, ты появишься?

Люси по-прежнему не было видно.

– Тьфу ты, – повторила Беттина, заглядывая Ингрид в глаза. – Ты не скажешь мне, куда она подевалась?

* * *

Постоявший на холоде, «Наполеон» из печенья таял во рту. Гортензия отрезала кусок для Женевьевы, еще один – для себя.

– Перечитай мне всё, – попросила она с полным ртом.

Письмо Зербински Гортензии

Дорогая Гортензия,

Мюгетта получила твое письмо и была сама не своя от радости. Она всегда очень радуется твоим письмам. Ты заставляешь ее чаще улыбаться и смеяться. Она не отвечает тебе в последнее время только потому, что очень слаба.

Ее поместили в стерильную палату, чтобы она не подцепила ни единого микроба. Она накрыта такой прозрачной пластиковой палаткой, мы видим ее и говорим с ней сквозь пластик. Тромбоциты сильно упали, и ее организм не в состоянии защищаться.

Наша единственная надежда – на пересадку костного мозга, но для этого нужен донор, чей костный мозг будет совместим.

А пока заставляй ее почаще смеяться. Ей это нужно.

Сесилия Зербински

Гортензия отложила остаток торта, засунула большой палец между передними зубами и принялась ожесточенно грызть ноготь.

– Я напишу, пусть возьмут мой костный мозг, – объявила она.

Женевьева улыбнулась.

– Сначала они поищут среди родни. Там больше шансов найти совместимого донора.

– Совместимого?

– Такого, чей костный мозг больной не отторгнет.

– Мы с Мюгеттой часто цапались. По любому поводу.

– При чем тут это?

– Несовместимость. Будем надеяться, что костный мозг не такой капризный.

* * *

Сегодня была ночь полнолуния.

Беттина пошла в ванную выпить воды. Возвращаясь, зацепилась та почком за сундук. Слабый стук никого не разбудил. Кроме Дезире.

Дезире плохо спала с тех пор, как ветер с моря два-три раза потряс ставень. Она встала и вышла на площадку, оставив спящую Энид одну в комнате. И на цыпочках направилась к Женевьеве в надежде, что закрытая кровать с толстыми стенками защитит ее от скрипа ставней. Она взобралась по трем ступенькам на кровать и юркнула под одеяло рядом с Женевьевой, которая открыла один глаз и снова уснула, приняв ее за Энид.

Энид же в своей комнате проснулась через час с отчаянным желанием пописать. Она посмотрела на кровать Дезире. Пусто. Она была одна. Даже Ингрид и Роберто ее бросили. Возвращаясь из туалета, она зашла в комнату Шарли. Забралась сонная под одеяло и не сразу заметила, что здесь она тоже одна. Шарли в кровати не было. Но Энид очень, очень хотелось спать, слишком хотелось, чтобы снова искать компанию. Она уснула.

В соседней комнате Женевьева, разбуженная крепким пинком Дезире, которой снилось, что она катается на катамаране, села, опираясь на подушки. Она разглядела в темноте желтую пижаму Дезире, недоумевая, как та сюда попала, подумала и решила, что, раз Дезире здесь, ее кровать свободна и можно в ней спокойно поспать. Женевьева встала и пошла в комнату Энид. Там никого не было, обе кровати пусты. Женевьева легла в первую, это была кровать Энид. И уснула.

Гортензия, увидев в приоткрытую дверь тень Женевьевы, встала, чтобы поболтать с ней. Гортензии плохо спалось в полнолуние. Но когда она вышла в коридор, Женевьева уже исчезла. Гортензия зашла к ней и открыла кровать. Она нашла там одну Дезире, которая храпела, крутя педали катамарана. Она вышла, увидела открытую комнату Энид и Женевьеву в кровати Энид. Гортензия легла рядом, на кровать Дезире, но кровать была ей явно мала, и она пошла к Шарли. Комнату Шарли, однако, уже заняла Энид.

Гортензия решила вернуться в свои пенаты. Сюрприз. Гарри тем временем успел встать и найти лучшее место для сна. Раскинувшись в ее кровати, он блаженно похрапывал.

Гортензия побродила пару минут по коридору и… наткнулась на Беттину, которой опять захотелось пить. Та, добрая душа, пригласила ее в свою комнату.

Итак, утром почти все проснулись не в своих комнатах. Больше всех были удивлены Энид, отметившая, что Шарли не ночевала в своей кровати, и Гортензия, когда, встряхивая одеяло, на котором спал Гарри, столкнулась нос к носу с Розеттой.

* * *

Вдали синело море с гладкой, словно начищенной поверхностью, а вокруг витал его запах, смешанный с ароматами первоцветов, сока неведомо каких деревьев, распускающихся гиацинтов и мокрых хлопьев в чашках на столе, накрытом к завтраку.

На террасу вышла Шарли. На ней был толстый махровый халат пудрово-розового цвета, влажные волосы пахли шампунем.

– Хороший будет день?

Гортензия с серьезным видом надкусила булочку.

– Я тебя недостаточно знаю, чтобы ответить на такой интимный вопрос.

Энид выплюнула непрожеванный кусок тоста.

– Дурачье, – сладким голосом сказала Шарли.

Она отрезала, зевая, кусок хлеба, намазала его маслом, потом джемом из мирабели. И равнодушным тоном обронила:

– Танкред позавтракает с нами.

Остальные не выдали никакой реакции. Да. Хорошо. Ладно. Пусть.

Танкред появился через десять секунд, в светло-желтом махровом халате, чисто выбритый, пахнущий гелем для душа.

– Привет, – сказал он с улыбкой, как будто завтракал с ними каждое утро последние десять лет.

Он щелчком согнал Роберто, расположившегося на пустом стуле. Сел. Женевьева подвинула к нему чайник. Энид – сахарницу. Беттина – молочник. Гортензия – хлопья.

– ГП означает не Гаргантюа и Пантагрюэль, – уточнила Гортензия, показывая на марку на пакете, – а «Гиперпромо». Это не означает, что они плохие, просто дряблые, безвкусные и вообще ужасная гадость.

– И вряд ли пришлись бы по вкусу Гаргантюа и Пантагрюэлю, – заключил Танкред, наливая себе чай.

– По моей теории, «Гиперпромо» – подставное лицо.

– Да? А ГП – тайный код?

– Почему бы нет? – сказала Гортензия. – Гадкий и Противный, например.

– Горячий и Пылкий, – выпалила Беттина.

Не сговариваясь, они продолжали в два голоса:

– Гордость и Предрассудки.

– Гормоны и Презерватив.

Шарли нахмурилась.

– Горчица и Перец, – продолжил Танкред, надкусив булочку. – Гиппо и Потам. – Он улыбнулся Шарли. – Громила и Принцесса. Гора и Пригорок. Голодранец и красавица.

– Красавица на П?

Все засмеялись, кроме Роберто, который ждал, чтобы ему соблаговолили освободить стул.

– Мелкие не спустились?

– Они еще спят.

– Парижане не могут устоять против воздуха океана, – изрекла Энид.

Танкред поднял воротник своего халата и встал со стула.

– Ветерок… Пойду оденусь.

– Тебе холодно? – спросила Женевьева.

– Парижане не могут устоять против воздуха океана! – фыркнул он и скрылся за башенкой.

Роберто вернулся на свое законное место. Шарли посмотрела на сестер.

– Он удивительно славный. Приятный. Деликатный.

Гортензия протянула руку, подняла со стола лист сирени, принесенный ветром, и надкусила его вместо хлеба.

– Базиль, – сказала она, – тоже славный, приятный и деликатный. И верный. И порядочный. И великодушный.

– Не добавляй «честный, добрый и человечный», а то я подумаю, что ты говоришь о кюре из Сент-Менеульда.

Женевьева налила Шарли кофе.

– Если в воскресенье будет солнечно, он повезет нас кататься на яхте, – сообщила Шарли.

Шум мотора расколол утреннюю тишину. По Тупику ехала машина. Энид вытянула шею, чтобы рассмотреть ее через стену террасы. Остальные замерли с чашками в руках.

Шарли побледнела.

– Хо-хо – завопила Энид, забравшись с ногами на стул. – Базиль! Это Базиль! Хо-хо!

12
Ветрокардия

У крыльца Энид, Женевьева, Беттина и Гортензия обступили Базиля.

– Ты сменил машину?

– Перекрасил, – ответил он.

– Что это за желтый цвет?

– Просто желтый.

– А что ты везешь в багажнике? Первобытный лес?

– Библейскую петрушку.

Из открытого багажника высовывались два перекрученных стволика.

– Они от ветра такие кривые или от путешествия?

– Ты не видишь? Это они извиваются от радости.

Базиль выскочил из машины и расцеловал всех, посматривая на дом.

– Шарли здесь?

Шарли вышла на террасу. Над розовым махровым воротником халата ярко-красные пятна штурмовали ее шею. Если всмотреться (а все всмотрелись), было видно, как подергивается ее веко.

– Я здесь.

Она быстро чмокнула Базиля. После этого он нырнул в багажник и достал первую библейскую петрушку.

– Молодая олива. Ей надо будет приспособиться к здешнему климату. С надлежащим уходом, конечно.

Он положил саженец на аллею и извлек второй.

– Дикий виноград. Для беседки на террасе.

– Где это у нас беседка? – удивилась Гортензия.

– Я вам ее построю в эти выходные.

– Как прошли каникулы в Провансе?

– Каникулы? Мне пришлось копать, пить, поливать, пить, сажать, пить, черенковать…

– Пить? – повторила Энид.

– Слушать анекдоты. Мой брат-виноградарь выдает их каждые три минуты. Он запас меня ими достаточно, чтобы смешить вас утром и вечером в ближайшие десять десятилетий.

Он отнес саженцы на террасу, потер руки, стряхивая с них землю.

– Я только и делал, что копал, поливал, сажал, черенковал. И пил, разумеется.

– И слушал анекдоты? – мрачно спросила Беттина.

– И целовался! – воскликнул он и сгреб их в охапку, чтобы снова всех расцеловать.

В объятиях у него было столько сестер, сколько могло уместиться, примерно четыре с половиной. Шарли была первой и оказалась прижата к нему.

– Я так рад, что приехал. Для этого стоило встать пораньше. А завтраком меня угостят?

Роберто любезно уступил ему стул. В награду Базиль усадил его к себе на колени. Кот разлегся на них, свисая с блаженным видом, наподобие старой тряпки.

Базиль посмотрел на перевернутую чашку на блюдце перед ним.

– Это лишняя чашка или вы предвидели мое экспромт-возвращение?

Шарли потерла веко.

– Сейчас принесу тебе миску для хлопьев, – сказала она.

Тут появился Танкред. В светло-серых брюках и темно-синей водолазке, босиком, с улыбкой на губах.

Взгляд Базиля трижды метнулся туда-сюда. С Танкреда – на себя, на свой костюм, выглядевший не лучшим образом после подъема на рассвете и пяти часов пути. С Танкреда – на Шарли в розовом халате, с влажными волосами, с глазами, устремленными на нарезанный хлеб. С Танкреда – на сестер Шарли, на выражение их лиц ничего такого, на их взгляды да нет же, брось.

За три-четыре секунды он понял почти все.

– Базиль, Танкред, – представила их Шарли. – Танк ред – наш жилец. Он живет в башенке.

– Добрый день, – весело поздоровался Базиль, освобождая стул.

У него, подумалось Гортензии, улыбка человека, на глазах которого рушится дом.

– Добрый день, – ответил Танкред, тепло пожимая ему руку и садясь на свое место.

Базиль постоял пару минут с Роберто на руках, с опрокинутой улыбкой, озираясь, словно тонущий в поисках спасательного круга. Женевьева спросила жалким голосом:

– Чай будешь?

– Пожалуйста.

Беттина подала ему чайник. Он стал наливать себе, уставившись на дельфинов на чайном сервизе. Вдруг до него дошло, что он льет чай на перевернутую чашку. Он забыл поставить ее правильно.

– Ох, – пробормотал он.

Женевьева вытерла лужу своей салфеткой. Базиль скорчил комическую гримасу:

– Ну вот, теперь у вас чашки-неналивайки.

Энид, Женевьева и Гортензия улыбнулись. Он повернулся к Танкреду.

– Насколько я понимаю, вы заняли комнату родителей?

Его голос дрогнул, но так неуловимо, что сестры подумали, будто им поч удилось.

– И две смежные, – уточнил Танкред.

Базиль молчал. Но все отлично услышали то, чего он не сказал.

Он почесал Роберто, висевшего на поле его пиджака, точно коала на спине матери, и сделал то, что обычно делают, когда все становится невыносимым: встал и посмотрел на часы.

– Мне пора. Диспансер открывается через час, но после отпуска я должен…

Он улыбнулся Беттине и Женевьеве, подмигнул Энид, взъерошил волосы Гортензии. Поднял оставшуюся перевернутой чашку, рассмотрел ее снизу.

– Вдобавок, – сказал он с той же гримасой, – у них и дна нет.

Танкред дипломатично ушел за чем-то в кухню. Базиль направился к машине, помахав всем рукой.

– Увидимся.

Шарли догнала его на аллее.

– До вечера? – спросила она.

Он всмотрелся в нее.

– Я не уверен.

– Я тебе позвоню.

Он сел в машину, не оглянувшись на пятерых сестер, смотревших ему вслед.

– Он ничего не пил, – сказала Беттина.

Она налила в чашку чай и поднесла ее к губам. Отпила и с воплем выплюнула. Опустив руку в чайник, достала оттуда что-то зеленое и скользкое.

– Настой порея.

* * *

– Она с ним больше не женится?

– Она поженится с Танкредом?

Без Шарли, в компании Гарри и Дезире, они сидели кружком в закрытой кровати Женевьевы.

– Мимолетное увлечение не всегда кончается женитьбой, – высказалась Гортензия, посмотревшая 174 серии «Купера Лейна».

– Базиль не просто увлечение, – вступилась за него Беттина.

– Зато Танкред…

– Она только о нем и думает.

– Шея вся в розовых пятнах, когда он рядом.

– Она приготовила для него рататуй. Я хочу сказать, самый настоящий. Обжаривала все овощи по отдельности.

– Сама она рататуй.

– Смотрите! – взвизгнул Гарри, повиснув на карнизе кровати. – Я Тарзан! Ваааааууууу!

Он отпустил карниз и шлепнулся на одеяло посреди девочек с новым «ваааааууууу!».

Девочки мрачно смотрели, как он выпутывается из складок одеяла. Он вскочил и убежал в коридор, ваааааууууу…

– Шарли любит Базиля.

– Но она влюблена в Танкреда.

– А я думала, что это одно и то же, – сказала Энид.

– Разница большая, как твой желудок.

– Что мы можем сделать?

– Ничего не надо! – запротестовала Женевьева. – Это не наши тараканы.

– Но Базиль…

– Это не наши тараканы!

– Не наша Розетта. Но какой же все-таки рататуй.

Письмо Гортензии Мюгетте

Я уже рассказала тебе, как приехал Базиль. Так вот, вечером тоже было невесело. Мы слышали, как они проговорили два часа, Базиль и Шарли, в бывшем папином кабинете. Шарли плакала. Базиль плакал. Мы тоже. Хоть и не могли разобрать, о чем они говорят.

Когда они вышли (полчаса назад), Базиль был весь бледный, веки распухли, как будто его покусали двести двадцать восемь комаров. А Шарли, конечно же, в красных пятнах. У них дрожали руки, и они не поцеловались, когда Базиль уходил.

Мы поняли, что все кончено.

Странно, вот сейчас, когда я тебе пишу, мне кажется, я только теперь поняла, что это значит. ВСЕ КОНЧЕНО.

Не будет больше кускуса по субботам. Ни киша имени Моцарта. Ни дней рождения, Хеллоуина, Рождества вместе.

Мне хочется плакать. Я очень люблю Базиля. Он славный. Правда, такой славный.

И все-таки я открою тебе один секрет, настоящий секрет, ты единственная, кому я могу это сказать. Будь я на месте Шарли, поступила бы точно так же. Без малейших сомнений я влюбилась бы в Танкреда.

– Конец подготовительной фазы, – произнес месье Кол Мой своим тонким голосом. – Переходим к нейтрализации?

– В какой последовательности? – спросила Женевьева.

– Эффективно, к примеру.

– Кулак, кулак, нога? – сказала она, подкрепляя слова делом. – Или кулак, нога, кулак? Или еще нога, нога, кулак? Или, наконец, нога, кулак, нога?..

Она буквально летала над ковром: рывок, хук, заслон… мешок с песком ходил ходуном от ударов.

– Ты сегодня дикая кобылица, – пробормотал месье Кол Мой.

– Я готова проглотить землю сырьем.

– Нелады с сестрами?

– С сестрой.

– Лекарство – хороший сеанс с паосом.

Он принес паос, четырехугольную кожаную подушку. Женевьева прицелилась, полузакрыв глаза, подняв кулаки к лицу.

Она представила себе, что вот эти царапины на коже – брови Шарли. А вон то пятнышко – ее нос. Эта кожаная складка – рот. Вот так. Лицо старшей сестры целиком.

Ее кулак влетел в него сокрушительным апперкотом. Месье Кол Мой за подушкой издал негромкое «упс», но устоял на ногах.

– Я не кобылица, – проворчала она. – Я тигр, который съел кобылицу!

13
Меня тоже обожали

Мадам Пермулле открыла Беттине дверь. В брюках-галифе, клетчатой рубашке и сапогах она, казалось, была готова к охоте на скунсов в Северной Дакоте.

– Здравствуй. Ты промокла. Входи. Что вы сегодня будете делать?

Мама Беотэги всегда изъяснялась так, короткими фразами, перемежая их вопросами не в тему и щелчками стряхивая невидимые пылинки с рукава. Беттине она всегда казалась более женственным вариантом Маргарет Тэтчер.

Беттина ответила с самым решительным видом:

– Мы идем в городскую библиотеку.

Именно это они с Беотэги условились сказать маме.

– На улице дождь. Прохладно. Вы в самом деле намерены поработать над французским?

Появление Беотэги избавило Беттину от необходимости врать дальше. Беотэги взяла большой зеленый зонт, на котором желтые ящерицы раскрывали зеленые зонтики, на которых желтые ящерицы раскрывали зеленые зонтики, на которых…

– Что еще делать в такую погоду? – сказала она.

Мадам Пермулле щелкнула по брюкам, пригладила ладонью короткие светлые волосы, очень в духе «Виктора/Виктории»[62]62
  «Виктор/Виктория» – комедийный музыкальный фильм (1982) о певице Виктории, притворяющейся мужчиной-трансвеститом.


[Закрыть]. Под определенным углом казалось, что она без скальпа.

– Сапоги, Беотэги. Шапку. И да, будешь проходить мимо скобяной лавки, купи древесный клей. Ты не замерзнешь?

На улице, под защитой зеленого небосвода в ящерицах, Беотэги и Беттина заговорили о Денизе, которая позвонила с утра и сказала, что не придет.

– Из-за Дариуса, – объяснила Беотэги. – Она…

Она перебрала в уме известные ей слова. И заключила:

– …гипермегазапала на него.

– А ты? С Жозефом?

– О! Он меня смешит, вот и все.

Они миновали (не оглянувшись) городскую библиотеку и продолжали разговор.

– Ты думаешь, они будут заниматься этим?

– Кто?

– Дениза и Дариус.

– Чем этим?

– Хо, хе.

– Я тебе не мадам Таро.

Розовая неоновая вывеска мигала «Боулинг», они вошли и остановились у кассы.

– Два входных, пожалуйста. И обувь.

– Сколько?

– Две пары.

– Ваши размеры! – вздохнул кассир.

Они оставили кроссовки в гардеробе и надели ботинки для боулинга. В зале были свободны три дорожки из двенадцати. Они выбрали самую дальнюю, у окна во всю стену, откуда были видны улица и верхушки деревьев. Беотэги начала игру и сбила четыре кегли.

– Ммм, – промычала она. – А ты? Как у тебя с Мерлином?

Беттина пожала плечами. Размахнулась и бросила шар.

Только одна кегля осталась стоять.

– И что это значит? – Беотэги повторила ее жест.

– Это значит… это, – Беттина снова пожала плечами.

Она дала Беотэги шар. За столиком позади них, рядом с растением в кадке, парень в красных джинсах пил через соломинку лимонад и наблюдал за игроками.

– Ты разве не собиралась в Вильнев повидаться с ним?

– Собиралась.

– Ну и?

Шар Беттины прошел по диагонали и не задел цель.

– У тебя осталась неделя каникул. Решайся, милочка.

– Я решилась. Жду подходящего момента.

Беотэги не стала настаивать и бросила шар. Позади кто-то воскликнул:

– Сколько щупалец у этого растения? Что это?

Парень в красных джинсах втянул лимонад через соломинку и сказал:

– Оно из семейства цинний.

– Циннии? – переспросил первый голос. – А что, они в отпуске и вы их пасете?

Беттина, наблюдавшая за игрой Беотэги, не смогла удержаться от смеха. Она обернулась. Весельчак оказался… Танкредом. Он тоже увидел ее и улыбнулся.

– Добрый день, какой сюрприз, – лаконично сказал он и запустил шар на соседней дорожке.

Все кегли обрушились.

– Ты играешь в боулинг? – глупо спросила Беттина.

– Если сбивать пластмассовые финтифлюшки шаром в три с половиной килограмма называется игрой. Но мне понятно твое удивление, обычно я классифицирую эту игру в категорию «Оружие массового поражения для интеллигенции».

Беттина хихикнула.

– А мы-то, – сказала она, – думали, что мы в городской библиотеке.

– Эта игра, во всяком случае, достаточно идиотская, чтобы способствовать самоанализу, – заключил Танкред.

Беттина бросила шар и спросила:

– Шарли не с тобой?

– Нет. Шарли не со мной.

Он прицелился. Его рука осуществила изящное движение лопаточно-плечевых мышц. У Базиля, подумалось Беттине, никогда не было такой шикарной непринужденности, от изящного движения слетели бы на пол его очочки.

Она подумала о Базиле с нежностью, но без иллюзий. Самое удивительное, что очарование Танкреда было в его гибкой и непринужденной повадке, Базиля же – в его полнейшей неуклюжести. Она уступила свою очередь Беотэги и продолжала расспросы.

– Она не захотела с тобой? Шарли?

Он поколебался.

– Мы…

Пауза.

– Поссорились? – предположила Беттина.

(Уже?)

– О нет. Ничего подобного. Но надо еще привыкнуть быть… счастливыми.

Беттина уставилась на него. Верно ли она поняла? Слишком счастливы? Новый изящный бросок сбил три ряда кеглей.

– У тебя талант, – сказала она.

Он с гримасой похлопал себя по ноздре.

– Никаких особых талантов.

– К боулингу.

– Разве что к боулингу.

Смутился ли он? Его следующий бросок не попал в цель.

– Вот видишь. Даже к боулингу нет.

Он подсчитал очки и вдруг без всякого перехода спросил:

– Ты уже была влюблена, Беттина?

Изящный бросок и неожиданные вопросы. Озадаченная Беттина потерла левое запястье о правое, словно хотела их очистить.

– Немножко, – осторожно начала она, покосившись на Беотэги, которая в нескольких шагах от них завязывала шнурок.

Танкред улыбнулся.

– Странный ответ. Смелее. Да или нет?

– Да, – помолчав, призналась она.

– А-а. Тогда ты наверняка должна знать…

– Пошли в буфет? – воскликнула появившаяся рядом Беотэги. – Через пять минут мест не останется, а я хочу пить.

Беттина вздохнула где-то даже с облегчением. Она не была уверена, что хочет знать все тайны любовной жизни взрослых.

Танкред сделал знак, что остается. Они удалились, кивнув ему на прощание. Беотэги тотчас же завелась:

– Это тот самый классный жилец, который…

– Это он, – кивнула Беттина.

Они толкнули дверь буфета. У стойки выбрали лимонад и газированн ую воду.

– Я знаю, – вдруг сказала Беттина, когда они отходили от кассы.

Девочки сели на синий диванчик.

– Браво. Ты знаешь.

– Да. Я решила.

– Браво. Ты решила.

Беотэги опустила соломинку в банку с водой.

– Можно тебя спросить… ЧТО ты решила?

– Когда я поеду к Мерлину.

– О…

Беотэги втянула воду и подула в соломинку.

– И когда же?

– Завтра.

* * *

Гортензия читала «Меня тоже обожали» Яна Марка и чувствовала себя до ужаса (Гортензия всегда чувствовала себя до ужаса, когда читала) Джейн Тернер – арбитром, влюбленным в чемпиона колледжа по теннису.

Посреди матча зазвонил телефон. Гортензия ничего не слышала, пока до нее не дошло, что она одна дома и никто не подойдет. Со вздохом она оставила Джейн Тернер точить свой судейский карандаш зубами.

– Алло?

– Гортензия? Это Сесилия.

Сесилия Зербински! Сердце Гортензии прыгнуло в горло. Сейчас она узнает новости о Мюгетте!

– Как… дела? – пробормотала она.

– Думаю, хорошо. Мюгетту оперировали сегодня утром.

– О-о.

– Да, все прошло благополучно. Доктор верит в успех.

– Значит, теперь она выздоровеет?

– Можно надеяться.

– А кто… кто дал ей костный мозг?

– Одна из ее кузин. Та, чья кровь была наиболее совместима.

– Мюгетта выздоровеет, правда?

– Да. Мы все этого хотим. И она первая. Она выздоровеет. Надо только немного подождать.

– Чего подождать?

Ей показалось, что сиделка подула в трубку. Сесилия Зербински, должно быть, выдыхала дым сигареты. Или… или это был вздох? Вздох мог означать (скрывать?) так много неприятных вещей.

– Посмотреть, как поведет себя тело Мюгетты с этим костным мозгом, – просто ответила Сесилия. – Сможет ли оно с ним жить.

– А что…

Гортензия хотела спросить: «А что будет, если не сможет?» Вместо этого она сказала:

– Что может доставить удовольствие Мюгетте?

– Длинное письмо.

Гортензия помолчала.

– Хорошо, – сказала она наконец. – Спасибо, что позвонили.

– Напиши ей поскорее. Ты ее лучшая подруга.

– Я напишу. Ах да, Сесилия…

– Да?

– Вы сейчас курите?

– Нет. А что?