Текст книги "Четыре сестры"

11
Четыре котенка и крыса

Эрмина Зверуш, что ясно из ее фамилии, ветеринар. Ей Мюгетта и согласилась доверить жизнь и будущее Резуса, Катетера, Трансплантата и Перфузии, четырех спасенных котят.

Когда Мюгетта навестила их сегодня утром, с ней пришла Гортензия. Доктор Зверуш показала им, как давать котятам соску, где они спят, где играют, и сообщила, что трое из них уже пристроены благодаря объявлению, вывешенному в приемной. Кому? Кому? – наперебой спрашивали девочки. Молодому человеку по имени Тони, его больной кот умер в прошлом году, и одной женщине, она берет двух для своей матери, которая живет одна.

– А. Значит, эти двое останутся вместе, – заметила Гортензия.

Доктор Зверуш подняла котят за шкирку, как мокрые тряпки, посадила их в корзинку, а корзинку поставила в большую клетку. Мюгетта не проронила ни слова.

Когда они покинули клинику доктора Зверуш, до следующего автобуса оставалось пятьдесят минут. Они решили пойти посмотреть рождественские витрины в городе. Долго любовались пенопластовым слоном, убегавшим по движущейся дорожке от войлочных мышек. И плюшевой обезьянкой в белом колпаке, подбрасывающей блинчики, подвешенные на невидимых ниточках.

– Ты знаешь, что у Лорела был инсульт, когда Харди[32]32
  Лорел и Харди – Стэн Лорел и Оливер Харди – британо-американские киноактеры, комики, одна из наиболее популярных комедийных пар в истории кино. Стэн был худым, а Оливер – полным. Их совместная работа началась в 1927 году, поначалу они снимались в немых, а затем в звуковых фильмах. В общей сложности ими снято более 200 короткометражных и полнометражных фильмов, повышенный интерес к которым снова появился в 1970-х годах.


[Закрыть] умер? – вдруг спросила Мюгетта.

Гортензия сложила пальцы в шерстяных перчатках кружком у рта и выдохнула струйку пара. Чтобы потянуть время. Что она могла ответить? Откуда вообще взялся вопрос Мюгетты? Почему она заговорила о Лореле и Харди? Вдобавок Гортензия не была уверена, что понимает слово «инсульт». И не помнила, толстый Харди или худой.

– А? – только и сказала она.

Мюгетта бросила на нее острый взгляд из-под тонких бровей.

– Ты знаешь, что это значит?

– Что?

– Инсульт.

– Это болезнь?

– Какая болезнь?

– …Ну, инсульт. И что?

Мюгетта ударила рукавичкой в витрину. Маленькая девочка рядом посмотрела на нее с интересом, кусая ярко-красное глазированное яблоко.

– А что такое инсульт? – настаивала Мюгетта голосом одновременно тихим и пронзительным, как будто едва сдерживала крик.

Гортензии хотелось ответить: «Какой же ты бываешь занудой!» Очень кстати толпа оттеснила ее к следующей витрине. В ней серебряные космонавты качались и кувыркались, подвешенные на ниточках, как блинчики. Мюгетта вскоре появилась рядом, за ней шла девочка с яблоком, которое опасно склонилось к ее рукаву.

– Ну? Что это? – не унималась Мюгетта.

– О чем ты? – дернулась Гортензия.

– Ты знаешь. Инсульт.

Девочка с глазированным яблоком зачарованно рассматривала их, Мюгетта не обращала на нее никакого внимания.

– Отвечай! – взвизгнула она, но на самом-то деле никакого визга не было слышно: просто так казалось.

– У моего дедушки был инсульт! – вдруг сказала девочка с яблоком. – Это мама так говорит: «У дедушки был инсульт в день моего рождения».

– А что это значит? – выдохнула Мюгетта, даже не взглянув на нее и продолжая смотреть на Гортензию.

Дети вокруг загомонили все разом. Глазированное яблоко еще наклонилось и прилипло к рукаву Мюгетты (которая ничего не заметила). Дело в том, что космонавты начали пускать лазерные лучи, синие, оранжевые, золотые. Витрина словно взорвалась фейерверком и восторженными криками.

– Это значит, что он больше не может водить свой «клио», – ответила девочка. – Когда у тебя инсульт, ты не можешь водить «клио». Это мама так сказала.

Стало быть, Стэн Лорел не мог водить «клио». И точка. Гортензии очень хотелось так ответить, но с Мюгеттой, чего доброго, случится истерика. К тому же ей пришла идея получше:

– Автобус! Осталось восемь минут!

В два прыжка она выбралась из сутолоки и побежала на противоположный тротуар, где народу было меньше. Она бежала между свертками, пластиковыми пакетами, бегунами на роликах, серыми и красными униформами, распевавшими «Adeste fidelis» под звон колокольчиков.

Она обернулась. Мюгетта исчезла. Ах нет, вон она, там… Ей трудно бежать. Она и не бежит, ей больно, но она не хочет показать, что ей больно. Она просто идет. В своем темпе. Притворяясь, будто любуется видом.

Гортензия вернулась назад. До автобуса оставалось меньше трех минут. Она окликнула Мюгетту, которая сделала вид, будто только сейчас ее заметила.

– Знаешь, со мной нет смысла бегать. Всегда в результате приходится меня ждать. Или проделать путь дважды.

Они вскочили в автобус, когда он уже отъезжал. Как обычно, сели сзади. Если Мюгетта снова спросит про инсульт, решила Гортензия, она уйдет и сядет впереди. Но Мюгетта ничего не говорила, а автобус ехал.

Гортензия уже успокоилась и думала, что подруга забыла, как вдруг Мюгетта тихим голосом произнесла:

– Половину Стэна Лорела парализовало, когда умер Оливер Харди. Вот что такое инсульт.

Вытянув перед собой пальцы, она рассматривала ногти, как будто ничего важнее для нее на свете не существовало.

* * *

Гортензия открыла свой дневник и пролистала страницы в обратном порядке. 96 страниц. Четвертая тетрадь за два года. Гортензии было очень обидно, что год ее жизни умещался на 192 страницах.

Она отыскала первую из четырех тетрадей во внутреннем ящике платяного шкафа.

Тетрадь была красной, как и остальные, но Гортензия знала, что она первая, потому что… ну, в общем, она выглядела первой. Она взяла ее и полистала. Время от времени она останавливалась, читала несколько строчек, пролистывала назад. Получалось примерно следующее:

Папа сказал вчера, что Шарли начинает нас всерьез доставать своими историями с мальчиками. Он прав, послушать нашу дорогую старшенькую, все парни на факультете, да и на всем белом свете готовы выпрыгнуть ради нее в окно.

Гортензия уставилась в стену.

Шарли бросила факультет, медицину и всех парней на свете, чтобы взять в свои руки судьбу сестер и Виль-Эрве.

Женевьева вчера разбила тарелку на кухне. Нарочно, просто хотела услышать, какой будет звук. Она сама нам потом призналась. Я скажу, что наша дорогая Женевьева, хоть и выглядит невозмутимой красивой блондинкой, самая сумасшедшая из нас. Но это знаю я одна.

Гортензия уставилась в стену.

Папа и мама умерли. Я пишу эти слова, и они ничего не значат, совсем, совсем ничего. Мама и папа умерли в пятницу, и я…

Гортензия уставилась в стену.

Перелистать страницы, скорее, скорее.

Я сейчас заглянула в холодильник. Там йогурты, которые покупала мама, компоты, рисовая каша на молоке, ветчина ломтиками, горчица… все, что она покупала перед смертью. И я горько плакала, думая, что срок годности этих продуктов истечет ПОСЛЕ смерти мамы и папы. Я представила себе, как она покупает эти компоты, рис, горчицу, ветчину, смотрит на сроки и даже не догадывается, что они ее переживут.

Гортензия уставилась в стену.

Она долго прятала в дальнем углу погреба яблочное желе, которое приготовила мама за две недели до аварии.

Однажды утром Шарли обнаружила миску, в которой желе уже протухло, и выбросила его. Гортензия отреагировала так бурно, что сестры остолбенели. Она кричала, рыдала, била посуду – в общем, закатила самую памятную истерику в своей жизни. Она даже рылась в мусорном контейнере в конце Тупика, но мусоровоз уже увез содержимое. Несколько дней она ни с кем не разговаривала.

Фред Астер. А вчера – Джин Келли. Мюзиклы наполняют меня счастьем и заставляют плакать от печали. Значит, бывает печальное счастье?

Гортензия уставилась в стену.

Мюзиклы. В то время, после гибели родителей, она так ужасно себя вела, что сестры отправили ее к тете Лукреции. «Тебе это пойдет на пользу». Гортензии было все равно, пойдет ей это на пользу или во вред. Ей хотелось плюнуть на весь мир, оставшийся в живых. И она провела три недели с Делмером и тетей Лукрецией.

Против всяких ожиданий, ей понравилось. Тетя Лукреция была скупа, ворчлива, всем и всегда недовольна. Она смотрела только мюзиклы, черно-белые и цветные, вековой давности, готовила супы из кресс-салата, рагу со сливками, каши на миндальном молоке, связала Гортензии лиловый шарф «в ракушку» крючком № 4, слушая Синатру, Вика Дамона и Энгельберта Хампердинка. И Гортензия почувствовала что-то близкое к наложению прохладной мази на свежий ожог.

Сегодня я спустилась в погреб за старыми газетами для растопки. И вдруг – крик! вопль, от которого у меня волосы встали дыбом. Я бегом наверх. Виноватый голос остановил меня: «Прости, я тебя напугала?» Женевьева. Это она кричала. Она объяснила мне: знаешь, так тяжело, с тех пор как мама и папа… Мы обнялись и долго плакали вместе под связками лука.

В десять минут первого этой ночью никто, даже Шарли и Базиль, не услышал, как Беттина на цыпочках спустилась в кухню. И уж тем более никто не слышал, как она отключила морозильник. Вернее, нет, услышали четыре уха: Роберто и Ингрид, всегда готовые попировать, резво прибежали за девочкой, несмотря на поздний час. Но поскольку потом никому не пришло в голову их спросить, а сами они помалкивали, никто ничего не узнал.

* * *

В десять минут девятого на следующее утро все услышали пронзительное ругательство, вырвавшееся у Шарли, когда, торопясь воскресить госпожу Бойлершу, она ступила ногами в шесть сантиметров воды.

– Дрянь! – визжала она так громко, что сбежался весь дом, кроме кошек, которые, наоборот, улепетнули. – И другая дрянь, которая меня вконец достала!

Под дрянью имелись в виду, соответственно, Майкрофт и госпожа Бойлерша.

– Что случилось? – спросила Женевьева с порога, где все остановились, не решаясь ступить в лужу.

– Трубу прорвало? – предположила Энид.

Базиль в пижаме снял тапочки и мужественно сделал шаг. Беттина восхитилась, когда он едва поморщился, стоя в ледяной воде по щиколотку.

– Дрянной грызун! – твердила Шарли вне себя от ярости. – Он за это заплатит! И попробуй только еще мне сказать, – продолжала она, злобно уставившись на беднягу Базиля, – что ему надо кормить семью, я тебя!..

Он чмокнул ее в щеку, и поцелуй прозвучал эхом хлюпанья воды вокруг их ног.

– Полно, – успокоил он ее. – Какая связь между этой Березиной[33]33
  Здесь герой вспоминает о печально знаменитом сражении на реке Березине в ноябре 1812 года, когда русская армия разбила армию Наполеона. Битва оставила сильный отпечаток в общественном сознании французов, до сих пор употребляющих слово «Березина» как метафору полного провала.


[Закрыть] и нашим Майкрофтом?

– Он не НАШ Майкрофт! – рявкнула Шарли.

Она отдышалась, собирая в кулак свое спокойствие, флегму и хладнокровие. После чего продолжала дрожащим голосом:

– Он выдернул морозилку из розетки. Это значит, что этот мерзавец…

– …и гадина, – добавила Гортензия.

– А?

– Я говорю: этот мерзавец и гадина…

– …растопил весь лед в морозилке, чтобы уморить нас голодом! И разорить!

Шарли открыла морозильник. Все одновременно вскрикнули от ужаса. Только Беттина промолчала и отвела глаза.

– Какая помойка.

– Желудок Гаргантюа…

– После очень сытного обеда…

– Когда он хочет сблевать…

– Но не может.

Горошек, лук, тальятелле и пиццы были залиты мозаикой из бурых, желтых и зеленых жидкостей; баранья ножка плавала в раздавленной малине, шпинат утопал в тирамису…

– Это я сейчас сблюю.

Шарли закрыла ящик Пандоры.

– Пакость! – еще раз выругалась она, но уже со смирением. – По надобится часов десять, чтобы все это отмыть! И я уж не говорю о том, во сколько это нам обойдется!

– Я предлагаю сначала позавтракать, – сказал Базиль.

– Ладно!

– Ты уверена, что это Майкрофт?

– А у нас есть другие враги?

– Срочно сделаем новый заказ.

И тут Беттина, несмотря на стыд, чувство вины и отвращение к себе, почувствовала, как ее сердце совершило эквивалент прыжка с высоты сто шестьдесят семь метров на резинке в небесную пустоту: ведь именно этой фразы она всей душой ждала, с тех пор как отключила ночью морозильник.

Новый заказ. Новая доставка.

Прости, Майкрофт, подумала она, зажмурившись. Я ничего не имею против тебя. Я просто хочу увидеть Мерлина.

12
Ты ни о чем не догадываешься?

Обычный срок доставки в «Нанук-Айс» составлял примерно два дня. Чтобы забыть об ожидании, Беттина прибегла к массе уловок, пытаясь обмануть саму себя. Итак.

День 1. Утро

Она попыталась читать роман, в котором героиня говорила: «Я брюнетка с ореховыми глазами, но все равно красивая». Эту фразу она прочла тридцать один раз, после чего отшвырнула книгу, поднялась в свою комнату и нанесла переводную татуировку – фиолетового попугая – на ключицу. Потом красила ресницы, пока они не стали похожи на морских ежей. Перепробовала одиннадцать образцов губной помады, в том числе «Жаркую чернику» и «Славный перчик». Смыла макияж, пританцовывая под последний хит «Чероки Васп». Наконец рухнула ничком на кровать и больше не двигалась.

День 1. После обеда

Беттина посмотрела «Симпсонов». В этой серии Гомера Симпсона выбросило на остров в Тихом океане, где он лижет спинки маленьких красных лягушек, чей вкус напоминает ему любимое пиво. Дикарь говорит Симпсону: «Если Бог всемогущ, Ему должно быть все равно, молятся Ему или нет». На что Гомер отвечает, что Бог такой же невротик, как Барбра Стрейзанд до замужества. Беттине стало скучно, и она удалилась в свои пенаты. Послушала «Мистера Уильяма» на полную громкость, обулась в золотистые кроссовки, распевая «Что вы будете делать на Тринадцатой авенюуууууу?». Надела лосины с пайетками и анисовую маечку с леопардовыми пятнами. Потом пурпурно-фиолетовое трико с зебровыми полосками, потом желтое в крупную клетку и серебристое с кожаными нашлепками.

Под конец она расшвыряла все по углам, легла в одних трусиках на кровать и больше не двигалась.

День 2. Полдень

Беттина расчесала волосы, стоя вниз головой. Сто двадцать раз провести щеткой, как в романах с кринолинами. После этого она заперлась на ключ и шестнадцать раз подряд прослушала «Пирог любви» из «Ослиной шкуры», сидя неподвижно на полу и рассматривая поочередно свою левую ногу и полоски в виде стрел на обоях.

День 2. Вечер

Она сделала домашку по английскому, домашку по химии, по истории и по математике, потом написала сочинение про Эмиля Пупара, поэта XIX века. Вдруг заметила свои ногти и решила, что их нужно срочно подпилить. Что и сделала. Потом села, опираясь локтями о стол. Так и сидела неподвижно, уставившись в пространство.

* * *

Энид в этот вечер заперлась в туалете, чтобы сделать пипи и поболтать со своим другом Гномом Спуска Воды. Давненько они не беседовали. Она рассказывала ему все, что приходило в голову, а он отвечал, тихонько постукивая по трубе за унитазом. Это был самый настоящий разговор.

– С тех пор как мама и папа умерли, – сказала она ему, – на Рождество не так весело. Хотя все равно есть подарки. Я просто меньше радуюсь. Понимаешь?

«Да», – ответил Гном, дважды легонько постучав по трубе.

– Сегодня у нас на ужин лазанья с капустой, – продолжала она, не извинившись за перемену темы (что было хорошо с Гномом – он никогда не обижался и вообще любил разнообразие). – Это значит, что нам опять не хватает денег до зарплаты Шарли и мы будем есть лазанью с капустой до конца месяца. Надеюсь, что на Рождество Шарли приготовит что-нибудь другое.

Она уже сделала пипи, но осталась сидеть, продолжая беседу.

– Я, – сказала она, – хотела бы получить в подарок Киппи. Он плюшевый, но не зверек. Ну то есть, может, и зверек, но неизвестный. Ты трогаешь его за уши, он говорит: «Мне щекотно», трогаешь его за нос, он говорит: «Апчхи» и просит прощения, трогаешь за живот, он говорит, что хочет есть, и просит топинамбур… С ним можно разговаривать по-настоящему.

Она подумала, что, наверно, обидела Гнома, и поспешно уточнила:

– То есть это не так, как с тобой. Он же электронный… Но я не могу все время сидеть в туалете, чтобы поговорить, понимаешь?

Гном сочувственно стукнул по трубе. Тут беседу прервал дверной звонок.

– Я открооооою! – взвизгнула Беттина в гостиной.

Энид слышала, как та вихрем промчалась мимо двери туалета. Она тут же оставила Гнома и прислушалась. Вот уже несколько дней Беттина, казалось, чего-то ждала… Чего? Гостя? Звонка? У нее было странное выражение лица, как у друида Панорамикса, когда ему на голову упал менгир в «Астериксе и битве вождей», он ничего не помнит и не узнаёт своих друзей, называя их «месье».

После кавалькады Энид услышала тишину (Беттина, наверно, смотрелась в зеркало в прихожей), потом скрип входной двери, которая открылась медленно и осторожно, словно Беттина ожидала увидеть на пороге Джека Потрошителя.

– «Нанук-Айс»! – раздался голос.

* * *

В дверях стоял доставщик из «Нанук-Айс» – в желтых кроссовках, оранжевой шерстяной куртке и толстых перчатках в тон, с конским хвостиком, скрепленным розовой заколкой, и такими же розовыми щеками.

– Привет, Люсинда, – пробормотала Беттина.

Эта девушка доставляла им продукты из «Нанук-Айс» задолго до появления Мерлина.

– Добрый день. Куда это поставить?

– Сюда.

– Что с тобой? – спросила Люсинда. – Ты так на меня смотришь, будто хочешь угостить несъедобными грибами.

Беттина помотала головой, говорить она не могла. К горлу подступали слезы. Одно слово, одно движение – и они хлынут из глаз.

– Эту тоже оставить здесь? – спросила Люсинда, внося вторую коробку.

Беттина молчала. Женевьева взяла две банкноты из общей копилки – это была форма для эльзасского пирога, – расплатилась, подписала квитанцию.

Энид вышла из туалета.

– А замороженную нугу не забыли?

– Лучше помоги мне все убрать, – сказала Женевьева.

Беттина бросилась к лестнице. На площадке она встретила Гортензию, которая репетировала свою пьесу. Беттина толкнула ее так бесцеремонно, как если бы та была дверью.

Гортензия: Пусть мне скажут тысячу раз «я вас люблю», прежде чем я поверю и задумаюсь…

Беттина: Ты можешь заткнуться на пять минут, пожалуйста?

Гортензия: Как? Вы здесь, сударыня?

Беттина: Заткнись, а?!

Гортензии больше нравилась акустика лестничной площадки. Но у Беттины были несчастное лицо и такой вид, что ей стало страшно и она поспешила в свою комнату.

Беттина укрылась в своей. Она включила радио на полную громкость. Вопли Синди Сауэркраут и ее «Крим Монстерс» наполнили комнату, как десять тысяч оголодавших котов. Естественно, тут же явилась Шарли и заколотила в дверь. Потом что-то прокричала Гортензия, она расслышала только: «…тише, черт побери!»

Беттина принялась танцевать как одержимая, яростно размахивая волосами во все стороны, как будто хотела, чтобы голова оторвалась. Масса волос колыхалась в зеркале, словно отжимали большую рыжую тряпку.

Когда Синди и «Крим Монстерс» умолкли, Беттина выключила радио. Задыхаясь, вся в поту, бессильно свесив руки, она опустилась на край кровати.

Почему же Мерлин не пришел?

* * *

Воздух стал голубоватым, как хрусталь, и таким же колким. Ветер из Анатолии покрыл инеем всю Западную Европу и прибавил работы госпоже Бойлерше.

Базиль два утра подряд осматривал и ощупывал ее внутренности, разбирал их, чистил, собирал. Госпожа Бойлерша, похоже, осталась довольна и была готова к новым подвигам. Виль-Эрве был окутан блаженным теплом, когда Гортензия однажды вечером объявила:

– Через неделю костюмная.

– Ты хочешь сшить себе костюм?

– Не может быть и речи! – с жаром запротестовала Шарли. – Это стоит бешеных денег! Или будем есть пюре утром, днем и вечером три года, включая Рождество, Пасху, День благодарения и День Кришны!

– В театре «костюмной» называют первое представление на публике. Обычно перед близкими.

– Ваааау! – воскликнула Женевьева, обнимая Гортензию.

Гортензия отстранилась чуточку раздраженно.

– Лермонтов раздал нам карточки. Скажите мне, кого вы хотите пригласить, и я…

– Дрейфишь? – поинтересовалась Энид.

От одного этого вопроса к горлу Гортензии подступила непреодолимая тошнота. Кузнечики теперь вольготно расположились в ее желудке, печени, селезенке и грудной клетке. Они прыгали там на батуте даже по ночам. Ей нельзя было ни в коем случае обращать на них внимание, чтобы не стать окончательно Лот-и-Юра…

– Это будет двадцать первого, – сказала она. – В первый день рождественских каникул.

Гортензия почувствовала на себе удивленные и любопытные взгляды сестер. Теперь, когда была названа дата, стоило, пожалуй, отнестись к «театру Гортензии» всерьез.

– Можно пригласить кого хочешь? – спросила Беттина.

– Если ты придешь со своими подружками, чтобы хихикать и издеваться надо мной…

– Какого числа, ты сказала?

Гортензия повторила. Выражение лица Беттины стало почти ангельским… Она взяла приглашения, которые протягивала ей Гортензия, и пересчитала их.

– Дай мне еще, пожалуйста.

– Ты, Беотэги, Дениза – три.

– Мне надо еще. Для их родителей.

– А еще для кого?

Энид отвлеклась от Роберто, которому бросала горошины, и пискнула:

– Для Мерлина, я уверена!

Беттина метнула на нее черный взгляд.

– Ничего подобного, мелкая паршивка.

Энид подняла кулачок и прицелилась в Беттину, та уклонилась и заодно, перехватив на бегу Гортензию, прикарманила несколько лишних приглашений. После этого она скрылась на лестнице.

Закрывшись в своей комнате, Беттина села за стол. Вложила приглашение в голубой конверт, заклеила его и написала, очень стараясь, чтобы почерк не выдал, как дрожит ее рука:

Просьба передать Мерлину, «Нанук-Айс», 18, бульвар…

* * *

Занимался серенький рассвет, когда Гортензия проснулась, не открывая глаз. Кузнечики. Они никуда не денутся до двадцать первого.

Она осторожно вытянула ногу к краю кровати и высунула большой палец из-под одеяла. Палец зашевелился, пощупал атмосферу, точно толстенькое белое щупальце… и быстро вернулся под теплый пух.

Брр, подумала Гортензия, не открывая глаз. Ох уж эта…

Госпожа Бойлерша, кто же еще? Шарли надо будет всерьез ею заняться, иначе этой зимой всем придется ампутировать пальцы на ногах. Гортензия встала с кровати, не вылезая из одеяла. Плотно закутавшись в него, спустилась вниз в сопровождении кошек. Со спины она походила на большую мягкую черепаху.

Пока грелся чайник, она пошла проведать госпожу Бойлершу. Холодная. Безмолвная. Мертвая.

Гортензия еще плотнее закуталась в свою портативную перину и села на кухонную скамейку поближе к газовой плите. Когда вода закипела, она залила пакетик растворимого шоколада, а чайник оставила на плите, пусть пар прогреет кухню. Отпила глоток. Кузнечики на секунду угомонились. Она взяла с буфета «Исправленного щеголя» и начала репетировать.