Текст книги "Четыре сестры"

8
Мышка-норушка… вышла прорушка

Она проспала всю дорогу, но, едва очутилась в своей комнате, перед глазами, словно фильм, прокрутился весь вечер, от улыбки Виго, когда они встретились, до его отъезда в гневе. Она ворочалась в закрытой кровати, мешая спать Роберто и Ингрид, которые в отсутствие Энид сменили дислокацию.

Не пролежав и четырех минут, Женевьева встала. Ей было жарко. Она зажгла свет, сменила ночную футболку на другую, старенькую, потертую, но мягкую и прохладную. Открыла окно и вдохнула запах парка, смешанный с запахом моря.

Маленькая бархатная тень влетела в окно и закружила под потолком. Это был Свифт. Кошки тотчас соскочили с одеяла и вприпрыжку кинулись за ним.

– Если хочешь знать мое мнение, – сказала Женевьева, – ты ошибся адресом. Возвращайся, когда здесь будет Энид! Брысь!

Но ей пришлось выключить свет, чтобы летучая мышь решилась наконец вылететь в окно. А кошки, у которых сна не было ни в одном глазу, принялись скрупулезно обнюхивать каждый квадратный миллиметр комнаты. Женевьева легла, прижала одеяло к щеке, потом больно его укусила и снова прижала. Полузакрыв глаза, она смотрела на раскачивающийся бук за окном.

Шум дождя вывел ее из состояния полусна. Женевьева прислушалась. Дождя не было. Она привстала на локте, снова прислушалась. Шум повторился. Она встала и подбежала к окну. На полу ее босая нога наткнулась на что-то, похожее на песок. Роберто едва избежал столкновения.

– Брысь! – зашипела она.

Задрав голову к открытому окну, она едва не завопила.

– Тсс! Не кричи, – прошептал голос Виго.

– Что ты здесь делаешь? – выдохнула она с бешено колотящимся сердцем.

– Я тебя напугал? Извини. Я не хотел. Я бросил камешек, чтобы предупредить тебя, но…

Он ловко перескочил с ветки бука на подоконник. Прыжок – и он оказался в комнате Женевьевы. Еще один – и он был рядом с ней в темноте.

– Послушай, – заговорил он. – Я не хотел, чтобы мы расстались в ссоре. Я поехал за вами, за тобой и твоей сестрой. «Гольф» оставил у въезда в Тупик. Мне надо было с тобой поговорить. Хотя я сам толком не знал о чем… да и сейчас не знаю.

Взволнованная, она раскинула руки и обняла его. Он молча прижался к ней. Они опрокинулись на одеяло… откуда с укоризненным мяуканьем соскочила Ингрид. Женевьева улыбнулась.

– Я сменила футболку две минуты назад, – сказала она. – Надела, конечно, не ту.

– Плевать мне на футболку. Ты хорошо пахнешь.

Виго запустил под футболку руки, прижался губами к ее губам, и все вдруг ускорилось. Он перекатился набок, чтобы снять рубашку и расстегнуть брюки. Женевьева услышала лихорадочное копошение, потом тихий шорох. Внезапно – грубое слово.

– Грубое слово – евро, – сказала она и засмеялась.

– Зажги свет, пожалуйста.

Женевьева нашарила ночник у изголовья, включила его и посмотрела на Виго. Вид у него был растерянный.

– Тебе не нравится целовать мою левую грудь?

– Я обожаю твою левую грудь. Просто… презик… Он упал. Туда.

Виго показал на щель между стенкой и дверцей закрытой кровати.

– Забавная мебель для сна, – прошептал он. – Но не самая удо бна я.

– Кровать как кровать, – пожала она плечами.

Понаблюдала немного за его попытками вытащить искомый предмет из щели… и задушила накативший смех подушкой. Тут подоспели Роберто и Ингрид посмотреть, что такого интересного ищут, и внесли свой вклад, царапая когтями стенку. Смех одолел и Виго. Это продолжалось долгие минуты. Они смеялись целуясь и целовались смеясь. Оба запыхались.

Веселость Виго вдруг угасла. Женевьева проследила за его испуганным взглядом к потолку.

– Ничего страшного, – сказала она. – Это Свифт.

Он соскочил с кровати и встал. Всю одежду он успел снять, и Женевьева впервые находилась в одной комнате с совершенно голым парнем. Во второй раз за вечер она подумала, что он самый красивый парень на свете.

– Летучая мышь? – скривился самый красивый на свете парень.

– Если это курица, то она слишком хорошо летает.

Женевьева боролась со смехом, который грозил снова ее одолеть.

– И ты дала ей имя?

– Свифт. Это моя младшая сестра его дала. Они дружат.

– Дру…?

В дверь постучали.

– Женевьева? Ты не спишь? – раздался голос Шарли.

В четверть секунды Женевьева погасила ночник, Виго запрыгнул в кровать и закрыл дверцу на треть. Шарли вошла в темную комнату.

– Ты не спишь?

– Клюю носом. Не зажигай свет, пожалуйста.

Шарли прислонилась к дверному косяку.

– Я хотела спросить… – начала она и замолчала.

– Да?

– Я хотела спросить… Базиль тебе что-нибудь сказал?

Женевьева поостереглась рассказывать, что без вмешательства Базиля Шарли пришлось бы искать ее в участке.

– Он заметил, что на мне твой жакет.

– Да?

Снова молчание.

– Как он выглядел?

– Нормально.

– Счастливым?

– Нет, я бы не сказала.

– Несчастным?

– Тоже нет. Ни то ни другое.

– Спрашивал про нас?

– Да. Но про тебя я ничего не сказала. Боялась что-нибудь ляпнуть.

Она моя родственница. Женевьеве очень хотелось повторить это сестре. Но как объяснить, в каких обстоятельствах это было сказано? И она промолчала. Шарли вздохнула, держась за ручку двери.

– Спокойной ночи. Если я еще раз разбужу тебя из-за таких глупостей, ты имеешь право встретить меня оплеухой.

Она вышла. Женевьева прислушалась, дождалась скрипа, говорившего о том, что Шарли закрыла свою дверь, и зажгла свет. Тем временем Виго в закрытой кровати успел одеться.

– Ты уходишь? – удивилась Женевьева.

Он сел на край кровати, чтобы надеть и зашнуровать ботинки. Достал из кармана сигареты, закурил. Сделав бесконечно долгую затяжку, передал сигарету Женевьеве. Она покачала головой.

– Ты не куришь?

– Однажды пробовала.

– Ну и?

– Целый утес упал мне на голову.

Он озадаченно поджал губы, потом улыбнулся. Матрас под его весом стал наклонной горкой. Женевьева встала, прошла через комнату, порылась в карманах брюк, которые носила днем, и, нашарив мамин презерватив, протянула его Виго.

– From paradise[76]76
  Из рая (англ.).


[Закрыть], – сказала она и села на край кровати.

Он посмотрел, улыбнулся, наклонился. Поцеловал ее в нос, в плечо, в колено.

– Оставим его на послезавтра, у дяди? Он будет на своей станции техобслуживания.

Женевьева предпочла бы завтра. Она откинулась на кровати и уставилась в потолок.

– Здесь разве плохо?

Он засмеялся. По-доброму. И вытянул шею, чтобы укусить ее за подбородок.

– Скажем так, здесь многое сбивает с толку.

Их лица были одно над другим, он притянул ее за щеки и поцеловал долгим, нежным, глубоким поцелуем. Ей этот поцелуй очень понравился.

– Где мы встретимся? – спросила она, когда он поднялся, чтобы уйти.

Закинув ногу на подоконник, он ответил:

– У домика парусной школы?

Она кивнула. Послезавтра. У домика. Он послал ей с бука воздушный поцелуй… уклонившись от Свифта, который вернулся, чтобы поближе рассмотреть этого гостя-акробата. Акробат поморщился и исчез в ночи.

Ингрид и Роберто вернулись наконец на одеяло.

А Женевьева крепко уснула.

* * *

…Продолжение скандала Cheap Export: три миллиарда долларов пропали из годового баланса. Пять тысяч служащих нью-йоркского офиса окажутся безработными до конца лета…

Шарли убавила звук радио.

– Невероятно! С тех пор как мы здесь вдвоем, дом стал похож на помойку!

Женевьева бросила на нее взгляд поверх специального пляжного номера «Пустяков», только что упавшего в ящик. На четырнадцати страницах были показаны все возможности украсить пупок. Женевьева открывала для себя перспективы… в чем ей помешала Шарли, которая угрожающе тыкала пальцем в сестру:

– Ты взяла у меня брюки вчера, помоги мне получить их назад, пожалуйста!

Женевьева встала с недовольным вздохом. Шарли его не услышала. Недовольства Женевьевы были бурными, но чаще всего тихими. Она извлекла из заваленных недр дивана ком тряпья.

– Вот они, – надменно бросила она.

Шарли смотрела раскрыв рот. Что случилось с Женевьевой? Никогда еще та не превращала ее брюки в половую тряпку!

– Ты влюблена?

– Ой, брось.

– Я серьезно. Что с тобой происходит?

– Происходит то, что у меня каникулы. Могу я, надеюсь, три недели в году ничего не убирать в этом доме?

Женевьева дружелюбно улыбнулась и продолжала:

– Ты сама приберись! Есть такая штука, новинка, тебе оооочень понравится. Полки с одной стороны, вешалки с другой. Называется платяной шкаф.

Засим она спокойно погрузилась в изучение украшений для пупка. Шарли потеряла дар речи. Зато не потеряло его радио, вещавшее вполголоса в своем углу: Теракт в Москве. Погибли только трое камикадзе. Президент России поставил свечу за так называемое чудо. Прослеживается чеченский след…

Шарли встряхнула тряпку, пытаясь придать ей изначальную форму брюк. Маленький пластиковый пакетик упал на пол.

– Смотри-ка.

Она подняла его.

– Последняя модель презерватива «Лабораторий Убук». Я должна была высказать свое мнение.

«Пустяки» выпали из рук Женевьевы.

– «Лаборатории Убук»? – переспросила она.

– Кстати, – вспомнила Шарли. – Я опаздываю.

Женевьева промолчала. Значит, эта штука – из «Лабораторий Убук», где работала Шарли, и, стало быть, она уже была в кармане. Разумеется, мама не могла ей его дать, потому что… Как она могла поверить… Слезы защипали глаза… Она прибавила звук радио, просто для шума… Потолок рухнул сегодня ночью в столице. Ночной клуб почти полностью разрушен, идут спасательные работы. Двое погибших, одиннадцать раненых только по предварительным данным. Причины обрушения выясняются… Падение индекса Доу-Джонс вчера на Уолл-стрит вследствие низких результатов…

Шарли едва не свернула шею, прислушиваясь к радио. Она надела жакет, взяла ключи от машины с мрачным видом.

– Хотела бы я быть циничной, чтобы эти новости успокаивали.

Она поцеловала Женевьеву и ушла на работу.

9
Пакт единой сельскохозяйственной политики, или Это Париж, красавицы!

Да, именно Единой сельскохозяйственной политике, комиссия которой располагается в Брюсселе, Беттина была обязана влюбленностью, летним счастьем, блаженством чувств, сладостью мыслей и сердечной негой… Не верите? Да-да.

Объясняем. Два месяца регион страдал от сильнейшей засухи. Грозы ничего не изменили. Поэтому министр сельского хозяйства обратился в Еврокомиссию за разрешением для скотоводов собирать корм на полях под паром, чтобы кормить скот без травы. Брюссель сказал: да.

Вот почему в это утро Огюстен вихрем влетел в лагерь девочек. Две красные палатки на холмике (он сам помог их поставить несколько дней назад) выглядели помесью божьей коровки с виниловым Бруклинским мостом.

– Мы идем косить пар! – крикнул Огюстен. – Пойдете с нами?

Они все четверо лежали в траве. Сюзи, опираясь на локоть, поглощала «Жемчуг дракона», выпуск 34, Дениза уткнулась в «Протест» Ги Хименеса, опустив ноги в прохладный ручеек, стекавший со склона, Беттина рассматривала облака в небе сквозь солнечные очки, Беотэги пришивала кнопку к своему купальнику.

– Пар? Это что?

– Да, что это?

Огюстен посмотрел на них. Как объяснить то, что все здесь знают?

– Пахотная земля, временно оставленная отдыхать, – сообщила Сюзи, не отрывая глаз от 34-го выпуска «Жемчуга дракона».

– Ну и что? – с интересом спросила Беттина.

Огюстен был в соломенной шляпе, вокруг которой кружили, точно кольца Сатурна, два воробья и колибри, и в футболке с двумя карманами – из одного слышалось «мяу», из другого «кисси-кисси-кисси».

– Это значит, что будем косить, убирать, сушить, ворошить, вязать… ну, и веселиться! Ты читаешь вверх ногами? – спросил он Сюзи.

– По-японски. Это мы читаем вверх ногами. Для японцев, я хочу сказать. А почему весело косить, убирать, ворошить и все такое?..

Огюстен отогнал пернатое создание, которому понравилось играть в вентилятор перед его лицом. Воробей сел на поля шляпы. Огюстен широко улыбнулся.

– Пойдемте, сами увидите.

Они пошли. И ничуть об этом не пожалели. Ален, фермер, нанял поденщиков, которые в стратегическом порядке рассыпались по полям. Машины косили, люди шли следом, ворошили вилами и собирали скошенную траву, которую другая машина укладывала в стога.

Огюстен убирал сено на сеновал. Сюзи и ДББ поспешили ему на подмогу.

Хотя это, конечно, сильно сказано.

– Эгей! – взвизгнула Сюзи, свесившись с деревянной галереи. – Смотрите! Юууууууу…

Она упала на пузатые вязанки. Вынырнула, отплевываясь, смеясь и кашляя. Солома была везде: во рту, в носу, в ушах.

– Колется! – крикнула она.

Это не помешало ей взбежать по лесенке и снова прыгнуть. Остальные, разумеется, последовали ее примеру. Сено кололось, душило, окутывало… но как божественно было падать с галереи! И как вкусно пахло скошенной травой! К полудню они устали, но были счастливы. Все вместе пообедали: деревенский хлеб с маслом, колбаса, от которой Огюстен отрезал тонкие, как шелк, ломтики, салат из помидоров и компот из розовых слив.

– Видела бы нас мама! – вздохнула Беотэги, блаженно откинувшись на сено. – Пить хочу.

– Вам бы надо позвонить им и сказать, – вдруг сказал Огюстен.

Они уставились на него. Он спокойно разливал воду по стаканам.

– Кому позвонить? Что сказать?

– Вашим матерям. Сказать им, что вашей кузины здесь нет.

– С моей мамой все улажено, – сказала Беттина.

Она тоже откинулась на сено, и ей показалось – о, всего на мгновение, – что мама сидит на балке сарая. Нет. Это был лишь блик… но Беттина покраснела.

– Вопрос доверия, – заметил Огюстен.

Он допил остатки компота. Дениза сделала подругам знак… Все четверо схватили его за руки и за ноги и швырнули вниз, в сено, которое поглотило его.

Прошла минута. Он не появлялся.

– Огюстен? – позвала Беттина с бешено колотящимся сердцем.

Девочки переглянулись, не веря своим глазам.

– Огюстен?

– Огюстен!

Они скатились по лесенке, принялись скрести и трясти траву, продолжая звать его. Через несколько секунд Дениза наконец нашла…

– Нога!

Нога в красном носке и кроссовке высовывалась из вязанок. Нога Огюстена. Вне всяких сомнений.

Неподвижная. Они побледнели.

Беттина среагировала первой. Она с силой расшвыряла сено, откопала ноги, грудь… И остановилась. Внезапно с жутким рыком из сена вы сунулись две руки и увлекли ее в стог. Она взвизгнула. За ней Сюзи. За ней Дениза. За ней Беотэги. Потом все вместе.

Огюстен вдруг сел и зарычал как Франкенштейн:

– Грииии… Груууу… Грууууук!

Девочки с воплями вскочили и бросились наутек. Он поймал Беттину и, прежде чем она успела убежать, быстро поцеловал в шею. Она посмотрела на него, слегка рассерженная, но смеясь. Схватила клок сена и запихала ему в рот! Он отбивался. Тут вернулись остальные.

– Помогите мне! – визжала Беттина.

Он жутко взвыл по-волчьи. Девочки толкнули его в сено и со всех ног кинулись прочь. Огюстен сидел не двигаясь. Потом лег, заложив руки за голову, и уставился в потолок сарая с широкой улыбкой.

* * *

На короткой улице Пилле-Виль эвакуатор увозил автомобиль, столкнувшийся с мотороллером.

Гортензия открыла глаза и подняла их к циферблату будильника. Семь часов. Она кинулась к окну. Она ожидала катастрофы, разбитых машин и раздавленных тел. Разочарование. На улице водитель автомобиля оживленно переговаривался с водителем эвакуатора. Прохожий вытаскивал из контейнера с надписью «Стекло» дюжину пустых бутылок из-под шампанского. Громкие голоса и звон стекла отскакивали от фасадов.

Гортензия закрыла окно и взглянула на Дезире и Гарри. Те спали как убитые. Будто оба оглохли. Зато Энид, дочь ланд и ревущего моря, устремила на сестру большие испуганные глаза.

– Что там случилось?

– Ничего. Париж.

Гортензия посмотрела на матрасы, на которых они все четверо вчера заснули. Гарри и Дезире отказались спать в своем углу. Они ни на минуту не хотели расставаться с кузинами, особенно ночью. Все вместе – или война.

– Я люблю спать скученно, как выводок Майкрофта, – вздохнул Гарри, перед тем как провалился в сон.

Вскоре вслед за ним отрубились и девочки. Все, кроме Гортензии, которой трудно было уснуть среди этих перепутанных рук, ног и сонных стонов. Она ждала тетю Юпитер, но сон пришел первым. Надо признать, что она все же уснула, несмотря на скученность.

Гортензия на цыпочках вышла из гостиной-спальни-библиотеки. Пересекла коридор, тихонько открыла дверь кухни напротив и принялась искать кофейник. Кофе еще не успел вскипеть, когда в дверном проеме показалось лицо Энид.

– А где тетя Юпитер?

– Еще спит.

– Нет. Ее нет в кровати.

– Ах ты любопытный нос. Кто тебе разрешил заглядывать за ширму?

– Я не нарочно. Не могу же запретить моим глазам видеть. Кстати, в туалете ее тоже нет. И ее постель не смята. Это ты ни на что не обращаешь внимания.

– Из тебя получился бы классный полицейский, – заметила Гортензия.

– Я знаю, – скромно признала Энид. – Ну же, колись, где она?

– На работе, – раздался голосок Дезире. – А почему вы уже встали?

– Потому что мы близки к природе. Парижские улицы чересчур шумные для наших экологически чистых ушей. Кто тебе сказал, что она на работе? Она не оставила записки.

Дезире взяла табуретку и уселась за кухонный стол напротив Гортензии, рядом с Энид, пристроившейся между мусорным ведром и раковиной.

– Это ее начальник. Когда много людей бронирует столики к обеду, он вызывает служащих пораньше.

– А когда ее нет, как вы тут справляетесь?

– Встаем, завтракаем и идем в школу.

– Одни?

– Одни вдвоем.

У Гортензии был такой озадаченный вид, что Дезире засмеялась.

– Не паникуй. Рано или поздно она всегда возвращается. И она знает, что ты здесь и позаботишься о нас.

– У меня были свои планы, – вздохнула Гортензия.

– Не волнуйся. Мы справимся без тебя. Энид за нами присмотрит.

Дверь кухни распахнулась и стукнула Гортензию по спине.

– Подвинься, – сказал Гарри, стоя в дверном проеме. – Я тоже хочу позавтракать.

Гортензия встала, отодвинула табурет к холодильнику и дала Гарри пройти. Она отметила, что щека у него еще припухшая.

– Почему парижские кухни такие маленькие, тесные и неудобные?

– Потому что парижские квартиры маленькие, тесные и неудобные, – невозмутимо ответила Дезире, намазывая кусок хлеба толстым слоем джема. – А наша особенно.

– Потому что мы живем как крысы, – с довольным видом подхватил Гарри. – Вы знаете, что крысы как вид отличаются исключительной солидарностью?

* * *

Убраться в крошечной кухне – минутное дело. Когда чашки были сложены в раковину, а пижамы под подушки, матрасы убраны на диван, а их обитатели одеты, в очередной раз оказалось, что малая площадь парижских жилищ является серьезным препятствием замкнутой жизни. Скученность гонит бедного парижанина на улицу. Не потому что он существо общественное, просто ему тяжело слишком долго оставаться в тесноте.

Час с лишним посмотрев с унылым видом дурацкие мультики по телевизору, банда четырех решилась на прогулку.

– Вы же все-таки на каникулах, – сказала Дезире. – Вы обязаны гул ять.

– Можно устроить пикник, – предложил Гарри. – Остался хлеб, сделаем бутерброды, сварим яйца вкрутую, нальем воды в бутылку из-под лимонада, и я готов нести сумку.

– А если пойдет дождь? – возразила Энид, глядя на небо за окном.

– Если пойдет дождь, еще лучше, – ответила Дезире. – Наш уголок Парижа весь изрыт галереями.

– Очень смешно, – фыркнула Энид.

– Это не шутка, и я не о крысах. Я о человеческих галереях.

– Их еще можно называть пассажами, если тебе так больше нравится.

Тем временем Гортензия закрылась в кухне с телефоном. Разговор был примерно следующий:

– Гортензия, да. Ее сестра. На каникулах в Париже. Нет, Шарли в Виль-Эрве. Делает ремонт. Если у тебя есть время, я бы хотела… Постой, я возьму карандаш. Повтори: Пале-Рояль, у фонтана, в тринадцать часов. А все знают Пале-Рояль? Его легко найти?

В кухню ворвалась Дезире:

– Мы идем на пикник!

* * *

– Это ад, – заметила Гортензия.

– Почему? – удивился Гарри, подняв на нее любопытные глаза.

– Этот шум.

– Какой шум?

– Пыль, дым.

– Какой дым?

Гортензия бросила на него сердитый взгляд, но он явно над ней не смеялся. Может быть, ему даже нравился этот ад, как другим нравится соленый ветер с моря.

– Я хочу купить открытку для Гулливера, – заявила Энид.

Гортензии подумалось, что сестре повезло: она может написать другу. Как бы ей хотелось вывести на обратной стороне открытки: «Мадемуазель Мюгетте, Небеса, Пасха-и-Троица».

– Почему ты дуешься? – спросила Дезире, сунув свою ладошку в руку Гортензии.

– Потому что глаза щиплет.

– Это газ от машин.

– За открытками сюда!

Стоя перед входом в широкий коридор, выходивший на улицу, Гарри изображал из себя семафор.

– Идем в галерею. Или в пассаж, если Энид так больше нравится.

И сестры Верделен познакомились с пассажем Вердо. Он во всем походил на самый современный торговый центр: плиточный пол, стеклянный потолок, магазинчики, толпа. Но, чудом и благодаря постройке, вид у него был старинный. По-настоящему старинный. Старинный и очень-очень красивый.

Гортензия замечталась, Энид пришла в восторг.

– Как красиво! – повторяла она. – Вот бы здесь пожить!

Галереи тянулись через весь квартал, прерывались на пересечении с бульваром, меняли названия на перекрестках, и больше всех им понравился пассаж Панорама. Больше всех, потому что был самым загадочным: какая может открываться панорама из крытого коридора? Витрины внутри им тоже понравились. Все выглядело старым, или богатым, или старым и богатым. Как будто ваши бабушки и дедушки, набитые деньгами, решили открыть магазинчики в заповедном уголке. Здесь продавали гравюры, ужасные картинки, игрушки, разные бесполезные вещи. И открытки по бешеным ценам. Энид купила фотографию Эйфелевой башни – она ее никогда не видела; Гортензия – открытку с выводком щенков и подписью «Я по тебе скучаю». Крутые яйца в сумке Гарри уже начинали пахнуть крутыми яйцами. В желудках заурчало: пора было поесть. Энид пожалела, что никому не хватало смелости сесть и перекусить прямо на полу галереи.

– А ведь на улице полно людей сидят на земле, – доказывала она свою правоту. – Да еще и руки тянут.

– Нельзя, – ответила Дезире. – Представь, если я встречу кого-нибудь из моей школы.

Энид несколько секунд подумала.

– Ужас, – согласилась она. – Мне бы совсем не хотелось, чтобы Гулливер Донифон увидел, как я сижу на полу посреди города и ем руками крутые яйца.

Гарри предложил площадь Биржи.

– Посмотрим там на роллеров и хоккеистов. А если пойдет дождь, можем добежать до галереи Вивьен или до аркад Пале-Рояля.

Гортензия посмотрела на свои часики и вздрогнула.

– Пале-Рояль недалеко?

Ей повезло: он был всего лишь в конце улицы.

– Входишь под портал – и ты там. Большой прямоугольный сад.

– Без машин?

– С пылью, но без машин.

– Встретимся там?

– Хорошо. Под колоннами.

– Какими колоннами?

– Спросишь у кого-нибудь. Все знают.

Гортензия не успела ни поручить мелких попечению Энид, ни поручить Энид попечению мелких. Она убежала так быстро, что Энид не смогла спросить, что у нее за срочное дело в этом Пале-Рояле, о существовании которого они еще утром не знали.

Пале-Рояль оказался большим квадратным зданием, жилым кварталом монархической эпохи, в середине которого королевские архитекторы посадили цветущий сад и разбили веселенькие газоны, ходить по которым было запрещено. Гортензия даже пожалела, что оставила мелких на площади Биржи на перекрестке. Им было бы гораздо лучше здесь, на скамейке среди флоксов.

Она пришла в центр сада к круглому фонтану. Вокруг него на железных стульях, расставленных как клубничины вокруг кустика, грелись на солнышке парижане, положив ноги на бортик. Одни держали в руках сэндвичи. Другие – книги. У некоторых заняты были обе руки: они переворачивали страницы газет испачканными в майонезе пальцами.

Гортензия как будто просто гуляла. Слишком это патетично – когда ждешь, выглядеть так, будто ждешь. Она прошлась вокруг фонтана с равнодушной миной завсегдатая, который ничему уже не удивляется.

На втором круге ей удалось изобразить повадку парижан, колеблющихся между опасением и надеждой встретить знакомые лица. На третьем она засунула руки в карманы и вздернула подбородок, подражая дерзко-насмешливому виду местных жителей. Начав четвертый, она поняла, что наконец вошла в роль: стала настоящим, единственным, подлинным цветком улиц. И вот на середине четвертого круга кто-то хлопнул ее по плечу. Захваченная своим упражнением, она удивленно обернулась. Он стоял перед ней, руки в карманах, подбородок вздернут.

– Танкред!

– Клеменсия!

– Гортензия.

– Гортензия, конечно. Прости, милая.

Он был все так же красив. А при полном параде (серый льняной пиджак, синий шелковый шарф) – даже еще красивее. Он откидывал ладонью прядь, то и дело падавшую ему на глаза. Да, это был он, Танкред.

– Работы невпроворот, – говорил он. – Готовим десяток новых эссенций… Огромный успех… Колоссальные контракты… Не успеваю пригласить тебя пообедать… Но можно разделить суши с девочками в лаборатории… Они славные, вот увидишь… Пройдем мимо Комеди Франсез[77]77
  Старейший французский театр.


[Закрыть], и мы на месте… Вот, почти пришли!

– Комеди Франсез?

Решительно, после Пале-Рояля, который тоже был неплох, Комеди Франсез ее просто пришибла. Гортензия охотно опустилась бы на колени и поцеловала священные камни.

– А там что за громадина, на той стороне?

– Да это же Лувр!

Гортензия вдруг остро (и, увы, не без оснований) почувствовала себя дурочкой. Она прекратила задавать вопросы и молча поплелась за Танкредом, который бодрым шагом вошел во двор, украшенный бугенвиллеями[78]78
  Декоративные вечнозеленые растения.


[Закрыть] в горшках. Тощая особа, одергивая короткое черное платье, распахнула перед ними дверь.

– Танкред, – простонала она. – Суши доставили, и все тебя ждут.

– Я ходил встретить мадемуазель, – ответил он, откидывая прядь. – Подружку из провинции.

Худышка в черном на Гортензию даже не взглянула.

– Они у тебя не переводятся, всё моложе и моложе, – пробормотала она себе под нос, но достаточно громко, чтобы Гортензия услышала.

– Не говори, что ты ревнуешь, – нежно прошелестел Танкред, ущипнув тощую за щеку. – Гадкая девчонка.

Гадкая девчонка глупо хихикнула, и на Гортензию накатило неудержимое желание выцарапать ей глаза.

Испытание, однако, только начиналось. Такие гадкие девчонки, глупые и откровенно противные мини-вдовушки в мини-трауре, одергивающие юбчонки, в офисе Танкреда кишмя кишели. Он представил всех сразу, широким жестом:

– Мои ассистентки.

На длинном лакированном столе ждали суши. Шесть подносов, на которых лежали в ряд маленькие комочки белого риса, обмотанные черной пленкой.

– Попробуй, – сказал Танкред Гортензии. – Очень вкусно.

После чего, убежденный, что достаточно сделал для этой юной Клеменсии, он влился в волну ассистенток, которые увлекли его на порядочное расстояние. Исчезая, он сокрушенно развел руками, мол, я бы рад, но…

Брошенная, Гортензия почувствовала себя свободной.

Она смахнула с тарелки два ряда суши, завернула их в бумажную салфетку и спрятала в сумку. Никто не обратил на нее внимания, когда она направилась к выходу. Прощаться она не стала.

Итак, миссия примирения с треском провалилась. Она ожидала трогательной встречи, эмоций, объятий. Представляла себе, как разбудит в сердце молодого человека воспоминание о Шарли, и он прослезится, узнав, как грустно и одиноко старшей сестре. Ей даже не удалось произнести имя Шарли!

Хуже всего было, наверно, то, что она не жалела. Гортензия чувствовала, что предала бы сестру, приплетя ее к своей ошибке. Она подавила подступившие к глазам слезы. Это были не настоящие слезы печали, а жалкие слезы досады и унижения, которые иссякли, не успев пролиться.

Она пошла обратно мимо Комеди Франсез, коснулась ладонью исторических стен и вернулась в Пале-Рояль. Колонны высились перед ней, настоящие небольшие колонны, круглые, в изящную полоску, обрубленные на разной высоте, рядком, как суши на подносах. А в самом конце ряда, сидя каждый на своем обрубке, поджидали ее трое мелких.

– Где ты была? – крикнула Энид.

– Целовала порог Комеди Франсез. И нашла мини-еду. А хоть одно яйцо осталось?

Одно яйцо осталось, Гарри дал его ей в обмен на суши, и они разделили их. Гортензия все сделала правильно: она взяла шестнадцать, что делится на четыре. Четыре суши на нос голод не утолят, но укрепят дру жбу.

Гортензия подумала, что Париж – прекрасный город, только если быть в нем с теми, кого любишь.

– Что будем делать? – спросила Дезире.

Трое мелких как по команде повернулись к Гортензии. Та с радостью вспомнила, что она в ответе за свою паству. Она оставила их, чтобы исполнить несбыточную мечту. Теперь пора было вернуться к своим обязанностям. Она порылась в карманах. Под пальцами хрустнула банкнота Шарли.

– Куда идут туристы, доев крутые яйца в Пале-Рояле?

– Они пересекают сад, выходят на улицу Вивьен и идут в музей Гревен. Вот что они все делают, и вот почему на вход всегда большая очередь.

– Там интересно, в музее Гревен?

– Не знаю, – ответила Дезире. – Мы там никогда не были. Мама говорит, что это забава для туристов.

– Отлично, – сказала Гортензия. – То, что нужно.

Они встали в очередь на бульваре Монмартр, зажатые между группой эльзасцев и группой австралийцев. Когда Гортензия платила за билеты, у нее защемило где-то в области сердца. Она потратила всю банкноту Шарли. Получила сдачу – немного мелочи – и сунула ее в карман. Еще хватит на мороженое после музея.

– Идемте, – бодро сказала она. – Встречай нас, Гревен.

* * *

– Я понимаю, почему ваша мама не хотела платить за билеты. Десять евро, чтобы увидеть дурацких кукол, невесть кого изображающих, – это дорого.

– Энид, – одернула сестру Гортензия. – Если ты начнешь портить удовольствие, получишь.

– Ты дерешься только с Беттиной.

– Ладно. Тогда предупреждаю тебя, что намерена купить всем мороженое. А ты можешь идти куда хочешь.

– Жалкие угрозы, – вздохнула Энид. – Я же не на тебя сержусь, мне просто скучно в Гревене. Или, может быть, я вообще не люблю музеи.

– Может быть, она не любит, – эхом отозвался Гарри. – Имеет право.

– Может быть, – поддержала брата Дезире. – Любить или не любить – личное дело каждого.

– Может быть, – согласилась Гортензия. – Значит, я лишу мороженого себя. Три итальянских рожка, пожалуйста. Ванильных.

– А ты не хочешь? – подозрительно спросила Энид.

– Я разорилась. Пора бы тете Юпитер вернуться с работы, или тебе в самом деле придется сесть на пол в галерее с протянутой рукой.

– Если мама не идет к нам, то мы пойдем к маме, – объявил Гарри. – Все в «Быка на веревочке»!

– Ага, – поддержала его сестра. – Она нам так обрадуется. Настоящий сюрприз. Будет очень весело.

Гортензия сильно сомневалась, что Юпитер будет рада видеть весь свой выводок, запыленный и перепачканный мороженым. Но на войне как на вой не. У нее не было больше ни гроша. Следовало сообщить об этом верховному главнокомандующему.

– А далеко этот «Бык на веревочке»?

– Да нет, – сказал Гарри, потирая пальцем щеку (мороженое разбудило притихшую было боль). – Обратно через пассаж, потом по улице Вивьен… и это в двух шагах от Пале-Рояля.