Текст книги "Четыре сестры"

– Постой… постой… я не могу дыш…

Но он сжал ее крепче и еще раз поцеловал. И еще раз. Женевьеве казалось, будто ее заглатывают. Она подумала, что вот сейчас он съест ее живьем – или задушит. Ей стало страшно, так крепки были эта рука, это колено, этот поцелуй. Но, в сущности, не так уж. Не так уж. Этот страх был еще и невероятно сладок. Она вздохнула. Просунула руку между своей грудью и его и мягко его оттолкнула. Он все еще держал лодку. Они сели, и Виго запустил мотор.

На пути обратно они так и не сказали друг другу ни слова.

А потом пошел дождь.

* * *

– Я есть хочу, – заныла Сюзи.

Они нашли на чердаке целую коллекцию очистков, одни сушились на веревках и досках, другие были приклеены к листам бумаги, но это было единственное съестное, оставленное кузиной-художницей. Все остальное, шкафы и холодильник, было совершенно пусто.

– Я есть хочу!

– Мы тоже, – прикрикнула на нее Беотэги, – так что заглохни!

Глаза Беттины, злые от голода, вдруг блеснули.

– А ферма-то, – сказала она. – Ферма!

Все уставились на нее.

– Я хочу сказать: телята, коровы, свиньи, цыплята!

Из глаз ее товарок по несчастью наконец брызнула надежда, как вода из лопнувшей трубы. Но тут же все вздохнули. Дороги раскисли, надвигалась новая гроза, темнело… Это отбивало всякую охоту выходить на улицу.

– Кто пойдет?

Беттина, подумав, подняла руку. Она встала с дивана и подошла к камину, где было теплее. Десять минут спустя она все еще стояла там.

– Да, да, – сказала она, поймав умоляющий взгляд Сюзи и такой же – Денизы. – Я морально готовлюсь.

Она надела сапоги, которые стояли в прихожей, ветровку, дождевик с капюшоном и взяла свой кошелек в форме тюбика зубной пасты.

– И ради бога, – добавила она, – не думайте, что я самоотверженная, человечная, добрая, великодушная, альтруистка, филантропка…

Она открыла дверь, как раз когда вдали загромыхал гром.

– …я просто умираю с голоду!

На улице она бросилась бежать под чернильным небом в сторону тополей. Запыхавшись, добралась до строений фермы. Пересекла пустой двор. В этот дождливый летний вечер окна уже светились. Трапеция желтого света упала на грунтовую дорогу: кто-то открыл дверь. Беттина узнала парня с трактора.

– Добрый вечер, – поздоровался он.

Она распахнула ветровку. Не потому что ей было жарко, просто из вежливости, потому что на нем все еще была та же футболка с растянутым воротом. Она присмотрелась: никакого воробья под ней не было.

– Мы хотели бы купить молока, яиц, сыру и все такое.

В желтой трапеции появился силуэт мужчины.

– Кто там, Огюстен?

– Тут из «Ржи» хотят купить что-то на ужин.

Мужчина вышел к Беттине. Его, должно быть, самого оторвали от ужина, он жевал, пожимая ей руку.

– Чего бы вам хотелось? – спросил он.

И, не дожидаясь ответа, продолжил:

– Огюстен, сходишь с ней на склад?

Он вернулся в дом, и желтая трапеция захлопнулась на грунтовой дороге. На Беттину и Огюстена опустилась вечерняя тишина. Помолчав, он сделал ей знак следовать за ним.

Огюстен привел ее на задний двор фермы. Он прихрамывал, совсем немного, но достаточно, чтобы это привлекало внимание. Как будто танцевал.

Он открыл низкую железную дверь, которая вела в большое холодное помещение с двумя рядами полок, полных всевозможных коробок, мисок, банок, подвешенных колбас и сыров, бочонков и ящиков со свежими фруктами.

Сердце Беттины набухло сладким теплом… Она выбрала абрикосы, вишни, большую банку мягкого сыра, окорок, бекон, яйца, молоко. Взяла еще половинку круглого хлеба. После этого ее кошелек-тюбик опустел, и она с сожалением посмотрела на рисовую молочную кашу в холодильном шкафу.

– Я дам тебе сумку, – сказал Огюстен.

Это был пакет из крафтовой бумаги без ручки.

– Ты сможешь все унести?

Она кивнула. Но не прошла и половины аллеи, как пакет порвался.

– Надо было дать тебе два, – сказал парень и скрылся за поворотом аллеи. Беттина ждала. Что-то он долго. Она уже начала переминаться с ноги на ногу, когда Огюстен появился с двумя мешками. Он переложил половину в один, остальное в другой. Дал ей тот, что полегче, второй оставил себе и сказал:

– Я тебя провожу.

Он был не один. Едва завидев Огюстена во дворе, сорока, утка и давешний кот потрусили следом. Вскоре к ним присоединился цыпленок. Огюстен посадил его себе на плечо. Беттина увидела еще один клювик, торчавший из его кармана.

– Если ты ждешь потопа, – прыснула она, – бери их парами.

Он рассмеялся. Небо было яблочно-зеленое над дорогой, конфетно-розовое вдали. И, пока они шли рядышком, вернее, она шла, а он танцевал, Беттина попыталась завязать разговор.

– А ты ее знаешь, кузину Вирсавию?

– Не особо. Она приезжает только на каникулы.

– Как видишь, нет.

Пауза. Беттина подавила нервный смешок.

– Ты сын этого… э-э… господина, которого я видела? Фермера?

– Алена? Нет.

– Ты у него работаешь?

– Это моя приемная семья. Мой отец меня сюда поместил.

Это пахло неприятностями. Беттина подумала, что лучше поговорить о погоде. Но следующий вопрос задал Огюстен.

– Завтра будет рынок. Вы придете?

Ей понадобилось пять секунд, чтобы понять, что это могло быть приглашение.

– А ты там будешь? – спросила она.

– Я продаю фрукты и овощи.

Он остановился и отдал ей второй пакет. Только тут Беттина увидела, что они уже стоят у ограды «Ржи».

– Большое спасибо, – сказала она.

Он почесал висок и пробормотал что-то, чего она не расслышала.

– Прости?

– Я говорю: не за что.

Она развернулась, прижимая два пакета к груди. Огюстен открыл перед ней калитку, закрыл и ушел. На пороге дома она обернулась.

Странное зрелище открывалось отсюда, парень шел, пританцовывая, под яблочно-конфетным небом с цыпленком на плече, птицей в кармане, котом и уткой под ногами, сорокой на голове…

Она толкнула дверь и крикнула:

– Убирать ничего не буду!

– Ваааау! – взвизгнула Сюзи. – Сыр! Яйца!

Она зачерпнула пригоршню вишен и сунула их в рот.

– Ооооой! – вскрикнула Дениза. – И молоко! И курица!

– Ууууй! – подхватила Беотэги. – Хлеб! Рисовая каша!

Курица? Рисовая каша? Откуда?

Беттина проверила. Никаких сомнений, были излишки! Огюстен.

* * *

Они пристали к берегу под частым дождем. Виго выкрутил полы своей рубашки, выжав из нее добрых пол-литра пресной воды. Женевьева закрутила мокрые насквозь волосы в пучок. Когда они затащили лодку и мотор в ангар, Женевьева на бегу схватила Виго за руку и повела под каплями к «Жюльену», единственному кафе, открытому в такую погоду и в этот час.

Но они туда не добежали.

На ступеньках набережной человек в рыбацком непромокаемом плаще с капюшоном вынырнул из ливня и крепко ухватил Виго за шиворот. Их лбы столкнулись.

– По какому праву ты взял мою лодку? – закричал человек. – Кто тебе разрешил? Отвечай!

Полузадушенный Виго моргал от капель и не мог выговорить ни слова. Человек в плаще с силой хлестнул его по правой щеке, по левой. Виго из последних сил попытался его оттолкнуть, но тот не отпускал.

– Это называется кражей! – кричал он. – Пошли со мной в полицию! Ну, живо!

Он развернул Виго, который отбивался, но не мог вырваться. В схватке капюшон плаща откинулся назад.

– Деде! – воскликнула ошеломленная Женевьева.

Она знала Андре с раннего детства. Но никогда не видела его в таком гневе.

– Я не разглядела, что это ты!

Шарли всегда покупала у Андре рыбу, а еще они брали у него напрокат лодку, когда хотели прокатиться по морю.

– Женетта? – ахнул он.

По привычке и из любви он называл Женевьеву тем же уменьшительным именем, что и свою дочь, которую тоже звали Женевьевой.

– С каких это пор ты якшаешься с подонками? – строго спросил он.

Взгляд Женевьевы заметался, не зная, куда устремиться, и в конце концов она посмотрела прямо в глаза Деде.

– Это моя вина, – тихо сказала она. – Это… я попросила его взять лодку.

– Ты?

Он не поверил своим ушам. Она покраснела.

– Я думала, что мне-то ты ничего не скажешь… Ты ведь ничего не скажешь?

Андре отпустил Виго, и тот тяжело упал навзничь на парапет.

– Поверить не могу! Ты его покрываешь!

– Была такая хорошая погода. Мне так хотелось выйти в море…

Она подошла ближе, тронула его руку.

– Я не хотела тебя рассердить. Я подумала, в этот час она тебе больше не нужна…

– Женетта, ты…

Он надел капюшон. Женевьева так и стояла с непокрытой головой, тысячи капель стекали по позвоночнику.

– Ладно, – сказал Деде. – Ладно. Я знаю, что ты не хотела плохого.

Он кивал и молча смотрел на нее. Она выдержала его взгляд.

– Иди обсушись, – мягко посоветовал он. – А то простудишься.

Она шагнула к нему с намерением расцеловать его в обе щеки.

Но Андре развернулся и скрылся в пелене дождя. Она крикнула ему вслед:

– Спасибо…

Слишком поздно. Он уже исчез.

Она вернулась к парапету, где ждал Виго. Он обхватил ее руками. Вода с его волос потекла ей на лицо.

– Извини, – сказал он. – Я обещал тебе прогулку на лодке. А их больше не давали напрокат в этот час. Вот почему.

Его рука ласкала ее. Женевьева чувствовала, что подписывает договор, не зная его содержания. Это было неприятно, тревожно. Она отвернулась, ей стало страшно, что он так ее взволновал.

– Для тебя, – прошептал он настойчиво.

Она кивнула. Провела ладонью по лицу. С него текло. Вдруг, не замышляя этого заранее, она повернулась к нему спиной и бросилась бежать.

* * *

С него довольно этой окаянной грозы. Было поздно. Это продолжалось с начала ночи. Он решил укрыться от дождя. Куда идти, он отлично знал. И как вой ти – тоже.

Он пошел и вошел.

С первой секунды он понял, что дом не пуст. Он ступал осторожно. Диван в гостиной был занят, и три матраса лежали на полу как попало. Он увидел на них человеческие фигуры, кажется девочек.

Он шел бесшумным упругим шагом. Такой был дан ему от природы. Остановился на минутку перед наклонным зеркалом. С него вытерли пыль, стало видно лучше. Он пригладил усы и пошел осматриваться дальше.

Не спеша обошел постели. Одна из девочек почти сползла на пол, и ему пришлось перешагнуть через ее руку, чтобы пройти в кухню. Кухни он любил. Особенно когда дом был обитаем, как сегодня. Никто не знал, что он приходил вот так, никто никогда не заставал его в доме. Обычно люди не любят таких бродяг.

Нежная вибрация дала ему знать, что холодильник включен. Это уже интересно. Он распахнул дверцу без колебаний. Нашел маслянистый сверток и развернул его. Ветчина. Он унес ее на кухонный стол и оторвал кусок зубами. Попил молока, пролил несколько капель, вытерся. Доел остаток мягкого сыра из миски. Потом покинул кухню, оставив холодильник приоткрытым. Он умел их открывать… но так и не научился закрывать. Впрочем, плевать он хотел на это.

Утолив голод, он бесшумно побродил по дому. Он любил дома. Особенно когда все спали. Вот как сейчас. И когда шел дождь. Как сейчас.

Вдруг он остановился… Знакомый шорох… Долгожданная тень… От этой радости шерсть у него всякий раз вставала дыбом. Этим он никогда не пресытится. Он ждал, замерев, насторожив уши.

Тень семенила как ни в чем не бывало. Он прыгнул… и почти схватил ее!

И схватил бы. Если бы эта дурочка не задела неудобно лежавшую руку! Одна из человеческих фигур вдруг села на матрасе и завизжала.

Беттина проснулась от ужасного ощущения, что кто-то тронул ее за руку. Она отбросила в сторону одеяло. Сюзи, Беотэги и Дениза тоже проснулись. Но были еще слишком сонные, чтобы вспомнить, где находится выключатель. Некоторое время они сидели, замерев, всматриваясь в темноту.

Дениза испустила второй крик. Беотэги – третий.

– У него глаза! Вон они! Висят в темноте!

– Это, наверно, глаза Беотэги.

– Беотэги! У тебя глаза желтые, круглые и косые?

Беотэги издала крик номер четыре: кто-то запустил ледяной снаряд ей в щеку.

– В нас стреляет убийца! – взвизгнула она.

Крик номер пять они издали квартетом. Беттина наконец сообразила, что положила фонарик у своей подушки как раз на такой случай или, банальнее, если ночью захочется в туалет. Она пошарила, нашла его, включила.

Крик номер шесть. Глаза из темноты смотрели прямо на Беттину! Она выронила фонарик, увидела мышку, испустила крик номер семь и снова направила луч в подвешенные во тьме глаза.

Кот.

Кот с кружевными ушами, с взъерошенной шерстью, еще мокрый после прогулки на улице. Цвет его определить было трудно. Нечто среднее между прожаренным стейком и томатным супом.

Он смотрел на четырех девочек. Они смотрели на него. Он сел и преспокойно стал вылизываться.

– Это твоей кузины?

– Нет. Ты его не узнала? Это тот, что ходит за Огюстеном…

– Повторяю, мне что-то упало на щеку…

– Он, похоже, здесь как дома.

– …даже что-то чертовски холодное.

– Кто в силах выставить его вон?

Никто.

– Я уверена, что мне выпустили пулю в щеку.

Дениза посмотрела на ставни, двери и окна.

– Все закрыто, – сказала она мрачно, – значит, убийца один из нас.

– Кончай нас пугать, Дениза! Не то я ненароком выбью тебе глаз!

– С одним глазом я напугаю тебя еще сильней!

Беотэги вскрикнула. В нее попал второй снаряд! Она подняла голову к потолку.

– Течет! Там, с потолка!

Последовала суматоха, все перетаскивали матрасы к стенам, пришлось расстилать и перестилать постели и подставить таз под капли. Беттина предупредила, что претендует на воду для завтрашнего мытья головы. Кот полустейк-полусуп наблюдал за ними с серьезным видом. Комната смахивала на Красное море, когда его переходил Моисей.

Когда наконец настало время гасить свет (выключатель нашелся), кот краем глаза оценил комфорт каждой постели.

Он выбрал Беттинину, хотя она кое-как побросала простыни, одеяло и подушку. И устроился между двумя горбиками, которые образовывали ее ноги на краю матраса. Беттина этого не видела. Она уже уснула.

5
Даешь Париж!

Женевьева раздвинула стеклянную дверь – долгий скрииип – и вышла на террасу. Шарли была там в позе «березки» между диким виноградом и молодой оливой. На уголке стола бормотало радио снижение процента успеха экзаменов на степень бакалавра в этом году, кандидаты были…

Женевьева налила себе чашку холодного молока и поднесла ее к губам. Она согнулась пополам, что позволило ей увидеть изнутри ноздри старшей сестры.

– Ты решила слиться с природой?

– Я шишка.

– Шишка?

– Тип с шишкой, который стоит на голове в надежде ее сгладить.

– У тебя на голове шишка?

– Нет. Но в мозгах точно что-то выросло.

– Позаимствуй шляпку у мадам Буэн.

– Уж лучше шишка.

Женевьева вылила спитой чай под молодую оливу.

– Удобрение, – объяснила она. – Почему ты думаешь, что у тебя что-то в мозгах?

– Скажем так, у меня проблема.

– У меня тоже: кончилось фисташковое мороженое.

– Моя проблема меньше… Я умру.

– От скуки?

– От отсутствия личной жизни.

– У тебя было два любимых.

Шарли пожала плечами. Стоя вниз головой, она их опустила.

– Их больше нет.

Она перевернулась и села на уже нагревающийся бетон. Женевьева намазала маслом кусок хлеба и вдруг поняла, что ей совсем не хочется есть (хотя вчера она не ужинала). Она протянула бутерброд Шарли, и та тотчас надкусила его.

– От голода ты не умрешь, – заметила Женевьева.

– У меня работает безотказный сигнал тревоги, когда мне надо поесть.

– Какой?

– Я умираю от голода.

Шарли подхватила проходившего мимо Роберто. Он поерзал немного для проформы, но присмирел. Шарли звонко чмокнула его в нижнюю губу. Кот отвернулся.

– Видишь! Даже единственный мужчина в этом доме меня не признаёт!

Женевьева вспомнила Виго, вчерашний вечер. Его поцелуй. Его губы. Ее губы расплющились о золотой ободок чашки.

– У тебя нет новостей от Танкреда?

Шарли мотнула головой: нет.

– А от Базиля?

Шарли выпустила кота и тем же движением дала понять, что нет. Сама того не сознавая, она рассматривала молодую оливу.

– Ты плохо за ней ухаживаешь, – тихо сказала Женевьева.

– Точно. Моя личная жизнь – пустыня.

– Я говорю об оливе и винограде. Это подарки Базиля.

– Они растут.

– Ты тоже растешь… разрослась за пределы, если хочешь знать мое мнение.

Женевьева сделала еще один бутерброд и протянула его Шарли.

– Тебе тоже нужно, чтобы за тобой ухаживали.

Шарли пошевелила пальцами на ногах.

– Ты сделала педикюр? – удивилась Женевьева.

– Взяла лак у Беттины. В ее ящиках можно найти все, чтобы стать Мисс любой дыры.

– Ты хочешь стать Мисс дыры?

Лесные пожары ширятся, девять тысяч гектаров маки[72]72
  Маки – растительность в горных районах Франции.


[Закрыть] сгорело за два дня в горах Аллиоль, один кемпинг пришлось эвакуировать…

– Чем хорошо радио: сразу понимаешь, что по сравнению с несчастьями этого мира наши горести – просто пустяки.

Женевьева посмотрела на часы и встала.

– Мне пора.

– Куда так рано?

– …

– И ты ничего не ела!

– Съешь мою долю.

Женевьева посмотрелась в стеклянную дверь, прикусила щеки, чтобы они выглядели впалыми, взяла сумку с купальником и ушла по прибрежной тропе.

Три старика, разумеется, сидели на повороте. Они поздоровались с ней.

– Что-то мы сегодня рано! – сказал один.

Она улыбнулась и пошла напрямик к деревне. Сделала крюк, чтобы обойти булочную месье Мепуледа, зашла в гастроном и купила литровую коробку фисташкового мороженого. Потом побежала на пляж, вошла в киоск через заднюю дверь и в полутьме убрала мороженое в холодильник. После этого она разделась, надела купальник и вышла на пляж с полотенцем на плече. Солнце слепило. Море было далеко.

Она проплыла немного, повернулась и посмотрела на пляж. К тото вдалеке шел в ее сторону… парень. Она повернулась на девяносто градусов и заставила себя сделать тридцать гребков… Но остановилась на двадцати семи и снова повернулась к парню, который шел к ней. Сердце отчаянно колотилось.

Это был не Виго. Женевьева нырнула и минуту оставалась под водой.

Запыхавшись, она вынырнула. Парень, которого она приняла за Виго, уже прошел мимо. Она рассмотрела его со спины. Совсем не похож. Этот был худой, с бесконечно длинной шеей, весь вытянутый вверх. Не то что Виго, тот широкий, крепко сбитый и ходит так, будто впечатывает свои шаги в землю.

Она вышла из воды, подняла с песка полотенце. Полотенце было Беттинино, с розовым фламинго на фоне бамбука. Она ополоснулась под пляжным душем и растерлась клювом фламинго и стеблями бамбука, крепко-крепко, даже лицо. Потом вернулась в киоск и оделась.

Открылась она точно вовремя.

Фисташковый мальчик покинул мини-гольф у шестнадцатой лунки и помчался к киоску.

– Фисташковое? – спросила Женевьева, наклоняясь к коробке, которую купила для него.

Он покачал головой.

– Нет. Сегодня лимонное.

Она молча посмотрела на него. Подала ему рожок лимонного с широкой улыбкой и смотрела, как он вприпрыжку убегает к шестнадцатой лунке.

Сердце ее наполнилось грустью.

* * *

Последний раз Гортензия была в Париже четыре года назад, с родителями. Это почти забылось. Она крепко держала за руку Энид, и обе семенили следом за тетей Юпитер, которая несла их сумку. Шарли решила, что одной сумки на двоих им хватит. Как должно было хватить и банкноты в пятьдесят евро, которую она вручила сестрам на перроне.

Через полчаса духоты и тряски в метро они вышли наружу, запыхавшиеся и помятые. Когда свернули на улицу Пилле-Виль, долгий рев расколол небо и над крышами взмыли испуганные голуби.

– Что это? – спросила Энид тоненьким встревоженным голоском.

Тетя Юпитер улыбнулась. Она была высокая, худая и с удивительно круглыми щеками, делавшими ее похожей на шоколадное яблочко.

– Сирена. Она завывает каждую первую среду месяца в полдень. Значит, сейчас двенадцать часов. В пять минут первого она замолчит. Вы никогда ее не слышали?

Гортензия такого не помнила.

– Загадайте желание! – весело воскликнула тетя. – Париж делает все возможное, чтобы принять вас с почестями!

Улица Пилле-Виль была маленькая и кривая.

– Как большая макаронина, – заметила тетя Юпитер. – Из одного конца не видно другого.

Дома поражали грандиозными фасадами. Если присмотреться, тут находились только офисы, страховые компании. Дом тети не составлял исключения: фасад с колоннами, кариатиды… И пять этажей, занятые Ants & Beehive, Prospective & Advenir Limited и «Швейцарской прорицательницей».

Лифт шел только до пятого, дальше пришлось идти по узенькой лестнице, уже без блестящих лаком ступенек и ковра. Лестница скрывалась за дверью и поднималась изгибами до последнего этажа. Подняться по ней можно было только гуськом, животом толкая перед собой сумку.

– Похоже, – сказала Энид, – на нашу старую башенку. В Виль-Эрве.

– Только не так сыро, – вежливо вставила Гортензия. (А про себя совсем не вежливо подумала: зато глуповато и уныло.) – И без чаек, – добавила она.

Зато были голуби, их глук-рилу глук-рилу по всему водосточному желобу.

Тетя Юпитер пошла вперед по коридору, вымощенному красной плиткой. По нему тоже можно было продвигаться только гуськом. На полпути она остановилась, задрав голову.

– Мы пришли! – крикнула она. – Где вы?

Одним движением она толкнула дверь справа правой рукой, а дверь слева левой. Из правой высунулась пара смеющихся лиц.

– Мама! Энид! Гортензия! Гортензия! Мама! Энид!

Все принялись обниматься прямо в коридоре, визжа от радости и тая от нежности.

– Что ты так гримасничаешь? – спросила Гортензия, поцеловав Гарри.

– Что это за морда хомяка? – перебила ее Энид. – У тебя там живность за щеками?

На Пасху в Виль-Эрве Гарри завел краба, земляных червей, тараканиху, крысу…

– Никакой живности, – сказала Дезире. – Дырка.

– Дырка?

– Кариес, – объяснила Юпитер. – Завтра позвоним дантисту, хорошо, зайчик?

Она поцеловала сына во вторую щеку. С тем же выражением, что бывает у Шарли, подумала Энид, когда приходит счет за газ. С видом Черт, я очень тебя люблю, но почему у тебя так не вовремя болят зубы? Гортензия пошарила в кармане и стиснула в кулаке пятьдесят евро Шарли.

– Как здорово, – сказала она, – две комнаты напротив…

– Правда! – воскликнула Юпитер, благодарная за перемену темы. – Всего один шаг от одной до другой!

На другом конце коридора открылась дверь. На пороге появилась женщина в розовом платье с пышными рукавами.

– Приехали? – воскликнула она.

– Да, мадам Эссаира, – ответила Юпитер. – Теперь вам долго не придется сидеть с моими бесенятами, кузины здесь.

Светловолосый кудрявый мальчик, совсем маленький, выглянул из-за розового платья. Он смотрел на всех очень темными глазами.

– Здравствуй, Мохаммед, – ласково сказала ему тетя Юпитер. – Ты сегодня пел?

– Все утро, – ответила за него мадам Эссаира. – Его голос – чистый мед, просто подарок. Сам он не растет, все дают ему семь лет. Но голос… о да, голос растет и становится краше день ото дня.

– Мохаммед очень способный, – подхватила Юпитер.

– Раз услышит песню, – продолжала мадам Эссаира, – и готово дело, поет. Покажи свой голосок, ягненочек мой.

Вместо этого Мохаммед показал им язык. И сразу же улыбнулся ангельской улыбкой.

– Он высунул язык! – возмутился Гарри.

– Он еще и улыбнулся, – заметила Юпитер.

Энид смотрела на Мохаммеда. И вдруг без предупреждения скорчила замысловатую гримасу. Мохаммед изумленно уставился на нее. Потом засмеялся.

– Ты споешь нам что-нибудь? – спросила она. – Не сейчас… но когд а-нибудь?

Мохаммед молчал.

– Он не растет, – повторила его мать. – Но его голос… Ах, какой голос…

Помахав им на прощание, она ушла с мальчиком к себе.

– У нас с мадам Эссаира много общего, – вздохнула Юпитер. – Беби-ситтинг. Соль, сахар, гвозди. Денежные проблемы. Одна касса страхования. Что еще?

– Туалет в коридоре! – напомнила Дезире.

Им показали первую комнату: кухня-столовая-душ-буфет (семь квадратных метров, прикинула Гортензия). По другую сторону коридора вторая комната: гостиная-спальня-телевизор-библиотека (в лучшем случае восемь с половиной квадратных метров). Энид посмотрела на Гортензию, Гортензия посмотрела на Энид. Обе опустили глаза.

– Здепят! – сказал Гарри, улыбаясь во всю свою хомячью щеку.

Он стянул с дивана плед. На диване были грудой навалены матрасы.

– Гарри хочет сказать: здесь спят! – пояснила Юпитер.

Она взглянула на будильник и вздохнула.

– Мне придется уйти на работу. Сегодня очередь Жани прийти позже… Жани – моя напарница.

– Ты и по вечерам работаешь? – удивилась Энид.

– По вечерам, да, – улыбнулась Юпитер. – И по утрам тоже. Но в разных местах.

Гортензия заметила на круглом столике раскрытую тетрадь со столбиками цифр. Тетя Юпитер перехватила взгляд племянницы, закрыла тетрадь и спрятала ее в ящик. Она сказала:

– Я надеялась найти бриллиантовое колье внизу этого столбика… Но боюсь, придется еще подождать, скажем… сто лет и два месяца.

Гортензия никак не могла снова улыбнуться. Не могла и задать мучивший ее вопрос: а где же дядя Флорантен?

Тень промелькнула на хорошеньком шоколадном личике тети Юпитер, но быстро исчезла. А Гортензии захотелось плакать при мысли обо всех горестях, о которых молчала тетя. Гортензия быстро склонилась над дорожной сумкой (теперь она мысленно благодарила Шарли за то, что та настояла на одной сумке на двоих, – куда бы они поставили вторую?) и достала сверток из фольги, запакованный в пластиковый пакет. Гарри испустил блаженный вопль.

– Женевьевин кекс с орехами!

Он первым откусил кусок. Хоть и мог жевать только одной стороной.

– Вы поужинаете у мадам Эссаира, – сказала тетя Юпитер. – Оставьте немного на десерт.

Она вышла из душевого уголка в кухне, закутанная в большое подсолнечно-желтое полотенце. Так она и сновала через коридор из комнаты в комнату. Из маленькой принесла фен и причесалась в большой. Взяла лак для ногтей в одной, туалетную воду в другой. Она ходила туда-сюда, переступая через мелких, которые рисовали, лежа на полу. У Энид одна нога была в коридоре. У Гарри голова и руки в кухне. Дезире вообще наполовину внутри, наполовину снаружи.

– А где ты работаешь? В смысле, вечером? – спросила Гортензия.

Юпитер улыбнулась. Она сидела по-турецки на кипе матрасов и красила ногти на ногах.

– В «Фэнтези-Театре».

– Это театр?

– Не совсем. Это место, где танцуют и можно выпить.

– Кабаре.

– Если хочешь, да. Передай мне, пожалуйста, флакончик, вон там.

– Ты хочешь сказать «здесь»? Для «там» недостаточно далеко.

– И правда. Здесь до всего недалеко.

Она посмеялась вместе с племянницей. Гортензия наклонилась, что бы рассмотреть лак на ногах тети.

– Очень красиво смотрится этот золотистый цвет на твоей шоколадной коже.

– А ты могла бы нарисовать сверху какие-нибудь цветы?

– Даже на мизинце?

– Нет. Его можно оставить так.

Гортензия взяла другой флакончик, с розовым лаком. Аккуратно нарисовала на золотистом фоне маргаритки. Пришлось подождать, пока они высохнут. Потом тетя вскочила и пошла за ширму одеваться.

К семи она была готова. Гортензия посчитала, что между двумя работами тетя сможет поспать четыре с половиной часа.

Юпитер нежно расцеловала их и ушла, сказав на прощание:

– До завтра! Ведите себя хорошо…

Из-за поворота лестницы она продолжала посылать им торопливые поцелуи.

Они еще не знали, что завтра ее не увидят.

* * *

Они поужинали у мадам Эссаира. Спагетти с курицей, белый сыр и остаток кекса с орехами. Петь Мохаммед не захотел. Он даже не разговаривал. Энид спросила, где месье Эссаира. Мадам Эссаира ответила, что ее муж «моет кольцевую» каждую ночь с тринадцати лет.

– Один? – спросила Энид, не желая показать, что понятия не имеет, что такое «кольцевая».

Ей стало немного обидно, когда мадам Эссаира громко засмеялась.

Обо всем этом она думала, когда все в маленькой комнате крепко спали под звездами в открытой форточке. Припозднившийся голубь – или потревоженный, или просто страдающий бессонницей – выдал череду глук-рилу на кровельном желобе и тоже уснул.

Энид думала и слушала все это. Дыхание бульвара, ночь, жар от нагретых железных крыш.

– Не слишком разочарована? – спросил папа, забираясь в форточку.

– Не знаю, – буркнула она – Мы только начали.

– С кем ты разговариваешь? – прошептала Гортензия, привстав на соседнем матрасе.

– Ни с кем.