Текст книги "Четыре сестры"

– Кое-кому, – ласково сказал он, – тоже очень, очень скоро будет наука. И кое-кто не пойдет на танцы четырнадцатого-чего!..

Оранжевый динозавр, пыхтя, взял курс на дорогу. Сюзи надрывалась крещендо:

– Что такое хлоазмы? Что это?

И как раз когда Беттина сочла, что с нее хватит, в ту самую секунду, когда она решила признаться бедной Сюзи, что у нее самой масса этих самых хлоазмов на носу, на щеках, на всей коже, причем с рождения, две фигуры, замеченные Фредом, стали видны и смертным на тракторе.

Две фигуры. Две женщины.

Беттина побледнела. Беотэги закатила глаза. Дениза поперхнулась криком, которого никто так и не услышал. Огюстен затормозил и выключил мотор, потому что две дамы стояли на дороге и явно не собирались двигаться с места.

– Мама… – произнесла Беотэги умирающим голосом.

– Мадам Пермулле… Мадам Коменчини… – промямлила Беттина Последовало долгое молчание. Потом две матери в один голос воскликнули:

– А ну-ка живо! Шутки кончились! Мы уезжаем! Быстро все на вокзал Мелло-ле-Бюсьер!

12
Бывает, что и кот разговаривает

Лежа в позе сфинкса на письменном столе, поближе к теплу компьютера, Роберто с интересом следил за мышкой, поочередно кликавшей на:

– Йогурт, количество: 2 упаковки

– Воск, количество: 1 бидон

– Рапсовое масло, количество: 2 бутылки

– Самоклеящиеся конверты, количество: 30 шт

– Удобрения для герани, количество: 500 мл

– Кошачий паштет, количество…

Женевьева вздохнула, кликнула и стерла все. С нее было довольно. Кончиком пальца она почесала Роберто за ухом. Потом подперла щеку кулаком и уставилась на белый экран и курсор, мигающий в ритме сердца.

Вдруг она уткнулась лицом в скрещенные руки и тихо заплакала. Роберто вытянул шею, обнюхивая ее волосы и виски. Она подняла голову. Мокрые глаза встретились с медовыми глазами кота.

– Вот идиотка, а? Ты можешь мне сказать честно.

Она погладила его по спине. Роберто потянулся, вылизал между когтями и как ни в чем не бывало положил передние лапы на клавиатуру. Женевьева перестала плакать. Она уставилась на экран, на котором Роберто писал – именно писал, и какой ответ!

Дддддуууууррррраааааааааааа

Ошеломленный взгляд Женевьевы метался с экрана на кота, с кота на экран.

– Дура! Ты прав! Я дура! Дддууууррррааааа!

Женевьева уткнулась носом в мягкую шерсть кота.

– Ты не поставил восклицательный знак, – сказала она.

И засмеялась.

* * *

…бирать ракушки на побережье запрещено из-за наличия микроскопических водорослей, вызывающих сильнейшую диаре…

– А мне как раз хочется моллюсков! – воскликнула Шарли. – Тебе нет?

Женевьева ущипнула себя за нижнюю губу и содрала кусочек мертвой кожи.

– Моллюсков и мидий, – добавила Шарли со вздохом.

Она взяла молоток и прибила две поперечные дощечки к деревянной конструкции. Отступив на шаг, оценила результат.

– Что ты делаешь? – спросила Женевьева, как будто только сейчас увидела, чем занята старшая сестра уже больше часа.

– А ты не видишь? Бью мух молотком.

Женевьева вскинула глаза. Шарли наморщила нос.

– Да, я над тобой смеюсь. Уже который день мне кажется, что я обращаюсь к даху[86]86
  Даху – вымышленное животное, персонаж французской и итальянской мифологий.


[Закрыть] с альпийских лугов.

– Извини, – тихо сказала Женевьева. – Я не в лучшей форме.

…Беспрецедентное общее падение на этапе Тур де Франс. Один велогонщик погиб, семнадцать тяжело ранены. Шлемы, однако…

– Что происходит, милая? – воскликнула Шарли, выпустив молоток и обнимая сестренку. – Ты выглядишь такой несчастной!

Женевьева молча отстранилась.

– Мне надо отгулять неиспользованный отпуск, – продолжала Шарли. – Поедем куда ты скажешь. Когда ты скажешь. Или, если хочешь, я перестираю все накопившееся белье.

Женевьева улыбнулась.

– Хочешь, я помогу тебе закончить эту беседку?

– Я не решалась тебя попросить.

Она протянула ей гвозди и молоток, и они вместе принялись за работу. Чуть больше часа спустя беседка была готова. Дикому винограду и молодой оливе в новых расписных глиняных горшках было теперь на что опереться.

– Базиль бы обалдел, – пробормотала Шарли. Странным голосом.

Женевьева молча обняла сестру за плечи. Шарли спросила:

– Польем?

Они полили.

Новые подробности обрушения «Фэнтези-Т еатра» в Париже. Из-под обломков извлечено тело молодой женщины без признаков жизни. Также найдены еще двое. Им повезло больше, есть шанс…

Шарли выключила радио и задумчиво налила в стакан холодного лимонада.

– Думаю, встреть я Базиля сейчас, – сказала она, – дала бы ему хорошую затрещину.

Женевьева кивнула, толком не расслышав. И в очередной раз содрала омертвевшую кожу с губы.

Зазвонил мобильный Шарли. Она поставила стакан и посмотрела на высветившийся номер. Нет, это был не тот, которого…

– Алло?.. Мадам Коменчини, добрый день… что?.. КАК?!!

* * *

В зале ожидания они были одни. Слышался звон стекла, звяканье ложечки о стакан, какое-то инопланетное попискивание приборов, все это не особо успокаивало. Инспектор Валери Клотильд ласково погладил Гортензию по голове и заговорил, чеканя каждое слово. Гортензии даже показалось, что она больна. Но инспектор Клотильд, как и большинство взрослых, когда обращаются к детям, этого не сознавал.

– Женщина, которую вы увидите, – одна из двух последних выживших, – сказал он, – но ее не опознали. При ней не нашли никаких документов. Рядом тоже. Есть разные возможности выяснить, кто она, но на это уйдет время. Если это твоя тетя Юпитер, лучше узнать это сейчас, правда?

В дверях появилась медсестра.

– Вы можете вой ти. Только ненадолго. Она спит.

– Готова? Ты не обязана, Гортензия.

– Все хорошо.

Инспектор взял Гортензию под локоть, и, пройдя по коридору, от пола до потолка обшитому зеркальным пластиком, они вошли в палату номер 112.

Гортензия зажмурилась, глубоко вдохнула и открыла глаза.

На высокой металлической кровати кто-то лежал. Часть лица была скрыта под повязками. Гортензия подошла ближе. Валери Клотильд остался стоять у двери, под табличкой «112», держась левой рукой за правое запястье.

Глаза под повязками были закрыты. Прозрачные пластиковые трубочки тянулись из носа и рта. Кожа была темная, как у тети Юпитер, но Гортензия не смогла бы сказать, женщина это или мужчина. Тем более узнать Юпитер… Юпитер разговаривала, встречала вас на вокзале, жарила лук, красила ногти, быстро ходила, щурила глаза и поджимала губы.

Лежащий перед ней человек был неподвижен и нем.

Гортензия смотрела, долго смотрела изо всех сил. Но, насмотревшись, повернулась к инспектору Клотильду, который по-прежнему стоял под табличкой «112», держась правой рукой за левое запястье.

– Вряд ли, – сказала она очень тихо.

Он кивнул, ущипнул себя за ухо с колечком, он всегда так делал, когда был в замешательстве, Гортензия заметила. У двери палаты она остановилась, повернулась и в последний раз взглянула на лежащего на кровати человека в повязках.

– Минутку, – сказала она и вернулась назад.

Она протянула руку к краю кровати в изножье. Осторожно приподняла простыню. На белом фоне лежала красивая ножка цвета карамели, мягкая, припухшая. Ногти были покрыты золотистым лаком, и на каждом, кроме мизинца, розовели лепестки маргаритки.

– Это она. Это тетя Юпитер.

13
Невеселая. Недовольная. Не в духе…

Не в настроении. Не в духе. Недовольная. Муху проглотила Вот какой была Беттина уже пять дней. Пять долгих, медленных, тягучих дней…

Прощайте, танцы и фейерверк четырнадцатого-чего. Прощайте, свиньи и телевизоры. Прощай, Огюстен. Они даже не успели проститься. Ни с котом Гримасом, ни с воробьями, изображающими кольца Сатурна. Пришлось живо-живо разбирать палатки, собирать вещи, загружаться в сердитую машину и иметь дело с двумя матерями в ярости.

Ингрид запрыгнула на колени к Беттине, и та рассеянно ее погладила.

– Интересно, откуда могла взяться такая куча нечистот! – крикнула Шарли с крыши.

После недавних гроз водосток снова забился.

– Если бы меня не посадили дома на неделю, я бы тебе сказала, – отозвалась Беттина.

– Ты только посмотри! На одной крыше! Откуда это?

Вырисовываясь силуэтом на фоне шифера, она размахивала газетной страницей.

– Если бы я не сидела дома пять дней, я могла бы тебе ответить, – стояла на своем Беттина.

– Генерал де Голль встретился с канцлером Германии… Какого черта делает на крыше нашего дома этот листок полувековой давности?

– Если бы я не сидела дома… – тянула свое Беттина.

– Ты хочешь взять меня измором? У меня неисчерпаемый запас терпения.

– Я БОЛЬШЕ НЕ МОГУУУУУ! – взвыла Беттина с лужайки.

– Ты и твои подружки получили то, что заслужили. Ложь. Обман. Предательство. Вероломство. Ренегатство. Надувательство. Иные подвергались китайской пытке и за меньшее. Не жалуйся, осталось всего два дня.

Ингрид легко соскочила с колен Беттины. Она запрыгнула на перила, оттуда на новенькую беседку, оттуда на конек крыши, оттуда на водосток к Шарли, где принялась обнюхивать «кучу нечистот».

– Это несправедливо. Почему это животное делает за четыре секунды то, на что мне требуются пятнадцать минут, лестница и изрядная доза головокружения?

– Я бы тебе ответила, если бы…

Беттину перебил крик. Она подняла голову и сама закричала еще громче. С жуткой скоростью падающего камня тело Шарли летело в пустоте прямиком в траву.

Но в траву оно не упало. Его поглотила, сантиметрах в шестидесяти, большая клумба гортензий. Беттина застыла, оторопев.

Надо было подойти. Заглянуть в клумбу. Но она была не в состоянии. Она боялась того, что могла увидеть…

– Может быть, помогла бы мне, чем стоять как пень? – простонал голос Шарли из гортензий.

Она встала, вся в стеблях, цветах и листьях, отплевываясь землей и зеленью. Левую руку она прижимала к груди, и лицо ее было искажено мучительной болью. Побледневшая Беттина подбежала к ней.

– Что ты сделала?

– Я – ничего. Это Ингрид. Она бросилась на птичку. Но между ней и птичкой была я. Гадство!.. Кажется, я, – продолжала Шарли на выдохе, – я… сломала… руку!..

И она упала без чувств на клумбу гортензий, безвозвратно примяв цветы, устоявшие после первого падения.

Беттина побежала в дом позвонить врачу и в скорую. Когда они приехали полчаса спустя, она уже уложила сестру на траву, укрыла одеялом и подсунула под голову подушку.

– Долго же вы, – слабым голосом сказала Шарли санитарам. – Я задыхаюсь под этим одеялом. Но моя сестренка видела слишком много фильмов и уверена, что так надо. Снимите его с меня, ради бога.

Врач улыбнулся. Он присел на траву рядом с Шарли, обследовал ее кости и суставы, определил перелом локтя и сказал, что необходимы дополнительные обследования, чтобы исключить всякие сомнения.

– Эти цветы проявили героизм, – улыбнул ась Шарли. – Я напишу президенту. Чтобы их наградили орденом «За заслуги».

Ее уложили на носилки и занесли в машину. Беттина вскочила на ступеньку, готовая сесть у изголовья раненой.

– Стоп! – сказала раненая умирающим голосом. – Ты не забыла, что должна сидеть дома еще два дня?

* * *

Женевьева закрыла кассу, положила шарик абрикосового мороженого в вафельный рожок и заперла киоск. Свой получасовой перерыв она решила провести на песочке, смакуя мороженое. Купаться ей сегодня не хотелось.

Теперь на пляже все знали, кто она. С ней здоровались, она улыбалась. Она увидела Дарию с друзьями у Клуба дельфинов и свернула, чтобы не встречаться с ними. Ей не хотелось, чтобы Дария спросила в десятый раз на этой неделе: «Ну? Какие новости?»

Нет, у нее не было никаких новостей от Виго, но Дария была не из сочувствующих. Ее мотивы казались подозрительными. Женевьева окинула взглядом весь кишащий людьми пляж. Будь Виго там, она была уверена, что увидела бы его. Узнала бы среди этой тысячи тел. Иначе и быть не могло.

Она вспоминала ночь, когда он пришел в ее комнату, вечность назад, и боролась с отчаянным желанием заплакать, настолько все стало расплывчатым, будто этого и не было никогда. Или было, но не здесь, где-то далеко.

Красное пятно появилось в ее поле зрения. Женевьева тотчас оглянулась. Это был дедушка в красной парусиновой шляпе, выгуливавший внука.

Оставалась одна возможность. Но Женевьева откладывала ее на потом. Когда она больше не выдержит… хотя до этого, кажется, уже недалеко. Она вспомнила об этом позавчера ночью. Проснулась как от толчка, будто на нее направили мощный прожектор.

Моего дядю зовут Анжело Анжелопулос. У него гараж на выезде из Амброз-ле-Шапель. Она знала, где это, десятки раз проезжала мимо на машине. Вдруг о ее колени ударился мяч. Она подняла голову: это был Фисташковый мальчик, знаменитый игрок в мини-гольф, который иногда (вот как сегодня) играл и в футбол. Она бросила ему мяч, и он убежал, помахав ей рукой.

– Держи вора! – закричал кто-то. – Держи вора!

Все головы разом повернулись в одну сторону. Парень в джинсовой шляпе промчался через пляж мимо Клуба дельфинов и припустил к набережной, откуда рассчитывал затеряться в переулках. Женевьева так и сидела, совершенно ошеломленная.

– Он спер мой мобильник! – кричал юноша, гнавшийся за вором.

Тот юркнул в поперечную улицу и исчез. Пострадавший со злости топнул ногой и вскрикнул – черт! – потому что был босиком.

– Вы успели его увидеть?

Женевьева не ответила. Она видела вора, но описать бы не смогла. Все, что она заметила, – выражение загнанного зверя, расширенные от страха глаза, вытянутые вперед руки, словно бегущий боялся наткнуться на стену… Она не знала этого вора, зато знала, у кого уже видела такое выражение… Она вспомнила. Наконец-то.

Прошлой зимой, когда они делали рождественские покупки с тетей Лукрецией, на центральном бульваре. Молодой человек в темно-синем шлеме… Он пытался вырвать у тети сумку. Этот парень (боже мой, до чего его взгляд, подбородок, волосы, даже его тяжеловесность вдруг показались знакомыми!), этот вор был повержен, Женевьева свалила его приемом тайского бокса. Потом они дали ему убежать.

Вот оно что. Виго сразу, с самого начала был ей до ужаса близок. Потому что они уже встречались. Она узнала его. Наконец-то до нее дошло, кто он. Виго – вор… Это было откровение, и Женевьева сидела, оцепенев, без сил, на солнцепеке.

Вдруг она вскочила и ринулась в телефонную кабину на променаде над морем. Стеклянные стенки были горячими. Трубка выскальзывала из пальцев, как будто ее натерли воском. Женевьева почувствовала себя петрушкой в мини-теплице.

Для начала она позвонила в справочную. Ей дали номер, который она попросила. Потом она толкнула дверь кабины и ногой придержала ее открытой. Поза получилась крайне неудобная, когда пришлось одновременно набирать номер.

В трубке загудело. Четыре раза. Раздался голос:

– Алло?

– Извините, что беспокою… – начала Женевьева еле слышно.

– Кто это? Кто говорит?

Она покашляла, прочищая горло.

– Я могу поговорить с месье Анжело Анжелопулосом, пожалуйста?

– Это я.

Она опустила ногу, и дверь кабины захлопнулась. Теперь ей нужны были все силы.

– Добрый день, месье. Вы дядя Виго?..

14
Крачка в очках

Шарли никогда в жизни не прыгала с парашютом. Но во сне она прыгала. Прыгала даже небывалым образом, потому что парашют свой держала в вытянутой руке, как Мэри Поппинс свой зонтик, когда та приземлилась ветреным утром в саду Бэнксов. Шарли исполнила несколько грациозных антраша над пунктиром маленьких облачков, хип-хэп-хоп, но вдруг ее парашют засвистел и сдулся. Горизонтальное покачивание сменилось вертикальным падением, а двадцать три километра в час – тремястами двадцатью!

– К то-нибудь может мне помочь? – поинтересовалась она у клина диких уток, пролетавшего мимо на юг, и постаралась проявить учтивость с учетом своей ситуации.

Одна утка отозвалась презрительным кря-кря, остальные не удостоили ее даже взглядом.

– Кто-нибудь может мне помочь? – повторила она, стараясь крепче держаться за свой парашют.

Ее обогнала крачка и, взмахнув крыльями, вернулась к ней. И заговорила. Голос был ей знаком. На крачке были забавные восьмиугольные очки.

– Будет немножко больно, – сказала она. – Придется сделать обезболивающий укол и…

– Вы хотите сделать мне укол? – спросила Шарли, чувствуя, что падает все быстрее и быстрее.

– Чтобы не было больно.

– Но когда я ударюсь о землю, разве простого обезболивающего укола будет достаточно? Как вы думаете?

– Вы уснете. Спать – лучший способ не чувствовать боли, – объяснила крачка с какой-то странной улыбкой в глазах.

– Я никогда до сих пор не встречала крачек в очках… О, я знаю, вы говорите как Базиль, у вас его голос!

– Это мое имя, – сказала крачка. – Меня зовут Базиль. А мои очки…

Его перебила глупая утка, она выкрикивала свое кря-кря-кря-кря так громко и так близко к ушам Шарли, что та проснулась!

Она лежала на больничной кровати, под больничным потолком, в больничной тишине. Болела левая рука. Она опустила глаза. Рука была закована в гипс.

Ее голова перекатилась на белой подушке, и она вдруг поняла, что не одна в палате. На второй кровати тоже кто-то лежал. Она оглядела фигуру под простыней, от изножья до замотанного повязками лба. Усталые глаза Шарли закрылись.

Она тотчас открыла их. Вытянула шею.

– Юпитер? Это ты?

Она привстала, застонала от боли – крачка Базиль была права, рука болела, – и задумалась, где же она. Если Юпитер в Париже с мелкими, как она может лежать с ней в одной палате? Что она вообще делает в больнице? Шарли попыталась собраться с мыслями. Это было трудно, ведь крачка вколола ей этот окаянный укол, и…

Наверняка это сон – и с этой мыслью она мгновенно уснула.

Она провела языком по губам и медленно подняла веки. Рука болела меньше.

Шесть пар глаз молча смотрели на нее. Шарли тоже молчала, потом нетвердым голосом спросила:

– Где я… в четвертом измерении?

– Нет, в Вильневе, – сказала Женевьева.

– В больнице Флоранс-Кор, – добавила Беттина. – В двадцать седьмой палате.

– На этаже Всяких-мелких-неприятностей, – вмешалась Гортензия.

– В отделении переломанных рук, – подхватила Энид.

– Профессора Уй-Уй-Уй, – вставила Дезире.

– Где есть мухи-верхолазы, – важно проговорил Гарри, глядя на потолок, где действительно ползла муха…

Шарли бессильно опустилась на подушку. Но тут же снова села. Посмотрела на соседнюю кровать. Юпитер на ней крепко спала.

– Значит, мне не приснилось! Это она. И я не в Париже. К то-нибудь может мне объяснить?

Гортензия придвинулась поближе и прошептала:

– Это все Валери Клотильд. Он все устроил. Благодаря ему мы все вернулись. Полиция отвезла нас сюда на машине с мигалкой, а скорая с тетей Юпитер ехала по автостраде впереди. Он не хотел, чтобы мы оставались одни в Париже. Он позвонил тебе в Виль-Эрве, а когда узнал, что ты в больнице, как и тетя Юпитер, вообще рвал на себе волосы.

Шарли с вытаращенными глазами слушала, не веря своим ушам, весь этот бред.

– Вы уверены, – с трудом выговорила она, – что я не в четвертом измерении?

Гортензия встревоженно повернулась к остальным.

– Укол. От него замедляется мозг.

– Нет, – запротестовала Шарли. – Это все из-за проклятой крачки! Она хотела… – и осеклась.

Если она заговорит про крачку по имени Базиль и обезболивающий укол, то навсегда потеряет авторитет в глазах младших. Ну и ладно, если она пока ничего не понимает! Шарли улыбнулась и протянула им здоровую руку:

– Идите сюда, я вас всех обниму!

В едином порыве они обнялись. И Женевьева смогла наконец объяснить, что широченная и историческая стойка гардероба «Фэнтези-Театра» послужила одновременно щитом и своеобразным воздушным пузырем под развалинами, благодаря чему Юпитер уцелела, могла дышать и была найдена живой и почти невредимой. Женевьева готовилась поведать еще массу перипетий, как вдруг дверь открылась и на пороге появился белый халат.

К халату был приколот бейдж с надписью синими буквами: «Доктор Б. Шантелу». А в халате был тот самый Б.

– Базиль!!!!!! – воскликнули все в один голос и дружно бросились ему на шею.

Кроме Шарли, у которой не было ни голоса, ни сил. И вдобавок всего одна рука. И еще тысяча причин, в которых здесь не стоило признаваться.

На Базиле по-прежнему были его маленькие восьмиугольные очки. Его волосы, отметила Энид, еще посветлели. То есть, подумала Беттина, на голове их стало меньше. Это придавало ему, рассудила Гортензия, более зрелый, более серьезный вид. Вид самого доброго папы, решила про себя Дезире.

Гарри же был занят только мухой.

– Здравствуйте! – воскликнул Базиль, целуя их одну за другой.

Энид и Дезире он не отпустил, так и прижимал к себе.

– Здравствуй, – добавил он, обращаясь к Шарли и чуть склонив голову. – Очень приятно видеть вас снова. Всех. Жаль, что в таких обстоятельствах…

Он повернулся к Юпитер, чей сон, казалось, был ничуть не потревожен собравшейся толпой.

– Ей исключительно повезло. Всего лишь сломаны два ребра, небольшой шов на голове. Ушибы. Она под успокоительными из-за боли и нервного шока.

– Мама спит? – спросила Дезире.

– Конечно. Я же сказал.

– А когда она проснется? – вмешался Гарри, засовывая живую муху в очечник без очков.

– Как только укол, который я ей сделал, перестанет действовать.

– А! – воскликнула Шарли. – Я так и знала, что… Она закрыла рот. Сказать о крачке? Ни за что!

Базиль наконец повернулся к ней, чтобы изучить пришпиленный к кровати листок назначений. Беттина заметила, что его палец дрожит.

– Так, отменим полохринексон, уменьшим дозу ксулоксупанора и монизодона, – загадочно сообщил он. – И начнем интенсивную терапию кальцием, чтобы ускорить…

– Знаешь что? – вдруг перебила его Шарли, глядя ему прямо в глаза.

– Нет, – ответил доктор Базиль, чей безмятежный тон, разумеется, не мог скрыть дрожь пальцев, трепет век и судорожные движения адамова яблока.

– В белом халате ты мне больше нравишься, чем крачкой!

Она хихикнула при виде их озадаченных лиц. И добавила:

– А меня ты не поцелуешь?

* * *

На следующий день Шарли вернулась в Виль-Эрве на автобусе с двумя неделями отпуска по болезни и рукой на перевязи. Едва приехав, она взялась здоровой рукой за стирку.

– В больнице мне пришла в голову одна идея, – сообщила она. – Мы об этом еще поговорим.

Вечером обрушился почти тропический ливень. Женевьева и Гортензия организовали к ужину шведский стол… на самом деле просто свалили на край стола вчерашний хлеб, холодное позавчерашнее жаркое, сыр с прошлого четверга и фрукты, которые были свежими, но перегрелись.

Гарри охотился за мухами, пополняя свою коллекцию, начатую вчера в больнице. Он собирал их в очечник. В этот вечер бедняги сами летели к волку в пасть, проливной дождь загнал их внутрь.

В семь часов в дверь позвонили.

– Кто-то кого-то ждет? – спросила Шарли.

Гортензия побежала открывать.

– Базиль!!!! – воскликнули все примерно на той же ноте, что и вчера, когда он появился в больничной палате.

Он отряхивался от дождевых капель, держа в руке корзину.

– Можно войти?

– Только если знаешь пароль! – сказала Энид.

– Кускус! – гаркнул Базиль, перекрикивая адский грохот водосточной трубы на стене.

Он вошел. Постучал сапогами один о другой, вновь обретя этот привычный жест и сам того не сознавая.

– Я пришел бы раньше, но был на дежурстве.

– Это правда? – пискнула Энид. – Ты пришел готовить кускус?

– Не только, – загадочно ответил он.

Когда он вошел, его глаза поискали и нашли глаза Шарли. В которых плясал веселый огонек.

– Как жаль, – тихо сказала Гортензия, продев руку под локоть Базиля. – Мы сделали такой замечательный шведский стол из черствого хлеба, гнилых фруктов и замороженного жаркого!..

Базиль не сводил глаз с Шарли. А та не сводила глаз с Базиля. Гортензия убрала руку и лицом подала знак остальным. Базиль поднял вверх свою корзину, откуда торчали стебли сельдерея, листья репы, ботва моркови, хвостики кабачков и баклажанов и… и… и…

– Кто поможет мне чистить овощи? – вопросил он зычным голосом.

* * *

С.И.П.[87]87
  Судья по исполнению приговоров.


[Закрыть] дал ей заполнить бланк и подписать его в нескольких экземплярах, после чего ей пришлось нести его в СИН и там заполнять и подписывать еще формуляры. Ее спросили, находится ли Виго в СИЗО или в ИТ…

Женевьева ответила на все вопросы. Она уже знала, что СИЗО – это следственный изолятор, а ИТ – исправительная тюрьма. Что СИН – это не название газировки, а Служба исполнения наказаний. Ей пришлось предъявить свое удостоверение личности столько раз, сколько не приходилось за все шестнадцать лет жизни.

Следственный изолятор находился на улице со смешным названием Бушри – улица Мясников. Женевьева остановилась перед очень-очень высокой стеной у встроенной двери, казавшейся крошечной. Позвонила. Ей открыли. Сразу за дверью была решетка.

Надзиратель, у которого на поясе висели дубинка, пистолет и кольцо со множеством ключей, трепещущих, словно сардинки, открыл первую решетку и сразу запер ее за Женевьевой. Ключи гулко звякали под сводом. В окошке проверили ее бумаги, удостоверение личности. Другой охранник дал ей расписаться в тетради, указав в соответствующей графе, кто она, к кому пришла и в котором часу. Открыл еще одну решетку и тоже запер за ней. Опять звяканье. Без сумки Женевьева прошла через металлоискатель, и тот прозвенел. Она почувствовала, что краснеет, будто преступница. Охранник попросил ее опустошить карманы. Она забыла вынуть ключи от Виль-Эрве. Женевьева передала их охраннику и прошла. На этот раз металлоискатель молчал. А охранник оставил себе ключи от Виль-Эрве… обменяв их на расписку.

Последняя решетка. Звяканье. Ее провели в широкий коридор, вымощенный зеленой и серой плиткой, где сновали другие охранники с сардинками на поясе. Ввели в голую, зеленую, сырую комнату без окон.

– Присаживайтесь, – любезно предложил ее проводник.

Она села, подождала. Встала. Потерла руки. В конце коридора кто-то закричал. Потом где-то захохотали. Пахло здесь как в бассейне. И было так же жарко.

Женевьева снова села. Потом, услышав шаги по серо-зеленым плиткам у самой двери, опять встала. Надзиратель сообщил, что у них двадцать минут, и впустил Виго.

Она сразу посмотрела на руки Виго, на его запястья, и поняла, что ожидала увидеть на них наручники. Но их, конечно, не было. Она испытала невероятное облегчение. Одет он был почти нормально.

Он сел напротив нее, по другую сторону стола. Бросил взгляд на маленькое окошко в двери. Она заметила там козырек фуражки. Надзиратель стоял за дверью.

– Здравствуй, – сказала она.

Он не ответил.

– Я принесла тебе футболку. Так глупо, я упаковала ее в подарочный пакет. Надо было сообразить, что его откроют. Ничего не поделаешь.

Она положила футболку на стол. Взгляд надзирателя за окошком переместился. Виго оставил футболку там, где она была. Он забросил правую ногу на левую и слегка откинулся на стуле. Женевьева заговорила вполголоса:

– Я звонила твоему дяде Анжело. Так я узнала, где ты.

Он чмокнул губами, как будто заглотнул вонючий воздух и хотел скорее его выдохнуть.

– Почему ты не хочешь со мной поговорить? – спросила она.

Он уставился на зеленый ромб на полу. Она тоже помолчала, потом:

– Ты должен был сказать мне, что ты… здесь. Знаешь, это бы ничего не изменило. Совсем ничего.

Он резко встал с жутким скрежетом стула по плитке.

– Да какого черта ты сюда явилась? – рявкнул он. – Посмотреть на зверя в клетке? На Виго-вора?

Она встала и обошла стол, чтобы подойти ближе. Остановилась в двух шагах от него.

– Анжело сказал мне, что ты уже месяц на условном сроке. Что ты должен отмечаться каждый вечер в определенный час. Но однажды ты опоздал на шесть часов… А такое опоздание – это суперсерьезно, это все равно что побег.

Он улыбнулся, эту улыбку больно было видеть, сердце переполнялось слезами.

– Точно. Я получил неделю карцера.

Она уставилась на него.

– Карцер? Что это такое?

Он снова чмокнул губами. Она приблизилась на шаг.

– Я хочу знать… День, когда ты не отметился вовремя… это когда мы были в ресторане? Когда ты пришел в мою комнату?

Он не ответил. Она вытерла губы сжатым кулаком. Капля пота стекала из-за уха на шею.

– Скажи мне. Это было в тот раз? Это было… из-за меня?

Она не знала, она ли сделала шаг вперед или он… В следующее мгновение они обнялись. Губы Виго, у самого ее уха, прошептали его голосом:

– Мне было плевать. И сейчас плевать. Я этого хотел. Это было так хорошо. Я ни о чем не жалею. Я даже сделал бы это снова.

Она прижалась к нему, и они долго стояли так, не говоря ни слова. Потом он прошептал:

– Вот почему мы не смогли встретиться. Ты меня ждала?

– Немножко, – застеснялась она. – А что такое карцер?

У него вырвался смешок.

– Если я тебе скажу, ты будешь плакать.

– Я уже плачу.

– Неправда. Ты сильная.

– Не такая уж.

– Ты, во всяком случае, единственная, кто повалил меня на землю!

Она удивилась, подняла голову.

– Ты помнишь? Ты тоже? Рождество? У магазинов?

– Я вспомнил задолго до тебя. Забавно было смотреть, как ты мучаешься. Я тебя не забыл.

Женевьева привстала на цыпочки и прижалась щекой к его щеке.

– Поцелуй меня, – прошептала она.

Он поцеловал ее. И сразу после этого заплакал.