Текст книги "Четыре сестры"

7
Пить и петь

Шарли закатила глаза к потолку.

Энид и Дезире соревновались, кто дальше выплюнет косточку от оливки. Они целились в камин. Но подлые косточки, как назло, приземлялись между девятой и одиннадцатой половицами.

Шарли закатила глаза к потолку.

Беттина уткнулась в мартовский номер «Пустяков». Статья под заголовком «Ты блондинка… ну и что?», по логике вещей, не должна была ее заинтересовать, ведь она рыжая. Ну да ладно.

Шарли закатила глаза к потолку.

Гарри спал у нее на коленях. Женевьева решала задачу по математике. «Если линейная функция f определяется как f (x) = …»

Шарли уставилась в потолок.

– Двадцать две минуты десятого! – объявила она.

С такой трагической интонацией, что все подняли головы и посмотрели на нее.

– Он не ест! Он никогда не готовит!

Женевьева поняла первой.

– Наверно, питается сэндвичами с анчоусной пастой.

– Утром, днем и вечером?

– Парижанин. Холостяк. Элементарно.

Шарли кинулась на кухню, следом побежали кошки, исполненные надежд. Было слышно, как она роется там, что-то достает, разворачивает, выдвигает ящики, хлопает дверцами шкафов. Она вернулась с битком набитым пакетом из «Гиперпромо».

– Ну-ка… э-э… Гортензия… Отнеси ему это.

– Почему я?

– Тогда Женевьева?

– Извини. Я сражаюсь с функцией f (x), она так и норовит просочиться сквозь пальцы.

Шарли показала пакет Беттине, та в ответ недвусмысленно фыркнула.

– Почему ты не отнесешь сама? – спросила Дезире, искренне удивленна я.

Шарли прищурилась, взгляд ее метал молнии. Дезире съежилась.

– Тем хуже, – сказала Шарли. – Никто не пойдет.

В дверь позвонили. Кто бы это мог быть в такой час?..

Беттина вскочила. Как всегда, когда звонили в дверь.

Она вернулась в гостиную через полминуты в сопровождении Таинственного жильца.

– Танкред вошел через сад. Он не хотел спускаться по Макарони, чтобы нас не беспокоить.

– Макарони? – повторил он.

– Наша главная лестница.

– Ну ничего себе, – сказала Энид, – интересно, мы как раз говорили о…

Книга пролетела над самой ее головой и приземлилась на диван.

– Убери, пожалуйста, эту книжку, – прошипела Шарли, глядя ей прямо в глаза.

Энид поняла и замолчала. Но Дезире не унималась:

– Энид права. Как интересно. Шарли приготовила полный пакет для…

Ей на губы легла рука. Материнская. Непреклонная. Дезире удивленно уставилась на Беттину, а та ласково улыбнулась ей и, убрав руку, прошептала:

– Ты перепачкалась шоколадом, когда пила. Иди умойся.

Дезире послушно направилась к раковине. На полпути она остановилась:

– Я не пила шо…

– Иди скорее, – перебила ее Шарли.

В воздухе ощущалась легкая дрожь… Тихий внутренний голос посоветовал Дезире не спорить. Танкред по-прежнему стоял на пороге гостиной, слегка смущенный.

– Ну вот. Простите мой дурацкий вид. Я только что обнаружил, что у меня нет хлеба.

Шарли подарила жильцу невиданную прежде улыбку. Улыбку, которая напоминала одновременно Пеппи Длинныйчулок, Вавилонские сады, «Волшебную флейту» и роковую Шаггаи Мостру из видеоигры.

– Вы собирались ужинать? – спросила она.

– Ну вот. Я работал. Не заметил, который час.

– Мы как раз собрались перекусить. Присоединитесь к нам?

– Ну вот. Я не хотел вас…

– Нисколько.

– Ну вот. Охотно. У меня наверху мало что есть.

– А у нас здесь изобилие и пир горой!

Она повернулась к сестрам.

– Накроем стол?

Все ошеломленно уставились на нее, не веря своим ушам. Неужели им придется ужинать дважды?

* * *

Пришлось. И ничего плохого в этом не было.

Сначала все стеснялись, клевали еле-еле, но вечер затянулся, и у всех проснулся аппетит. Танкред мало того что был красавцем, он оказался просто замечательным гостем.

– Что же все-таки у вас за работа? – спросила Энид, уплетая третью порцию компота из груш.

Обе его руки лежали плашмя на столе. Ногти были забавные, в форме трапеции, как самоклейки, подумал Гарри, в пятнадцатый раз засыпавший на коленях у Гортензии.

– Я занимаюсь исследованиями.

– В какой области? – спросила Шарли, распаковывая фуагра, подарок коллеги, у которой был дом в Жере.

Она погрузила в него нож и положила на ломтик поджаренного хлеба эквивалент большой очистки.

Танкред отрезал кусок вяленого окорока, лежавший перед ним на доске:

– Я работаю на лабораторию.

– Я тоже, – сказала Шарли с полным ртом.

– Звон стекла! – просияла Гортензия. – Это значит, пробирки, склянки и все такое?

Она представила себе лабораторию доктора Джекила в родительской спальне.

– Точно. Географическое положение этого дома идеально. Мне нужны были океан, туманы, йод… И полный покой.

– Гм, – промычала Шарли, проглотив еще одну очистку. – Я не уверена, что в этом доме образцовая тишина.

– Я имел в виду не тишину, – поправил он, – а спокойствие.

Загадочно. Хотя сам он как будто этого не сознавал.

– Вы тоже работаете в лаборатории? – ответил он вопросом на вопрос.

Женевьева, сидевшая рядом с Шарли, заметила красные пятнышки на ухе старшей сестры.

– В моей работе нет ничего интересного, – ушла от ответа Шарли. – Откроем еще бутылку?

Она скрылась в кладовой. Все молча смотрели, как Танкред неторопливо жует вяленую ветчину, как будто перед ними разыгрывался последний акт «Полиевкта»[52]52
  Опера итальянского композитора Гаэтано Доницетти.


[Закрыть].

– Ты долго здесь будешь? – вдруг спросил Гарри.

– Сколько понадобится.

– Для чего?

– Для моих исследований.

– А что ты исследуешь?

Вернулась Шарли с открытой бутылкой. Женевьева накрыла свой бокал рукой: нет, спасибо. Беттина протянула свой.

– Ты еще маленькая, – сказала Шарли.

– Капельку! – настаивала Беттина.

– Капельку! – подхватила Энид.

– Капельку! – закричали хором Дезире, Гортензия и Гарри.

Шарли сдалась.

Потом были еще капельки. Даже Женевьева дала себя уговорить. Потом Гарри захотел блинов, Гортензия захихикала над лабораторией доктора Джекила в родительской спальне, Беттина поднесла бокал к глазам и в мерцании вина различила лицо Мерлина, всплеск – оно появлялось, еще всплеск – исчезало.

Танкред выстроил в ряд бокалы разной степени наполненности и звенел ими, пока не получилась гамма. Потом он сыграл «Розы Пикардии», затем «Желтую розу Техаса», Гарри проснулся на «Красной розе для голубого ангела», все аплодировали, и он почувствовал себя бодрым и отдохнувшим.

Дезире спела «Крошка-паучок ползет по водостоку» и еще, в трио с Энид и Гарри, «Капитана Бери-Бери».

– Теперь я! – объявил Танкред. – Я спою вам «Кабак».

– Нет-нет! – воскликнула Шарли и взъерошила и без того растрепанные волосы. – Не надо питейных песен!

Одна прядь встала торчком у нее на макушке.

– Она не пи-тейная! – запротестовал он. – Она шу-тейная!

Он тоже взъерошил волосы. Потянул за ворот свитера, глубоко вдохнул и начал:

– Ветхий есть квартал…

– Недурное начало! – хихикнула Гортензия.

– Дальше – больше? – прыснула Беттина.

Танкред поднял руку, призывая к тишине. Дезире, сидевшая напротив Шарли, заметила, что, когда она смотрит на жильца (то есть почти все время), глаза у Шарли становятся как у Феофаны.

– Ветхий есть квартал, где я коротал дни когда-то, – снова начал Танкред.

– Это ты так поешь? – подколола его Беттина.

– Крутая твоя песня! – не отстала от нее Энид.

– По последней, прочистить горло! – сказала Женевьева, наполняя бокал Танкреда.

– Не обращай внимания, пой! – подбодрила его Шарли.

Рубикон был перейден, все перешли на «ты», сами того не замечая.

Танкред отпил глоток, снял свой зеленый, цвета лиственницы, свитер, который так ему шел. Под ним оказалась светло-серая футболка, которая, надо сказать, шла ему еще больше.

 
Ветхий есть квартал,
Где я коротал
Дни когда-то.
Место – глушь и мрак,
Держит там кабак
Хряк мордатый.
Если ты эстет,
В винах ценишь цвет,
Вкус богатый,
Лучше не проси
Местный эликсир
Синеватый[53]53
  Здесь и далее цитируется песня Жоржа Брассанса «Кабак» («Le Bistrot») в переводе Владислава Зайцева.


[Закрыть].
 

Он обнял Женевьеву за талию и увлек ее в па-де-де, больше похожее на танец утят.

 
Ветхий есть квартал,
Где я коротал
Дни когда-то.
Место – глушь и мрак,
Держит там кабак
Хряк мордатый.
Если ты эстет,
В винах ценишь цвет,
Вкус богатый,
Лучше не проси
Местный эликсир
Синеватый.
 

Он отпустил Женевьеву, пригласил Беттину и станцевал с ней прихрамывающую яву с примесью «Бриолина» и «Поющих под дождем».

 
Ну а если ты
Бак для кислоты,
Завсегдатай
Теплых погребков —
Пей, узнай, каков
Чёрт рогатый!..
Эту пищу там
Ищет нищета,
Сброд поддатый,
И в чаду густом
Валится под стол
Каждый пятый.
 

Он отпустил Беттину и еще два куплета кружил на полуметре терракотовой плитки Дезире, которая заливалась смехом и была на седьмом небе.

 
А еще манит,
Тянет как магнит
Всех подряд их
Фея кабака:
Плечи, грудь, бока,
Взгляд приятный.
Я держу пари,
Что во всем Париже навряд ли
Есть хотя б одна
Краше, чем она,
И опрятней.
 

Он отпустил Дезире и повел Энид в спотыкающемся танго.

 
Темный погребок
С нею – уголок
Благодатный…
Доложить могу,
Что гребет деньгу
Хряк лопатой.
Кто же клад такой
Крепкой взял рукой?
Кто наградой
Овладеть сумел?
Кто был скор и смел?
Хряк мордатый!
 

Он отпустил Энид и быстро-быстро закружил Гортензию, как кринолин, вокруг себя. Пошатываясь, она упала на скамью.

Танкред сделал паузу. Он немного вспотел. Налил стакан воды, выпил, вытряхнул последние капли себе на голову.

– Дальше не помню, – извинился он. – Только конец.

И он склонился перед Шарли.

Сестры догадались, что все предыдущие минуты были только лишь ради этой. Он станцевал со всеми только для того, чтобы потанцевать с ней. Он хотел было прижать ее к себе, но Шарли отстранилась. Они танцевали на расстоянии двадцати сантиметров друг от друга.

 
Ни один ходок,
Взяв под локоток,
До кровати
Фею не довел,
Чтобы хряк, как вол,
Стал рогатый.
Есть один квартал,
Где я коротал
Дни когда-то,
Есть там погребок
С феей – уголок
Благодатный!
 

Танкред и Шарли танцевали молча еще несколько секунд, потом все зааплодировали. Розовые пятна на ухе Шарли (заметила Женевьева) добрались уже до подбородка.

– А ну-ка баиньки! – скомандовала она наконец. – Мелкие уже спят на ходу.

– Неправда, – пробормотал Гарри, открывая закрытый глаз. И тут же снова закрыл его.

* * *

Перед сном Энид забежала сделать пипи и заодно перемолвиться словечком с Гномом Спуска Воды.

Нырнув в постель, она зашептала привычное шк-шк-шк, сигнал для Ингрид и Роберто, которые вскоре свернулись на ее одеяле, как две пушистые грелки.

– Ты спишь? – шепнула Энид Дезире, которая ночевала в ее комнате.

– Ммм-неа.

– Ты видела, как Танкред?..

– Что?

– Как он обнял Шарли, а она не захотела.

– Ммм-да.

– Она невеста Базиля.

– У мамы есть кузина Антуанетта, так у той три мужа.

– Так бывает? – удивилась Энид.

– Она справляется.

– Ничего не говори Базилю. А то все полетит кувырком.

– Я не скажу… Спать.

– Ты была когда-нибудь влюблена?

– Мммм. Не знаю.

– Колись.

– В Анатоля Нибожемоя. Я тебе про него рассказывала.

– А я в Гулливера.

– Я знаю… Спать.

– Не совсем влюблена. Но он любит пироги с тыквой, как я. Ненавидит кофейное мороженое, как я. Я считаю, что это знак. Мама вышла замуж за папу, потому что только он один играл с ней в мини-гольф и не боялся показаться смешным. Она так рассказывала.

В темноте Дезире открыла глаза – сна уже не было ни в одном – и повернулась к Энид, привстав на локте.

– А мои родители все время собачатся, потому что денег нет.

– Ты имеешь в виду дядю Флорантена и тетю Юпитер?

– Других родителей у меня нет. Мама говорит, что у нее нет больше сил работать по пятнадцать часов в день. А папа отвечает, что артист работает двадцать четыре часа в сутки.

– А кем работает твоя мама?

– Она встречает людей, когда они приходят в ресторан, говорит им, за какой столик сесть, и спрашивает, будут ли они аперитив.

После паузы в темноте прозвучал голосок Энид, уже нетвердый от сна:

– Ничего так… работа.

– А ей не нравится. Вот она и собачится все время с папой.

Некоторое время Дезире рассматривала картинки, которые появлялись под веками, если крепко зажмуриться.

– С Танкредом, – снова заговорила она, – у твоей сестры Шарли были глаза как у Феофаны.

– …Спать.

Любопытство пересилило, и Энид все-таки спросила:

– Кто это – Феофана?

– Золотая рыбка у нас в классе.

* * *

Гортензия тем временем изучала себя в зеркале в своей комнате и строила своему отражению всевозможные гримасы. Вдруг она рывком стянула через голову свитер… Она хотела застать их врасплох.

Они были на месте, бледные бутончики, розовые, испуганные, они как будто молили о помощи, просили непременно что-нибудь сделать, полить их, удобрить, подкормить витаминами, злаками, калориями, да чем угодно, лишь бы они выросли, налились, стали двумя красивыми, круглыми, здоровыми грудями.

Может ли такое произойти за одну ночь?

Могут ли они вырасти, как волшебные бобы в сказке про Джека?

Гортензия выпятила грудь, встав перед зеркалом в профиль, посмотрела на себя с трагическим выражением лица и громко выдохнула:

– Аааааааргх!

* * *

Беттина тоже рассматривала себя, но в высоком зеркале шкафа в коридоре. Не потолстела ли у нее немного левая ягодица? А если Мерлин приедет сейчас, что будет?

Вернувшись в свою комнату, она написала черновик черновика: «Я думаю о тебе. Я думаю о тебе. Ты никогда не узнаешь, как сильно я думаю о тебе. Как я жалею, и т. д., и т. п.»

Она порвала письмо, как и все предыдущие. Легла в кровать, стуча зубами, и стала ждать сна.

8
О личной жизни дождевых червей

Беттина проснулась через час со странным ощущением, что ночь уже кончилась. И с легкой головной болью. Она встала, и что-то теплое сразу потекло по ноге. Тут она поняла, что ее разбудило.

Она прошлепала босиком в ванную. Разумеется, пакет гигиенических прокладок был пуст. Она выругалась в адрес неизвестной сестрицы, не положившей новую пачку. Вернулась в комнату, сунула ноги в тапочки и пошла на другой конец коридора. Ее комната была далеко от всех – цена за собственную ванную.

Беттина обошла балясины Макарони. Откуда-то снизу просачивался свет. Из кухни или из кладовой.

Она нашла тампоны в ящике Шарли. Ей это не очень нравилось, да и практики недоставало. Но другого выхода не было. Она выбрала самую маленькую модель. Из осторожности.

Вставив тампон на место (что заняло добрых восемь минут, то есть на семь с половиной больше, чем было сказано в инструкции), она вернулась на лестницу, заинтригованная светом на первом этаже. Кто мог быть на кухне в такой час?

Беттина бесшумно спустилась по ступенькам.

– Изумительные блины, – послышался голос Танкреда.

– Секретный рецепт тети Лукреции, – ответил голос Шарли.

– Кто такая тетя Лукреция?

– Такая штучка, больше всего похожая на настой цикуты.

– Звучит не очень мило.

– Она далеко не милая. Будем снисходительны, скажем только, что она ворчунья, скряга, эгоистка, сплетница, зануда, старая перечница…

Беттина толкнула дверь.

– Грубое слово – евро, – прошептала она.

– Ты не спишь?

– Сплю, но плохо, спасибо, а вы?

– Тоже, – ответила Шарли. – Захотелось горячего молока… Прихожу сюда – и такая вот абракадабра! Горячее молоко готово! Танкреду пришла та же идея.

Беттина насмешливым взглядом окинула большой стол: блины, печенье, какао, варенье, масло, сироп…

– Вы ждете в гости компанию великанов?

Она намазала блин домашним яблочным желе. Откусив большой кусок, всмотрелась в лицо сестры, пытаясь угадать… вправду ли… тут такая абракадабра.

Присутствие Танкреда – совпадение?

Никаких подтверждений не наблюдалось.

Никто не строил глазки, не пожимал украдкой ручки, не крутил любовь тайком. Шарли кипятила молоко в кастрюльке со своим обычным лицом, которое они видели каждый день.

В дверном проеме показалась голова Женевьевы.

– Горячее молоко! Здорово!

Она вошла вся, помахивая бело-зеленым плюмажем.

– Наш серийный сеятель порея опять приходил. Я нашла это у себя за дверью. А блины остались?

– Только один. Сейчас я еще напеку.

Пошел дождь.

Женевьева приподняла край занавески. В темноте пейзаж был полон призраков и догадок. Как хорошо, что она в доме, под крышей, в запахах блинов и яблочного желе. Ей нравилось быть здесь, в одиннадцать минут третьего ночи, в милом старом доме, с сестрами, с Танкредом, нравилось, что за окном темно, внутри тепло, а снаружи дождь. Она посмотрела на старшую сестру. Шарли выливала тесто на сковородку, и выражение лица у нее было (Женевьева поискала слово)… блуждающее. Вот. Блуждающее.

Дверь открылась, впустив Гортензию и ее взъерошенные мини-волосы. За ней вбежал Роберто, следом Ингрид.

Шарли открыла второй пакет молока и вылила его в широченную кастрюлю.

– Ты идеальная сестра, – восхитилась Женевьева не без лукавства.

– Я знаю, – спокойно ответила Шарли. – Одна незадача: матрицу не отлили.

* * *

Дезире запаслась терпением. Еще два дня, и наступят каникулы во всех школах, и Энид наконец будет свободна. А то тоска проводить дни с одним Гарри. Шарли, конечно всячески пыталась их развлечь сеансами кино, сеансами чтения, даже сеансами морского боя на разлинованных листках… Но в конечном счете они чувствовали себя немного обузой.

Дезире вышла из дома, скача на одной ножке через прыгалку. Двинулась дальше вприпрыжку, прихрамывая, как будто подвернула ногу. Ей нравилось представлять себя раненой. Ее больная нога начинала гнить, как в том фильме, где легионер тесаком отрезает себе ступню и говорит: «Завоняло, надо всё отсечь!» Может быть, тогда родители меньше будут орать друг на друга. Мама бросит работу, а папа не будет больше играть «я» в пьесе «Адам и Ева и я».

Она нашла Гарри сидящим на корточках у клумбы.

– Что ты там смотришь?

– Шшш.

Она присела рядом. И с отвращением воскликнула:

– Как ты можешь трогать эти штуки!

Гарри поднял вверх какой-то розовый зигзаг и опустил его в банку, полную земли, травы и множества других розовых зигзагов.

– Это не штуки. Это черви.

– Фууу! – фыркнула Дезире и вприпрыжку убежала к Тупику.

Гарри был всецело поглощен живым клубком в своей банке. Он решил отнести ее в ланды. Там у червей будет больше земли.

В ландах он увидел лохматый мячик, оказавшийся кроликом. Замерев, Гарри наблюдал за ним. Уши кролика походили на листья цикория, только куда дружелюбнее. Когда он скрылся в норке, Гарри еще подождал. Но лохматый мячик с ушами-листьями больше не появлялся. Он вернулся к своим червям.

Гарри опрокинул банку на траву. Черви извивались, как хорошо промасленные спагетти. Их было восемь, но они так перепутались, что казались толпой. Гарри внимательно рассматривал клубок.

Через десять минут он уже мог их различать. А значит, давать имена. Марианник. Нурия. Синди. Экзюпери. Фирмен. Летисия. Ипполит. Жужу. Фирмен начал, извиваясь, зарываться в землю.

– Какие жирные и сочные черви!

Гарри поднял голову. Танкред положил на землю большую полотняную сумку, которую нес на плече, и присел над Марианником, Нурией, Синди, Экзюпери, Летисией, Ипполитом, Жужу и Фирменом, от которого остался виден лишь кончик хвоста.

– Они великолепны, – добавил Танкред. – Где ты их нашел?

– Там.

Гарри просиял от радости. Он тоже находил их очень красивыми. Танкред был первым человеком, оценившим его червей.

– Я хочу, чтобы у них были детки.

– Ага, – сказал Танкред.

Это «ага» не было насмешливым, ни тем более понимающим, ни даже удивленным. Нет, это было спокойное, безмятежное «ага», такое «ага» открывало перспективы. Танкред сел прямо на землю, уперся своей длинной ногой в камень, согнул другую.

– Земляной червь одновременно месье и мадам, – объяснил он. – Мальчик и девочка. Голубой и розовый.

– Ты хочешь сказать, самец и самка?

Танкред искоса посмотрел на него и кивнул.

– Вот-вот.

– Как улитки?

– Как улитки.

Гарри задумался.

– А тараканы? – спросил он.

– А… Про тараканов я не знаю.

Гарри посмотрел на руки Танкреда, они были длинные и чистые, с этими смешными ногтями-самоклейками, совсем не похожие на медвежьи лапы. Хотя на запястьях, под рукавами, виднелась темная шерсть.

– Ты поженишься на Шарли? – спросил Гарри.

Танкред поднялся и отряхнул брюки с боков и сзади. Клуб сухой земли полетел в ноздри Гарри.

– Мы об этом еще не говорили, – сказал Танкред доверительным тоном. – Но если зайдет речь, ты узнаешь первым, обещаю.

Прежде чем уйти, он пощекотал макушку Гарри. Гарри терпеть не мог, когда с ним это делали, но ничего не сказал, потому что Танкред ему нравился. А то, что он узнал от него о земляных червях, мальчиках и девочках, открывало ему новые миры. Жаль, что Танкред ничего не знает про тараканов.

А как насчет летучих мышей? Говорят «летучая мышь» – она, но еще ее называют «нетопырь» – он. Вывод? Самец или самка?

Он вспомнил летучую мышь, друга Энид, который жил в утесе и прилетал повисеть вниз головой под ее окном. Ему очень захотелось увидеть эту мышь.

Гарри взял курс на утес.

Он шел, ветер усиливался, над ним кружили птицы, их становилось все больше. Они выныривали откуда-то из утеса, как будто рука великана подбрасывала их в небо. Они пронзительно кричали, пикировали вниз, как самолеты-беспилотники, словно им вдруг хотелось разбиться о песок.

Гарри подошел к краю утеса, уши наполнились плеском волн и воем ветра, свитер надулся, как парус. Он достал коробочку из-под «Тик-така». Розетта затрепетала всеми усиками и лапками. Выпустить ее, что ли, как Ксавье-Люсьена? Ничего себе путешествие от туалета в поезде. Интересно, здесь хоть водятся тараканы?

У Розетты есть крылышки. Может быть, она улетит? Нет, ее наверняка склюет ласточка… Или съест рыба, если она упадет в море.

Гарри стоял на самом краю. Ветер был плотный, окутывал, как одеяло… И нашептывал на ухо, что он очень сильный, что он носит листья, почему же не вас? Почему не тебя, маленький легкий Гарри?

Гарри на краю утеса раскинул руки как крылья и взлетел.

* * *

Он никогда не летал на самолете. Он очень удивился, что утренние бутерброды в желудке взлетели одновременно с ним. И еще больше удивился, увидев, как небо поменялось местами с морем и наоборот, будто на качелях. Но больше всего он удивился, даже изумился, почувствовав себя теннисным мячиком, летящим через сетку.

Он не испугался. Просто не успел. Даже когда весь утес обрушился на него со скоростью метеора.

* * *

У них было 2400 волос на троих. 2400 – это мало даже для одного, почти никакого скальпа. Зато у каждого имелось по солидному брюшку.

Жак, Поль и Пьер. Вместе им было двести шесть лет.

Они не спеша шли по прибрежной тропе над морем.

– Послушай я себя, – сказал Поль, – зашел бы к Жаник.

Поль был влюблен в Жаник (Жаник, шестидесяти шести лет, улыбка на девятнадцать), которая жила в доме 57 на улице Ровенья. Поль жил в доме 55.

– Послушай я себя, – подхватил Жак, – сказал бы, что это хорошая идея. Но это плохая идея.

Жак тоже был влюблен в Жаник. Он жил в доме 59 на той же улице.

– А если мы застанем ее с кем-то другим? – сказал Пьер.

Он занимал квартиру в доме 56, напротив дома 57, где жила Жаник. И, конечно, тоже был в нее влюблен.

– Задал бы я тебе по первое число за то, что думаешь такое. С каким еще другим?

– С Филиппом. Или с Бернаром.

– Послуш…

– Тс с.

Они прислушались.

– Что?

– Как будто кричит кто-то.

– Чайки.

– Пошли? – сказал Поль. – В смысле, к Жаник. Проведаем ее все-таки?

– Мы выставим себя на посмешище. И пожалеем, что послушали тебя.

– Но представьте себе… Она встречает нас в своем синем платье…

– …павлиньего цвета. С кремовым воротничком. Угощает нас своим яблочным повидлом…

– …и кофе. Тогда да, пожалеем. Пожалеем, что не послушали меня.

– Тсс. Опять кричат… Они задрали головы.

– Да нет. Ничего.

Все трое пошли дальше. Они так долго не слушали себя, что стали туги на ухо.

* * *

А между тем Гарри кричал что было мочи.

Он приземлился в кусты дрока на выступе утеса. Все кололось, из руки шла кровь, но он все же сумел встать на ноги. Он находился на узком карнизе над пустотой. Внизу – пятнадцать метров вертикальной скалы и бушующее море.

Гарри сел как можно дальше от края (недостаточно далеко, на его вкус).

Он убедился, что коробочка из-под «Тик-така» по-прежнему при нем. Розетта помахала ему усиками. Он поискал ее взгляд. Трудно посмотреть в глаза таракану. Они все время опускают голову. Наверно, робеют.

– Покричать еще? – спросил он ее, слизывая кровь с руки.

Птицы завели вокруг него возмущенную сарабанду. Что делает этот непрошеный гость на их карнизе?

– Извините, – сказал непрошеный гость. – Я бы и рад не быть здесь.

Внизу три лысые головы скрылись за поворотом прибрежной тропы.

Гарри снова начал кричать. Он надрывался довольно долго. Иногда ему казалось, что он кричит как Тарзан, иногда – как Джиллиан Мур, когда ее кусает вампир в «Клонах Дракулы». А иногда – как чайка с серыми перьями, которая хохотала, приземляясь на соседний карниз.

Никто его не слышал.

У него закружилась голова, и он теснее прижался к скале. Он боялся пропасти, боялся наклониться, боялся оцарапаться о колючки.

Чтобы успокоиться, он рассказал Розетте сказку «Рике-хохолок».