Текст книги "Четыре сестры"

18
Бриллиант, духи и вечернее платье

Гортензия заперлась в ванной, чтобы спокойно выстирать колготки.

С того дня, когда Мюгетта покинула их, ее и всю планету, Гортензия разобрала один за другим свои ящики, рассортировала носки, альбомы, футболки, тетради, свитера, бумаги, карандаши, фотографии. Она выбила ковер, который не видел такой заботы с прошлого лета, пропылесосила книги, вытерла пыль с абажура, вымыла окна, подшила занавески, сменила дверную ручку. И не написала ни строчки в своем дневнике.

Итак, операция «Чистые колготки». Она наполнила тазик теплой водой, засыпала стиральный порошок, бросила туда скомканные колготки. Если на то пошло, можно выстирать и те, что на ней. Она стянула их, извиваясь, тоже швырнула в тазик. И вдруг сердце ее забухало, как колокол.

Она долго смотрела на темное пятно на светло-серых колготках. Потом нагнулась, осмотрела свои коленки, икры, ляжки.

Ни порезов, ни царапин.

Гортензия посмотрелась в зеркало, увидела встревоженное лицо девочки с очень черными глазами и очень коротко подстриженными волосами. Нос тоже был очень. И подбородок очень. Все у нее очень. Она снова нагнулась и сняла трусики.

Вот оно, маленькое красное пятнышко в форме миндалины. Ее удивило, что она не чувствует никакой боли.

Появилась мама в вечернем платье цвета солнца, расшитом великолепными красными розами, – этого платья Гортензия никогда на ней не видела, но мечтала носить такое позже, когда будет…

– …взрослой? – сказала мама, погладив ее пальцем по щеке. – Когда у девочки начинаются…

– А папа не придет? – перебила ее Гортензия с легкой тревогой.

– Конечно нет. Это наши с тобой дела, ты же знаешь, какой он тактичный. Когда у девочки впервые приходят месячные, мать должна ей кое-что сказать.

– Что, например?

Гортензии стало легче: она была не одна в такой момент. Она ждала продолжения, любуясь восхитительными красными клипсами в маминых ушах.

– Ну, полагается говорить: «Ты стала женщиной, дочка». Или: «Ты теперь взрослая, будь осторожна с мальчиками».

– Но ты мне не это скажешь?

– Конечно это! – воскликнула Люси Верделен, проверяя в зеркале, в порядке ли ее прическа. – Такие вещи еще в ходу. Но есть и другое, что говорят реже.

– Ты идешь на праздник? – спросила Гортензия.

– Да. Я убедила твоего отца надеть смокинг. Неделю его уговаривала.

Это значит, подумала Гортензия, что сегодня еще и МОЙ праздник. У меня первый раз…

– Что такое месячные, мама?

– Энид часто задавала этот вопрос Базилю. Ты не слушала, что он отвечал?

Гортензия пожала плечами.

– Это другое дело.

Мама обняла ее за плечи. От нее пахло фиалками.

– У меня есть теория по этому вопросу, – сказала она. – Я думаю, что у каждой женщины – свое определение… Да, конечно, анатомия, фолликулы, луна, все дела, но…

– Но…

– Для меня это все равно что носить четыре-пять дней в месяц спрятанный бриллиант, даже если ты одета, будто кур воровала. Носить драгоценность, когда никто об этом не знает. Это очень личная шутка, только между нами с тобой.

– Шутка? Ты так думаешь?

– Я предпочитала, когда еще жила в этом мире, ходить в такие дни по пляжу. Я чувствовала, что никто, кроме меня, не поймет в таком совершенстве волны и их движение. Я сама была волной.

– Ммм. Красиво, конечно, но можешь ты мне объяснить, почему эта кровь – цвета морской волны в рекламе «Тампакса» по телевизору?

– Чтобы мальчики не пугались, бедняги.

Гортензия сморщила нос. У нее были еще вопросы:

– Все же каждый месяц такая докука…

– Когда как. Иной раз ты подумаешь: что за дела! Что за глупость! Какое бремя! Какая докука! А в другой раз скажешь: что за дела (но другим тоном), какой сюрприз, какая приятная новость! Иногда ты будешь чувствовать себя хрупкой. А иногда – несокрушимой.

Люси Верделен в зеркале улыбнулась дочери.

– За всем этим я забыла единственный, в сущности, важный вопрос. Прокладки или тампоны?

– Ох нет, я никогда не пользовалась…

– Тцц. Тцц. А если прочесть инструкцию?

– Объясняй помедленнее, пожалуйста. Думай, что ты рассказываешь мне про землетрясение из-под земли.

Мать и дочь вместе, голова к голове, прочли инструкцию.

– Базиль говорит, – сказала Гортензия, – что это выход из организма эндометриальных структур…

– Что?

– Месячные. Мама! О чем мы с тобой говорим?

Мама описала рукой в воздухе кривую, как делала Шарли, когда курила.

– Базиль, – сказала она, – может говорить что хочет!

– Он врач!

– Пусть. Но он мужчина. У него никогда не будет месячных!

Мама взяла духи Шарли, поднесла их к своему декольте, но передумала и поставила флакон на место.

– Не надо смешивать. Твой отец и так не очень любит духи.

Гортензия опустила трусики в тазик. Вода окрасилась светло-розовым.

– Ты не сказала мне, какой праздник… – начала Гортензия – и тут заметила, что мама, как всегда, испарилась.

Она была одна. Немного помолчав, тихо сказала:

– Ладно. Попробую сама разобраться. Все равно спасибо, мама.

19
Клубника и гиппопотамы

Через два дня Гарри и Дезире уезжали в Париж. Это было грустно, но предсказуемо.

Зато бомбой стало известие об отъезде Танкреда.

День начался с появления Шарли на кухне. Она бросила «Доброе утро!», как сказала бы: «Руки вверх!»

Потом, после шутки Дезире, от которой все прыснули, но Шарли осталась невозмутима, Гортензия заметила:

– Твоим скулам не повредят гантели.

Никакой реакции со стороны старшей сестры.

В обед все заметили, что Танкреда нет за столом. Энид с полным ртом осведомилась:

– А пофему Танкфед не пфифел?

– Он собирает вещи, – сообщила Шарли.

Все переглянулись.

– Вещи? – повторила Гортензия.

Шарли насадила на вилку вареную картофелину с такой силой, как если бы это был камень.

– Чемоданы. Коробки. Багаж. Пакуется. Он уезжает.

Она вскочила из-за стола, как распрямившаяся пружина, и выбежала вон, оставив сестер в полном ошеломлении.

– Фто это ф ней? – поинтересовалась Энид.

– С Танкредом все кончено, – пробормотала Беттина.

Женевьева встала из-за стола и побежала вслед за старшей сестрой.

Сначала она ее не увидела. Она обошла крыльцо, ворота, аллеи, никого не нашла. Направляясь к огороду, услышала рыдания. Она толкнула калитку. Шарли, сидя на грядке с клубникой, заливалась горючими слезами.

Женевьева присела рядом и обняла ее. Она зарыдала с удвоенной силой. Женевьева похлопала ее по спине, сказать было нечего.

Немного успокоившись, Шарли подняла на младшую сестру взгляд утопленницы.

– Он уезжает. Так лучше для всех, правда?

И, не ожидая ответа, добавила:

– Я это знала. С самого начала.

И она снова заплакала. Плакала тихо. Долго. Женевьева продолжала похлопывать ее по спине. Долго. Ласково. Наконец слезы иссякли.

– Почему люди всегда так делают? – спросила Шарли почти нормальным голосом.

– Как делают? – спросила Женевьева.

– Когда плачешь. Тебе чуть не ломают спину ударами по позвоночнику.

– Я бью тебя по позвоночнику?

– Не сильно. Но все равно бьешь.

Женевьева перестала хлопать и улыбнулась. Она молча всматривалась в лицо старшей сестры, и ее наполняли нежность и восхищение. Ты бросила Базиля ради Танкреда, подумала она, хотя знала, что никогда с ним не уедешь. Неделя страсти лучше, чем никакой страсти вовсе. Квадратный сантиметр счастья и неразумных утех лучше, чем гектар спокойствия и умеренности. Вот это смелость. Моя старшая. Все это ради дома-развалюхи и четырех сестренок, которые не стоят твоего мизинца.

– Бью, согласна, – сказала она. – Но очень нежно.

– Показать тебе, как нежно бьют? – фыркнула Шарли, вставая. – Тьфу ты, клубника. Смотри, я изобрела новый способ делать джем.

Женевьева звонко чмокнула Шарли в щеку. И, не удержавшись, в последний раз хлопнула ее – нежно – по спине.

* * *

Гортензия замахала рукой, завидев Сесилию Зербински. Она вошла в кафе с бешено колотящимся сердцем и на полсекунды замерла у столика молодой женщины. Перед Зербински она всегда робела. А ведь та была ненамного старше Шарли. Отчего же – из-за ее элегантности? Из-за холодноватых голубых глаз?

Сиделка встала и обняла Гортензию. Ее улыбка была теплой.

– Как дела?

– Ммм, – промычала Гортензия.

На Сесилии были орехово-зеленый плащ, цветастый шарф и шляпка-колокол цвета опавших листьев.

«Опавшие листья – мертвые листья», – подумала Гортензия. Слово «мертвые» закрутилось в голове. Она села на банкетку, обитую коричневой кожей.

– Что ты будешь пить?

– Не знаю.

– Шоколад?

– Лучше что-нибудь холодное. Яблочный сок.

Сесилия Зербински заказала яблочный сок. Спросила, как дела в Виль-Эрве. Гортензия подумала: «У меня месячные, это в первый раз». Потом она вспомнила про спрятанный бриллиант и «кур воровала». Одета она была прилично, кур точно не воровала. Но ходила по-ковбойски с этим прямоугольником целлюлозы между ног. «Анатомическое строение», – говорилось в рекламе. А ей казалось, будто она сидит на словаре «Малый классический Ларусс». Теперь она понимала, что имела в виду мама под «очень личной шуткой между нами с тобой».

Но Сесилии она об этом не обмолвилась. Только рассказала, что у них гостят кузены на каникулах до завтра, а на втором этаже поселился жилец.

– Он тоже на каникулах?

Гортензия пожалела, что упомянула Танкреда.

– Нет, он скоро уезжает, – уклончиво ответила она и посмотрела Зербински в глаза: – Мюгетта говорила с вами обо мне?

– Очень часто. Ты сама знаешь.

Гортензия кивнула и опустила соломинку в принесенный официантом яблочный сок.

– Я все думаю, почему Мюгетта не звонила. И не писала.

– Она писала тебе и говорила с тобой очень, очень часто. Мысленно. Руки и ноги за ней не поспевали. Голос ослаб. Она знала, что ты, если ее услышишь, догадаешься, что ей плохо. А уж писать…

Зербински постучала пальцем по краю чашки и закусила губу.

– Держать карандаш для нее было все равно что…

– Просить гусеницу взвалить на спину Эйфелеву башню.

Зербински кивнула, развязала и снова завязала шарфик. Потом порылась в сумке и достала белый сверток, заклеенный скотчем.

– Она передала мне это для тебя.

– Что там?

– Не знаю.

Гортензия развернула бумагу. Это оказался титульный лист, вырванный из карманного издания «Длинноногого дядюшки». Внутри был маленький спичечный коробок. А в нем – два зеленых гиппопотама.

У Гортензии защипало глаза.

– Ее заколки.

– Она любила заколки. Несмотря на короткую стрижку. Эти были ее любимые.

Гортензия смотрела на двух гиппопотамов, ожидая, что они улыбнутся ей, подмигнут, кивнут.

– Однажды, – вздохнула она, – я тогда видела ее второй раз, Мюгетта сказала мне: «Этим летом я буду Мёрт-и-Мозель».

Она отпила глоток яблочного сока и протянула двух гиппопотамов сиделке.

– Приколите их к моим волосам, пожалуйста.

20
Майкрофт, Милена, Лулу, Эрнест, Рауль и другие

Гортензия мыла из шланга террасу, когда из дома, со стороны башенки, вышел Танкред с двумя коробками под мышкой и чемоданами в руках. Гортензия сосредоточилась на шланге. Она поливала библейскую петрушку. С тех пор как Базиль привез эти саженцы, никто не притрагивался ни к дикому винограду, ни к молодой оливе. Они выживали, но выглядели еще более скрюченными в уголке террасы.

Она бросила на Танкреда взгляд исподлобья. Он закрывал багажник. До сих пор она не могла в это поверить. Но он действительно уезжал.

«Почему так скоро?» – подумалось ей.

Она помахала Женевьеве, Беттине и Дезире, которые играли в какой-то замысловатый покер на ступеньках крыльца. Только Женевьева посмотрела в ее сторону и поняла послание. Она оставила игроков и подошла к Гортензии.

– Он уезжает? – прошептала она. – Сейчас?

Гортензия кивнула.

– Будем с ним прощаться.

– А Шарли? Она в городе.

Женевьева печально поджала губы.

– Я думаю, поэтому она и в городе. Они уже давно простились. Когда это затягивается, все становится невыносимым.

Танкред скрылся в доме. Беттина и Дезире тоже оставили покер и вышли к ним на террасу.

– Он уезжает? – спросила Беттина шепотом, как будто Танкред мог ее услышать.

– Все-таки, – сказала Гортензия, – Шарли должна была быть здесь.

Женевьева странно на нее посмотрела.

– Лучше не надо. Есть предел сил человеческих. Она могла бы в последний момент прыгнуть в машину и больше не выйти.

Гортензия уставилась на нее с недоверием.

– Ты хочешь сказать… Она покинула бы Виль-Эрве? Покинула бы НАС?.. Насовсем?

Женевьева посмотрела на дом и ничего не ответила. Беттина отвернулась.

Они стояли, бессильно опустив руки, перед «фордом мондео», как будто ждали от него разгадки тайн человечества.

Танкред снова вышел из башенки. Все метнулись к нему.

– О! Э-э… вы здесь, – сказал он.

И он тоже говорил вполголоса. Он положил последние коробки в багажник. Внутри характерно звякнуло.

– Ты пришлешь нам образец духов, которые изобрел? – спросила Беттина.

– Обещаю.

– А как он будет называться, этот крем из тины и моллюсков? – поинтересовалась Гортензия.

– Это еще не решено.

– Танкред…

– Да?

– Мы рады, что ты приехал сюда.

– Даже очень рады.

Он растянул губы в чем-то среднем между улыбкой и гримасой. Вздохнул.

– Я тоже.

– Ты продолжишь свои исследования в Париже?

– Я закончил. Этот запах оказалось легко найти. Благодаря этому месту.

Он сделал глубокий вдох и огляделся.

– Здесь все чем-нибудь пахнет. Это дает миллион идей.

Повисло молчание.

– Будешь в Париже, передай привет мордатому хряку и его фее.

– Обязательно.

– Мне очень понравилась песенка, – сказала Дезире. – Ветхий есть квартал, где я коротал дни когда-то…

Он расцеловал всех крепко и долго. Тут прибежала Энид, видно, сработало шестое чувство. Она бросилась Танкреду на шею.

Наконец он сел в машину. Женевьева наклонилась к дверце:

– До свидания.

Она хотела было добавить, что ей жаль и что он ей очень нравится. Но промолчала.

Базиль ей тоже очень нравился. И его было тоже жаль.

Танкред подмигнул ей и тронул машину с места.

* * *

В конце Тупика, перед самым шоссе, маленькая фигурка вынырнула из зарослей и встала на дороге у «форда мондео». Танкред затормозил.

– Гарри! Так выскакивать опасно!

Гарри шагнул к нему с коробочкой из-под мятных леденцов в руке.

– Держи, – сказал он. – Я собрал их специально для тебя. Самые красивые.

Танкред открыл коробочку. Она была наполнена землей, и в ней томно извивались три червяка. Он посмотрел на них и мягко покачал головой.

– Спасибо, Гарри. Это замечательный подарок, я очень тронут, но…

– Ты говорил, что любишь земляных червей.

– Это правда. И потому предпочитаю их на свободе. Верни их туда, откуда взял, Гарри.

– Их зовут Лулу, Эрнест и Рауль.

– Очень красивые имена, но они ведь предпочтут хорошим именам хорошую землю, как ты думаешь?

Гарри молчал. Танкред вышел из машины и присел рядом с мальчиком.

– Верни им свободу. Они там в тесноте, задыхаются. Им плохо.

Гарри кивнул.

– Шарли тоже так говорила про Ксавье-Люсьена.

У Танкреда нервно дернулось веко.

Гарри протянул руку и забрал у него коробочку из-под леденцов. Он опрокинул ее на поросшую цветами обочину. Червяки, извиваясь, уползли. Танкред улыбнулся и обнял мальчика.

– Но это был самый лучший подарок, какой я когда-либо получал, – прошептал он ему на ухо.

Он задумался ненадолго и встал. Гарри вытаращил глаза, когда он открыл багажник и достал клетку, в которой сладко спала Миледи.

– Держи, – сказал Танкред. – Я знаю, что ты наведывался к ней с Май крофтом, когда меня не было дома.

– Как ты узнал?

– Майкрофт не умеет держать язык за зубами, – ответил Танкред. – И главное, он очень влюблен в Милену. Я полагаюсь на тебя, пусть они встретятся, ладно?

– Хорошо.

Гарри открыл клетку и взял крысу в руки. Она не проснулась. Танкред сел в машину.

– Пока! – сказал ему Гарри, очень гордый собой.

– Пока! – ответил Танкред и захлопнул дверцу.

– Эй…

– Да?

– Ее зовут не Милена, ее зовут Миледи!

– Миледи? Как это?

– Майкрофт не умеет держать язык за зубами.

Танкред улыбнулся и включил зажигание.

– Будешь в Париже, – крикнул Гарри, – передай привет мордатому хряку и его фее!

– Грубое слово – евро, – ответил Танкред.

И машина умчалась.

21
Ингрид, Роберто, Майкрофт, Миледи и другие

Женевьева слышала, как Шарли плакала большую часть ночи. Утром она принесла ей поднос с завтраком. Шарли спала. Или притворялась. Женевьева поставила поднос и на цыпочках вышла.

Она уехала в город за покупками с Энид, Гортензией и Беттиной, а когда они вернулись, Шарли в холщовом переднике и косынке на голове красила ставни западного фасада.

– Сорок пять минут на ставень, – сказала она. – А всего их двадцать четыре. Кто мне посчитает, сколько времени это займет?

– Мы слишком тебя любим, чтобы выдать тебе такой печальный итог, – ответила Женевьева, обнимая ее за плечи.

Тут появился Гарри.

– Я выпустил Розетту! – торжественно сообщил он.

Пять голосов испуганно вскрикнули:

– Выпустил?

А потом еще:

– КУДА?

Мальчик переминался с ноги на ногу. Ну вот, в общем, он искал, искал, а потом – сюрприз! – увидел двух или трех Розеттиных друзей, которые играли в футбол горошиной в раковине.

– Тараканы устроили футбольный матч в нашей раковине? – возмутилась Гортензия.

Все кинулись в дом, к раковине, где матч, очевидно, уже закончился, а игроки, надо полагать, принимали душ в раздевалке, то есть в сточной трубе.

– Божемойбожемойбожемойбожемой, – простонала Женевьева. – У нас была крыса…

– А теперь еще и тараканья ферма.

– Кстати о крысе… – начал Гарри.

– ЧТО?! – взвизгнули все.

При виде всех этих устремленных на него глаз Гарри понял, что говорить о Миледи было бы ошибкой. И закончил фразу иначе:

– Э-э, что-то давно не видно Майкрофта.

– Я по нему не скучаю! – фыркнула Беттина.

Сказать по правде, скучала немного. К огда-то Мерлин предложил ей вместе поохотиться на Майкрофта в парке.

– В следующий визит тети Лукреции, – мрачно сказала Шарли, – предлагаю запустить тараканов в шерсть Делмеру.

– Не очень-то хорошо по отношению к Делмеру.

– Да и к тараканам тоже.

Вдали затрещал мотор. Пять сестер переглянулись. Нет. О неееет…

Оцепеневшая Энид выдохнула:

– Кто первая произнесла ее имя?..

– Та ведьма! – закончила Шарли.

И они завопили хором:

– ТРЕВООООГА!

– На абордаж! – гаркнул Гарри, который не видел тетю Лукрецию с трех лет (и давно ее забыл).

«Твинго» приближался.

Энид подхватила Роберто за шкирку. Женевьева унесла Ингрид, которая вылизывалась на буфете. Их закрыли в кладовой.

– Гарри, – шепнула мальчику Шарли, – если ты подобрал или спрятал еще какую-то живность, о которой нам не сказал, самое время сказать сейчас.

– Какую живность? – простодушно спросил он.

– Не знаю, я тебя спрашиваю. Уверен? Нигде нет пауков, мух, крабов, палочников…

– Палочников? – повторил Гарри, и глаза его заблестели. – Это кто?

– Ох, ладно, – вздохнула Женевьева, потерянно озираясь, – все равно здесь бардак, как всегда…

«Твинго» затормозил, описав круг у крыльца. Раздался голос тети Лукреции:

– Ау, ау! Мои милые!

У всех вырвался вздох. Они приготовились к штурму. Беттина открыла дверь.

Вошла тетя Лукреция, через ее правую руку был переброшен палантин, а на палантине лежал Делмер.

– Бедняжка мой, – объяснила она, расцеловавшись с племянницами. – Ему только что промыли желудок. Он слопал тряпку, на которую домработница пролила куриный бульон. Он обожает куриный бульон. Вот только, бедный мой котик, тряпка, даже из стопроцентного хлопка, плохо переваривается.

Делмер и правда неважно выглядел. Женевьева порадовалась: по крайней мере, в кои-то веки он не будет гоняться за кошками. Беттина и Гортензия заключили про себя, что у собаки, спутавшей тряпку с курицей, наверняка не все в порядке с головой. А Энид подумала, что он ни в чем не виноват, бедненький, с такой-то хозяйкой, которая называет его «котиком»…

– Чаю, тетя Лукреция? – предложила Гортензия.

– Почему бы нет. Кто эти дети? – поинтересовалась тетя, метнув взгляд на кузенов.

– Ты не узнаешь их? Гарри и Дезире!

– О… Конечно.

Она одарила их своей самой щедрой растяжкой губ – невозможно было назвать это улыбкой. Потом вытянула длинные пальцы с длиннющими ногтями и, точно щупальца, запустила их в курчавые волосы Гарри.

– Бесспорно, Африка, – заключила она. – Их мать… откуда там она?

– Из Габона, – ответила Дезире.

– Ты можешь спросить их самих, тетя, – сказала Женевьева. – Они умеют разговаривать.

– Их отец, – продолжала тетя, не слушая, – брат вашей матери, всегда был сумасбро…

– Чай готов!

Гортензия подала ей чашку. Тетя Лукреция помешала чай ложкой, сидя боком на краешке дивана.

– Я узнала, что у вас жилец…

– Он съехал, – отрезала Шарли.

– Тем лучше. Это неприлично. Одинокий мужчина в доме, где живут одни женщины!

– Я не женщина, – возразила Энид. – Я девочка.

– И я не женщина, – подхватил Гарри. – Я мальчик.

– И у нас есть Роберто, он мужского пола, – добавила Женевьева.

– Роберто?.. – повторила тетя.

– Наш кот.

Тетя Лукреция почесала нос, как будто одно только слово «кот» вызывало у нее аллергию. Вздохнув, она спустила палантин с Делмером на подушку, чтобы удобнее было открыть сумочку.

– Я привезла вам чек. Плюс еще один. Но с условием: больше никогда никаких посторонних в доме, понятно? Обещаете? Я за вас отвечаю.

Шарли отвернулась. Тетя Лукреция протянула ей два чека с победоносным видом, который она усиленно скрывала… скрывала так явно, что он был еще очевиднее.

Ценой большого усилия Шарли взяла чеки, сложила их и сунула в карман.

– Ты не посмотришь?

Шарли послушно достала их и посмотрела. Потом встала, положила чеки на столик и быстро вышла из комнаты. Было слышно, как она бегом поднимается по Макарони.

– Что это с ней? – удивилась тетя.

– Э-э… от волнения, – сказала Гортензия.

– Эти деньги избавят ее хотя бы от одной заботы, – пришла на выручку Женевьева.

Они знали, что деньги не имеют никакого отношения к внезапному бегству старшей сестры. Это разговор о жильце… Тетя Лукреция повернула нож в свежей ране. Повисла долгая пауза.

Никто не заметил, что Делмер, хоть и лежал тряпочкой, вдруг поднял ухо, потом другое. Собачьи глаза устремились на окно, где двигались две тени… Энид тоже увидела их. Ингрид и Роберто! Они сбежали из кладовой!

Неожиданно бодро Делмер перескочил через хозяйку, опрокинув на ходу чашку с чаем. Тетя взвизгнула и показала руку.

– Я ошпарилась!

– Надо срочно полить холодной водой.

Втроем они отвели ее, дрожащую с головы до ног, в кухню. Она вовсе не ошпарилась, все впитал палантин. Гортензия открыла кран и пустила воду.

Что вызвало эвакуацию из сливного отверстия…

– Тараканы! – завопила тетя, выронив полотенце.

Рядом, воспользовавшись открытой дверью, Ингрид ловко загнала Делмера в угол. Бедняга оказался прижатым к буфету.

Майкрофт, принимавший Миледи в ее новом доме, тоже прогуливался поблизости. Кошки не знали, куда кидаться. Собака! Крысы! Вот так праздник! Это уж слишком! Они оставили Делмера, который тотчас же снова стал преследователем, и промчались между ног столпившихся у раковины людей.

Тетя Лукреция надрывалась так, будто увидела Кинг-Конга. Гарри между тем не растерялся. Он взял с сушки пищевой контейнер и выхватил из раковины трех тараканов. Безошибочно опознав среди них Розетту, он закрыл крышку.

В гостиной тетя Лукреция пыхтела, прижимая руку то к сердцу, то к горлу, то к животу.

– Поверить не могу! Я… я видела… видела…

– Кошек, – любезно подсказала Беттина.

– Нет, нет… я видела… кр…

Тут пришел Гарри с пищевым контейнером. Он открыл его и показал содержимое тете, которая снова завопила.

– Розетта, Бернадетта, Жоржетта, – вежливо представил мальчик.

– Это… это… – задыхалась тетя.

Она схватила Делмера за шкирку, когда он нырнул под стол в погоне за своими смертными врагами.

Крепко держа его, тетя Лукреция попыталась перевести дыхание.

– Эти… эти… твари разносят чуму! Менингит! Аллергию…

Она поводила длиннющим пальцем перед носом Гарри, вылитая Стервелла со своим огромным палантином на руке.

– Я не останусь здесь ни минуты! Иначе это падет на меня! Адовы муки! Адовы муки!

Неизвестно почему, Гарри не нашел ничего лучше, чем рассмеяться ей в лицо.

Кипя от возмущения и страха, тетя Лукреция выбежала из дома и скатилась с крыльца с Делмером под мышкой.

Встревоженная суматохой внизу, Шарли появилась как раз вовремя, чтобы увидеть отъезжающий «твинго».

Они смотрели вслед машине, выстроившись в ряд на ступеньках крыльца: Шарли, Женевьева, Дезире, Беттина, Энид, Гортензия, Гарри, Роберто, Ингрид. И Розетта, Жоржетта, Бернадетта в поставленном на перила контейнере.

– Эй? – пробормотала Беттина, сдерживая подступающий смех. – Что за зеленые пучки торчат из багажника?

– Кажется, это?..

– Порей, – невозмутимо заявила Дезире. – Последний. Все, больше не осталось.

– Смешная она, тетя Лукреция, – вдруг сказал Гарри. – Очень смешная. Особенно когда говорила про адовы пуки.