Текст книги "Четыре сестры"

7
Фрезии и Валериана

Итак, благодаря фрезиям Родни К. Фитцмориса для его Зельды Беттину осенила идея века: позвонить Мерлину, оправдаться и извиниться.

* * *

Вот только оправданий и тем более извинений у нее не было.

И тут снова Родни К. на пару с Зельдой оказали ей помощь. Слушая их нудные диалоги, Беттина нашла решение: она скажет, что плохо себя почувствовала.

Почему бы нет? Самый простой цветок красноречивее всех (ворковал Родни Кей). Вот и самое незамысловатое объяснение будет самым удобоваримым (подумала Беттина). Она отыскала телефон «Нанук-Айс», записала его и провела последние четверть часа «Вечеринки на пляже», морально готовясь.

Когда Родни Кей послал (вместо фрезий) свой кулак в физиономию Зельды и пошли титры со скоростью катушки на швейной машинке, Беттина выпила стакан воды. Потом десять минут простояла у телефона, думая, что, может быть, он сам зазвонит…

И он зазвонил!

Несколько секунд Беттина ошарашенно таращилась на него. Вздрогнув, она сняла трубку.

Это был не телефон. Отшвырнув трубку на диван, она побежала открывать дверь.

Она увидела перед собой пару яблочно-зеленых глаз, красную шляпку в виде печной трубы, два ряда зубов, улыбавшихся до жути сердечно, платье с узором из зеленых устриц и, наконец, такого же цвета веер, которым махали перед ее носом.

Все это принадлежало даме, которая, казалось, вышла прямиком из так называемых бегемотьих музыкальных комедий, которые обожала тетя Лукреция. На бегемотиху походила и сама дама. Хоть и маленького роста, но с ее бицепсами и бедрами в дверь она могла пройти только боком.

– Да? – вежливо спросила Беттина.

Дама еще сильнее замахала веером и, издав что-то вроде отрыжки, защебетала с придыханием:

– Простите, простите… Я не вовремя? Дело в том, что моя племянница…

Снова отрыжка. Снова взмах веером.

– Я ее тетя Валериана. Вы знаете, где она?

Что за акцент? Японский? Балийский? Марсианский?

– Я смогу просветить вас насчет вашей племянницы, если вы скажете мне, чья вы тетя! – ответила Беттина с ноткой снисходительности, предназначенной собеседникам, которых она классифицировала как «страхолюдных», или «законченно дебильных», или просто «комичных».

Тетю Валериану она сразу же поместила в четвертую категорию, совмещающую первые три.

– Ах, ну да! Да! Я забыла! Моя племянница Мюгетта, она живет вон там.

– Мюгетта?

– Ах, вы ее знаете! И давала же она мне жизни, чума этакая! Когда была малышкой, крошила в мою ванну хлеб, чтобы покормить пластмассовых уточек! А с моим седалищным нервом-то – все равно что отбойный молоток вот здесь, в правой ягодице…

Прервавшись, она шумно высморкалась за веером, и ее огромное тело заколыхалось. Беттине все это уже надоело.

– Моя сестра Гортензия лучше знает Мюгетту, чем я, – сказала она. – Может, вы зайдете, когда она будет дома?

Дама заглушила рукавом рыдание. Беттина думала, надо ли впустить ее в дом. Ей этого совершенно не хотелось. Пока она здесь, не удастся позвонить Мерлину.

– Стакан воды, прошу вас! – икнула дама.

Беттина принесла ей воду. Длинные зубы дамы стучали о край стакана, она пила, омерзительно причмокивая. Наконец она подняла свой яблочно-зеленый взгляд.

– Спасибо, спасибо, обычно у меня есть при себе бутылка, здесь, в кармане, – она порылась в складках своего широкого платья, – не помню, куда я ее сунула, ведь была же, с красной этикеткой и крышечкой…

Тут она издала череду странных звуков. Рыдания? Смех? Икота?

– Простите, я чихаю, бывают приступы… аллергия… У меня ашма, вы извините меня?

– У вас ашма? А, астма.

– Ашма, да. Мне срочно нужен мой фумигатор, и пульверизатор, и ингалятор, и… простите, пожалуйста, прошу вас, до свидания…

Дама развернулась и удалилась по Тупику в темпе, который плохо сочетался с ее телосложением и «ашмой».

Беттина закрыла дверь. Пффф. Ну и зануда.

Она вернулась к телефону. Положила руку на трубку, сосчитала до шести…

– «Нанук-Айс»?

– Вы ошиблись номером! – рявкнул голос в трубке.

Раздались короткие гудки. Она снова сосчитала до шести и набрала еще раз.

– «Нанук-Айс»?

Номер абонента изменился. Набирайте, пожалуйста…

Она записала, опять сосчитала, опять набрала.

– «Нанук-Айс»?

– Офис или склад?

Хорошой вопрос. Наобум:

– Склад.

– Какой отдел?

– Э-э… Доставки.

– Вы поставщик?

– Нет.

– Частное лицо?

– Да.

– Если вопрос касается ошибки или опоздания, соединяю вас с обслуживанием клиентов.

– О нет, это не…

Слишком поздно.

– Обслуживание-клиентов-Стефани-Балланкшжрскпжнддр-добрый-день!

Б алла-как? Беттина набрала в грудь побольше воздуха и затараторила:

– Я хотела бы поговорить с Мерлином, пожалуйста, из доставки, спасибо.

Пауза. Наконец Стефани Балланкшжрскпжнддр отозвалась:

– Вы хотите сказать, месье Жиллеспи?

– Если его зовут Мерлин…

– Как вас представить?

– Э-э… Беттина.

– Беттина, а дальше?

– Просто Беттина, – вздохнула она.

Музыка. Гудок.

– Беттина?

От его голоса в трубке она чуть не умерла – так зашлось сердце. Она ущипнула нижнюю губу большим пальцем и мизинцем, начала отрывать от нее кусочки кожи, но услышала свой совершенно спокойный голос:

– Мерлин?.. Я хотела извиниться за кино. Мне стало очень плохо. Я не могла дышать. У меня клаустрофобия, понимаешь, мне надо было выйти на воздух как можно скорее, и…

Она говорила, объясняла, выкладывала кучу подробностей, которые приходили в голову сами собой, легко и так убедительно, что убедили ее самое. Закончив, она сказала:

– Ну вот.

– Я понимаю.

– Ты еще сердишься на меня?

– Я и не сердился. Я так и подумал, что у тебя наверняка была причина… сильнее тебя.

– Спасибо, ты добрый.

Она еще раз повторила:

– Ну вот.

Потом:

– Это все. Пока.

– Пока, – ответил он.

Она слышала его дыхание и подумала, что он еще что-нибудь добавит, но он больше ничего не сказал. Она повесила трубку, чувствуя себя марафонским бегуном, разорвавшим финишную ленточку: облегчение, радость, обессиленность. И боль в груди где-то слева.

* * *

– Я не сделала домашку по английскому, – призналась Жюлианна.

– Я сделала, – сказала Беттина. – Могу дать списать.

– Правда? Здорово. Сестра обещала мне помочь, и знаешь что? Вче ра вечером, в восемь часов, она взялась составлять список фильмов, где Брюс Уиллис носит парик, и тех, где не носит. Два часа занималась математикой!

– Итог? – спросила Беттина, открывая рюкзак, чтобы дать ей тетрадь.

– Я ее спросила: как ты могла влюбиться в типа, который носит семь тысяч париков? Угадай, что она мне ответила?

– Не знаю.

– «Моя мечта – быть одним из этих париков!»

Беттина рассеянно улыбнулась. Она оглядывала улицу вокруг. По правде сказать, общество Жюлианны ей не особенно нравилось. Но Жюлианна жила в квартале, который на данный момент живо ее интересовал.

Наконец она увидела на бульваре то, что надеялась увидеть с тех пор, как они вышли из коллежа, – синее неоновое эскимо, мигавшее в ранних сумерках: «Нанук-Айс».

Сердце Беттины сделало антраша…

– Я пойду, – сказала она, не заметив, что перебила Жюлианну на середине какой-то забавной истории.

Жюлианна посмотрела на нее искоса и замолчала.

– Уже темнеет, и я не хочу опоздать на автобус, – жалко попыталась оправдаться Беттина.

– О, – протянула Жюлианна, покосившись на синее эскимо с таким видом, будто все поняла. – А я-то все думала, почему ты пошла со мной…

– Что ты хочешь сказать?

– Беотэги говорит, что ты влюбилась в доставщика из «Нанук-Айс».

– Она врет.

Беотэги. Гадкая сплетница. Ком гнева набухал в горле Беттины.

– Не стоит из-за этого нервничать. И краснеть тоже.

Жюлианна опустила глаза на Беттинину тетрадь по английскому, которую еще держала в руке. Задумавшись ненадолго, она протянула ее ей.

– Возьми, – сказала она. – Моя сестра рано или поздно отвлечется от Брюса Уиллиса. Или я сама сделаю домашку.

Она повернулась к Беттине спиной и ушла.

Беттина осталась одна в замороженном свете синего эскимо. Бегом-бегом она укрылась в подворотне.

Она ждала Мерлина, чтобы поговорить с ним… но это должно было произойти как бы случайно. Не хватало только, чтобы он увидел, как она здесь торчит! При одной этой мысли краска стыда бросилась ей в лицо.

Она подождала несколько минут, выстраивая в голове полтора десятка сценариев типа «Я проходила мимо».

Ни один не выдерживал критики.

Она развернулась и убежала.

8
Мое сердце бум-бум-бум

Женевьева вышла из автобуса, жалея, что она не из тех девушек, что носят полные сумки зеркал. Если синяк на подбородке такой же, как тот, что расплывался сейчас на руке (похожий на черничное печенье), вид у нее, наверно, жуткий. И неизбежно последуют вопросы.

Она свернула в Тупик. В энный раз спросила себя, как объяснить эти гематомы сестрам, и вдруг чья-то ладонь вынырнула из сумрака и легла на ее руку. Прямо на синяк.

Женевьева от неожиданности выронила спортивную сумку.

– Я напугала вас, ик, мне очень, да, очень жаль! – пророкотал голос у самой ее щеки. – Вы не знаете, кто я, я вам скажу, мне нечего скрывать, и, ик, ик, я вижу, что вас напугала. Я тетя моей племянницы, вы ее знаете, она живет в двух шагах, вон там…

Утопая в этом потоке слов, Женевьева ошарашенно уставилась на вцепившуюся в нее странную особу.

– Разрешите представиться: Валериана, тетя Мюгетты, вы ведь ее знаете, вы, наверно, Гортензия?..

– Нет, – выдавила из себя слегка оглушенная Женевьева. – Я ее старшая сестра. Гортензия, должно быть, дома. Вы хотите ее увидеть?

– О да, пожалуйста, прошу вас. И чего-нибудь попить, я бы с удовольствием, обычно у меня есть с собой фляжечка с чем-нибудь тонизирующим, о, ничего крепкого, я ведь не пьяница, ха-ха-ха, ик, но эта оторва Мюгетта, должно быть, забавы ради ее спрятала, я не могу ее найти… Не племянницу, фляжку… хотя моя племянница тоже куда-то делась… Я бы ее сразу узнала, розовая с зеленым бантом, фляжка, не племянница…

Ее шляпа (аккордеон из красного фетра) ритмично заколыхалась. Дама уткнулась носом в огромный носовой платок и трубно высморкалась.

– Простите… Извините… Опять моя аллергия, весь этот вереск, ик… Я умру от ашмы…

– Ашмы?

– Да-да, у меня ашма…

Женевьева открыла дверь Виль-Эрве, и толстая дама боком по-крабьи протиснулась в прихожую. Она озиралась, продолжая сморкаться и издавать странные звуки то ли горлом, то ли желудком.

– Гортензия? – позвала Женевьева. – Тут тебя спрашивают!

Никто не ответил. В гостиной Беттина висела на телефоне.

– Где-где вечеринка? – говорила Беттина. – У тебя? Твои предки не против? Прикольно…

– Гортензия! – позвала Женевьева, запрокинув голову к Макарони. – К тебе пришли!

– Она принимает ванну! – ответил голос Шарли неизвестно откуда.

– Проходите, – предложила Женевьева тете Валериане, которая так и стояла в прихожей.

– Ничего страшного, я зайду в другой раз, я только хотела сказать ей, как я рада, ик, ик, что моя маленькая Мюгетта завела подружку, я очень люблю мою племянницу, хоть она и бывает сущим исчадием ада, когда…

Не договорив, она чихнула и вперевалку направилась к двери.

– Я пойду, моя ашма, ик, наказание…

Женевьева открыла ей. Удивительная тетя вышла боком. Женевьева не знала, как попрощаться.

– Зайдите завтра, – предложила она, не подумав. – К чаю? Так вы точно застанете Гортензию.

– Да, да, ик, спасибо, апчхи…

Она ушла, оглашая ночь громовыми чихами.

– Экземпляр, – пробормотала ошеломленная Женевьева.

– Она уже приходила вчера, – сказала Беттина. – Алло? Нет, нет, это я Женевьеве про чокнутую соседку… В полосочку и с дырками, представляешь, какой свитер? Супер-пупер. Ладно, пока… Да, – вздохнула Беттина, повесив трубку. – Скажем так, смесь Ведьмы с Запада, Веселого Козодоя из семейки Трапп и писклявой Дрю Бэрримор в «Крике». Вообще-то я о другом. Жерсанда празднует день рождения в субботу, и я приглашена.

Она побежала наверх, и вскоре раздался стук в дверь ванной:

– Гортензия! Ты скоро?

Женевьева же позволила себе украдкой взглянуть в зеркало. Если держать голову чуть внаклон, да, вот так, синяка на подбородке почти не видно. Если только не смотрит кто-то намного ниже ростом. Осторожней с Энид.

Она пошла в кухню и выпила большой стакан виноградного сока. В раковине лежала грязная посуда от завтрака. Она сделала себе бутерброд с беконом, чеддером и пластинкой мармелада, повязалась большим кухонным полотенцем и, жуя, принялась мыть посуду. Так о ней быстрее забудут.

* * *

Родители Жерсанды предоставили молодежи свой гараж и оформили его взятым напрокат праздничным освещением с мигающими прожекторами. Орель, старший брат Жерсанды, выступал в роли диджея. Здесь были два стола с напитками и снедью, шесть коробок с запасами и третьи классы «А», «Б», «В», «Г» в полном составе. В общем, всё, что нужно для вечеринки.

– Видели платье Жерсанды? – прошептала Беотэги.

– Платье? Где там платье? – фыркнула Беттина.

– Пять квадратных миллиметров хлопка, которые держатся на плечах за две ниточки?

ДББ захихикали и продолжали хихикать, пока к ним не подошла, улыбаясь, Жерсанда.

– Что смешного?

– Так, ничего. Дениза рухнула с карниза.

Жерсанда поправила бретельку платья (отчего они снова прыснули).

– Возьмите ореховый торт, – сказала она, – его испекла мама Жюлианны. Экстазный.

Они попробовали торт, слегка смутившись оттого, что Жерсанда была такой дружелюбной, а они над ней смеялись. Диджей поставил диск dry blood ethnic, и Кловис Булесте пригласил Беотэги, которая поспешила проглотить свой кусок.

Дениза и Беттина остались одни. Вскоре к ним присоединилась Изильда, потом подошла Лори и заявила, хотя никто ни о чем ее не спра шивал, что она совсем, ну просто совсем-совсем не суеверна.

– А моя мама, – проорала Изильда, пытаясь перекричать музыку, которую Орель врубил на полную громкость, – суеверная с тех пор, как ее подруга гадала ей на картах Таро и предсказала большое несчастье.

– Да? И оно случилось? – гаркнула Дениза.

– Не одно! Два несчастья! – завопила Изильда. – В один вечер!

– Что? – громыхнула Беттина.

– Первое: мой отец приготовил ужин. Второе: коллега, которую они пригласили в гости, подарила им полное собрание… как его… Селин.

– Сумки или туфли?

В мерцающей тьме раздался вопль. Кричал Жан-Рашид – на его футболку приземлился сорбет с гуайявой, выбитый из рук Анн-Люсетты.

Диджей сменил диск. Теперь это был beat nuclear, Беттина его просто о-бо-жа-ла. Она отбивала такт подбородком. Вольфганг Фуонг из 3-го «В» пригласил ее на танец. Танцевал он немного однообразно, но непло хо. Пригласил он ее и на следующий, под sick bounce. Вся взмокшая, она присоединилась к группе, гоготавшей, как стая галок, у буфета.

– Мой старик двинулся по фазе, с тех пор как второй раз женился, – рассказывал Овид Гаэтану. – А твоя мать?

– Полгода встречается с клевым чуваком, такой весь из себя Эйфелева башня, – ответил Гаэтан и продолжал, обращаясь к Лили: – Слушай, шикардос твоя юбка.

– Мне ее дядя сшил. Мой дядя шьет – это топ-Ниагара.

Беттина зачерпнула розовую жидкость из большой салатницы и наполнила чистый на вид стаканчик. Попробовала: малабарский ром + клубничный сироп + базилик. Она поморщилась и украдкой отставила стаканчик, как будто он был пуст.

Тьму вдруг прорезал коридор света. К то-то открыл дверь гаража. В проеме китайской тенью возник силуэт.

– «Нанук-Айс»! Доставка! – раздался, перекрывая музыку, голос Мерлина. – Кто примет товар?

Беттина чуть не хлопнулась в обморок.

В ту же секунду она почувствовала, что где-то среди танцующих Дениза и Беотэги наблюдают за ней. Только не подавать виду, не подавать виду. Она наугад схватила со стола стакан. Это был тот самый оставленный ею малабарский ром с клубникой и базиликом. Она выпила. Медленно. Смакуя каждый глоток. Когда допила, ей показалось, будто она дней пять дрейфовала на надувной шлюпке.

Итак, Мерлин здесь.

Она схватилась за стол и едва удержалась, чтобы не нырнуть под него. Зажмурилась. Когда она открыла глаза, Жанина Мюр уже держала Мерлина под локоть, увлекая его в исступленный speed slide.

– Он танцует! – прошептал голос Денизы ей в ухо.

– Прикинь, это твой доставщик из «Нанука»? – прошелестела рядом Беотэги. – Офигенно у него получается!

– Это не мой…

Она не договорила. Танцевал он действительно круто. Его руки и бедра ритмично колыхались, партнерша была на седьмом небе.

Беттина подумала, что когда-нибудь убьет Жанину Мюр, и искренне удивилась, обнаружив, что ревнует.

И она была не одинока. Соланж Бинь вклинилась между Жаниной и Мерлином, весело подпрыгивая. Вскоре к ним присоединилась Лавинелла, потом Эрмангарда. Диджей прибавил звук на горе мальчикам, которых все девушки бросили в мгновение ока, образовав три кружка вокруг доставщика из «Нанука», который танцевал как бог.

Беттина налила себе еще гремучей смеси.

– Все хорошо? – спросил за ее спиной встревоженный голос мадам Пейрасолоньо, мамы Жерсанды и Ореля.

– Да… кажется, – слабо выговорила Беттина, не сразу поняв, что вопрос мамы Жерсанды относится ко всем, а не к ней в отдельности.

То, что должно было случиться, случилось. Танцуя то с одной, то с другой партнершей по всему гаражу, Мерлин в очередном пируэте оказался прямо перед ней. Он тотчас исчез, кружась с Жюлианной, на другом конце гаража. И оставался там, пока следующий пируэт не вернул его, на этот раз в паре с Ипполитой Ренуар, прямо под нос Беттины.

– Я так и думал, что это ты, – сказал он и снова скрылся. – Потанцуешь со мной? – спросил он, вновь появившись с Илоной.

Он бесцеремонно снял руку с плеч Илоны и обвил ею плечи Бетти ны. Притянул ее к себе и обнял за талию. Он танцевал изумительно. Экстазно, сказала бы Жерсанда. Шикардос. Эйфелева башня. Топ-Ниагара.

Она высвободилась. Прежде чем он успел ее удержать, между ними уже оказалась Лавинелла, а диджей ускорил ритм.

– Этот парень двигается dry-guérilla! – крикнула Лили в мигающую тьму.

Dry-guérilla? Беттина никогда о таком не слышала, но сразу поняла, что хотела сказать Лили.

Рука Мерлина вернулась к ней и стала настойчивее. Прижавшись к ее лопаткам, она увлекла ее на середину помещения. О боже, подумала Беттина, я танцую, танцую с ним, и это наслаждение, и она кружилась то далеко от него, то очень близко, и снова далеко, и снова близко. Ее лоб коснулся его подбородка. Она видела улыбку Мерлина, такую волнующую, такую прекрасную, чувствовала, как его пальцы сжимают ее руку, и догадывалась, что ему так же хорошо, как ей, что он так же счастлив.

Их танец длился долгие чудесные секунды или минуты – до тех пор, пока левое ухо Беттины не уловило начало фразы где-то рядом:

– Все-таки жаль, что он такой…

Конца она не услышала.

Но угадать было нетрудно.

Что он такой…

Такой некрасивый, неказистый, страхолюдный, неэстетичный, рожей не вышел, такой…

Сегодня утром, моя голову, она перепутала краны, когда споласкивалась, и открыла холодный. В точности то же самое она почувствовала сейчас.

Ее глаза наполнились слезами. Она оттолкнула Мерлина и со злостью отвернулась. Он поймал ее за руку.

– Беттина… Ты больше не танцуешь?

– Я больше не танцую.

– Даже со мной?

– Я больше не танцую!

Ей было трудно говорить. Она казалась себе кастрюлей, полной горечи, которая вот-вот вышибет крышку. Злюка, скверная девчонка! Она замахнулась на Мерлина кулачком, не попала, но он в потемках ничего не заметил. Он сказал:

– Мне очень нравится танцевать с тобой.

Она разозлилась на него еще сильнее за то, что он такой добрый и ничего не понимает. Взгляды вокруг стали любопытными, острыми, как гвозди.

– Что с тобой? – продолжал его голос у самой ее щеки. – То ты такая хорошая, то вдруг выпускаешь колючки. А я-то хотел тебе сказать, что был счастлив вчера, когда увидел, как ты ждала у «Нанука»…

– Вчера?

Беттина побледнела. Он видел, как она торчала там. Может быть, шпионил за ней… И рассказывает это здесь!

– Я помахал тебе из окна, но ты убежала, как раз когда я спускался к тебе.

Она залилась краской, проглотила язык, закипела от злости. Он посмел открыть это всему свету. Нет, не всему свету, хуже: одноклассникам и одноклассницам.

Вне себя от обиды, она посмотрела на него. И со злобной ухмылкой медленно проговорила:

– Ты думал, я была там ради тебя?.. Много о себе понимаешь! Думаешь, на тебя приятно смотреть? Промашка вышла, дружок. Мне нравятся только красивые парни. А ты явно не из их числа!

9
Мрачное воскресенье, очень мрачный понедельник

В 15:11 в воскресенье фотография в большой гостиной Виль-Эрве запечатлела бы на века более или менее следующее:

• Термометр за окном показывает каких-то восемь градусов.

• Шарли, стоя на табуретке, меняет лампочку в потолочном светильнике и смотрит по телевизору двести восемнадцатую серию «Купера Лейна».

• Гортензия и Энид под одеялом на старом оранжевом диване смотрят двести восемнадцатую серию «Купера Лейна».

• Женевьева составляет список покупок на ближайшие две недели в электронном письме месье Шантмерлю, городскому лавочнику, и смотрит двести восемнадцатую серию «Купера Лейна».

• Ингрид и Роберто вылизывают себе бока и смотрят только на собственную шерсть.

В этой серии под названием «Мята или шоколад?» Купер Лейн, американский школьник с большими голубыми глазами, вдруг обнаруживает, что обожает пирожные с мятой, хотя до сих пор был свято убежден в обратном.

– Что такое дом по фэн-шую? – спросила Энид, не поняв туманного диалога голубоглазого героя.

– Представь себе, что в Виль-Эрве все белье выстирано, сложено, аккуратно убрано, посуда блестит, паркет сияет…

– …старые часы и Беттинины финтифлюшки выброшены на помойку, картина с мертвыми фазанами тети Лукреции тоже, книги не лежат на полу, а стоят на полках. Вот. Тогда, может быть, я говорю, только может быть, у нас будет дом по фэн-шую…

– Я люблю наши старые часы! – запротестовала Женевьева.

– А я обожаю, когда книги везде валяются.

– Мертвые фазаны тети Лукреции – это все-таки подарок.

– Что ты имеешь в виду под «Беттиниными финтифлюшками»?

– Значит, прощай фэн-шуй! – заключила Шарли, все еще стоя на табуретке.

Скрип двери наверху сообщил им, что Беттина вышла из ванной, где она заперлась сразу после обеда. Она спустилась к ним.

– Купаться сразу после еды не рекомендуется, ты это знаешь? – сказала Гортензия.

– Я не принимала ванну, – ответила Беттина.

Огромное махровое полотенце было намотано у нее на голове, точно тюрбан Аладдина. Она была просто восхитительна, но сестры скорее бросились бы в огонь, чем сказали ей это.

– Я покрасилась хной, – уточнила Беттина.

Она размотала полотенце, и показались волосы, странно разноцветные.

– Какой это цвет? – спросила Энид.

– «Каф-каф».

– Ты, наверно, плохо прочла, – безмятежно отозвалась Гортензия. – Там было случайно не «Ка-ка»?

Полотенце полетело Гортензии в лицо. Это разбудило телефон. Беттина с взъерошенными волосами сняла трубку. Звук скрипок и голос шансонье завибрировали в ее ухе. Она сразу поняла, кто звонит.

– Тетя Лукреция! – прошептала она, прикрыв трубку рукой. – Кто тут только что ее помянул? Тетя Лукреция?.. Нет, это не Беттина, я Гортензия.

Она всегда была счастлива убедить тетю Лукрецию, что на том конце провода не та сестра.

– Передаю тебе Женевьеву.

Она протянула трубку Шарли, которая уже слезла с табурета.

– Скажи ей, что ты Женевьева, – шепнула ей Беттина, – и что мы в этом месяце не получили от нее чек. Посмотрим, что будет.

Шарли вытерла пыльные ладони о брюки.

– Тетя Лукреция? Это Шарли. Нет, не Женевьева… Остальные вернулись к шоколадно-мятным страданиям голубоглазого Купера Лейна.

– Что тут было? – спросила Беттина, показав на телевизор.

Никто ей не ответил. Она швырнула запачканное хной полотенце в грязное белье, поднялась наверх и снова заперлась в ванной.

В шестой раз за пятьдесят семь минут она расчесала свои ставшие разноцветными волосы. Инструкция на упаковке обещала блики цвета красного дерева. Беттина от всей души надеялась, что инструкция не врет. Пока же волосы были мокрыми, и эта дура Гортензия права: выглядели они по меньшей мере странно.

Она вышла из ванной и наткнулась как раз на Гортензию, которая ожидала своей очереди.

– Я думала, ты выйдешь через неделю!

– Есть другая ванная, – фыркнула Беттина.

– А я хочу в эту.

Беттина скорчила ей рожу и пошла порыться в комнате Женевьевы, уверенная, что найдет там то, что ей нужно (и нашла): красивую почтовую бумагу бледно-желтого цвета, такие же конверты, марки. Взяв пять листков, два конверта и марку, она побежала в свою комнату.

С бешено колотящимся сердцем (и не только потому, что бежала) она начала писать:

Дорогой Мерлин.

Тут же зачеркнула. Заменила синюю ручку на черную. Потом Дорогого Мерлина на Моего дорогого Мерлина. Задумалась. Продолжила:

Извини меня за мое поведение на вечеринке у Жерсанды. Я не знаю, что случилось. Было так темно, и голова у меня…

Она порвала листок и взяла другой.

Мой дорогой Мерлин. Я глупая, глупая, глупая и прошу у тебя прощения. Я вела себя как последняя дрянь, потому что там были мои подруги и я так боялась, что они скажут…

Что ты урод? Она порвала и этот листок. Вздохнула, убрала оставшуюся бумагу. Долго сидела за столом, глядя на стружки в прозрачной точилке для карандашей. Наконец отодвинула всё. Взяла щетку и расчесала волосы в седьмой раз.

* * *

На первом этаже тем временем все закончилось ко всеобщему удовольствию: Купер Лейн теперь знал, что любит торт с мятой так же, как поцелуи Милдред, и признавался ей в этом под музыку.

Ровно в середине тремоло в ми-миноре пронзительный вопль – до третьей октавы – вырвался из горла Энид. Девочка в ужасе уставилась в ближайшее окно. Увидев то, на что она смотрела, Шарли и Женевьева едва удержались, чтобы тоже не завопить.

Сквозь запотевшие стекла виднелась растрепанная голова ярко-красного цвета, которая колыхалась и подергивалась. Рука в митенке подползла, точно зеленый тарантул, и постучала в стекло.

– Это… что? – пробормотала Шарли.

Женевьева цокнула языком.

– Тьфу ты… Совсем забыла. Вчера я пригласила ее на чай.

– Господи. Это ведьма из «Белоснежки»?

– Всего лишь Валериана, тетя нашей соседки.

– Если она продаст тебе красные яблоки, лучше не ешь их.

Энид посмотрела на старшую сестру с легкой тревогой. Женевьева открыла застекленную дверь, и ноябрьский ветер ворвался в дом с шелестом листьев. В проеме появилось лицо тети Валерианы с улыбкой до ушей, напудренное ярко-оранжевой пудрой и с кошмарными розовыми тенями под густыми бровями. Она поправила размотанную ветром шаль и закуталась в нее до самого носа.

– Здравствуйте! Здравствуйте! – заблеяла она. – Ну и ветрище! Не знаешь, как удержаться на ногах!

– Входите, – любезно пригласила Женевьева. – Энид, поставь чайник, пожалуйста!

Дама была не одна. За ней, поднимаясь по вересковому откосу, шла синяя от холода Мюгетта. Она вошла в дом следом за тетей. Тетя присела на край скамеечки у камина. Цепко взяв племянницу за локоть, она силой поставила ее перед очагом, где еще потрескивали угли.

– Ты вся дрожишь, – проворчала она. – Подожди, я дам тебе капельку…

Она стала рыться в сумке. Шляпа сползла на лоб. Энид заключила сама с собой пари. Упадет – не упадет? Когда? Куда?

Шляпа не упала, несмотря на дерганые движения дамы. Никто так и не узнал, какую капельку она искала, потому что она вдруг отвлеклась и подняла палец:

– Чайник свистит!

Чайник и не думал свистеть. В доме было тихо, и девочки всерьез задавались вопросом, что у нее со слухом. Мюгетта за ее спиной постучала себя по лбу, давая понять, что у бедняжки неладно не со слухом, а с головой. Шарли, Женевьева и Энид понимающе покивали.

– Какой красивый дом! – воскликнула тетя. – Эти голубые занавески!

Занавески были при последнем издыхании, засиженные насекомыми, поблекшие от света и уж точно не голубые. В лучшем случае бежевые.

– А этот зеленый диван! Под цвет скатерти! Какой великолепный вкус!

И правда бедняжка. Зеленый диван был оранжевым и не имел ничего общего со скатертью, расшитой ананасами.

– Вы далматичка? – спросила Энид.

– Прости? – поперхнулась дама.

– Хотите печенья? – вмешалась Шарли. – Женевьева? Оно в буфете.

Но Энид стояла на своем.

– Далматичка! – отчеканила она. – Как Тадде Шампуле у нас в школе. Он не различает цвета.

– Дальтоничка, – поправила Мюгетта. – Тетя Валериана отлично различает цвета. Но иногда путает их названия.

– Кекс? – предложила Женевьева, разливая чай по чашкам.

– Высморкайся, – вдруг приказала тетя племяннице. – Иначе будешь кашлять. – Она повернулась к девочкам. – Все стекает из горла прямо в бронхи, а потом кхе-кхе-кхе всю ночь…

Тут она сама поперхнулась и раскашлялась. Достав из рукава носовой платок, прижала его ко рту. Все с тревогой смотрели на нее.

– Дайте ей воды, – серьезно попросила Мюгетта.

Складки шали колыхались, кашель накрыл тетю с головой, душил ее, не давая говорить. По ее щекам текли оранжевые и розовые слезы.

– Мадам! – испугалась Женевьева. – Что с вами?

– Ничего страшного, – невозмутимо отозвалась Мюгетта. – С ней бывает. Это ее подагра.

– Подагра? – удивилась Шарли. – При чем здесь…

Тетя Валериана как будто пыталась что-то выговорить, но из горла вырывались только утробные звуки. Ее большая грудь казалась извергающимся вулканом. Яблочные глаза стали малиновыми, она замахала митенками у себя под носом.

– Она обмахивается, – заметила Шарли, – сейчас что-то скажет.

– Не может, она задыхается, – сказала Женевьева.

– Ее тошнит, – перевела Мюгетта.

Все ошеломленно уставились на тетю. Она поднесла к губам скомканный конец шали. Потом вскочила, икнула и кинулась прямиком в кухню, откуда вскоре донеслись урчанье, пыхтенье, бульканье, фырканье, хлюпанье, плеск и ультразвуки.

Наверху Макарони показалось удивленное лицо Беттины.

– Что за шум?

– Ничего, – ответила Мюгетта ровным голосом. – Тетю Валериану тошнит.

– В кухне, – со вздохом уточнила Шарли.

Между прутьями перил хорошенький ротик Беттины искривился в гримасе отвращения.

– Она что, блюет? В кухонную раковину?

* * *

– Поверить не могу! Она блеванула у вас на кухне?

– Да нет. Просто рыгала.

Ржание, которое издали Дениза и Беотэги, вполне могло бы быть смехом. Венера Уэдрауго, директриса коллежа, проходившая поблизости, метнула на Беттину леденящий взгляд.

– Что за наряд, Верделен? И что вы сделали с волосами?

– Покрасила хной, мадам.

– В следующий раз читайте инструкцию. И используйте таймер. А эти колготки и эта юбка…

Она показала пальцем на тигровые колготки и юбку из синели, высокохудожественные лоскуты которой потребовали двух с четвертью часов напряженной работы.

– У вас дома наверняка будут рады пополнить запас половых тряпок…

Мадам Уэдрауго удалилась, ее красивые ноги в черных колготках цокали по плиткам коридора. Беттина и Дениза скорчили гримасы хлястику ее английского костюма.

– Не слушай ее, – сказала Дениза. – Шмотки у тебя отпадные!

– Убойные! – подхватила Беотэги.