Текст книги "Четыре сестры"

10
Париж со вкусом жавелевой воды

Женевьева поторопилась убрать гигантский пластмассовый рожок и настоящее мороженое внутрь киоска, захлопнуть ставни и закрыться. Она склонилась к стеклу витрины, убедилась, что прическа держит ся, сменила брюки на юбку – которую положила в пакет «Гиперпромо» утром, уходя из дома, – вышла и взяла курс на парусную школу.

Она старалась не бежать. Просто шла. Но быстро.

Мачты яхт позвякивали, как тысячи колокольчиков на ветру. Она сразу увидела, что никто ее не ждет, и чуть было не повернула назад, чтобы прийти второй раз. Но осталась ждать, полусидя, полустоя, прислонившись к борту наклонившейся лодки.

Она видела первые возвращающиеся суда. Последних пловцов. Горизонт, к которому все ниже клонилось солнце. Спасателей, спускавших зеленый флаг и писавших на черной доске сводку погоды и график приливов на завтра.

– Ты одна? – спросил голос за спиной.

Дария. В цельном купальнике. То есть практически с голой грудью.

Женевьева привстала и улыбнулась:

– Ты тоже одна?

Большим пальцем через плечо Дария показала на своих друзей, она просто обогнала их. Она остановилась и спросила:

– Ждешь Виго?

Женевьеве пришлось собраться с силами и ответить:

– Да.

Дария сморщила нос, ковыряя песок большим пальцем правой ноги.

– Тебе не кажется, что он странный парень?

– Нет…

– Он говорит, что ему двадцать лет. По-моему, врет.

«Еще как!» – подумала Женевьева.

Дария заметила мелькнувшую в ее глазах улыбку. Улыбку, означавшую, что она ничего не понимает, и это ужасно.

– Ты бы осторожней. Ты с ним уже встречалась?

В эту минуту как нельзя более кстати подошли остальные.

– Эй! Скорей, Дария!

Они помахали той, что сегодня днем продавала им мороженое, и ушли тесной кучкой. Женевьева им позавидовала.

Она ждала долго, очень долго. Было почти совсем темно, когда она ушла, продрогшая от вечернего ветра, с пляжа парусной школы.

* * *

«Бык на веревочке» был одним из бистро, куда все окрестные банкиры, страховые агенты и оценщики с аукционов приходили в обед поесть и поговорить о делах. Юпитер работала там пять дней в неделю до последнего клиента.

Четверых детей встретила Рене, метрдотель.

– Юпитер? – спросила она не особо любезным тоном – видно, слишком много улыбалась, бегала, обслуживала и благодарила.

У нее были обвисшие черные волосы, складки в уголках рта и морщинки у глаз.

– Если она не хочет вылететь с работы, в ее интересах найти хорошее оправдание для начальства. Сегодня мы вкалывали без нее!

– Мамы здесь нет? – удивилась Дезире. – Где же она?

– Если бы я знала. Ладно, мы тут работаем.

– Где мама? – закричал Гарри. – Где мама?

В дверях кухни появился мужчина.

– Что происходит, Рене? Почему этот сопляк орет?

– Ничего, патрон, это мелкие Юпитер.

Мужчина смерил их взглядом одного за другим.

– Парочка черных, парочка белых, – ухмыльнулся он. – Она борется за равновесие рас?

Гортензия шагнула вперед и посмотрела ему в глаза.

– Видели бы вы остальную родню! У Сяо Цяня папа из Пекина. Рамаджилайян и Рамадимайян, близнецы, их отец из Калькутты. Кордобес и Эменергильдо соответственно из Перу и Милана. Ах, я еще забыла Инотена, маленького финна. Поэтому мама Юпитер говорит на семи языках!

Мужчина смотрел на нее, открыв рот от удивления.

– Она издевается над тобой, Леон, – устало сказала Рене.

Она проводила их к дверям. В самый последний момент наклонилась и шепнула:

– Со справкой он ничего ей не сделает. Пусть принесет справку от врача…

Они снова оказались на улице перед закрытой дверью. Мозг Гортензии начал подавать тревожные сигналы. Где же тетя Юпитер? Почему она не работала сегодня в «Быке на веревочке»?

– Она не могла вернуться домой?

– В таком случае мы бы встретились.

– В таком случае мы бы устроили пикник с ней.

– Или она уволилась. Нашла лучшую работу. Ушла, потому что нашла лучшую. Более денежную. Не такую утомительную.

Они прошли по улице Вивьен, по площади Биржи и свернули на улицу Лафит, чтобы выйти на Пилле-Виль. Поднялись по большой лестнице с ковром, потом по маленькой без ковра, которая извивалась. Наверху Гортензию одолело нехорошее предчувствие. Но из одной двери показалась мордашка Мохаммеда Эссаира.

– Я не буду петь! – прокричал он зычным голосом. – Нет-нет-нет, я не буду петь!

Он захлопнул дверь и исчез.

– Чокнутый, – заявила Дезире.

Гортензия была благодарна Мохаммеду за то, что тот разбил злые чары, заледенившие их сердца еще в «Быке на веревочке».

Они постучали в обе двери, кухню-столовую и гостиную-спальню. Никого. Все же они еще чуть-чуть надеялись. Посмотрели в душе, за ширмой. Поискали везде, где можно. Но здесь почти все было видно с первого взгляда. Пришлось признать очевидное. Юпитер не было.

* * *

Около полуночи Гортензия встала. Мелкие спали, наевшись изрядной порцией ракушек с мятой и сыра, принесенных мадам Эссаира. Беднягу Гарри усыпили зубная боль и горячее молоко, которое Гортензия приготовила ему перед сном.

Она взяла телефон, тихонько унесла его, прижав к животу, на другую сторону коридора, к кухне.

Итак. Не двигаться. Подумать. Попробовать. Попробовать любой ценой. Или я расплачусь, подумала она, стоя в темном коридоре. Задавать себе правильные вопросы и пытаться ответить на них разумно, вот оно что… Она вздрогнула. Что-то – или кто-то – зашевелилось в темноте.

– Кто здесь? – спросила она с бешено колотящимся сердцем.

И пошарила по стене, даже не думая, что, может быть, ее подстерегает опасность. Гортензия всегда предпочитала боль неизвестности. Она включила свет.

– Что ты, черт побери, здесь делаешь, Мохаммед? – спросила она строго, но с изрядным облегчением.

– Сама видишь. Это ты меня разбудила.

Он лежал, закутанный в спальный мешок, под чугунным краном, который давно не работал. Темные брови хмурились под светлыми волосами.

– Почему ты не спишь дома?

– Жарко. Тесно. Фольклорично.

Помедлив, она заметила шепотом:

– Почему ты никогда с нами не разговариваешь?

– А что говорить?

На это Гортензия не знала, что ответить. Она пожала плечами.

– Спокойной ночи, – сказала она, входя в кухню, а он отвернулся к стене, чтобы спать дальше.

Она зажгла свет и встала перед кулером с горячей водой. Юпитер приклеила к нему большую карту Парижа. Все округа были обозначены разными цветами. Гортензия подошла ближе, всмотрелась в голубой округ, тот, в котором она находилась, довольно долго искала и наконец нашла улицу Пилле-Виль… и вздохнула. Что искать? Как? Иголку в стоге сена и то найти легче. Достаточно сжимать сено горстями… и когда вы вскрикнете «Ай!», значит, иголка сама вас нашла! Проще некуда.

Париж – другое дело. И что в нем искать? Театр? Театров в нем больше, чем в любом другом городе. Гортензия отступила назад с намерением сесть на табуретку, зная, что она стоит между столом и холодильником. Вдруг она наткнулась на чью-то ногу. И молниеносно развернулась.

– Ты не спишь, Мохаммед? – прошептала она, раздосадованная, что дважды за десять минут ему удалось ее напугать.

– Нет. Ты что-то ищешь?

– Да. Но сама не знаю что, – призналась она.

– Дашь мне стакан воды?

Она открыла кран, наполнила два стакана, дала один Мохаммеду. Второй выпила сама, задержав дыхание. Парижская вода плохо пахла и была гадкой на вкус.

– Обожаю этот вкус жавелевой воды, – сказал мальчик, улыбаясь. – Бодрит.

– Отвратительный, ага.

– Парижский.

Он взял табуретку, передвинул ее на сорок сантиметров, прямо под кулер, и уселся. Ткнул пальцем в точку на карте.

– Это здесь, – сказал он.

– О чем ты? – спросила Гортензия, затаив дыхание.

– На этой улице театр, где работает Юпитер.

Она уставилась на него так, будто он станцевал на потолке, жонглируя пятью мячами.

– Какая улица? – сказала она наконец. – Откуда ты знаешь?

– Я собираю золотые бумажки. Очень их люблю. Очень-очень. Недавно Юпитер дала мне одну, которая валялась там.

Гортензия уставилась на него.

– Постой, постой, – тихо сказала она. – Какая связь между твоей коллекцией и?..

Он достал невесть откуда маленький золотой прямоугольник и протянул ей. Не решаясь взять его в руки, Гортензия прочла:

Фэнтези-Театр…

Сверху был нарисован бокал шампанского, написаны часы работы, адрес…

– …телефон!

– Я дам ее тебе, если хочешь.

Мохаммед вернулся в коридор, на свое ложе под краном. Гортензия постояла, глядя одним глазом на золотую карточку, другим на принесенный с собой телефон. Через несколько секунд она набрала номер «Фэнтези-Театра». Механический голос сообщил ей, что линия повреждена, и предложил позвонить либо в справочную, либо в гарантийное обслуживание. Она набрала оба номера. И там и там в этот час было закрыто.

Гортензия еще трижды набирала номер «Фэнтези-Театра» – на всякий случай… Но снова слышала механический голос. Она задумалась, глядя на золотую карточку. И наконец приняла решение.

* * *

Надо было идти вверх по улице Мартир, улице Мучеников. Подходящее название для девочки, которая покинула летний Виль-Эрве ради ночных бульваров Парижа и шла за полночь в излюбленное место Ла Гулю[79]79
  Ла Гулю, настоящее имя – Луиза Вебер (1866–1929) – французская танцовщица, исполнительница канкана, модель Тулуз-Лотрека. La goulue по-французски значит «обжора».


[Закрыть]. Девочка представляла себе в конце улицы этакую прожорливую Гаргамеллу[80]80
  Гаргамелла – персонаж романа Ф. Рабле «Гаргантюа и Пантагрюэль».


[Закрыть], огромным ртом заглатывающую бедных прохожих прямо с тротуара.

Магазины были закрыты, кроме одной-двух лавок, но их витрины хорошо освещены. Ей встретилась парочка, не обратившая на нее никакого внимания. И она задумалась, нормально ли это в Париже, если двенадцатилетняя девочка прогуливается ночью одна. Она перешла на другую сторону улицы, увидев пьяного мужчину, который шел в точности как Ксавье-Люсьен, зеленый краб, которого Гарри хотел приручить весной.

Потом она побежала, ну почти, во всяком случае пошла очень быстро, стараясь думать о доме, о привычных вещах. Старый сундук мяукает, Ингрид и Роберто скрипят… то есть… нет, наоборот…

И она пришла.

В нос ударил запах известковой пыли и обгоревшего бетона. Что-то волокнистое висело в воздухе рассеянной паутиной, она закашлялась. Стояли машины скорой, Красного Креста и экскаваторы, мужчины в комбинезонах лопатами швыряли в ковши строительный мусор, перекрученные железки, битый кирпич, деревяшки, куски цемента. Прожектор отбрасывал мощный луч странного синего света на нечто похожее на гигантскую челюсть, – прежде это был фасад.

Гортензия хотела подойти ближе, но проход загораживал барьер в красную полоску. Молодой человек в темных джинсах и светлой рубашке зацепился за нее взглядом.

– Ты хоть здесь не одна?

Кровь Гортензии застыла в жилах и тут же вскипела.

– Нет, – пролепетала она. – Моя… мой… папа там.

– Тогда иди к нему. Здесь может быть опасно.

– Почему?

У молодого человека было колечко в ухе и приятная улыбка. Что-то подсказывало ей, что это полицейский в штатском.

– Почему дети всегда спрашивают «почему»?

– Чтобы им объяснили то, что им никогда не хотят объяснять, – ответила она.

Он посмотрел добрее и улыбнулся.

– Что ты хочешь знать?

– Где «Фэнтези-Театр»?

Он взглянул на нее искоса. Поняв, что она не валяет дурака, показал на большую разбитую челюсть.

– Был здесь. Вот что осталось. «Фэнтези» рухнул прошлой ночью. Уже сутки мы ищем… Покажи мне, где твой папа.

Гортензия, не говоря ни слова, задрожала. К то-то позвал молодого человека, но она метнулась и схватила его за локоть, даже не сознавая, что сжимает слишком сильно.

– Есть погибшие? – закричала она. – Раненые?

– И погибшие, и раненые, – серьезно ответил молодой человек.

Он наклонился, всмотревшись в ее глаза, которые впились в него всей своей лихорадочной чернотой:

– Скажи мне.

– Там моя родственница… Она там работала…

Он взял ее за руку.

– Как тебя зовут?

– Гортензия Верделен.

– Инспектор Валери Клотильд. Первое – имя, второе – фамилия, – уточнил он при виде ее озадаченного лица. – Я знаю, что мы сделаем. Пошли.

Почти бегом он повел ее к полицейскому фургону, припаркованному на поперечной улице.

– Хочешь чего-нибудь попить? – спросил он, уже открывая дверцу.

Она покачала головой. Он раздвинул дверцы фургона, и она увидела двух полицейских в форме – женщину и мужчину. Женщина диктовала что-то по телефону, мужчина барабанил по клавиатуре ноутбука за походным столиком.

– Матье… сделай мне копию списка, ладно?

Тот кивнул, не сводя глаз с экрана.

– Ты правда ничего не хочешь попить? – снова спросил Валери Клотильд.

Гортензия еще раз покачала головой. Ледяные тиски сжимали ее сердце.

– У твоей родственницы та же фамилия, что у тебя?

– Юпитер Капа. У нее другая фамилия, чем у Дезире и Гарри, потому что они не женаты с моим дядей Флорантеном, которого зовут как маму, потому что они брат и сестра.

Она была уверена, что после этого он скажет: «Повтори, пожалуйста, с самого начала». Но нет. Он не просил ничего повторить. Только задумался ненадолго, казалось, что для него это совсем просто. Он записал «Капа», как слышится, и был совершенно прав. Валери Клотильд был не из тех, кто удивляется именам. Во-первых, он был полицейским. Во-вторых, собственное имя давно открыло ему горизонты.

– Ты знаешь, кем работала твоя тетя? Официанткой? Танцовщицей? Или она была…

Он замялся, умолк.

– Она работала в гардеробе, – сказала Гортензия. – Еще с одной женщиной… Жанин, кажется. Почему вы говорите «была»?

Он щелкнул ее по носу.

– Потому что в этом рухнувшем театре вряд ли теперь кто-нибудь сдаст на хранение пальто.

Полицейский по имени Матье протянул распечатанный листок. Кло тильд взял его. Глубоко вдохнул и прочел. Проморгавшись, сказал:

– Гортензия? Имени твоей тети нет в этом списке. И Жанин тоже, но… Есть Жани. Жани Монги. Это имя тебе знакомо?

– Жани, точно. Тетя Юпитер не сказала ее фамилии. Но Жани, да.

– В гардеробе, говоришь…

Он поискал взглядом остальных. Гортензии показалось, что он зовет на помощь. Но через четверть секунды она подумала, что ошибается. Валери Клотильд обнял ее за плечи.

– Присядь. Хочешь чего-нибудь попить? Ах да, нет. Когда ты сказала, что твой папа с тобой…

– Это чтобы вас успокоить.

– Меня?

– Вы бы встревожились, увидев двенадцатилетнюю девочку одну ночью. Правда?

– Точно. Я и встревожился.

– Не стоит. Моя старшая сестра Шарли заботится о нас. Ей почти двадцать четыре года.

– Совсем молодая. Чтобы заниматься семьей.

– Не такая уж молодая. Но еще очень красивая. Особенно красивая, когда простужена!

– Простужена? Так ведь она, наверно, сморкается, чихает и кашляет!

– Сморкается, да, и чихает, и кашляет… Но ей это очень идет. У нее блестят глаза, голос влажный, а щеки розовеют… Что там в этом списке?

– Каком списке?

– С именами.

Клотильд помолчал, почесал ухо. То, в котором было колечко.

– Там те, что погибли? – продолжала Гортензия.

Он кивнул. Полицейский Матье за компьютером ненадолго перестал печатать. Женщина с телефоном все еще говорила. Мобильник отрезает от мира, это всем известно.

– Покажите мне, – тихо сказала Гортензия. – Я хочу посмотреть.

Он протянул ей список. Имени Юпитер там не было. Сердце Гортензии упало, как сухой лист, медленно-медленно.

– Я бы попила, – сказала она.

Он налил ей стакан воды.

– Я не стал бы тебе врать, – мягко сказал он и взял у нее список, не поднимая головы. – Нашли еще не всех, – продолжал он. – Под обломками остались люди. Мы не знаем сколько. Хозяин этого заведения нанимал много народу и не всех декларировал.

– Что это значит?

– Он нанимал без контракта и платил вдвое меньше положенной зарплаты. А за это был глух и нем.

Она кивнула, мол, понятно. Тетя Юпитер могла согласиться на эту работу по тысяче причин, но Гортензия не назвала бы ни одной этому полицейскому, хоть он и был так добр к ней.

– Дай-ка мне координаты твоей старшей сестры Шарли, – сказал он. – Вам позвонят из участка, как только что-нибудь выяснится.

Гортензия едва не дала ему номер Виль-Эрве. Но в последнюю минуту удержалась. С самым простодушным видом она назвала телефон на Пилле-Виль. Второй полицейский занес все в компьютер. Потом ей задали массу вопросов: имя, возраст и все такое. Она поостереглась говорить, что приехала на каникулы… А то спросили бы ее настоящий адрес. Потом ее попросили описать тетю Юпитер, ее глаза, волосы, как она была одета, когда уходила.

– Мы не видели, как она ушла. Все спали.

– Особые приметы?

– Вы хотите сказать, родинка, шрам, что-нибудь такое?

– К примеру.

Она подумала и сказала «нет». Валери Клотильд встал, продолжая что-то писать на бумажке.

– Мой прямой номер в участке. Если будут новости, звони, ладно?

Гортензия вышла из фургона. Полицейский последовал за ней.

– Нет, ты так не смоешься! – весело воскликнул он. – Я всегда провожаю дам домой.

Она испытала облегчение и досаду. Ей не придется возвращаться одной, это хорошо. Но только бы он не вздумал совать нос…

Валери Клотильд не вздумал. Он любезно простился с ней у подъезда.

– Я не приглашаю вас выпить по последней, – сказала она с торжественным видом. – Мне только двенадцать лет.

Он вытаращил глаза, поперхнулся и увесисто хлопнул ее по спине.

– Ты знаешь, что ты смешная?

– Когда я умираю от беспокойства, то просто обхохочешься.

– Полно, не переживай.

– До свидания, месье Клотильд.

– Пока, Гортензия.

Она аккуратно закрыла за собой дверь и бегом поднялась по лестнице. Ночью пять этажей офисов пустовали. На шестом она нашла крепко спящую Дезире и Энид, укачивающую Гарри, которого разбудила зубная боль.

– Где ты пропадала? – укоризненно спросила Энид.

– Вышла подышать воздухом. Мне было жарко.

– Одна? Ночью? На улицу?

Гортензия присела у кипы матрасов. Гарри, очень бледный, похлопывал себя по щеке, где болело. Щека сильно распухла.

– Я побоялась дать ему лекарство, – сказала Энид. – Вы всегда говорите, что я слишком маленькая и ничего не знаю.

– Так и есть. Ты правильно сделала.

Гортензия подумала, что она и сама не очень большая, не только в плане лекарств, но и в качестве «опоры брошенной семьи без гроша». Она пожалела о музее Гревен, где ее пятьдесят евро растаяли как воск.

– Ложитесь, я согрею молоко и найду таблетки.

Гортензия погасила свет в комнате и вышла через коридор в кухню. Там она открыла мини-холодильник, взяла начатый пакет молока (он был единственным!), налила в кастрюльку, включила электрическую плиту. И села за стол подождать, пока согреется. Слезы закипали в горле, но тут легкая рука бесконечно ласково коснулась ее плеча.

– Ты справляешься как военачальник, дочка, – сказала Люси Верделен. – Но обещай мне, что никогда больше не будешь гулять ночью одна по этому городу.

На маме были лыжный комбинезон, норвежская вязаная шапочка, варежки из мериносовой шерсти. Она огляделась.

– Куда бы мне положить лыжи? До чего здесь тесно. Он очень славный, этот инспектор. Думаю, на него можно положиться.

Гортензия уставилась на мать.

– Как ты выдерживаешь, закутанная во все это? Лето на дворе, мама.

Она невольно улыбнулась, несмотря на подступавшие слезы. Люси поцеловала ее в ухо.

– Вот ты и улыбаешься, уже хорошо. Смотри за молоком, детка.

Гортензия вскочила и отодвинула кастрюльку. Она открыла упаковку парацетамола, пока мама наливала молоко в чашку.

– Сколько ему дать?

Мама с ласковой и успокаивающей улыбкой вложила нужную дозу в руку дочери. Гортензия смотрела не шевелясь.

– Как мне быть? – прошептала она во внезапном приступе отчаяния. – Как быть? Я не могу им сообщить, что тетя Юпитер, может быть… И не могу сказать, что у нас осталось два евро семнадцать сантимов и на дантиста этого не хватит!

Мама обняла ее и крепко прижала к себе.

– С Юпитер ты подожди немного. Может быть, она успела выбраться из «Фэнтези-Театра», когда он рухнул. А насчет денег – дай мне три минуты.

Ровно три минуты понадобились Гортензии, чтобы выйти из кухни, пересечь коридор, вой ти в комнату и дать Гарри молоко с парацетамолом.

В полутьме она увидела, что он бьется щекой о подушку. Энид уже спала. Она села на край матраса рядом с Гарри и положила прохладную ладонь ему на лоб.

– Вот, выпей. Сейчас пройдет.

Она еще посидела и подержала руку у него на лбу, потом встала и направилась в кухню. Маленькая тень Мохаммеда приподнялась между двумя дверями, закутанная в спальный мешок.

– С кем ты говорила?

– С Гарри, – ответила она. – У него зубы болят.

– Нет. Там. В кухне. Там кто-то есть?

Его большие черные глаза смотрели на нее снизу вверх.

– С мамой, – призналась она, помедлив. – Она умерла, но, когда мне нужен совет, она приходит помочь.

– А я могу ее увидеть?

– Нет, ты не можешь. Ложись, спи.

Она вошла в кухню.

– У меня есть идея! – сказала Люси Верделен.

* * *

– У меня есть идея! – сказала всем Гортензия на следующее утро.

11
Призрак работает сверхурочно

Этот день выдался для Фреда Верделена одним из самых хлопотливых в его жизни призрака. Во-первых, Женевьева.

У нее начинался обеденный перерыв. Она закрыла киоск месье Мепуледа и побежала туда, куда ей до смерти хотелось с самого утра: в парусную школу. Там она нашла свободного на вид инструктора с подбородком как у Джорджа Клуни. Он, улыбаясь, смотрел, как она идет к нему, хорошенькая, белокурая, запыхавшаяся.

– Добрый день! – выпалила она.

– Привет! – любезно встретил ее Подбородок-Джорджа-Клуни. – Ты хочешь брать уроки? О, да я тебя узнал, это же ты…

– Да! – подтвердила она. – Я хотела спросить… Случайно кто-нибудь не…

– Если ты, – перебил ее Подбородок-Джорджа-Клуни, – наводишь справки насчет моих вкусов, мое любимое мороженое – кофейное.

– Никто ничего не оставлял для меня вчера?

Он огляделся. Серфингист в непромокаемом комбинезоне выходил из раздевалки с ярко-желтой доской. Дети выбирали оранжевые и розовые спасательные жилеты.

– Что, например? – спросил Подбородок. – Любовное послание?

Женевьева залилась краской. Именно эту минуту выбрал ее отец, чтобы появиться: в полосатой пижаме – небесно-голубой, облачно-голубой, грозно-синей, – небритым и непричесанным.

– Почему бы сразу не описать ему твоего любимого? – шепнул он ей. – Меньше времени потеряешь.

– Ой, брось! – рассердилась Женевьева.

Подбородок удивленно уставился на нее:

– Я не хотел тебя обидеть. Нет, вчера никто ничего для тебя не оставлял. Тебя ведь зовут Женевьева, да?

– Откуда ты знаешь?

– Единственная красивая девушка на пляже не в купальнике.

– Я работаю, – сказала она мягче.

– Я тоже. Но я ловко устроился.

– Ладно, спасибо.

– Ты работаешь, а потом? Мы собрались сегодня вечером в кино всей компанией.

– Спасибо, нет.

Она уже уходила.

– Как его зовут? Того, с посланием? Чтобы я знал, на случай, если он еще зайдет…

Она помахала ему рукой и ничего не ответила. Фред Верделен последовал за ней.

– Ты никогда не найдешь себе мужа, бедняжка моя, если будешь так отвечать парням.

Она забыла улыбнуться. Он по-отечески взял ее под локоть.

– Не переживай. Если твой Виго не пришел, у него наверняка была веская причина.

– Мог бы позвонить. Оставить записку. Хоть что-нибудь.

– Это мне напомнило один случай с твоей мамой. Мобильных телефонов тогда еще не было, мы договорились встретиться в…

Они дошли до киоска, а ему так и не удалось ее рассмешить. Едва Женевьева открыла, как по тропинке на песке подбежала Дария. Женевьева отметила про себя, что Дария еще ни разу не надевала дважды один и тот же купальник.

– Мне клубничное. Лили шоколадное.

Женевьева достала ведерки с мороженым. Папа под шумок стащил конфету и съел ее.

– Неприятная девица, – сказал он.

– Тсс, – зашипела на него Женевьева.

– Что? – не поняла Дария.

– Вот шоколадное.

– А Виго? – ни с того ни с сего спросила Дария. – Все тот же человек-невидимка?

Было ли в ее голосе злорадство? В голове Женевьевы мелькнула мысль, что Дария дразнит ее, потому что…

– Может быть, – подтвердил Фред. – Эта девица слишком бесцеремонна, на мой взгляд. А твой Виго…

– Ой, хватит! – сердито фыркнула Женевьева. – Он не мой…

Она вовремя осеклась.

– Что? – повторила Дария.

Ч то-то вскипало в горле Женевьевы, разрастаясь очень быстро, размером уже с грейпфрут, и это был сильный, очень сильный гнев на весь свет.

Она подняла руку с клубничным мороженым. Всякий, кто знал Женевьеву, понял бы, что это не та Женевьева, что всегда. У этой было необычное выражение лица. Итак, она подняла руку с рожком прямо к хорошенькому свежему личику Дарии. И медленно, аккуратно размазала мороженое по ее носу.

Когда прошла первая оторопь, Дария завизжала.

– Браво, – сказал Фред. – А можно мне тоже мороженое? Лимонное. И лучше в рожке.

* * *

Одно из преимуществ жизни призрака – дар вездесущности. В тот же миг Фред Верделен находился в сотнях километров отсю да, в пассаже Жуффруа, в 9-м округе Парижа, там, где галерея делает поворот, на ступеньках, перед отелем «Шопен».

 
– The raiiiin in Spaiiin…
The raiiiin in Spaiiin…
 

Фред был не один. Собралась уже целая толпа зевак, наслаждавшихся тем же зрелищем: пятеро детей распевали во все горло мотив из «Моей прекрасной леди».

 
– The raiiiin in Spaiiin
Stays maiiinly in the plaiiin…
 

– Что это значит? – спросил кто-то из зрителей.

Фред Верделен счел нужным вмешаться.

– Смысл не имеет значения, – любезно объяснил он. – Важно лишь повторение звуков. На дворе трава, на траве дрова. Понимаете? Или еще: От топота копыт пыль по полю летит. Понимаете?..

– Once again! – нараспев выкрикивала Гортензия для публики и с большим убеждением. – Where does it rain?[81]81
  Еще раз! Где идет дождь? (англ.)


[Закрыть]

– On the plain! On the plain![82]82
  В долине! В долине! (англ.)


[Закрыть] – надсаживали глотки Дезире, Энид, Гарри и Мохаммед.

– And where is that bloody rain?

– In Spaiiin! In Spaiiin![83]83
  А где идет кровавый дождь? В Испании! В Испании! (англ.)


[Закрыть] – прогремел хор под сводами.

Когда песня была допета, Энид и Гарри обошли толпу с пустой коробкой из-под парацетамола.

– Вы побираетесь? – возмутился Фред на ухо дочери.

– Мамина идея. В ыбора-то нет, когда осталось два евро семнадцать центов. Но это работает просто гениально! Смотри.

– My Fair Lady? – взволнованно прошептал Фред, сдаваясь. – Твоей маме бы понравилось вас послушать. Но она возглавляет демонстрацию против жесткого рабочего графика в чистилище.

– Тсс. Слушай.

Из круга, образованного четырьмя детьми, вышел Мохаммед. Его голос, легкий, небесный, взмыл под стеклянный потолок:

 
Он пришел из Норвегии, издалека.
Без устали шел – вот история!
Как далека та страна, где снега,
А здесь Средиземное моооооре![84]84
  Здесь и далее цитируется популярная песня «Кристиансен» певицы Франс Галль (1947–2018) в переводе Дмитрия Савосина.


[Закрыть]
 

– Ту ту ту ту ту ту ту ту ту ту ту, – проворковал хор в качестве музыкального сопровождения.

 
Перебором гитары платил за приют
И безумной зеленью глаз, —
 

продолжал Мохаммед.

 
Знаешь, как классно, когда дают
Медный грош за песню у нас?
 

– Ту ту ту ту ту ту ту ту ту ту ту, – запели дети.

– Ту ту ту ту ту ту ту ту ту ту ту, – подхватили зеваки.

 
По-французски он едва лопотал,
Кристиансен.
По-английски он едва лопотал,
Кристиансен.
 

Гортензия, не переставая петь, отошла в сторону, чтобы приблизиться к отцу. Она позвенела собранными с утра монетками.

– Иначе мы не сможем отвести Гарри к дантисту. Но я его хорошо понимал… Надо платить, даром ничего не делается. Даже когда он молчал… Я надеюсь удвоить ставку через час, Кристиансеееен…

– Ты, дочка, выражаешься как букмекер.

– Ту ту ту ту ту ту ту ту ту ту ту…

– Кстати, осторожней! – шепнул он. – Полиция!

Гортензия обернулась.

– Ну и что? Мы не имеем права петь?

– Нарушение порядка в общественном месте. Вас могут оштрафовать.

Трое полицейских вошли в галерею со стороны бульвара. Гортензия поспешила обойти аплодирующих зрителей.

– Спасибо, спасибо, в другой раз, – торопливо говорила она тем, кто просил бис.

Пересчитывать деньги не было времени. Гортензия сделала знак остальным.

– Полиция, – шепнула она. – Уходим! Но достойно и стильно!

И они всей гурьбой задали стрекача.

Полицейские догнали их на улице Россини. Участок на улице Друо был в сотне метров, их отвели туда за полминуты.

В зале ожидания Гортензия спросила инспектора Валери Клотильда. Энид, убежденная, что она блефует, смотрела на сестру с восхищением.

– Клотильда? – насмешливо переспросил один из полицейских. – Ваша подружка?

– Это мужчина! У меня есть его телефон. Можно я ему позвоню?

– Дай мне лучше телефон твоих родителей.

Гортензия уставилась правым глазом в глаз полицейского.

– Он и есть мой отец!

– Ну ты даешь, – вмешался Фред, появившись на мгновение. – Это ты хватила через край! – и он тут же исчез.

Энид тоже подумала, что сестра хватила через край. Гортензия протянула бумажку с телефоном, который Валери Клотильд записал вчера вечером. Полицейский нахмурился. Позвонил. Спросил Валери Клотильда. Кашлянул, поняв, что это действительно мужчина. Кашлянул еще раз, поняв, что говорит с настоящим инспектором настоящей полиции.

Он послушал, покивал. Наконец протянул трубку Гортензии:

– Ваш отец, инспектор Клотильд. Он хочет сказать вам что-то важное.

– Алло? – сказала Гортензия, взяв трубку. – Папа?..

Сидя верхом на картотечном ящике, Фред Верделен укоризненно скрестил на груди руки.

* * *

К счастью для него, ему повезло в это же самое время оказаться в обществе Беттины, которая веселилась и покатывалась со смеху вместе с Денизой, Сюзи, Беотэги и Огюстеном.

Причина была проста: Огюстен давал им по очереди поводить трактор. Это было ужасно весело, особенно когда машина подскакивала на выбоине или взбиралась на пригорок.

– Четырнадцатого праздник, – вдруг сказал Огюстен.

– Четырнадцатого?

– Четырнадцатого чего?

Остальное потонуло в долгом вопле веселого ужаса: трактор запрыгал по ухабам горчичного поля.

– Четырнадцатого-чего, – продолжал Огюстен, – в городке праздник. Танцы и фейерверк. Лотерея. Можно выиграть свинью и телевизор.

Бродяга Гримас ехал с ними и с наслаждением перепрыгивал с одних колен на другие в ритме качки. Фред Верделен запротестовал.

– Меня начинает тошнить, – сказал он Беттине. – Ты не могла бы прекратить эти дурацкие игры?

Он помахал рукой, отгоняя стайку воробьев, круживших вокруг соломенной шляпы Огюстена, – поля этой шляпы щекотали ему нос с тех пор, как он сел на трактор. Беттина проигнорировала зануду папу.

– Танцы! – воскликнула она. – И правда, скоро четырнадцатое!

– Четырнадцатое-чего. Тебе же говорят! – воскликнула Сюзи. – Так ты сказал, Огюстен, что будет пиротехника?

– Ооой! – взвизгнула Беотэги. – Да у тебя же хлоазмы![85]85
  Хлоазмы – пигментные пятна на коже, в просторечии – веснушки.


[Закрыть]

С ужасом в глазах она тыкала пальцем в сестру. Дениза посмотрела на Сюзи:

– Фууу! Какая гадость!

– Что такое? В чем дело? – засуетилась Сюзи.

Беттина, обмахиваясь рукой, притворилась, что сейчас упадет в обморок. И подмигнула Огюстену.

– Хлоазмы! – выкрикнула Дениза. – Как ты думаешь, они заразные?

– Да что это такое? – завизжала Сюзи на грани истерики. – Хлоазмы?

Она ощупала свою шею, щеки, лоб. Странно, что она ничего не чувствовала.

– Это опасно? – спросила она слабым голосом.

– Ну…

– По-разному…

– Нужно время, чтобы это прошло. Ты не сможешь пойти на танцы четырнадцатого-чего.

– Злюки! – буркнул Фред Верделен, продолжая отмахиваться от воробьев вокруг шляпы.

– Будет ей наука, паршивке, – прошептала его дочь.

Фред заметил две фигуры вдали, в конце поля, на огибающей его проселочной дороге.