Текст книги "Четыре сестры"

19
Что промокло в январе, заржавеет в феврале

Никто не двинулся с места. Даже Роберто на коленях у Гортензии. Даже Ингрид на голове у Энид. Может быть, из кухни и послышался легкий шорох Майкрофта где-то в трубах. Да и то не наверняка.

– Кто произнес имя тети Лукреции? – проворчала Беттина.

– Та ведьма! – хором вскричали сестры.

Когда тетя Лукреция позвонила в дверь, открыли ей не сразу. Но все-таки наконец открыли.

– О! – воскликнула Шарли, изобразив удивление. – Ты что-то забыла?

Тетя Лукреция помахала в воздухе бумажкой с таким видом, с каким, должно быть, Христофор Колумб демонстрировал золото истребленных им индейцев.

– Чек!

Все мысленно закатили глаза. О нем-то они и забыли…

– Не слишком ли рано? – заметила Шарли с едва уловимой язвительной ноткой. – Еще только двадцать пятое.

Юмор был для тети Лукреции чем-то вроде очень бедного родственника. Замечание Шарли она поняла буквально и широким жестом протянула чек.

– Вовсе нет. Держите, мои дорогие.

Шарли сложила чек и спрятала в карман, подумав, что надо, наверно, пригласить тетю выпить чего-нибудь горячего. Все-таки на улице холодно, идет снег, а она специально вернулась…

В ту же минуту Роберто увидел Делмера, а Делмер увидел Роберто, Ингрид же услышала шуршание в трубах.

Гортензия ненароком открыла дверь кухни. Обе кошки юркнули туда. Делмер бросился вдогонку. Тетя Лукреция взвизгнула.

– Делмер! Ах, не говорите мне, что в кухне никого нет!

Все сделали большие невинные глаза.

– Теперь там Делмер.

Тетя Лукреция снова выдала залп чихов. Девочки столпились вокруг.

– Не переживай. Мы о тебе позаботимся.

– Приготовим чай.

– Грог.

– Мы будем обращаться с тобой как…

– Как будто ты ВИП!

– Точно. ВИП.

Тетя Лукреция вздрогнула:

– Как это, нахалки… Какая я вам выпь?!

Беттина
Весна

1
Весеннее прет-а-порте

Иногда Беттина думала, что, не будь у нее сестер, ей было бы от этого ни жарко ни холодно. Она предпочла бы столько же… братьев. Или еще лучше – близняшку. Вторую себя.

Чаще всего она думала так весной, потому что весна – особенно тяжелый период для девочки, у которой четыре сестры.

Весна всегда начиналась с весенней аллергии Энид. И с отсутствия Базиля, который уезжал на десять дней к своему брату, виноградарю в Оранже.

Наконец все понимали, что она (весна) пришла, когда Шарли, старшая сестра, врывалась в гостиную и, вместо того чтобы рявкнуть: «Реши тельно, здесь бардак как у козла в желудке!», спрашивала:

– Что скажете, как вам мои колени?

Ч то-то смутное, вроде набата, звучало в головах у сестер.

– Что скажем?..

– О чем?

– Да, о чем?

– О моих коленях!

– Что мы о них скажем?

Это была не коллективная глухота, но естественная оторопь: никогда в другие времена года коленные чашечки Шарли не бывали темой для разговора.

Эта весна не стала исключением.

Энид, Женевьева, Беттина и Гортензия смотрели на старшую сестру. Приподняв юбку, Шарли вертелась, показывая анфас и в профиль упомянутые суставы.

– А что? – недоверчиво спросила Энид.

Это могла быть западня. Типа тех, что расставляла Пелагия Неве, учительница в школе верховой езды. Она спрашивала с таким лицом, будто только что с любовью приготовила вам нормандский торт:

– Кто видел «Титаник», поднимите палец!

Хоп! Энид и все ученики поднимали пятнадцать пальцев с надеждой, что им перепадет кусочек торта.

– Все? – шелестела Пелагия Неве. – Браво. А кто видел дважды?

И снова – хоп! Все. Кроме Энид. Которая простилась с нормандским тортом и прокляла Гортензию за то, что та отговорила ее еще раз пойти на «Титаник»: у Леонардо-де габариты кашалота и на дне моря ему самое место.

А Пелагия между тем продолжала:

– Вот вы и соберите сбруи, разложите их по номерам, смажьте седла, отнесите их в боксы, поменяйте подстилку и…

В тот день изрядно ослабла вера Энид во взрослых. И она в конечном счете поблагодарила Гортензию.

– Твои колени? – с подозрением повторила Беттина. – Ну… это колени.

Подол юбки упал. Шарли была совсем не удовлетворена этим ответом.

Женевьева поспешила добавить:

– У тебя ревматизм?

– А, для тебя я уже доросла до возраста люмбаго и остеопороза?

Шарли обиженно отвернулась. Женевьева не дала ей уйти:

– Они сногсшибательны. Перед твоими коленями все падут на колени. Если бы мне пришлось выбирать между ящиком шоколадных Бартов Симпсонов и твоим правым коленом, я выбрала бы колено.

Шарли уперла руки в бока:

– А что не так с моим левым коленом?

И тут же сменила тему:

– Вчера вечером из двух старых платьев, которые я сшила в лицее, я сварганила третье, и, гм, хочется узнать ваше мнение.

Она сбегала за платьем и приложила его к себе. Беттина икнула. Женевьева прикусила губу. Энид выдохнула УУУУх.

– Это… для… тебя?

– М-да.

У Шарли было выражение лица как у человека, рассказавшего анекдот, который ему одному кажется смешным.

– Мое мнение, – сказала Гортензия, – слишком низко сверху…

– …и слишком высоко снизу! – добавила Беттина.

Платье было великолепно. Все из атласа, красного, серого, зеленого, золотистого. Короче, платье для топ-модели на Каннском фестивале.

Но не для Шарли. Не для их сестры.

Любой сестры!

– Оно не… слишком… э-э…

– Короткое? – Шарли прыснула. – Да. Но ведь у меня ножки феи.

Беттина не сдавалась:

– Тебе не кажется, что вырез… в общем…

– Глубокий? Да. Но ведь у меня…

– У тебя?..

– Грудь богини.

– Это Базиль так говорит? – спросила Энид.

Женевьева молчала и разглядывала одну из карточек, которыми месье Суаредиссе, африканский колдун, живший неподалеку от их лицея, щедро снабжал учеников на выходе. Она только что нащупала ее в своем кармане.

Идиссе Суаредиссе, результаты поразительные и окончательные. Успех, счастье, сексуальная магия, таинственная удача, неотразимость, венец защиты, снятие порчи…

Что значит «венец защиты»? А «таинственная удача»? Ну а уж «сексуальная магия»…

– Грудь богини, – повторила Шарли. – И Женевьева сказала пять минут назад, что мои колени…

– Я не говорила про все колени. Я говорила про правое!

– Ты будешь это носить? – спросила Гортензия таким тоном, будто спрашивала: «Ты будешь есть компот из тараканов?»

– Почему бы нет?

– Когда?

– При случае.

Все вздохнули. Если Шарли планировала надеть это платье «при случае», велика была вероятность, что случай не представится… ведь Шарли никогда не носила платьев! За исключением одного раза в год, в начале весны. Назавтра она возвращалась к старым добрым брюкам.

Женевьева продолжала рассеянно читать прозу колдуна Суаредиссе: Верну неверного мужа, подскажу выигрышный номер в лотерею, предупрежу, если поезд или самолет, на который вы должны сесть, потерпит крушение, также…

– Поезд! – вдруг вскрикнула она. – Гарри! Дезире!

Все вскочили как ошпаренные. Поезд! Вокзал! Кузены! Из Парижа!

Это был еще один знак весны: Гарри и Дезире, дети дяди Флорантена – больше известного в семье как «мамин брат с приветом», – каждый год приезжали на весенние каникулы в Виль-Эрве. Их поезд прибывал в 17:11.

Было ровно 17:00.

* * *

Вот так в этот чудесный субботний день едва родившейся весны Шарли, Женевьева, Беттина, Гортензия и Энид – соответственно двадцати трех, пятнадцати, тринадцати, двенадцати и девяти лет – галопом примчались на вокзал.

Поезд опаздывал. Они рухнули, с облегчением переводя дух, на пластиковые сиденья на перроне. День был ясный, с редкими облаками и ветерком, легким как поцелуй (в щечку).

– Жаль, что Юпитер не может приехать с малышами в этом году.

– Некоторые люди работают. Имей это в виду, хоть ты и не из их числа, дорогая Беттина.

– Дядя Флорантен не работает, дорогая Шарли, – не осталась в долгу Беттина. – Тридцать четыре года, жена, двое детей – у него меньше оправданий, чем у меня!

– Он артист, – сказала Женевьева.

– Хм, – хмыкнула Гортензия.

– Поэт, – добавила Женевьева, которая всегда из принципа вставала на защиту отсутствующих.

– Одинокий мореплаватель, чистильщик обуви в Лиссабоне, мастер маникюра в Лондоне, пчеловод в Обраке, а теперь статист в кино, лично я называю это перекати-полем! – заключила Беттина тоном, не допускающим возражений.

– Едет! – воскликнула Женевьева, показывая на сходящиеся вдали рельсы, где показался поезд, как язычок на застежке-молнии.

Локомотив зашипел и замедлил ход. Пять сестер вытянули шеи, завертели головами. Гортензия увидела Гарри за стеклом и замахала ему рукой. Поезд остановился. Две худенькие темноволосые фигурки спрыгнули на перрон. Сестры бросились к ним.

Дезире указала пальцем на брата и затараторила:

– Он выпил свой лимонад и половину моего, съел свои сандвичи, яблоко, йогурт, шоколадный батончик, мой молочный рис и мой апельсин. Но он все равно очень хочет пить и есть.

– Я очень хочу пить и есть, – подтвердил Гарри.

Гортензия первой обняла его. Он отпрянул, прикрывшись руками, как будто защищал золото Монтесумы.

– Осторожжжно! Раздавишь мне Розетту!

Он показал коробочку из-под анисового драже «Тик-так»:

– Она там, внутри.

– А! – добавила Дезире. – Я забыла: он еще сожрал «Тик-так».

– Нельзя говорить «сожрал»! – запротестовал Гарри. – Грубое слово – евро.

И протянул руку.

– Грубое слово – евро, – повторил он, явно не собираясь сдавать позиций.

– Кто такая Розетта? – спросила Шарли и без всякой задней мысли склонилась над прозрачной коробочкой. Розетта шевелила усиками из-под коричневого панциря, подергивала бесчисленными лапками и вид имела совсем не привлекательный. – Розетта?

– Таракан! – взвизгнула Беттина.

– Большой, – заметила Женевьева.

– Тараканиха, – поправил Гарри. – Это девочка.

– Э-э, откуда ты знаешь?

– У нее есть крылышки.

– …

– С крылышками – значит, тараканиха, – невозмутимо пояснил он, как самую очевидную вещь на свете.

– Он поймал ее под раковиной в поезде, – сообщила Дезире.

– Я съел «Тик-так», чтобы было куда ее посадить, – сказал Гарри, и глаза его блеснули пламенем, отдаленно напомнившим сестрам Ромео, Родриго и даже Ретта Батлера[41]41
  Ретт Батлер – герой книги Маргарет Митчелл «Унесенные ветром».


[Закрыть].

Шарли натянуто улыбнулась.

– Эти, хм, Розетты плодят много детишек, Гарри. Предлагаю тебе выпустить ее на травку, прежде чем…

– Нееееет! – завизжал мальчик. – Это моя Розетта! Я хочу мою тараканиху!

Пассажиры бросали осуждающие взгляды на больших девочек, обижавших маленького.

– Колонии тараканов в доме… – в ужасе пробормотала Женевьева.

– Капец! – вздохнула Беттина.

– Грубое слово! – заорал Гарри и протянул руку. – Ты сказала грубое слово. С тебя евро!

Женевьеве подумалось, что весна начинается не лучшим образом.

2
Адам и Ева и моя первая сигарета

Гарри и Дезире усадили перед чашками какао и остатком блинного пирога. Женевьева пожалела, что с ними нет Базиля, который умел сообразить полдник для большой семьи за четыре минуты.

– Папа сейчас играет в театре, – ответила Дезире на вопрос Шарли.

– В какой пьесе? – спросила Гортензия, которая училась на курсах Золтана Лермонтова с целью стать второй Зулейхой Лестер в сериале «Купер Лейн» по телевизору.

– Она называется «Адам и Ева и я», – сказала Дезире, слизывая какао с верхней губы.

– Адам и Ева – и еще я? – переспросила Беттина. – Что это значит?

– Что там есть Адам, – сказала Энид.

– И Ева, – добавила Дезире.

– И третий тип, – заключила Женевьева.

– Какой третий тип?

– Это грубое слово – «тип»?

– Ничего не грубое. Слово как слово.

– Кто это – «и я»? – снова заговорила Шарли, подцепив пальцем крошку от пирога и сунув ее в рот.

– Эту роль играет папа, – ответила Дезире.

– Решительно, рай уже не тот, что прежде! – высказалась Беттина.

– Мама то же самое говорит, – заметил Гарри.

Он бросил в коробочку от «Тик-така» крошку, которую тотчас проглотила ее обитательница. Все поморщились.

– Как поживает ваша мама? – поинтересовалась Женевьева. – Как там Юпитер?

– Она очень рада, что нас не будет две недели, говорит, что сможет вздохнуть.

Женевьева вздохнула.

* * *

Полчаса спустя все были у подножия утеса за домом и запускали в облака воздушных змеев.

Прислонившись к скале, Шарли и Женевьева наблюдали за остальными. Шарли достала сигареты, но передумала и убрала пачку.

– Дай мне одну, – попросила Женевьева, жуя травинку, еще крепкую и зеленую, первую весеннюю.

– С каких это пор ты куришь?

– Ни с каких. Просто хочу попробовать.

– Нет. Если ты тоже закуришь, наш бюджет скатится ниже порога бедности.

– Перестань.

– Как бы я хотела! – вздохнула Шарли.

Она снова достала пачку, зажигалку и все-таки закурила. Сделав две затяжки, передала сигарету сестре. Женевьева покрутила ее в пальцах, не затянувшись.

– Что случилось? – спросила она.

– Ничего особенного: у нас нет ни гроша.

– Денег у нас всегда было немного.

– Я не сказала «немного», я сказала «ни гроша».

Женевьева сунула сигарету в рот и задержала дыхание. Через некоторое время фильтр промок. Она выплюнула сигарету и снова задышала.

– У нас ничего не осталось от?..

– Нет.

– Я имею в виду деньги папы и мамы.

– Я сказала. Нет.

– Я думала…

– С тех пор как они погибли, мы живем на эти деньги. Два года. Они кончаются. Моя зарплата в лаборатории смешная, на пятерых это пшик. А на ежемесячный чек от тети Лукреции можно прокормить разве что кошек.

Она вздохнула. Забрала у Женевьевы сигарету, затянулась, отдала обратно. Над зарослями дрока до них доносились смех малышей и свист воздушных змеев в небе.

– Мой альбатрос! – взвизгнула Энид, потянув за нитку своего змея.

От сигареты осталось четыре сантиметра. Женевьева крепко зажмурилась, сжала губами фильтр. Три, два, один…

– Что же нам делать? – спросила она, сделав первую затяжку первой в своей жизни сигаретой.

В кино и в книгах после этого обычно кашляли. Женевьева не закашлялась. Но утес как будто дернулся, облака качнулись, и она, задыхаясь, прислонилась к скале.

– У меня есть идея… – начала Шарли.

К ним галопом мчалась Беттина. Она осела на песок у их ног, следом прибежала Дезире, крича:

– Она взяла мою катушку! Она взяла мою катушку!

За ними подоспели Гарри и Энид. Гортензия, по своему обыкновению, спокойно шла позади.

Женевьева и Шарли молча смотрели на поцапавшуюся малышню. Женевьева сделала вторую затяжку. Утес снова всколыхнулся. На этот раз Женевьева отчаянно закашлялась. Шарли забрала у нее сигарету.

– Хватит выделываться.

– Грубое слово – евро! – закричал Гарри, чья голова высунулась из кучи-малы рук и волос.

– Что у тебя за идея? – спросила Женевьева.

Она с трудом переводила дыхание, голос звучал сдавленно.

Шарли подождала, пока Беттина с мелкими отойдут подальше.

Гортензия уже обогнала всех и одна ушла в Виль-Эрве.

– Единственный способ выкрутиться, – ответила Шарли.

– Ты хоть не собираешься пойти на панель?

– Я слишком ленива. Нет, моя идея – это…

– Она дергает меня за волосы! – визжал вдалеке Гарри.

Они ответили ему рассеянными улыбками.

– Это?.. – повторила Женевьева.

– Сдать Виль-Эрве.

* * *

– Не весь дом, – объясняла Шарли в тринадцатый раз за час. – Только часть башенки и одну ванную.

– Не мою ванную? – взвилась Беттина.

– Нет. Не ТВОЮ ванную.

– Отдать дом в руки посторонних? – простонала Гортензия.

– Нельзя было найти другой выход?

Шарли окинула взглядом сестер, скрестив на груди руки:

– Я жду ваших предложений. Но не может быть и речи о том, чтобы занимать, играть в лото, на скачках и тому подобное. Если хотите, можем есть через два дня на третий, не покупать шмоток сто девяносто два месяца, то есть шестнадцать лет, упразднить телефоны, продать мебель, спать на картонках, освещаться свечами, ходить в город пешком, чтобы не покупать билеты на автобус, мыться по очереди, не меняя воду в ванне… Мне продолжать?

Она посмотрела на Гортензию, Беттину и Женевьеву, сидевших вокруг большого стола. Энид играла на улице с кузенами.

– Ты можешь выйти замуж за богатого, – сказала Беттина.

– Если ты знаешь такого, познакомь нас.

– Почему бы не за Базиля? Он только этого и ждет.

– Первое: я выйду замуж, если захочу. Второе: уж точно не по этой причине. Третье: ты знаешь хоть одного богатого сельского врача?

– Но ведь вы давно состоите в отношениях…

– …любовных…

– …постоянных.

Стул Шарли раздраженно скрипнул.

– Я давно состою в любовных и постоянных отношениях с юккой[42]42
  Юкка – древовидное вечнозеленое растение.


[Закрыть] в гостиной и маслом для ванны с ароматом фрезии. Но я же не выхожу за них замуж!

Гортензия улыбнулась.

– Жаль. Базиль мегаклассно готовит кускус.

– Будь он здесь, – добавила Беттина, – мы бы и сегодня его поели.

– Ладно! – продолжала Шарли. – Это лирическое отступление означает, что мое предложение принимается?

– Что это значит? – пискнула Энид, вваливаясь в стеклянную дверь вместе с Гарри и Дезире, все они были красные и растрепанные. – На каком языке говорит Шарли?

– Я говорю: коль скоро все согласны с моим предложением…

– Каким предложением? – спросила Дезире.

– Сдать комнату родителей и две соседних.

– ЧТО?! – воскликнули четыре голоса. – Комнату папы и мамы! Ты этого не сказала!

– Она единственная имеет отдельный вход. Жилец сможет ходить не через холл, а через башенку. Он будет сам по себе, мы сами по себе. Общей останется только кухня.

– Но… эта комната.

– Их комната.

– Мы ничего там не трогали с тех пор…

– Вот именно. Пора в ней прибраться.

– А что делать с их вещами? Куда мы их положим?

– Чердак. Подвал. Коридор. Стенные шкафы. Места здесь хватает.

Гортензия почувствовала, как слезы защипали веки.

– Я не хочу трогать их комнату!

Шарли прижала ладони ко лбу, как будто хотела что-то спрятать.

– У нас нет выбора, – почти прошептала она. – Или так, или простимся с домом.

Тихий ангел пролетел, вернее, прополз, волоча ноги. Его почти было слышно.

– Дадим объявление в газету? – спросила Беттина.

Шарли почесала за ухом.

– Уже. Оно выйдет в понедельник утром.

Четыре вздоха взмыли к потолку просторной кухни.

– Черт, – буркнула Беттина, – я никогда не привыкну…

– Грубое слово – евро! – закричал Гарри.

– Я сказала: я никогда не привыкну.

– Ты должна мне евро.

Гарри протянул руку. Беттина рассеянно посмотрела на него. Но рассеянные глаза тотчас округлились от удивления.

– Что ЭТО такое?

Гарри невозмутимо посмотрел на пол, где на конце веревочки шевелилось что-то живое и зеленое. Дезире ответила за него:

– Это краб.

– Вижу. Я спрашиваю: разве ему место в доме?

– Я его приручил, – заявил Гарри.

– Учительница читала им «Маленького принца», – объяснила Дезире, как будто это был ответ на все вопросы.

– Я нашел его на пляже. Он был совсем один.

Шарли закрыла глаза и досчитала до семи, чтобы снять напряжение.

– Гарри, – чеканя слог и, проговорила она, – ты думаешь, этот краб счастлив, что ты держишь его за комнатную собачку?

Мальчик задумался.

– Он же не лает, – сказал он.

– Тебе не кажется, что этот кошма… это членистоногое и Розетта предпочли бы вернуться к своим друзьям?

– У них не было друзей.

– Если ты отпустишь Розетту в сад, она наверняка найдет себе подружку. А этот краб…

– Ксавье-Люсьен.

– Он тоже отыщет приятеля в скалах.

Гарри еще подумал.

– Ладно. Я их отпущу…

Все затаили дыхание.

– …после каникул. Когда мы уедем в Париж. А пока можно они побудут со мной?

Женевьеве подумалось, что с зеленым крабом на поводке, тараканихой в коробочке из-под «Тик-така» и жильцом (или жилицей) на втором этаже весна действительно начинается не лучшим образом.

3
Вешалка из ресниц и ожерелье из туалетной бумаги

Письмо Гортензии Мюгетте

Моя дорогая!

Ветеринарша передает тебе новости про котят, они отлично себя чувствуют. Трансфузия, например, теперь у молочницы. Она вдвое прибавила в весе, представляешь себе? А ты? Как дела? Зербински звонила и сказала, что лечение тебя очень утомляет. Держись!

Здесь у нас полный кавардак. Шарли пришла в голову гениальная идея, как нам разбогатеть: сдать три комнаты на втором этаже, в том числе комнату мамы и папы и ванную при ней. Два дня мы выносим, убираем, пакуем, таскаем вверх-вниз коробки (но никакого жильца на горизонте пока нет), все это на суперкрутой лестнице в башенке, ноги гудят и болят.

Обстановка довольно странная. Комнату родителей не трогали с тех пор, как они… мне трудно это писать… в общем, после аварии. (Видишь? Я пишу эти слова мелко-мелко, как будто хочу, чтобы этого не было.) Под кроватью я нашла резинку с помпоном, которой мама скрепляла волосы в те дни, когда пылесосила. Там не подметали с тех пор… Я не хотела плакать, мне казалось, будто мама держит меня за пальчик, как раньше, подбадривая меня. Я нацепила резинку на свои волосы, они здорово отросли с января, когда тебя увезли в швейцарскую больницу.

Забыла тебе сказать, здесь бардак еще и из-за кузенов, которые у нас на каникулах. Гарри семь лет, Дезире восемь. Их папа – наш дядя Флорантен, мамин брат с приветом. С приветом по тысяче причин. Женевьева и мама питают к нему слабость. Он у нас в семье артист. Был актером, но я видела его в театре только один раз, четыре года назад, когда мы были в Париже. В кино самая большая его роль – рукав куртки за платаном. Его жену зовут Юпитер, смешное имя, правда? Гарри коллекционирует гадкую живность, а это уже не так смешно. Он нашел в поезде таракана и назвал его Розеттой, а у скал подобрал зеленого краба по имени Ксавье-Люсьен, которого теперь водит на веревочке. Кошки интересуют его меньше. Говорю же, только гадкая живность.

Ну ладно. Ты напишешь мне или нет? Крепко тебя целую. И Зербински тоже. Все наши тоже целуют тебя.

Гортензия

В школьном автобусе взгляд Беттины сразу отыскал Денизу Коменчини и Беотэги Пермулле на заднем сиденье. Они, как обычно, заняли ей место.

– Что вы сделали с глазами? – спросила она, подойдя.

Подруги прыснули.

Дениза раскрыла ладонь, в которой лежал золотистый тюбик.

– «Гигантик Монументал Лэш», – сказала она. – Ресницы получаются обалденно грандиозные. Попробуй.

Беттина посмотрела на тюбик, потом на Беотэги и Денизу.

– У вас глаза как у Минни-Маус, – фыркнула она. – Не уверена, что хочу мультяшную физию.

Тем не менее она взяла щеточку и зеркальце, протянутое Беотэги, и принялась красить ресницы. Обе подруги захихикали. Две недели назад у Денизы изменился смех. Это случалось примерно дважды в год. Нынешний начинался на манер тридцати кастаньет и заканчивался колокольчиком мадам Фубиру, который звенел, когда клиент открывал дверь ее химчистки.

– В чем дело? – спросила Беттина, обращаясь к зеркальцу, одним глазом глядя на свои веки, черневшие от «Гигантик Монументал», другим – на растущие за окном форзиции[43]43
  Форзиция – род кустарников.


[Закрыть].

– Мы приглашены! – сообщила Дениза.

– В среду, – уточнила Беотэги.

– В «Клаату Спейс».

– Это что? – спросила Беттина, по-прежнему между ресницами и форзициями.

Автобус тряхнуло, и в зеркальце показалась ее челка. К волосам вернулся наконец их естественный цвет, ярко-рыжий, после окраски хной незадолго до Рождества. Незадолго до отъезда Мерлина.

– Мы об этом уже говорили, ты никогда не слушаешь. «Клаату Спейс» – это новая game zone[44]44
  Игровая зона (англ.).


[Закрыть] в городе. Вчера открылась.

– Докрашивай скорей второй глаз, мы уже приехали.

Беттина быстро провела щеточкой по второму глазу. Не хватало еще прийти в коллеж с физией Джокера.

– И что дальше? – нетерпеливо спросила она.

Дуэт кастаньет и колокольчика снова вырвался изо рта Денизы.

– Ты не спрашиваешь, КТО нас приглашает?

– КТО нас приглашает?

– Моя мама ходит в тот же фитнес-клуб, что и мадам Антрезангль.

– Кто такая мадам?..

– Да без разницы. В семье Антрезангль меня интересует только сын.

– А кто?..

Двери открылись. Автобус остановился на стоянке. Ученики потянулись к выходу.

Только под главной ротондой коллежа Беттина повторила свой вопрос. До этого она помахала Изильде и Жерсанде, которые болтали у доски объявлений.

– Ну? – сказала она. – Сын? Кто это?

– Дариус.

Беттина сделала большие глаза, и тушь была здесь ни при чем.

– Дариус? Из лицея Жака Бекера? Которого мы видели на межколлежском кубке по волейболу? Такой ДОВОЛЬНО симпатичный чел?

– Who else?[45]45
  Кто же еще? (англ.)


[Закрыть] – произнесла Дениза на манер героини недублированного фильма. – Поправочка: он не ДОВОЛЬНО симпатичный, а вообще обалденный. Он был со своей матерью, когда она пришла в гости к моей. Я не верила своим глазам. Он! В нашей гостиной! Он первым заговорил со мной, я-то была не разговорчивей бельевой прищепки.

Беотэги уже слышала эту историю дважды, но, казалось, ей совсем не скучно слушать и третье издание. Однако стук острых каблучков позади – так-так-так – оборвал рассказ. Можно было с закрытыми глазами определить, что эти каблуки принадлежали мадам Уэдрауго, директрисе коллежа.

– Коменчини, Верделен и Пермулле! – перечислила она так же бегло, как назвала бы Хэддока, Милу и Тинтина[46]46
  Персонажи серии комиксов о приключениях Тинтина бельгийского художника Эрже.


[Закрыть]. – Вам особое приглашение нужно?

Остальные ученики были уже далеко в коридоре.

– Мы идем, – заверила Дениза.

Мадам Уэдрауго сунула руку в карман своего костюма (она всегда носила красивые костюмы ярких цветов) и с удивлением уставилась на них.

– Что с вашими ресницами?

– Э-э… – промямлила Дениза. – это Гигант…

Беттина ткнула ее локтем. Мадам Уэдрауго покачала головой.

– Повесьте на них ваши куртки, – посоветовала она с таким серьезным видом, будто прописала им сироп от кашля. – Ресницы такой длины вполне могут служить вешалками.

Девочки невозмутимо смотрели ей вслед.

– Бросьте, – сказала Дениза, как будто они предложили линчевать мадам директрису. – Итак, я продолжаю: Дариус сказал мне, что будет в среду в «Клаату Спейс» с двумя друзьями, и мы тоже можем прийти. Разве это не приглашение?

Они бегом догнали свой класс.

– А ты знаешь этих приятелей? – спросила Беотэги.

– Коменчини, Верделен и Пермулле, тихо! – скомандовал месье Лашезис.

Они вошли в класс и сели на свои места. Месье Лашезис провел перекличку. Невозможно было произнести ни слова в течение как минимум трех минут.

Беттина успела подумать, что, даже назначь ей свидание сам Донни Джепп, она хочет увидеть только Мерлина и только его поцеловать.

* * *

Гарри отпустил Ксавье-Люсьена вперед. Это оказалось нелегко, краб двигался боком, и надо было приноравливаться.

Гарри вышел на пляж. Дезире взвизгнула, увидев его с живностью.

– Уходи. Я боюсь крабов.

Шарли тоже была здесь. Она мастерила чудную штуку, что-то вроде ожерелья из картонных цилиндров из-под туалетной бумаги.

– Что ты делаешь? – спросил Гарри.

– Воротник Екатерины Медичи, – ответила Шарли. – Мы выкрасим его в белый цвет.

Гарри понятия не имел, кто такая Екатерина Медичи. Дезире тоже. Им вообще в этом незнакомом слове послышался медик, что немало их озадачило.

Гарри протянул Шарли огромную раскрытую английскую булавку.

– Осторожно, – сказала она. – Ты можешь уколоться. Что ты хочешь, чтобы я с ней сделала?

– Сделай мне пирсинг, – серьезно попросил он. – На брови. Как у Брендона Поттса.

– Кто такой Брендон Поттс?

– Он играет в «Семейке Эбернати», – объяснила Дезире. – Это он плюет в пиццы, которые доставляет.

– Вот паршивец. Гарри… Ты правда хочешь быть на него похожим?

Гарри помахал булавкой под носом Шарли.

– Дезире выдумывает. Я не для этого хочу пирсинг. А… для другого.

Он захлопал глазами.

Шарли покачала головой.

– Во-первых, пирсинг булавкой никогда не делают. Это больно и очень опасно. И потом, ты не хочешь еще немного подождать?

– Сколько?

– Лет двенадцать.

– Это долго?

– Успеешь четыре раза посмотреться в зеркало и увидеть, что ты изменился.

Гарри помотал головой. Ксавье-Люсьен тянул за веревочку.

– Ты бы его освободил, – добавила Шарли, связывая вместе два цилиндра от туалетной бумаги.

– Не сейчас.

– Этому крабу ужасно плохо.

Гарри нахмурил брови, но промолчал.

– Мне холодно, – пожаловалась Дезире.

– Надень мой свитер, – сказала Шарли, связывая еще два цилиндра.

– А вместо пирсинга, – снова заговорил Гарри, – ты можешь сделать мне татуировку?

Шарли улыбнулась.

– Только такую, которая смывается.

Он подумал.

– Ладно. Которая смывается.

– Хорошо. И что это будет?

Его сестра тем временем надела свитер Шарли и удалялась по берегу в поисках камешков.

– Ты никому не скажешь? – прошептал он.

– Ни за что! – заверила Шарли.

Он пожевал щеку и скороговоркой произнес:

– Напиши: «Надя Love».

Шарли серьезно посмотрела на него.

– Получится очень красивая татуировка. Это для Нади ты хотел проколоть бровь?

Он кивнул.

– Ее зовут Надя Интерланги. Она уже большая, из старшего класса. Папа говорит, что разница в возрасте не имеет значения.

Шарли ущипнула его за подбородок. Он наклонился и чмокнул ее в щеку. Она тут же воспользовалась случаем:

– Ты уверен, что не хочешь отпустить Ксавье-Марселя…

– Ксавье-Люсьена.

– …на свободу?

Он помотал головой. Нет. Не сейчас.

К ним бежала Дезире, разбрызгивая ногами вязкий серый песок.

– Смотрите! Головки! Улыбки!

Она нашла шесть камешков, на которых море или, может быть, случай нарисовал глазки, ротики – улыбающиеся, устрашающие, смешные и грустные лица. Гарри полюбовался немного, но Ксавье-Люсьен тянул за веревочку в сторону дома (вероятно, тоже случайно), и он поднялся по утесу в Виль-Эрве, где его ждала самая удивительная встреча.

* * *

Она случилась под Макарони, куда никто никогда не забирался, только если надо было убрать что-нибудь в стенной шкаф. Потолок в этом углу был слишком низкий, наклонный, место неосвещенное и полное пыли. Так что никто туда не наведывался, кроме Гарри, когда он бывал на каникулах в Виль-Эрве, ему там было как раз по росту, и кроме Майкрофта, которому места, где не бывает людей, подходили лучше всего.

Мальчик и крыса столкнулись там буквально нос к носу.

Майкрофт не поспешил унести ноги, как уносил их от любого из обитателей дома. По двум причинам: он знал, что ему нечего бояться такого маленького мальчика. И еще он знал, что зеленое существо у него на веревочке – это краб.

А Майкрофт, успевший на своем веку постранствовать и по утесам, и по ландам, крабов уже пробовал. Они ему нравились.

Гарри знал Майкрофта.

Об этом зверьке в семье слагали легенды. Но видел он его впервые.

Гарри сразу понял, почему красные глаза крысы устремлены на краба. Тот задергался и потянул за веревочку. Гарри встал между ними перед кипой старых журналов.

– Ты же не собираешься сожрать Ксавье-Люсьена? – пробормотал он, слишком испуганный, чтобы предъявить самому себе штраф в евро. – А?

Взять краба в руки он боялся. Однако чувствовал себя за него в ответе. Зря он не послушал Шарли. Надо было освободить его, отпустить на песок.

Крыса прыгнула как лев. Гарри отскочил в другую сторону. Он схватил газету, быстро подсунул ее под клешни и завернул краба.

Потом распахнул дверь и выбежал на улицу.

Он помчался к утесу, кубарем скатился по ступенькам на берег; развернул газету и отвязал веревочку.

Ветер свободы овеял зеленый панцирь Ксавье-Люсьена. Бочком-бочком он пустился наутек и зарылся в ямку в песке, растворившись в благодатной анонимности безымянных крабов.

– Эй! Гарришонок! – позвала Дезире в скалах. – Какого черта ты там делаешь?

– Грубое слово – евро, – пропел Гарри.

– Иди сюда! Поищем еще улыбки!