Текст книги "Любовь Носорога"

Да Паша и не собирался. Прозвенел второй звонок, Полина опять дернулась, уже испуганно, опять забормотала что-то про приличия, но Носорог со свойственной ему деликатностью приподнял ее и быстро насадил на себя, заставив вскрикнуть. Получилось это очень ловко, наверно, потому что белье на казачке было на редкость незаметным, и его даже рвать не пришлось, просто сдвинул. И да. Чулки, конечно же, чулки.

Полина замерла, испуганно и до того круто сжимая его внутри себя, что Паша даже двигаться не спешил, несмотря на весь экстим обстановки.

Он когда-то слышал о таком виде секса, вроде индейцы так делали в Америке. Некоторые племена. Там баба забиралась в гамак к своему мужику, садилась на него сверху и доводила его до конца только мышцами своего тела, даже не двигаясь. Говорят, такой секс мог часами длиться. Паша, первый раз услышав, только поржал. Че за фигня? А вот сейчас… Есть в этом, точно что-то есть… Полина закусила губу, глядя в его лицо огромными серьезными глазами, словно выискивая в нем что-то. Одной ей нужное. И, когда Паша уже готов был начать, потому что все нестерпимо того требовало, его неукротимая, несговорчивая казачка… Двинулась сама.

Паша аж забыл, что хотел пожестче, хотел сам, быстренько кончить, чтоб яйца не взорвались, и успеть на второй акт. Застыл, положил только руки ей на бедра, задирая платье, обнажая линию резинки чулок. А Полина ухватилась за его плечи покрепче и продолжила движение вверх и вниз, часто и глубоко дыша и тихо постанывая. Лицо ее, с уже поплывшим, но все еще испуганным взглядом, было до того красивым, что Паша не мог глаз оторвать. Смотрел, смотрел, смотрел… А потом не выдержал, нажал ладонью ей на спину, чуть притягивая в себе, и поймал раскрытые губы, поцеловал, включаясь в игру, в скольжение это неистовое, жаркое, одно на двоих. И сразу стало еще горячее, еще острее, еще глубже. И Полина уже не стонала, вскрикивала от каждого его толчка внутрь, потому что перехватил-таки Паша инициативу, и сам не понял, когда, настолько отключился, от кайфа происходящего! Он плотно прижал ее бедра с себе, вбиваясь ритмично и жестко, и придерживая ее второй рукой за талию, а сам добрался, наконец, до манкой груди, зарылся в ложбинку лицом, целовал, облизывал, прикусывал, и рычал даже по-звериному. И, когда Полина задрожала на нем, резко сжал ее еще сильнее, не давая двигаться, и задал такой темп, что она уже буквально скулила, уткнувшись ему в шею, содрогаясь, не в силах удержать свое удовольствие. И принимая его в себя. И это было ослепительно. Настолько, что Паша какое-то время даже проморгаться не мог, дыхание выравнивал, все еще сжимая хрупкое тело своей женщины.

– Поля, все. Поль.

Он целовал ее шею склоненную, мокрые опять щеки, из-за него, конечно же. Ну и плевать. И говорил. Тихо, но очень серьезно и внушительно.

И его достоинство в ней, еще не опавшее, тоже подтверждало внушительность его аргументов.

– Поля, хватит. Я не пущу тебя больше от себя. Ты поняла. Ты – моя. Просто не пущу.

– Кто я? Паш? Кто я – твоя?

Она не делала попыток встать, вырваться от него, обмякшая, расстроенная произошедшим. И тоже тихо говорила. И тоже серьезно. Очень серьезно. И Паша понял, что от его ответа много чего сейчас зависит. Все зависит.

И потому сказал то, что посчитал нужным. То, что чувствовал в тот момент.

– Ты – моя женщина.

И это прозвучало очень логично. Правильно.

Глава 29

Я проснулась утром от тяжести мужского тела на себе. Носорожьего. Меня сжали, придавили к кровати и теперь мягко проталкивали уже готовый к бою член в мой многострадальный организм.

И не дернешься.

И дело даже не в том, что крепко держит. Хотя и это тоже. Но, в основном, что мой организм, несмотря на то, что очень сильно ему накануне досталось, был совсем не против вторжения. А, наоборот, всеми прямо конечностями за. Одна из этих согласных конечностей, например, зарылась в густую шевелюру прижавшегося ко мне Носорога, царапнула возбужденного мужчину ноготками игриво. Другая покорно сдвинулась, обеспечивая более глубокий доступ. И конечно, Паша этим воспользовался. Он всегда умел пользоваться моментом. А уж моменты моей слабости были для него подарком. Он обхватил меня за ноющую сладко грудь, чуть сжал сосок, пуская импульсы удовольствия по всему телу. Другой рукой приподнял выше еще ногу, и насадил меня на себя. Мягко так. Но основательно. Не сорвешся, бабочка. А я… Да не собиралась я никуда больше срываться. Только выгнулась, прижимаясь к нему теснее ягодицами, сама, повернула голову, встречая его губы, так же мягко двигающиеся по немного воспаленной коже шеи, как и его член во мне. Он тут же оставил в покое шею и поймал губы. И поцеловал. Так сладко, так долго, тоже томительно медленно, и движения его языка каким-то образом попадали в такт с мерными, спокойными, глубокими толчками во мне. И я просто повиновалась, поддалась, уплывая, еще в полусне, на волнах удовольствия. Он может быть и таким. Мамочка моя, он может быть таким. Нежным, медленным, не напирающим, не жестящим. И все равно очень властным. Очень доминирующим. И пусть. Пусть.

Я отпустила ситуацию еще вчера.

Когда Паша утащил меня прямо в антракте в какую-то гримерку и просто усадил на свой член.

Не разговаривая. Опять. И, если в начале я злилась на это, на такую бесцеремонность (хотя, вопрос, чего злиться? можно подумать, он когда-то другим был), то потом, когда заглянула в его глаза, темные, жесткие, повелительные… Казалось бы. На поверхности. А в глубине… Может, я и сумасшедшая, и нельзя так, и окончательно превращаюсь в подстилку этого жестокого грубого человека… Но, клянусь, в глубине его глаз я увидела нежность. Странно, так странно. Так нехарактерно для него. Несвойственно. Это меня просто убило. Он не двигался, хотя член его во мне ясно говорил о том, что на грани, на волоске буквально. И что, вообще-то, я уже проиграла. Я уже в подчиненном положении. Пошлость какая. Дурость. Секс в театре. В подсобке, гримерке, или как это называется? Пришла спектакль посмотреть… Поверила в честность Паши по отношению к себе. А он честен. Он не обещал, что не тронет меня. Вот и трогает. Очень даже глубоко. Так глубоко, что больно. С ним всегда сначала больно. Большой потому что. И вообще, он от своих традиционных желаний и не отходит. Хочется ему трахнуть бабу, он трахает. И плевать, где. Хоть в театре, хоть в морге.

Но его глаза… Черт. Я именно тогда пропала. Поняла, что пропала. И захотела. Сама. И качнулась на нем. И поймала выражения удивления и… Восхищения? И это тоже было нехарактерно для него. Настолько, что мне захотелось продолжить это изучение, исследовать его глубину. И я именно этим и занималась. И получала дикое удовольствие просто от инициативы, забыв вообще о том, где я, о том, что нас в любой момент застать могут, что это стыд и позор. Плевать мне на это было в тот момент. На все плевать, кроме глаз его. Черных-черных. С искрами восхищения где-то в глубине. Паша дал мне столько свободы, сколько смог, и уже за одно это я была ему благодарна. Конечно, потом он привычно перехватил инициативу, и сделал все в своем стиле, горячо и страстно. И я опять растворилась в нем, опять немного умерла, потеряла часть себя.

В итоге мы чуть задержались к началу второго акта. Зашли, под осуждающими взглядами соседок по ложе. Сели. Я немного поерзала, потому что сидеть было не очень комфортно, и член Носорога ощущался до сих пор. И, конечно, после произошедшего, действие на сцене не увлекло. А вот то, что Паша положил мне тяжелую ладонь на коленку и сжал, заинтересовало куда больше.

Мы еле досидели до финала.

И вышли на свежий, по осеннему прохладный уже воздух, буквально задыхась друг другом. Меня, правда, немного освежило, привело в чувство, и я решила притормозить, чтоб обдумать ситуацию, посокрушаться о своем падении, и чуть остудить Пашу, который смотрел до того плотоядно, словно не трахнуть меня хотел, а съесть.

Поэтому я предложила прогуляться. И поговорить о наших отношениях. Я прекрасно понимала, что, стоит нам переступить порог номера, и все разговоры кончатся. И не сказать, что у меня не ныло в превкушении будущей ночи тело. Еще как ныло! Еще как хотело! Но у меня кроме тела и мозг имелся. Вроде бы… И он хотел определенности. Хотя бы мнимой. Чтоб потом самоустраниться со спокойной совестью. Паша сказал, что я – его женщина. Тогда меня это потрясло. Это звучало… Даже не признанием в любви, нет. Это звучало признанием… Чего-то большего. Планов. Серьезных. Длительных. Хотелось понять, совпадают ли мои понимания того, что он сказал, с его.

Поэтому я предложила прогуляться до отела. Идти было не очень далеко, вечер радовал еще по-летнему теплым ветерком, на улице хотелось находиться.

Паша, чуть поморщившись, неожиданно пошел мне навстречу. В приниципе, он не должен быть голодным, учитывая, чем мы занимались всего час назад. И чем еще будем заниматься всю ночь. Явно же он не думает, что я его теперь продинамлю. Да, даже если бы и хотела… Ага, кто ж мне даст?

Мы шли по аллее, уже немного усыпанной листьями, и молчали. Я считала, что говорить должен он. А Паша, похоже, не собирался, явно считая, что все, что требуется мне знать, он уже сказал.

В итоге начала я все же, не выдержав:

– Паша. Мне надо понимать, что происходит между нами.

– А что непонятного? – помолчав, ответил он. Остановился, прикуривая, выдохнул дым. Мне тут же нестерпимо захотелось курить, настолько вкусно он это делал. Но я не стала просить сигарету, помня, как он в нашу первую ночь вырывал их у меня из рук.

– Мне непонятно. Кто я все же? И вообще… Надолго это все?

– Ты – моя женщина, я же сказал. И да, это надолго.

Он остановился, повернулся ко мне, взял за плечи, наклонился, и я невольно вдохнула аромат сигарет, смешанный с его дыханием. Вкусно.

– Ты пойми, казачка, ты попала. Просто прими это. Я знаю, что ты… ну… Не особо рада. Но тебе не деться никуда. Это очень надолго. Очень.

– Паш… – Я помотала головой, пытаясь прийти в себя от морока, вызванного смесью его слов и его запаха. Боже мой, афродизиаки отдыхают… – Паш, это не ответ. Мне нужна определенность. Я – не комнатная собачка. А если ребенок? Мы не предохраняемся, я не принимаю ничего…

– Это и есть определенность. Чего ты хочешь? Замуж?

Я замотала головой. Нет, Боже упаси! Замуж я точно не хочу за него! Это же… Это все, финал. А, с другой стороны… То, о чем он говорит сейчас, это не финал? И почему во мне ничего не протестует? Почему раньше протестовало, а сейчас – нет? Может, потому что я вижу, насколько это и для него серьезно? А почему я раньше не видела? Может, потому что не хотела? Или потому что… Для него это тогда не было серьезным? И только теперь стало?

– А ребенок… – продолжал Паша, заставляя меня обмереть от напряжения, – ребенок – это круто. Это просто отлично. Будет маленькая казачка.

И, воспрользовавшись опять тем, что я впала в шоковое состояние от его слов, Паша в очередной раз продавил свою линию, впившись в меня поцелуем и начисто выбив землю из-под ног. Я только охнуть успела, а мы уже куда-то шли. Я в темноте не понимала, куда, оказалось, в маленький проем между домами. И, не успела я удивиться, а потом и возмутиться его нахальным действиям, как меня уже подхватили, прислонили спиной к стене для удобства и, опять заткнув рот поцелуем, бесцеремонно посадили на бедра. И да, больше я такие трусики точно не одену. Никакой защиты. Ну вот вообще никакой! И платье мое, спешно купленное за нереальные совершенно деньги в бутике неподалеку, больше, конечно, не пригодно для носки. Столько мять его, ни одна ткань не выдержит. Тем более такая, как эта, деликатная. Настолько тонкая, настолько обрисовывающая все формы, что пришлось белье покупать незаметное. Могла бы вообще не одевать. Зачем? Оно ничему не помешало. Я крепче обхватила ногами Пашу, прижалась к нему, обняла за крепкую шею и просто отдалась во власть стихии. А что я еще могла сделать? Ничего. Совершенно ничего.

Потом я буду сокрушаться о своей распущенности и слабости, о том, что, как безумная нимфоманка отдалась сначала в театре, потом вообще на улице, стыд и позор мне. Это потом. Буду. Или не буду. Потому что я не виновата. Носорог виноват. Прет, как всегда, напролом к своей цели. Вот и получает, что хочет. Тоже всегда. И меня получил.

Оставалось только удивляться его мужской состоятельности, потому что в номер я вошла на подгибающихся ногах. Сделала шаг и все. Дальше уже не пыталась ничего делать. Паша все сам решил.

Ночью мы спали мало. Может, час, полтора. И вот, утром опять.

Паша сорвался с цепи, это очевидно. Неужели, с тех пор, как мы с ним последний раз… У него никого не было? Надо будет спросить. Потом. Пока же я только отвечала на его глубокие ласки, ловила жадные поцелуи и приближение финального удовольствия. Такого же, как и наш утренний секс, мягкого и длинного. И сладкого, невероятно сладкого.

– Ну, куда сегодня хочешь пойти? – пробормотал Паша, когда мы спустя какое-то время валялись в счастливой отключке от реальности. – Балет? М?

И его пальцы опять с очень даже определенной целью скользнули к моей промежности, размазывая наши общие следы по мне, мягко и ласково. Вроде и не настаивая, но в то же время я понимала, что стоит чуть промедлить, упустить момент, и мне обеспечат еще один заход. И это было бы чудесно, но я же не просто так сюда приехала!

– Мне на учебу…

И мягко подвигалась, пытаясь сбросить его пальцы. Ну конечно, хоть раз мне это удалось? Вот-вот…

– Нахер учебу. – Пальцы задвигались настойчивей. И черт, да, в бедро опять уперся наливающийся жизнью член! Да он же меня замучает до смерти!

Я торопливо откатилась в сторону, настолько быстро, что Паша даже среагировать не успел.

– Нет уж. Я учиться приехала. И вообще. Мне интересно! Я в душ!

И позорно сбежала в душ.

Странной открытой конфигурации душевой кабины я удивлялась еще вчера. Полностью все открыто. И не душевая даже, а выделенное красной плиткой место, куда вставать. И слив внизу.

Не очень удобно, на мой взгляд. Хотя красиво и концептуально. И доступ есть отовсюду. Паше понравилось.

Он пошел за мной следом, потому что не захотел утихомириваться и устроил совместную помывку. С совместными физическими упражнениями. Особенно досталось мне и моим коленям. И теперь я знаю, что минет в душе – это неудобно. Но Паше понравилось. И мне потом понравилось. Когда меня насадили на жесткие пальцы и довели до оргазма за считанные минуты, просто как-то по-особому их согнув.

Короче говоря, из душа я тоже выползала на полусогнутых. И еле пришла в себя, чтоб одеться. Хорошо, что мы в мой номер вчера попали, хоть не пришлось в халате бежать через весь отель под взглядами служащих. Это было бы невыносимо.

Оделась я быстро, стараясь не обращать внимания на мирно курящего в постели, очень собой довольного Носорога. Взгляд его так и жег. Ну вот зачем так смотрит? Ну получил же свое неоднократно! Зверюга ненасытный.

– А ты по делам поедешь? – я постаралась отвлечь его от разглядывания разговором.

– Да. Вечером куда-нибудь сходим.

– Паш… Давай просто прогуляемся. У меня не особо много красивых нарядов. Я планировала еще это платье выгуливать, но ты его привел в негодность за один вечер.

– Карточку возьми. Купишь, что надо.

– Нет.

– Да.

– Нет!

– Да!

И добавил, увидев, как я опять неуступчиво задираю подбородок:

– Иначе я пойду с тобой и выдеру тебя в примерочной каждого отдела, куда мы будем заходить.

Потом помолчал, наслаждаясь моим испугом. Потому что вот вообще я не сомневалась, что он так и поступит, и добавил:

– А знаешь… Хорошая мысль. Не дам я тебе карточку.

– Давай сюда!

Я метнулась, выхыватила карточку из его пальцев и отскочила на всякий случай в сторону.

– Не вздумай экономить. Иначе… – И он опять уставился на меня многозначительно.

– Я поняла, поняла!

Я подхватила сумку и выбежала из номера с горящими от стыда щеками. И, черт, очень даже заведенная, потому что ярко представила наш секс в кабинке бутика. Вот что он со мной сделал? Носорог проклятый!

Но нет, я не поддамся, и у меня впереди долгий и интересный день. А потом не менее интересный вечер. И ночь. Тело ломануло волной превкушения, и я тихо застонала. Боже, да тут только от одного этого кончить можно…

И чего я, дура, отказывалась столько времени?

Глава 30

В детстве мне ужасно нравилось ходить в цирк. Выпрашивала у мамы и папы каждую неделю. И, пока мы жили в большом городе, мне всегда шли навстречу. А вот зоопарк не любила. Ужасное зрелище – звери в клетке. Кошмарное.

Тем страннее было мне находиться в Московском зоопарке. Взрослой. С Пашей Носорогом. И удивительное было в том, что мне здесь нравилось. Хотя, конечно, звери в клетках – это удручает, но некоторые моменты просто чудесны. Мы стояли у озера, любовались разноцветным птичьим ворохом, и даже – сюрприз! – разговаривали!

Удивительно просто. Паша мог, оказывается, не только повелительно рычать, злобно хрипеть и очень возбуждающе шептать. У его голосых связок и другие модификации имелись! Я смеялась, показывала на уток, а сама поглядывала на Носорога, соврешенно нереального в темных очках, щетине и джинсах. Просто скучающий брутальный парень из девяностых. Такой мощный, лениво-вальяжный и животно-притягательный, что я без конца ловила внимательные женские взгляды на своем спутнике. И каждый раз отчего-то злилась. И хотелось обнять его в этот момент вызывающе интимно, чтоб всем сразу дать понять, что мужчина занят. Отвратительное, мерзкое чувство. Не думала, что когда-нибудь до этого дойдет. Однако же! Женщины ломали глаза, причем, как веселые вчерашние и сегодняшние школьницы, так и серьезные взрослые матроны, прибывшие в зоопарк, чтоб провести день с мужем и детьми.

Радовало только то, что Паша, похоже, вообще ничего не замечал. Абсолютно. Вел себя, как всегда, спокойно и немного отстраненно. Правда, меня это не касалось. Потому что руки его, прикосновения, я на себе ощущала постоянно. То за локоть придержит, то спину погладит, то за талию приобнимет. Больше он себе ничего не позволял на людях. Сохранял образ серьезного брутала. Но я-то его взгляд чувствовала на себе постоянно. Горячий, жаркий, собственнический. И от этого становилось одновременно не по себе и… Очень даже по себе. Потому что более комфортно, чем в этот день, гуляя с Носорогом и разглядывая животных, я себя давненько не чувствовала.

И вспоминала, как удивилась, выйдя после учебы и увидев его, задумчиво разглядывающего здание. Не поверила даже. Ожидающий Носорог… Это что-то невозможное в этой реальности. Галлюцинация.

Но тут Паша перевел взгляд на меня, обжигая знакомой чернотой, и все встало на свои места.

Я, признаться, думала, что он меня опять в номер потащит, продолжать наши гимнастические упражения. И не то, чтоб я была против, хотя тело ныло довольно интенсивно, да и крем увлажняющий не особо помогал от легкого жжения на коже… И в других местах. Но мозг словно отключал болевые и неприятные ощущения, оставляя только волнующие воспоминания. Его губы, его движения, его голос… О, черт… Хитрый зверюга! Приучил меня все же!

Короче говоря, я была настроена, и испытала легкое сожаление, когда вместо постели мы поехали в зоопарк.

А все почему? А все потому, что накануне я Паше, кажется обмолвилась, что никогда не была в Московском зоопарке. Правда, это было после нашего безумного эксгибиционистского секса, и я не думала, что он запомнит. Слишком интенсивно меня за талию лапал, невусмысленно обещая продолжение приключения уже в отеле.

А нет. Запомнил, оказывается.

Привез. И теперь гулял со мной, спокойно разглядывая животных и кривовато улыбаясь в ответ на мои восторги.

Молчал. Покупал все, на что падал мой взгляд. И иногда задавал вопросы. А я как с ума сошла, болтала и болтала. Про детство рассказывала, про юность, счастливую, беззаботную. Обмолвилась про гибель родителей, хотя, у него наверняка есть досье на меня, так что это точно знает.

– Тяжело было после их смерти? – внезапно спросил он.

Мы стояли у пруда, смотрели на птиц. Я повернулась к нему, посмотрела удивленно.

– Конечно, тяжело.

Помолчала, ожидая еще вопроса. Но Паша молчал. Спокойно так, приглашающе. И я, сама не зная, зачем, внезапно заговорила.

– Знаешь, вообще сложно… Я училась еще в универе. Ленка – подросток… Я не думала ни о чем, рассчитывала после окончания учебы еще отдохнуть, планировала поехать в Европу, даже денег чуть-чуть скопила… Все ушло на похороны. Очень дорого, оказывается, сейчас хоронить… Потом мы какое-то время жили на то, что удавалось продать. У нас была дача, ушла за бесценок, потому что мама и папа взяли кредит… Очень неаккуратно. В каком-то непонятном банке. Мама и папа… Они не очень умели распоряжаться деньгами. Я в них, наверно… Они брали один кредит, чтоб погасить другой. Отец занимался небольшим бизнесом. Тоже все в долг. Короче говоря, дача ушла. Потом – квартира. Она была наша, но кредиторы… Я еле расплатилась. Потом мы какое-то время жили на сьемной квартире, у меня были деньги, оставшиеся от продажи квартиры, но недостаточно. Для первого взноса хватало, а вот дальше… Ипотеку не одобряли, конечно же. Да еще и Ленка тогда, как с цепи сорвалась…

– А разве вам не выплатили компенсацию? Ну, от другой стороны?

Я рассмеялась горько.

– Паш, ну вот какая компенсация? Никто даже не стал с нами связываться. Кто мы? Бесправные девчонки. Насколько я знаю, другим пострадавшим от того гада, устроившего стрельбу посреди города, тоже ничего не выплатили. Там, правда, без смертельного исхода, но женщина инвалидом осталась.

Я отвернулась, словно заново переживая те страшные беспросветные годы, когда рвала жилы, чтоб вытащить нас из долговой ямы и не сойти с ума от тоски и одиночества. И прошептала, не сдержавшись:

– Лучше бы застрелили его, тварь… Столько жизней сломал…

– Знаешь, кто это?

– Нет, конечно. Знаю только, что того, кто стрелял, в тюрьму вроде посадили… А, может, и нет. Дело быстро замяли. Да и не до того мне было, правда, не до того. А сейчас я бы, наверно… А хотя…

Я рассмеялась. Вышло неожиданно горько.

– Ничего бы я не сделала, Паш. Потому что это бессмысленно. Просто… Это не по-человечески, когда какие-то твари решают свои проблемы, а страдают ни в чем не повинные люди. Мои мама и папа ехали на дачу. За клубникой. Ленка, знаешь, клубнику очень любит. Любила. Теперь смотреть на нее не может.

Тут Паша поднял меня за подбродок и вытер щеки пальцами. Мокрые, оказывается. Ну вот что за безобразие! Совсем я расклеилась! Это все его влияние дурное. С ним я чувствую себя слабой.

Я посмотрела в Пашины глаза. Очки он снял, и теперь глядел на меня. Как-то непонятно. Незнакомо. Внимательно и тревожно. Что это такое с моим толстокожим Носорогом? Умеет сопереживать? Какое волнующее открытие!

Паша смотрел на меня. Вытирал слезы с моих щек. А потом наклонился и поцеловал. Нежно-нежно. Настолько невесомо, что я сначала даже не поверила. Не поняла, что это было. Кто это передо мной. Носорог? Нет, конечно, нет! Носорог так не умеет. Носорог только топчет. Не ласкает. Но губы ощущали прикосновение, щеки жгло от ласки его пальцев, и воздух опять заменился запахом его тела, волнующим и тяжелым. И я… Ну что я сделала? Правильно. Разрыдалась. До истерики и судорожного икания. Красных глаз и распухшего носа.

И потом долго приходила в себя, вытирала лицо влажными салфетками, избегая смотреть ему в глаза. Потому что стеснялась ужасно. И досадовала на себя, на свою слабость. Вот как я так разнюнилась? Как так можно вообще?

И вид теперь какой у меня? Прекрасное свидание, ничего не скажешь…

Паша, который все это время великодушно позволял мне рыдать у себя на груди, взял у меня салфетку из пальцев, вытер слезы с красных щек, коснулся распухщих от плача губ, замер.

И взгляд поменялся. Даря мне почти физическое облегчение. Никуда мой похотливый озабоченный Носорог не пропал. Ну вот как можно думать о сексе, глядя на то, как женщина слезами заливалась и сопли пузырями надувала? А можно, оказывается. Потому что буквально в следующую секунду, обалдело отвечая на жадный и бесцеремонный до невозможности поцелуй Паши, я только гадала, а было ли до этого то невесомое, нежное-нежное касание? Или мне привиделось? Паша тем временем обнял меня крепче, положил свои лопаты на мою попу и подбросил вверх, заставив взвизгнуть и обвить ногами его торс.

– Поехали-ка обратно в отель, казачка, – прохрипел он, – а то прямо тут тебя трахну, вон, в будке для уток. До нее и плыть недалеко.

– Ты что, ты что… Ну хватит, люди же, люди… – невнятно шептала я, в противовес своим словам прижимаясь сильнее и чувствуя, как млею, плавлюсь и вообще плюю на все моральные нормы, и, еще чуть-чуть, и я сама первая поплыву к этому несчастному домику для уток, обгоняя Носорога.

– Да пох*й… – бормотал он, зарываясь мне в шею и целуя несдержанно и больно. И каждый импульс боли от его губ простреливал все тело сладко-сладко, аж до кончиков пальцев на ногах. Я застонала, откидываясь назад, чтоб ему было удобнее терзать меня, и умирая от удовольствия. И сгорая от стыда одновременно. Чертов Носорог! Приучил меня все-таки к своим извращенным ласкам!

Паша, чувствуя мою отдачу, так резко и неожиданно прижал меня к паху, буквально трахая через одежду, что я опять застонала… И неизвестно, чем бы это закончилось, потому что ни он, ни уж тем более я, себя не контролировали, целуясь и обжимаясь, как школьники пубертатного периода, на глазах у всего Московского зоопарка, если б нас не прервали.

– Павел?

Мужской голос был мне незнаком. А Паша вот замер. С неохотой поставил меня на землю, даже футболку, которую уже успел вытащить из ремня джинсов, поправил на мне. Конечно, благопристойней я выглядеть не стала, в отличие от того же Носорога, который стоял так, словно ничего и не произошло. А я вот наверняка смотрелась жертвой стихийного бедствия, не иначе. И чувствовала себя примерно так же. Вся измятая, истерзанная, в глазах муть. Пока приходила в себя, прогоняла мушки перед глазами, цеплялась за свою скалу нерушимую, потому что ноги-предатели подгибались, а Пашина рука была очень надежной, пропустила представление и часть беседы Носорога с его знакомым.

Приятным таким мужчиной, высоким и крепким. Он, очевидно, тоже приехал в зоопарк с семьей, женой, очень симпатичной блондинкой, сыном-подростком и маленькой дочкой.

– Вы простите, что мы вас прервали, – женщина, заметив, что я все же немного пришла в себя, понимающе улыбнулась, – но Олег непременно хотел что-то обсудить с вашим мужем.

– Он не… – начала я, но потом решила не уточнять. Покосилась на Носорога, изучающего расписание в своем айфоне, судя по всему, он договаривался с Олегом о встрече, и смущенно улыбнулась блондинке, – меня зовут Полина.

– Марина, – с готовностью представилась она. – Как вам зоопарк? Вы же не москвичи? Успели посмотреть… – тут она, очевидно, вспомнила, за каким занятием они с мужем нас с Пашей застали, замялась и добавила, – хоть что-то?

– Толко уток, – хихикнула я, – дальше не продвинулись.

– Ну что, тогда до завтра. Обсудим все еще раз. И жену прихватывай. У нас можно остаться с ночевкой, место просто райское.

– Да, договорились, завтра будем, – ответил Паша, попрощался с приятной парой и потащил меня в глубь парка.

Я успела только кивнуть на прощание Марине.

– Это куда мы с тобой поедем еще застра? Да еще и с ночевкой? Ты помнишь, что у меня интенсив? – засыпала я Пашу вопросами, но он был сосредоточен.

Прошел еще пару метров, явно о чем-то соображая. Затем резко развернулся обратно, к выходу, таща меня за собой на буксире.

– Мы куда? Зачем? Паш! – возмущалась я, но вяло, потому что против Носорога, как говорится, не попрешь.

– Давай пожрем где-нибудь, потом заедем, купим тебе купальник, у Ремнева там банный комплекс нехилый, говорят, а потом я тебя вы*бу на колесе обозрения. – Спокойно, словно надиктовывая мне задачи на день, ответил Паша, ни разу не сбившись с дыхания, хотя я упиралась всеми ногами в землю, силясь его остановить. – Вопросы? Предложения? Возражения?

Я не смогла сразу сформулировать внятные вопросы, что уж говорить о предложениях. А возражения сводились к горестному воплю:

– Да ты рехнулся!

Но даже его я выдать не успела.

Паша удовлетворенно кивнул:

– Вот и отлично. Поехали.

И мы поехали. Претворять его плановые наброски в жизнь. И я не возражала больше. А что тут возразишь?