Текст книги "Приключения Кавалера и Клея"

6

Заглянув на следующее утро в «Ньюс», Карл Эблинг, к своему великому разочарованию, не нашел там ни малейшего упоминания об угрозе бомбы в Эмпайрстейт-билдинг или о демоническом (пусть даже на данный момент бутафорском) бомбисте по кличке Диверсант. Этот псевдоним глава ААЛ позаимствовал у одного тайного негодяя, который все предвоенные годы время от времени появлялся на страницах «Радиокомикса». Впрочем, упоминание о Диверсанте было в высшей степени невероятным, ибо Карл, страшно нервничая и спеша запихнуть устройство в стол объекта своего воображаемого отмщения Сэма Клея, совсем позабыл про записку, заранее им заготовленную и подписанную грозным псевдонимом. Просмотрев все субботние газеты, Эблинг опять не обнаружил ни слова о каких-либо связанных с ним пятничных городских событиях. Все дело было бессовестно замято.

Куда большее освещение в прессе получила проведенная в последнюю пятницу нью-йоркской Всемирной ярмарки вечеринка в честь Сальвадора Дали. На следующей неделе она удостоилась двадцати строчек в колонке Леонарда Лайонса, упоминания у Эда Салливана, а также целого неподписанного пасквиля Э. Дж. Кана «Поговорим о городе». Эта вечеринка также была описана в одном из писем Одена в лос-анджелесский Ишервуд и фигурировала в опубликованных мемуарах по меньшей мере двух ведущих персонажей художественной сцены Гринвич-Виллиджа.

Почетные гости, сам столп сюрреализма и его русская жена Тала, прибыли в Нью-Йорк на закрытие аттракциона «Сон Венеры», придуманного и разработанного Дали, а ныне находившегося среди прочих увеселительных чудес Всемирной ярмарки. Хозяин вечеринки, богатый житель Нью-Йорка по имени Дылда Муму, был владельцем «Лес Органес дю Фактёр», художественной галереи и книжного магазина на Бликер-стрит, вдохновленным мечтательным почтальоном из Отериве. Муму, который продал больше картин Дали, чем любой другой торговец на всем земном шаре, а также профинансировал сооружение сна Венеры», познакомился с Джорджем Дизи в специальной средней школе, где будущий замминистра по агитпропу бессознательного был на два класса старше будущего Бальзака бульварщины. В конце двадцатых, когда Хирст отправил Дизи в Мехико, они возобновили свое знакомство.

– Ольмекские головы, – сказал Дизи, сидя в такси по пути в центр города. Он настоял на том, чтобы они взяли такси. – Только про них он тогда и болтал. Пытался купить себе хотя бы одну. На самом деле я даже как-то раз слышал, что он и впрямь купил себе голову и спрятал ее в подвале своего дома.

– Вы использовали их в «Пирамиде черепов», – вставил Сэмми. Такие огроменные головы. С тайным отделением в левом ухе.

– Очень скверно, что вы эту муть читали, – сказал Дизи. Вообще-то, готовясь к сочинению своего первого труда в качестве Харви Слейтона, Сэмми по самые уши погрузился в шедевры своего начальника. – И уж совсем прискорбно, Клей, что вы также помните названия. – На самом деле, как показалось Джо, вид у Дизи был очень даже польщенный. Вряд ли редактор когда-либо рассчитывал в этой точке своей карьеры, которую он публично оценивал как провальную, встретить искреннего почитателя своих трудов. Судя по всему, меньше всех от себя этого ожидая, Дизи вдруг обнаружил в себе определенную нежность к обоим кузенам, но в особенности к Сэмми, который по-прежнему видел трамплин к литературному обновлению в той работе, которую Дизи давным-давно окончательно и бесповоротно оценил как «длинный спиральный желоб, смазанный регулярными гонорарами, что ведет в Тартар псевдонимической поденщины». Он даже показал Сэмми часть своих старых стихотворений и пожелтевшую рукопись серьезного романа, который он так и не закончил. Джо подозревал, что Дизи намеревался сделать эти откровения предупреждениями для Сэмми, однако его кузен решил воспринять их как доказательство того, что успех в бульварных чащобах не так уж несовместен с талантом и что ему не следует забрасывать собственные романические мечты. – На чем я остановился?

– На Мехико, – подсказал Джо. – И на головах.

– Большое спасибо. – Дизи сделал глоток из своей фляжки. Он пил предельно дешевую марку ржаного виски под названием «Медная лампа». Сэмми утверждал, что никакое это на самом деле не виски, а самый настоящий керосин для примусов и ламп. В это охотно верилось, тем более что Дизи был очень близорук. – Да, загадочные ольмеки. – Волшебная лампа Дизи вернулась в его нагрудный карман. – И мистер Дылда Муму.

Муму, рассказал Дизи, был давнишним эксцентриком Вилледжа, связанным с основателями одного из шикарных универмагов на Пятой авеню. Вдовец (причем двукратный), он жил в весьма странном доме со своей дочерью от первого брака. Помимо надзора за повседневными делами своей галереи, организации диспутов со своими товарищами по Американской коммунистической партии и закатывания своих знаменитых торжеств Муму также в свободные минуты писал практически лишенный знаков препинания роман, уже свыше тысячи страниц длиной, в клеточных подробностях описывающий процесс его появления на свет. Свое невероятное имя он принял в 1924 году, деля тогда с Андре Бретоном дом в Ла-Боле, после того, как бледная, невероятно талантливая фигура, назвавшаяся Дылдой из Муму, снилась ему пять ночей подряд.

– Здесь, – проинструктировал Дизи водителя, и такси остановилось у целого ряда неразличимых многоквартирных домов современной постройки. – Заплатите за проезд, Клей, хорошо? А то я малость поиздержался.

Сэмми хмуро глянул на Джо, который счел, что его кузену следовало этого ожидать. Дизи был классическим иждивенцем определенного типа, одновременно властным и бесцеремонным. С другой стороны, как уже выяснил Джо, Сэмми был классическим жмотом. Само понятие о такси, судя по всему, поражало его как махровый выпендреж и декаданс, все равно что поедание певчих пташек. Так что Джо достал из кармана доллар и отдал его шоферу.

– Сдачу оставьте себе, – сказал он.

Дом Муму был полностью скрыт от взгляда с авеню, «подобно символу (и весьма тяжеловесному) сдерживаемых гнусных побуждений», как Оден обрисовал это в своем письме в Ишервуд. Причудливое строение лежало в самом сердце городского квартала, который впоследствии целиком был передан Нью-йоркскому университету и снесен, уступая место массивному зданию Ливайновского института прикладной метеорологии. В солидный бастион из многоквартирных домов, со всех четырех сторон окружавших жилище Муму и участок вокруг него, можно было вломиться только по узенькому проулочку, что незаметно прокрадывался меж двух зданий, превращался в тоннель из китайского ясеня и проникал в темный, лиственный двор.

Дом, когда Дизи с кузенами до него добрались, оказался восточной фантазией в жилетном кармане, миниатюрным Топкапи, едва ли больше пожарного депо, вжатого на крошечную площадку. Точно спящая кошка, строение свивалось в клубок вокруг центральной башни, увенчанной куполом, который помимо прочих интересных предметов напоминал головку чеснока. Посредством умелого использования форсированной перспективы и манипуляции с масштабом дом казался гораздо больше, чем на самом деле. Роскошное покрытие из дикого винограда, сумрак двора, а также безыскусный сумбур фронтонов и шпилей окутывали это место аурой древности, однако на самом деле строительство дома было закончено в 1930 году – примерно в то же самое время, когда Эл Смит закладывал краеугольный камень Эмпайр-стейт-билдинг. Подобно знаменитому небоскребу, здесь также было нечто вроде обиталища мечты, в стиле Дылды из Муму первоначально явившееся его хозяину во сне. Тот сон обеспечил Муму оправдание для сноса тусклого и старого деревенского дома его матушки, что стоял здесь с самого основания Гринвич-Виллиджа. Тот дом в стиле греческого возрождения, в свою очередь, сменил еще более раннее строение, датирующееся первыми годами Британского доминиона, в котором – так, по крайней мере, заявлял Муму – его голландско-еврейские предки развлекали дьявола во время предпринятого нечистым в 1682 году турне по колониям.

Джо заметил, что Сэмми немного отстает, оглядывая миниатюрную башенку и рассеянно массируя левую ягодицу. В свете расположенных по бокам от двери факелов лицо его кузена выражало нервную серьезность. В своем сияющем сером костюме в тонкую полоску Сэмми напоминал Джо их персонажа по прозванию Монитор, облаченного в доспехи для битвы с вероломным врагом. Внезапно Джо тоже почувствовал опасение. Из-за всей болтовни про бомбу, трикотаж и радиопередачи до него только сейчас по-настоящему дошло, что они вместе с Дизи приехали в центр города на вечеринку.

Ни один из кузенов к вечеринкам особой склонности не испытывал. Хотя Сэмми с ума сходил по свингу, танцевать на своих ногах-трубочках он, разумеется, не мог; нервозность убивала его аппетит, да и в любом случае он слишком стыдился своих манер, чтобы что-нибудь есть; а спиртного и пива он просто не любил. Введенный в порочный круг джаза и болтовни, Сэмми, как правило, беспомощно болтался за каким-нибудь большим горшечным растением. Его дерзкий и беспечный дар к разговору посредством которого он сварганил «Живительный миниатюрный радиокомикс», а с вместе ним и всю идею «Эмпайр», на вечеринках мгновенно его покидал. Помести Сэмми в комнату, полную работающих людей, – и его будет невозможно заткнуть. Работа была ему только в радость. А вечеринки были тяжелой работой. Женщины – очень тяжелой работой. Всякий раз, когда в Мазила-студии выпадала возможность приятного совмещения девушек с бутылкой, Сэмми, подобно состоянию Майка Кэмпбелла, попросту исчезал – сперва мало-помалу, а потом – сразу и совсем.

Джо, с другой стороны, всегда был сущей находкой для вечеринок и очень их любил – но в Праге. Он мог показывать карточные фокусы и переносить спиртное: кроме того, он прекрасно танцевал. В Нью-Йорке, однако, все изменилось. Джо приходилось проделывать уйму работы, и вечеринки казались ему пустой тратой драгоценного времени. Разговоры на местных вечеринках были слишком быстры и изобиловали жаргоном – Джо сложно было следить за шуточной болтовней мужчин и лукавыми, уклончивыми высказываниями женщин. Он был слишком самолюбив, чтобы не радоваться ситуации, когда сказанная им фраза невесть по какой причине вызывала в комнате взрыв смеха. Однако самое главное препятствие, с которым столкнулся Джо в связи с нью-йоркскими вечеринками, заключалось в другом. Просто Джо казалось, что ему теперь вообще негоже развлекаться в обществе. Даже когда Джо ходил в кино, он оправдывался перед собой тем, что делает это чисто из профессионального интереса, изучая фильмы ради идей об освещении, образности или мизансцены, которые он мог позаимствовать и применить в своей работе над комиксами. Так что теперь он осадил назад и встал рядом с кузеном, глядя на хмурящийся в свете факелов фасад дома, готовый рвануть оттуда по первому же сигналу от Сэмми.

– Послушайте, мистер Дизи, – сказал Сэмми. – Мне кажется, я должен вам признаться… честно говоря, я еще даже не начинал «Странный фрегат». Вы не считаете, что мне сейчас лучше…

– Да, верно, – сказал Джо. – А у меня обложка для «Монитора» горит…

– Все, что вам нужно, мальчики, это выпить. – Дизи явно не на шутку развеселили приступы угрызений совести у кузенов и внезапное проявление ими трудового энтузиазма. – Тогда вы с куда большей легкостью пойдете бросаться в жерло вулкана. Я так понимаю, вы и впрямь девственники? – Сэмми и Джо дружно заскребли носками ботинок по грубым ступенькам передней лестницы из клинкерного кирпича. Дизи повернулся, и внезапно лицо его сделалось серьезным и наставительным. – Только не позволяйте ему вас обнимать, – сказал он.

7

Первоначально вечеринку планировалось провести в небольшом танцевальном зале особняка, но после того, как это помещение стало необитаемым от шума дыхательного аппарата Сальвадора Дали, все столпились в библиотеке. Подобно всем остальным комнатам в доме, библиотека была миниатюрной, выстроенной в трехчетвертном масштабе, дабы вселять в гостей неутихающее чувство гигантизма. Вжавшись туда следом за Дизи, Сэмми и Джо обнаружили это помещение до степени неподвижности упакованным трансцендентальными символистами, пуристами и виталистами, составителями рекламных проспектов в костюмах цвета новехоньких «студебейкеров», любителями игры на банджо, авторами статей в журнале «Мадемуазель», специалистами по каннибальским культам Юггогении, птицепоклонниками индокитайских высокогорий, сочинителями двенадцатитоновых реквиемов и слоганов для «дристалла», нового и оригинального английского слабительного. Граммофон – и (понятное дело) бар – также переместили в библиотеку, так что над головами плотно притиснутых друг к другу гостей гуляли ноты соло на трубе Луи Армстронга. Под яркой глазурью джаза и пенным слоем разговоров шел низкий, тяжелый рокот Далекого воздушного компрессора. Помимо запаха духов и сигарет в воздухе также витал слабый аромат машинного масла.

– Привет, Джордж. – К ним пробился Муму – круглый и широкий мужчина, вовсе никакой не дылда, с коротким ежиком редеющих медных волос на голове – я надеялся, что ты все-таки покажешься.

– Привет, Зигги. – Дизи весь напрягся и протянул хозяину руку в манере, поразившей Джо как предельно осторожная или даже оборонительная. А в следующее мгновение мужчина, которого редактор назвал Зигги, сжал его в железной борцовской хватке. Теплая привязанность там явно смешивалась с желанием переломать кости.

– Мистер Клей, мистер Кавалер, – с трудом выдохнул Дизи, вырываясь из объятий Муму подобно Гудини, рывком высвобождающемуся из мокрой смирительной рубашки. – Позвольте… представить вам… Дылду Муму, известного так тем, кто предпочитает не радовать его как мистера Зигфрида Сакса.

У Джо возникло неловкое ощущение, как будто это имя что-то для него значит, но он никак не мог ухватить связь. Обшаривая свою память на предмет «Зигфрида Сакса», он вовсю шуршал картами. Где-то там точно был туз, и Джо изо всех сил пытался его выхватить.

– Добро пожаловать! – Бывший мистер Сакс отпустил старого друга и с улыбкой повернулся к кузенам. Оба тут же отступили на шаг, но Дылда Муму всего лишь протянул им руку для пожатия. Мерцание в его голубых глазах, похоже, намекало на то, что своим демонические объятиям он подвергает только тех, кто меньше всего хочет, чтобы их трогали. В ту пору, когда почетное место в таксономии мужской элегантности все еще было зарезервировано за видом Жиряг, Муму представлял собой классический образчик рода под названием Мистический Властелин, умудряясь выглядеть одновременно и властным, и стильным, и ультрасветским в своем просторном пурпурно-буром кафтане с богатой вышивкой, что свисал почти до носков его мексиканских сандалий. Мизинец его мозолистой правой ноги, заметил Джо, украшало гранатовое кольцо. С ремешка, вышитого индейским бисером и обернутого вокруг шеи Муму, свисал почтенный «кодак-брауни».

– Прошу прощения за весь тот грохот внизу, – сказал он с легким намеком на усталость.

– А там правда Дали? – спросил Сэмми. – Внутри той штуковины?

– Правда. Я пытался его оттуда выманить. Говорил ему, что в абстрактном плане идея, конечно, блестящая, но на практике… Но он страшный упрямец. Впрочем, я еще не встречал гения, который бы не был упрямцем.

Едва только Дизи и кузены вошли в дом. привратник указал им на Дали, стоящего в танцевальном зале сразу за вестибюлем. Дали был облачен в костюм для глубоководного погружения, дополненный комбинезоном из прорезиненного брезента и шаровидным латунным шлемом. Эффектная женщина, которую Дизи определил как Галу Дали, преданно стояла под боком у супруга в пустом помещении вместе с еще двумя-тремя людьми – либо слишком упрямыми, либо слишком подобострастными, либо просто достаточно глухими, чтобы не обращать внимания на невыносимый кашляющий рокот здоровенного воздушного насоса с бензиновым приводом, к которому куском резинового шланга был присоединен Мастер. «Ни одна живая душа на вечеринке, – как Кан написал в «Нью-Йоркер», – не проявила излишней невоспитанности и не поинтересовалась у Дали, что он под подобным обмундированием разумеет. Большинство воспринимало водолазный костюм либо как аллюзию на мрачный бентос человеческого бессознательного, либо на аттракцион „Сон Венеры", который, как всем известно, щеголял целым косяком живых девиц, наряженных русалками и в полуголом виде плавающих в резервуаре. Впрочем, даже если бы подобный вопрос был задан. Дали сквозь свой водолазный шлем его при всем желании услышать бы не смог».

– Но это ничего, – радостно продолжил Муму. – нам всем тут очень даже уютно. Прощу, прошу. Комиксы, не так ли? Волшебная штука. Просто чудесная. Обожаю. Регулярный читатель. Положительно горячий поклонник.

Сэмми просиял. А Муму скинул с шеи бисерный ремешок и вручил Джо фотоаппарат.

Почту за честь, если вы сделаете мою фотографию, – сказал он.

Извините? Простите?

Сделайте мой снимок. Вот этим фотоаппаратам. – Муму взглянул на Дизи. – Он говорит по-английски?

В своем роде. Мистер Кавалер из Праги.

– Прекрасно! Тогда вы просто должны! У меня определенный дефицит чешских впечатлений.

Дизи кивнул Джо. Тот поднял видоискатель к левому глазу и взял в рамку большую, полоумно-младенческую физиономию Дылды Муму. Муму тут же состроил там трезвое, почти бессмысленное выражение, но глаза его засияли от удовольствия. Джо еще ни разу в жизни с такой легкостью не делал кого-то счастливым.

– Как мне его фокусировать? – спросил Джо, опуская фотоаппарат.

– Насчет этого не беспокойтесь. Просто посмотрите на меня и нажмите вон на тот рычажок. Ваше сознание довершит остальное.

– Мое сознание. – Джо быстро щелкнул хозяина вечеринки и вернул ему фотоаппарат. – Эта камера… – Он поискал слово на английском. – Она телепатична.

– Все камеры таковы, – снисходительно сказал Дылда Муму. – Меня уже сфотографировали семь тысяч… сто восемнадцать… людей, и все вот этим самым фотоаппаратом, но уверяю вас, вы не найдете двух схожих портретов. – Он вручил камеру Сэмми, и черты его лица, словно проштампованные машиной, снова образовали ту же самую мясистую счастливую маску. Сэмми щелкнул рычажком. – Чем еще можно объяснить эту бесконечную вариацию, как не интерференцией волн, эмалируемых сознанием фотографа?

Джо не знал, как на это ответить, но понял, что ответ ожидается. Лишь когда интенсивность ожидания хозяина вечеринки выросла до предела, он наконец-то понял, каким должен быть ответ.

– Ничем, – уверенно сказал Джо.

Вид у Дылды Муму тут же сделался предельно обрадованный. Одной рукой он обнял за плечи Сэмми, другой Джо, после чего, с изрядным количеством толчков и извинений, сумел устроить им экскурсию по непосредственному соседству, представляя кузенов всевозможным художникам, писателям и прочим держателям коктейлей. Каждую очередную персону Муму, даже не пытаясь остановиться и как-то организовать свои мысли, снабжал миниатюрным жизнеописанием, главными пунктам в котором были труды, половая жизнь и семейные связи данной творческой личности.

– …ее сестра замужем за Рузвельтом – только не спрашивайте за которым… ну, «Искусство и Агон» вы наверняка видели… она стоит как раз под одной из картин своего бывшего мужа… получил публичную пощечину от Сикейроса…

Большинство имен ни о чем Джо не говорили, но он все же узнал композитора Реймонда Скотта, который недавно произвел шумиху с целым рядом головоломных псевдоджазовых поп-мотивов, предельно причудливых и какофоничных. Как раз давеча, когда Джо случилось заглянуть в «Ипподром-радио», там, по магазинной системе общественного оповещения, играли «Вчерашние мысли и еще страннее», новую пластинку Скотта. Сам же композитор сидел на постоянной диете из пластинок Луи Армстронга на переносном граммофоне «Ар-Си-Эй», одновременно объясняя, что он имел в виду, упомянув о Сачмо как об Эйнштейне блюза. По мере того, как из обтянутого тканью динамика выпрыгивали ноты. Скотт указывал на них, словно бы иллюстрируя свои слова. Одну ноту он даже попытался схватить. Чтобы успешнее соперничать с идущими повсюду вокруг него куда менее важными разговорами, композитор постоянно прибавлял громкость своего граммофона. Под гигантским цереусом обнаружилась молодая художница по имени Лорен Макайвер, чьими лучистыми полотнами Джо наслаждался в галерее Анри Матисса. Высокая, на взгляд Джо слишком худая, но буквально светящаяся специфически нью-йоркской красотой – яркой, напряженной, стильной – девушка болтала с высокой, эффектной красоткой арийского типа, прижимавшей к себе грудного младенца.

– Мисс Юта Хаген, – объяснил Муму. – Замужем за Хосе Феррером, он где-то поблизости. Они делают «Тетку Чарлея».

Женщины протянули ладони. Веки Лорен Макайвер были в тенях, а губы выкрашены удивительной светло-шоколадной помадой,

– Эти джентльмены делают комиксы, – сообщил им Муму. – Приключения одного малого по имени Эскапёр. В форменном костюме. Здоровенный детина. Тупая физиономия.

– Эскапист, – сказала Лорен Макайвер, и лицо ее вспыхнуло. – Ах, я его обожаю.

– Правда? – дружно гаркнули Сэмми и Джо.

– Такой человек в маске, которому нравится, чтобы его веревками связывали?

Мисс Хаген рассмеялась.

– Звучит пикантно.

– На самом деле вполне сюрреально, – сказал Дылда Муму.

– Сюрреально – это хорошо? – шепотом спросил Сэмми у Джо. Тот кивнул. – Я просто на всякий случай.

Они пробрались мимо еще немалого числа снабженных миниатюрными жизнеописаниями держателей коктейлей, а также мимо нескольких настоящих сюрреалистов, подобных изюминкам в пудинге. По большей части эти малые представлялись порой до трезвости серьезной компанией. Они носили темные костюмы с жилетами и солидными галстуками. Большинство казались американцами – Питер Блюме, Эдвин Дикинсон, а также стеснительный, церемонный малый по имени Джозеф Корнелл, – излучавшими ауру строгой, стальной неподкупности настоящих янки, которая, точно пригород, окружала их внутренний Пандемониум. Джо пытался сохранять в памяти все имена, но по-прежнему не был уверен, кто из них Чарлей или что Юта Хаген сделала своей тетке.

В дальнем конце библиотеки немало мужчин собрались в непрерывно толкающийся плотный кружок вокруг очень хорошенькой, очень молодой женщины, которая, судя по всему, орала во весь голос. Вообще-то Джо не понимал, про что она им такое рассказывает, но это казалось историей, очень слабо связанной с ее собственным мнением – девушка одновременно краснела и ухмылялась. Зато ее рассказ совершенно точно закончился словом «хуй». Девушка буквально вцепилась в это слово, вытягивая его в несколько раз против обычной длины. Затем она обернула себя двумя большими петлями получившегося и, точно в роскошной шали, стала в них нежиться.

– Ху-уу-уу-ууй!

Мужчины вокруг девушки разразились смехом, а она совсем густо покраснела. На ней висела свободная блуза без рукавов, и можно было видеть, как краска проделывает себе дорогу по плечам и чуть ли не до локтей. Затем девушка подняла взгляд – и встретилась глазами с Джо.

– Сакс, – произнес Джо, наконец-то доставая туза. – Роза Люксембург Сакс.

– Вот тебе и на, – сказал Сэмми. – Верно?