Текст книги "Приключения Кавалера и Клея"

5

Все началось (если не получило продолжение) с «Чудо-ящика Последнего Демона».

Третьего июля, в день его одиннадцатилетия, отец Томми сводил его на «Историю Робин Гуда» в «Критерионе». Они также позавтракали в «Автомате» и навестили воспроизведенный в библиотеке на Сорок второй улице музей-квартиру Шерлока Холмса, дополненный неоткрытыми письмами, адресованными знаменитому сыщику, туфлей с загнутым носком, полной табаку, отпечатком лапы Собаки Баскервилей, а также чучелом гигантской крысы с Суматры. Все это Томми попросил ему организовать взамен обычного праздника по поводу дня рождения. Юджин Бегельман, единственный друг Томми, по завершении четвертого класса переехал во Флориду, и Томми не испытывал ни малейшего желания заполнять гостиную Клеев дергаными, угрюмыми, без конца закатывающими глаза пацанами, чьи родители из уважения к его родителям заставили бы их туда прийти. Томми был одиноким мальчиком, непопулярным как среди учителей, так и учеников. Он все еще спал в обнимку с чучелом бобра по кличке Бакки. В то же самое время Томми гордился – вплоть до оборонительно-воинственной позы – своей обособленностью от мира обычных детей Блумтауна, глупых, радостных и завидно старательных. Тайна его настоящего отца, который – как Томми решил, расшифровывая подслушанные намеки и торопливо замятые ремарки его родителей и бабушки до ее смерти, – был солдатом, погибшим в Европе, одновременно служила источником повышенного самолюбия и горькой тоски. Да. этой великой возможности Томми оказался лишен, но тем не менее она могла быть предоставлена только ему. Он всегда симпатизировал тем молодым героям романов, чьи родители умирали или бросали их (как словно бы желая помочь им выполнить свое единственное предназначение в качестве будущих императоров или пиратских вожаков, так и из общей мучительной жестокости к детям всего мира). Томми не испытывал ни малейших сомнений, что подобная судьба ждет и его – возможно, в каких-нибудь марсианских колониях или на плутониевых рудниках пояса астероидов. Томми был слегка пухловат и вдобавок слишком невысок для своего возраста. Многие годы он служил мишенью вполне стандартной детской жестокости, однако его молчаливость заодно с идеально-средней учебой в школе обеспечили Томми определенную степень безопасной незримости. Так что со временем он завоевал себе право полностью исключать себя из обычных театров подростковой стратегии, сопряженной со страхом, куда входили удачи на спортплощадках, непрерывно протекающие игры с переворачиванием карт, Хэллоуин, бассейн и празднование дней рождения. Все перечисленное Томми интересовало, но он запретил себе об этом заботиться. Если Томми не мог увидеть, как за его здоровье пьют в громадной пиршественной зале средневекового замка, обшитой крепчайшим дубом, полной ароматов оленины и зажаренного на вертеле кабана, как там в его честь сдвигают кружки дюжие лучники и прочие искатели приключений, тогда день, проведенный в Нью-Йорке вместе с отцом, вполне мог ему подойти.

Самым главным, ключевым элементом праздника, однако, был визит в «Магическую лавку» Луиса Таннена, что на западной Сорок второй улице, где Сэмми предстояло купить Томми подарок ко дню рождения: «Чудо-ящик Последнего Демона». Ценой аж в $17,95, Чудо-ящик следовало считать весьма щедрым даром со стороны родителей Томми, однако они с самого начала проявляли замечательную снисходительность в отношении его недавнего интереса к магии, как будто этот самый интерес согласовывался с неким тайным маршрутом, мысленно проложенным ими для Томми.

Вся эта магическая каша заварилась с тех пор, как отец Юджина Бегельмана вернулся из деловой поездки в Чикаго с продолговатой коробкой цвета игральных карт, которая, как гласила надпись на наклейке, содержала в себе «все необходимое, чтобы ИЗУМИТЬ и ПОРАЗИТЬ твоих друзей и сделать ТЕБЯ сердцем любой вечеринки». Естественно, у Томми такая программа ничего, кроме насмешки, не вызвала, но после того, как Юджин заставил едва ли не целое крутое яйцо ненадолго исчезнуть, а также почти сумел вытащить из предположительно самого обычного дамского чулка довольно вялую искусственную мышку, Томми испытал острое нетерпение. Подобное нетерпение – сжатие в груди, невольное постукивание ногой, мнимая потребность в срочном мочеиспускании, – временами решительно невыносимое, находило на него всякий раз, как он сталкивался с тем, чего никак не мог раскусить. Тогда Томми одолжил у Юджина детский магический набор «Аб-Рака-да-Бра!», забрал его домой и за один-единственный уикенд сумел освоить все фокусы. Юджин сказал, что он может оставить набор себе.

Дальше Томми пошел в библиотеку и неожиданно обнаружил там дотоле незамеченную им полку книг по карточным фокусам, фокусам с монетками, фокусам с шелками, шарфами и сигаретами. Его ладони были крупными для мальчика его возраста, а пальцы достаточно длинными. Кроме того, у Томми оказалась способность подолгу выстаивать перед зеркалом с монеткой и спичечным коробком, снова и снова повторяя одни и те же манипуляции, которая удивила даже его самого. Когда он тренировал сокрытие предмета в ладони с дальнейшим его исчезновением, это его прямо-таки умиротворяло.

Томми не потребовалось много времени, чтобы обнаружить «Магическую лавку» Луиса Таннена. Там не только имелся самый широкий ассортимент различных магических аксессуаров на Восточном побережье, в 1953 году все еще неофициальной столице профессиональных занятий иллюзионом в Америке При лавке также существовал некий неформальный клуб иллюзионистов, где поколения мужчин в шелковых шляпах, проходящих через город по пути на север, юг или запад к домам водевилей и бурлесков, к ночным клубам и театрам варьете всего государства, встречались, чтобы обменяться информацией, поклянчить денег, а также изумить друг друга тонкостями слишком артистичными, чтобы тратить их на аудиторию из слоноподобных разинь и любителей поскалиться над распиленными надвое дамами. «Чудо-ящик Последнего Демона» был одним из фирменных трюков мистера Луиса Таннена, многолетним бестселлером. Как лично гарантировал хозяин лавки, Чудо-ящик размазывал аудиторию (нет, конечно, не аудиторию пятиклассников, только и способных, что переворачивать карты да дуться в стикбол, но, воображал Томми, аудиторию облаченных в смокинги типов, курящих длинные сигареты на океанских лайнерах, и женщин с гардениями в волосах) в слой безумно озадаченного желе на полу. Одного его названия было достаточно, чтобы Томми аж задохнулся от нетерпения. В задней части лавки, как Томми заприметил в первые же свои визиты к Таннену, имелись две двери. Одна, выкрашенная в зеленый цвет, вела в кладовку, где хранились стальные кольца, трюковые птичьи клетки и чемоданы с двойным дном. Другая, черная как смоль, обычно бывала закрыта, но порой кто-то заходил с улицы, здоровался с Луисом Танненом или одним из продавцов, и проходил в черную дверь, открывая частичку мира по ту ее сторону. Еще бывало, что оттуда кто-то выходил, засовывая себе в карман пять долларов или качая головой от удивления только что увиденному чуду. Там как раз и находилась знаменитая задняя комната Луиса Таннена. Томми отдал бы все на свете – отказался бы от «Чудо-ящика Последнего Демона», «Истории Робин Гуда», копии музея-квартиры Шерлока Холмса на Бейкер-стрит, а также «Автомата», – лишь бы одним глазком заглянуть туда и увидеть, как старые мастера хватаются поразительными цветками своего искусства. Когда сам мистер Таннен взялся устраивать отцу Томми демонстрацию работы Чудо-ящика, показывая, что он пуст, засовывая туда семь шарфов, а затем открывая его снова, чтобы показать, что он по-прежнему пуст, в лавку вошел мужчина, сказал «Привет, Лу», после чего направился к задней комнате. Пока дверь открывалась и закрывалась, Томми успел заметить нескольких фокусников в свитерах и костюмах, стоящих к нему спиной. Все они наблюдали за другим фокусником, который что-то такое проделывал, худым мужчиной с длинным носом. Когда длинноносый поднял голову, улыбаясь только что проделанному им маленькому фокусу, Томми не заметил в его глубоко посаженных глазах с тяжелыми веками особого самодовольства. Зато другие фокусники вовсю расхваливали исполненный трюк. Затем грустные голубые глаза длинноносого встретились с глазами Томми. И резко распахнулись. Дверь закрылась.

– Поразительно, – сказал Сэмми Клей, доставая бумажник. – Эта штукенция того стоит.

Мистер Таннен передал ящик Томми, и он его взял, но глаза мальчика по-прежнему не отрывались от черной двери. Сфокусировав свои мысли в острый алмазный луч, Томми нацелил его на дверную ручку, от всей души желая, чтобы она повернулась. Ничего не произошло.

– Томми? – Томми поднял взгляд. Отец внимательно на него смотрел. Вид у него был слегка раздраженный, а в голосе звучало фальшивое добродушие. – Осталась в твоем теле хоть капля желания к этой штукенции?

И Томми кивнул, хотя правда от его отца все-таки не укрылась. Затем мальчик посмотрел на лакированный деревянный ящик синего цвета, по которому он не далее как вчера вечером томился с такой силой, что только за полночь смог заснуть. Но знание секретов «Чудо-ящика Последнего Демона» никогда бы не провело Томми через дверь в заднюю комнату Луиса Таннена, где закаленные странствиями мужчины стряпали частные чудеса для собственного меланхоличного удовольствия. Оторвав глаза от Чудо-ящика мальчик снова посмотрел на заднюю дверь. Она так и осталась закрытой. «Вот Жук, – с уверенностью подумал Томми, – наверняка бы в нее прорвался».

– Классно, папа, – сказал он вслух. – Я просто в восторге. Спасибо.

Три дня спустя Томми зашел в аптеку Шпигельмана расставить там комиксы. Эту работу он проделывал совершенно бесплатно и, как ему казалось, без ведома мистера Шпигельмана. Новые еженедельные комиксы прибывали по понедельникам, и к четвергам, особенно ближе к концу месяца, длинные ряды проволочных стоек вдоль задней стены аптеки зачастую становились сумятицей беспорядочно расположенных и затрепанных изданий. Посему каждую неделю Томми сортировал комиксы и расставлял их по алфавиту, «Нэшнл» к «Нэшнл», «И-Си» к «И-Си», «Таймли» к «Таймли», воссоединяя разлученных членов семейства «Марвел», изолируя в нижнем углу выпуски любовных романов, которые он, пытаясь скрывать этот факт от своей матери, вообще-то презирал. Понятное дело, самые центральные стойки Томми резервировал для девятнадцати изданий «Фараона». Мало того, он вел их аккуратный подсчет, радуясь, когда Шпигельман распродавал всю партию «Медных кулаков» за неделю, испытывая загадочную жалость к отцу и одновременно стыд за него, когда все шесть экземпляров «Морских рассказов», личного предпочтения Томми, целый месяц лениво лежали нераскупленными на стойке у Шпигельмана. Все перераспределение Томми производил исподтишка, под видом пролистывания. Всякий раз, как в аптеку забредал другой парнишка или мимо случалось пройти мистеру Шпигельману. Томми быстро и как попало засовывал изъятую им беспорядочную стопку назад, после чего выдавал вполне прозрачный фрагмент невинного насвистывания. Дополнительным средством скрывать свои тайные библиотекарские потуги (главным образом произраставшие из преданности отцу, но также из врожденной нелюбви к беспорядку) была растрата драгоценного еженедельного десятицентовика на комикс. Томми делал это даже несмотря на то, что отец регулярно приносил домой большие стопки работ «конкурентов», куда входило немало изданий, которых Шпигельман вообще никогда не брал.

Рассуждая логически, раз уж Томми все равно выбрасывал деньги на ветер, ему следовало брать одно из менее покупаемых изданий «Фараона» вроде «Фермерских рассказов» или уже упоминавшейся мореходной книжки. Но каждый четверг, когда Томми выходил из Шпигельмана, в руках у него неизменно бывал комикс «Эмпайр». Таков был его небольшой, но мрачный акт неверности отцу: Томми обожал Эскаписта. Он восхищался его золотистой гривой, его строгой, временами навязчивой приверженностью правилам честной игры. Еще он был без ума от добродушной ухмылки Эскаписта, которую тот неизменно носил, даже когда получал по зубам от командира Икс (который с легкостью переквалифицировался из фашистов в коммунисты) или от одного из гигантских прихвостней Цианиды Чертополох. Темное происхождение Эскаписта, в умах его отца и потерянного дяди Джо, смутно отзывалось в воображении Томми чем-то глубоко личным. Он прочитывал всю книжку по пути домой от Шпигельмана, шагая неторопливо, смакуя ее, сознавая о скрипе своих спортивных тапочек по недавно уложенному тротуару, о подпрыгивающем продвижении своего тела сквозь тьму, что сгущалась вдоль краев страниц, пока он их переворачивал. Как раз перед тем, как завернуть на Лавуазье-драйв, Томми швырял книжку в мусорный бак д'Абруццио.

Те участки его прогулки до школы и обратно, которые не были охвачены чтением (а помимо комиксов, Томми поглощал научную фантастику, морские рассказы, Г. Райдера Хаггарда. Эдгара Раиса Берроуза. Джона Бьюкена и романы из американской и британской истории) или с подробными мысленными репетициями полномасштабных магических шоу которыми он в один прекрасный день надеялся поразить мир, Томми проходил как усложненный Томми Клей, всеамериканский школьник, пока еще никому не известный в качестве Жука. Жук было прозванием его альтер эго, костюмированного борца с преступностью, которое появилось однажды утром, когда Томми еще учился в первом классе, и чьи приключения и все более запутанную мифологию он с тех пор частным образом протоколировал у себя в голове. Томми изрисовал несколько толстых альбомов различными историями Жука, хотя его художественный талант был несопоставим с ярким спектром его умственной образности, и получившаяся в результате неразбериха графитовых пятен и крошек от старательной резинки всегда приводила его в уныние. Жук действительно был жуком, реальным насекомым – скарабеем (по крайней мере, в его нынешней версии). И этот самый жук однажды вместе с человеческим ребенком оказался захвачен порывом ветра от ядерного взрыва. Невесть как – в этом месте Томми ничего особенно не уточнял – их природы перемешались, и теперь ум и дух жука, вооруженные твердостью жука и его пропорциональной силой, населяли четырехфутовое тело мальчика, что сидел в третьем ряду на уроке у мистера Ландауэра, аккурат под бюстом Франклина Д. Рузвельта. Порой Томми-Жук мог использовать, опять же не очень понятно как, характерные способности других разновидностей насекомых – например, летать, жалить, прясть шелк. И когда Томми проделывал свои тайные перестановки на стойках у Шпигельмана, это всегда облекалось в таинственную мантию Жука – усики вытягивались и напрягались, фиксируя малейшие намеки на приближение мистера Шпигельмана, которого Томми в подобной ситуации обычно облачал в одежды гнусного Стального Зажима, члена-учредителя Галереи Преступников, противостоящей Жуку.

И однажды вечером, когда Томми разглаживал загнутый уголок очередного выпуска «Странного свидания», случилось нечто удивительное. Он впервые в жизни ощутил реальное подрагивание чувствительных усиков Жука. Кто-то за ним наблюдал. Томми резко оглянулся. За вращающимся барабаном, оклеенным линзами пятицентовых очков, таился мужчина. Как только Томми на него посмотрел, мужчина тут же отвел глаза и притворился, что все это время разглядывал дрожание розового и голубого света на задней стене лавки. Томми мгновенно узнал в мужчине того самого фокусника с грустными глазами из задней комнаты Луиса Таннена. Он вовсе не удивился увидеть этого мужчину здесь, в аптеке Шпигельмана в Блумтауне, что на Лонг-Айленде; и об этой странности Томми всегда впоследствии помнил. Он даже почувствовал – и это также казалось удивительным, – что рад увидеть этого человека. Еще у Таннена внешность фокусника произвела на Томми необычайно приятное впечатление. Он почувствовал неизъяснимую любовь к непокорной гриве черных кудрей, долговязой фигуре в испачканном белом костюме, большим сочувственным глазам. Теперь Томми воспринимал эту внезапную и неуместную любовь лишь как первый толчок к узнаванию.

Как только мужчина понял, что Томми вовсю на него глазеет, он бросил свое притворство. Пару мгновений он просто стоял там с поникшими плечами, густо краснея. Казалось, он собирался дать деру; об этом Томми также помнил впоследствии. Затем мужчина улыбнулся.

– Эй, привет, – сказал он. В негромком голосе мужчины слышался легкий акцент.

– Привет, – отозвался Томми.

– Меня всегда интересовало, что в этих склянках держат. – Мужчина указал на витрину лавки, где два стеклянных сосуда, причудливые лабораторные стаканы с крышками в форме луковиц, вечно хранили свои галлоны прозрачной жидкости, подкрашенной соответственно розовым и голубым. Вечерние солнечные лучи, прорезая сосуды, отбрасывали на заднюю стену пару пастельных теней.

– Я спрашивал мистера Шпигельмана об этом, – сказал Томми. – Даже дважды.

– И что он сказал?

– Что это его профессиональная тайна. Мужчина с серьезным видом кивнул.

– Мы должны ее уважать. – Мужчина сунул руку в карман и достал оттуда пачку сигарет «Олд ГЪлд» Щелкнув зажигалкой, он закурил сигарету и медленно вдохнул дым, не спуская глаз с Томми. На лице его ясно читалась озабоченность, чего Томми почему-то и ожидал.

– Я твой дядя, – сказал мужчина. – Йозеф Кавалер.

– Я знаю, – отозвался Томми. – Я видел вашу фотографию.

Мужчина кивнул и еще раз затянулся сигаретой.

– Вы придете к нам домой?

– Не сегодня.

– Вы живете в Канаде?

– Нет, – ответил мужчина. – Я не живу в Канаде. Я мог бы сказать тебе, где я живу, но только при условии, что ты никому не расскажешь ни про мое местожительство, ни про меня самого. Это совершенно секретно.

Послышалось песчаное поскребывание кожаных подошв по линолеуму. Дядя Джо поднял взгляд и жестко, по-взрослому улыбнулся, после чего отвел глаза в сторону.

– Томми? – Это был мистер Шпигельман. Он с любопытством разглядывал дядю Джо – не то чтобы недружелюбно, но с интересом, который Томми расценил как отчетливо немеркантильный. – Мне кажется, я не знаком с твоим приятелем.

– Это… гм… это Джо, – сказал Томми. – Он… Он просто мой знакомый. – Вторжение мистера Шпигельмана в проход с комиксами не на шутку его смутило. И сновидное чувство спокойствия, охватившее Томми при внезапной встрече в аптеке на Лонг-Айленде с родным дядей, восемь лет тому назад исчезнувшим с военного транспорта у побережья Виргинии, тут же его покинуло. Дома у Клеев дядя Джо был великим «глушителем» взрослых; всякий раз, когда Томми входил в комнату и все резко умолкали, он точно знал, что они обсуждали дядю Джо. Ясное дело, Томми безжалостно изводил своих родителей на предмет любой информации об этом человеке-загадке. Отец обычно отказывался рассказывать про ранние годы партнерства, когда родился Эскапист («Знаешь, братишка, меня это вроде как угнетает», – обычно говорил он). Однако Сэмми порой был склонен порассуждать о нынешнем местонахождении Джо, путях его странствий, вероятности его будущего возвращения. Подобные рассуждения, однако, всегда заставляли отца Томми нервничать. Он тянулся к сигаретам, газете, выключателю радио, к чему угодно, лишь бы прервать неприятный разговор.

Большей частью всего, что Томми знал о Джо Кавалере, обеспечила его мать. Именно от нее он услышал подробную историю рождения Эскаписта, узнал о колоссальных состояниях, которые хозяева «Эмпайр Комикс» сделали на работе его отца и дяди. Матушка Томми всегда беспокоилась о деньгах. Утраченное «золотое дно», которым обеспечил бы семью Эскапист, если бы их не надули Шелдон Анаполь и Джек Ашкенази, буквально ее преследовало. «Их просто ограбили», – частенько заявляла Роза. Как правило, она выдавала подобные заявления только наедине с Томми, но порой, когда его отец тоже был рядом, она вытаскивала на свет эту печальную главу в истории бизнеса комиксов, в которой дядя Джо некогда играл ключевую роль, чтобы подкрепить какую-то более серьезную, более скрытую мысль об их нынешней жизни, которую Томми, отчаянно цепляясь за свое детское понимание вещей, всякий раз умудрялся упустить. Получалось так, что его матушка обладала великим множеством самых интересных фактов о Джо. Она знала, в какую школу он ходил в Праге, когда и по какому маршруту прибыл в Америку, в каких местах Манхэттена ему доводилось жить. Роза знала, какие комиксы он нарисовал, а также что Долорес дель Рио сказала ему одним весенним вечером 1941 года («Вы танцуете совсем как мой отец»). Матушка Томми знала, что Джо был равнодушен к музыке и обожал бананы.

Томми всегда принимал поразительную детальность и стойкую яркость воспоминаний своей матушки о Джо как само собой разумеющееся. Но однажды, прошлым летом на пляже, ему довелось подслушать разговор матушки Юджина с другой соседкой. Притворяясь спящим. Томми лежал на своем полотенце и, навострив уши, вбирал в себя негромкий разговор. За всем тяжело было уследить, но одна фраза запала ему в голову и осталась там на многие последующие недели.

– Она все эти годы несла для него факел, – сказала Хелен Бегельман другая женщина. Томми знал, что речь идет о его матери. Почему-то ему сразу пришла в голову фотография Джо, одетого в смокинг и демонстрирующего стрейт флэш. Этот снимок Роза вставила в серебристую рамочку и держала на туалетном столике, который она сама смастерила у себя в спальне. Однако полный смысл выражения «несла факел» еще несколько месяцев оставался для Томми неясен, пока однажды, сидя дома вместе с отцом, он не прослушал вступление к песне Фрэнка Синатры «Повешу-ка я свои слезы, чтобы просохли». Только тогда Томми уловил смысл, и в тот же миг до него наконец дошло то, что он всю свою жизнь и так знал. Его мать любила дядю Джо. Эта информация почему-то Томми обрадовала. Судя по всему, она находилась в определенном согласии с идеями, сформированными им насчет взрослой жизни после внимательного прочтения рассказов своей матушки в «Сердечной боли», «Возлюбленном» и «Безумной любви».

Тем не менее Томми на самом деле совсем не знал дядю Джо и, глядя на него глазами мистера Шпигельмана, вынужден был признать, что выглядит он вроде как подозрительно, ошиваясь там в мятом костюме, с порядочной щетиной на подбородке. Завитки волос торчали у него из головы, точно черная стружка. Дядя был бледен и постоянно моргал, словно он не слишком часто выходил на свет. И почему это ему, Томми, нельзя никому ни о чем рассказать? Почему ему не следует рассказать всем своим знакомым – а в особенности своим родителям. – что дядя Джо наконец-то вернулся из своих странствий? Ведь это такие колоссальные новости. Если потом выяснится, что Томми скрывал их от матери и отца, ему определенно нагорит.

– Это мой… гм… – заикался Томми, видя, как в мягких голубых глазах мистера Шпигельмана все острее проглядывает недоверие. – Мой… – Он уже собирался сказать «двоюродный дядя» и даже подумывал предварить эту информацию мелодраматическим эпитетом «давно потерянный», но тут вдруг ему в голову пришел куда более интересный сюжетный поворот: очевидно, дядя Джо специально пришел его разыскать. Настал момент, когда их глаза встретились над прилавком «Магической лавки» Луиса Таннена, после чего Джо несколько дней так или иначе следил за Томми, изучал его привычки, даже ходил за ним по округе, дожидаясь удобного случая. Какие бы причины ни диктовали ему скрывать свое присутствие от остальной семьи, он решил открыться Томми. Было бы глупо и неправильно, подумал Томми, не уважать такое решение. Герои романов Джона Бьюкена никогда в подобных ситуациях правду не выпаливали. Для них честного слова всегда бывало достаточно, а осмотрительность они считали лучшей частью отваги. То же самое ощущение мелодраматического клише не позволило Томми обдумать возможность того, что его родители уже все знали о возвращении дяди Джо и просто, как всегда бывало у них с самыми интересными новостями, ничего ему не рассказывали. – Это мой учитель магии, – наконец выдал Томми. – Я сказал ему, что нам лучше встретиться в аптеке. Знаете, все дома здесь очень похожи.

– Истинная правда, – подтвердил Джо.

– Учитель магии. – задумчиво повторил мистер Шпигельман. – Это что-то новое.

– Каждому нужен учитель, мистер Шпигельман, – сказал Томми. – Все великие так начинали. – А затем Томми сделал то, что удивило его самого. Он протянул руку и ухватил ладонь своего дяди. – Что ж, идемте, я покажу вам дорогу. Надо просто считать утлы. Вообще-то здесь не все дома одинаковы. Есть восемь разных моделей.

Они направились к выходу мимо стоек с комиксами. Тут Томми вспомнил, что собирался взять летний выпуск «Приключений Эскаписта» за 1953 год, но побоялся тем самым оскорбить или даже разгневать своего дядю. А потому он просто пошел дальше, держа Джо за руку. Проходя мимо стойки, Томми невольно взглянул на обложку «Приключений Эскаписта № 54». Эскапист со связанными за спиной руками и повязкой на глазах стоял у толстого столба лицом к мрачного вида расстрельной команде. Сигнал к залпу вот-вот должен был дать не кто иной, как Том Мейфлауэр, что с дьявольским, обезумевшим лицом стоял, опираясь о костыль и высоко подняв руку. «КАК ТАКОЕ ВОЗМОЖНО? – пытался выкрикнуть Эскапист в мучительно-неровном словесном облачке. – МЕНЯ ВОТ-ВОТ СОБСТВЕННОЕ АЛЬТЕР ЭГО КАЗНИТ!!!»

Томми в высшей степени заинтриговала провокационная иллюстрация, пусть даже он прекрасно знал, что в конечном итоге, когда прочтешь комикс, ситуация на обложке окажется сном, недоразумением, преувеличением или даже прямой ложью. Он остановился и свободной рукой принялся нашаривать в кармане штанов десятицентовик.

Дядя Джо сжал другую его ладонь.

– «Приключения Эскаписта», – сказал он тоном легким и насмешливым.

– Я тут как раз посмотрел, – пробормотал Томми.

– Так возьми. – Джо выдернул со стойки четыре последних издания про Эскаписта. – Бери все. Давай. – Он махнул рукой вдоль стены – жест вышел диким, глаза дяди пылали. – Я куплю тебе все, какие ты только захочешь.

Сложно было сказать, почему, но это экстравагантное предложение напугало Томми. Он начал сожалеть о своем буканьерском прыжке в неведомые планы двоюродного дяди.

– Нет, спасибо, – поблагодарил Томми. – Папа мне их бесплатно дает. Все, кроме тех, что от «Эмпайр».

– Да, конечно, – сказал Джо. Затем он кашлянул себе в кулак, и щеки его покраснели. – Хорошо. Тогда только один.

– Десять центов, – сказал мистер Шпигельман, грохоча кассовым аппаратом и по-прежнему внимательно наблюдая за Джо. Получив от Томми десятицентовик, он затем протянул руку.

– Хел Шпигельман, – представился аптекарь. – Мистер…

– Корнблюм, – сказал Джо.

Выйдя на улицу, они встали на тротуаре перед аптекой Шпигельмана. Этот тротуар и магазины, что на него выходили, были самым старым из всего, построенного в Блумтауне. Они находились здесь аж с двадцатых годов, когда мистер Ирвин Блум еще работал на цементном заводе своего отца в Квинсе, а во всей округе не было ничего, кроме картофельных полей и этой крошечной деревушки под названием Мантикок, которую Блумтаун давно подавил и вытеснил. В отличие от слепяще-свежих тротуаров утопии мистера Ирвина Блума, этот был растрескавшийся, сероватый, в леопардовых пятнах от годами выплевываемой туда жвачки, окаймленный мехом лонг-айлендских сорняков. Спереди здесь не было гигантской автостоянки, как на Блумтаун-плаза; государственная трасса номер 24 рокотала мимо. Фасады магазинов были узкими, витрины зачастую забраны фанерой, а карнизы являли собой жуткий беспорядок телефонных проводов и силовых линий, заросших диким виноградом. Томми хотелось рассказать про все это дяде Джо. Хотелось передать ему, как истерзанный тротуар, хулиганистые вороны на голом диком винограде и надоедливое жужжание неоновой рекламной вывески мистера Шпигельмана заставляли его испытывать что-то вроде предостерегающей грусти по взрослой жизни, словно Блумтаун с его плавательными бассейнами, гимнастическими «джунглями», аккуратными газонами меняющими тротуарами представляли собой многоликое и единообразное море самого детства, откуда этот стареющий ломоть деревушки под названием Мантикок торчал подобно мрачному и своенравному острову. Томми чувствовал, что ему хочется рассказать дяде Джо уйму всякой всячины, историю их жизни после его исчезновения, мучительную трагедию отъезда Юджина Бегельмана во Флориду, происхождение загадочного Жука. Обычно, из-за пагубной невнимательности взрослых, Томми не удавалось ничего как следует им объяснить. Однако в глазах дяди Джо проглядывала такая бездна терпения, что Томми казалось – такому человеку можно все-все объяснить и рассказать.

– Вот бы вы сегодня вечером к нам пришли, – сказал он. – У нас будет мексиканский чили.

– Славно звучит. Твоя матушка всегда прекрасно готовила.

– Приходите. – Внезапно Томми почувствовал, что нипочем не сможет сохранить возвращение Джо в тайне от родителей. Вопрос о местопребывании Джо заботил их, сколько Томми себя помнил. Нечестно было бы скрыть от них новости. Это было бы неправильно. А самое главное, впервые увидев своего дядю, Томми немедленно почувствовал, что этот человек составляете ними единое целое. – Вы должны.

– Но я не могу. – Всякий раз, как мимо проезжала машина, Джо поворачивался на нее посмотреть, внимательно вглядываясь в салон. – Извини. Я пришел сюда увидеть тебя, но теперь я должен идти.

– Почему?

– Потому… потому что я отвык. Возможно, в следующий раз я приду к тебе домой, но не сейчас. – Джо взглянул на часы. – Мой поезд будет через десять минут.

Он протянул Томми руку, и они обменялись рукопожатием, но затем Томми сам себя удивил и обнял дядю Джо. Залах сигаретного пепла в шершавой ткани дядиного пиджака переполнил сердце Томми.

– А куда вы сейчас? – спросил Томми.

– Я не могу тебе сказать. Это было бы нечестно. Я не могу просить тебя хранить мои тайны. После того, как я уеду, ты скажешь своим родителям, что видел меня, ладно? Мне все равно. Они не смогут меня найти. Но чтобы быть с тобой честным, я не могу сказать тебе, куда я еду.

– Я ничего им не скажу, – заверил его Томми. – Богом клянусь, честное слово, не скажу.

Джо положил ладони Томми на плечи и слегка его оттолкнул, чтобы они могли смотреть друг другу в глаза.

– Значит, тебе нравится делать фокусы?

Томми кивнул. Джо сунул руку в карман и достал оттуда колоду игральных карт. Карты были французские, марки «Пети-фо». Дома у Томми была точно такая же колода, купленная им у Луиса Таннена. Французские карты были меньше размером, и небольшой ладони легче было ими манипулировать. Короли и дамы имели мрачно-ксилографический вид средневековых разбойников. Создавалось впечатление, как будто они со своими кривыми мечами и пиками собираются тебя ограбить. Джо ловко изъял колоду из яркой коробки и вручил ее Томми.