Текст книги "Приключения Кавалера и Клея"

– Мне лучше начать готовиться, – сказал Джо, но даже не шевельнулся, и Роза еще крепче сжала его пенис.

– А с этим ты что делать планируешь? – спросила она. – Пожалуй, ты смог бы вставить его в выступление. Я могу на нем личико нарисовать.

– Нет, с куклами я не работаю.

Раздался стук в дверь. Роза отпустила член, и Джо, перебравшись через нее, тоже спрятался под одеяло.

– Кто там? – крикнула Роза.

– Откройте! У меня тут маленький подарок для Удивительного. – Это был ее отец. Роза встала и натянула купальный халат. Затем подобрала горящую сигарету, оставленную Джо на туалетном столике, и подошла к двери.

Отец Розы стоял в коридоре, одетый для званого обеда в колоссальную кокосово-коричневую тройку из индийской льняной ткани. За плечом у него был парусиновый мешок для одежды. Дылда Муму с любопытством вглядывался в Джо, который сел на постели, натягивая на себя одеяло. Вопрос о том, подходящее ли сейчас время, чтобы отрывать двух молодых людей от дела, и не следовало бы ему зайти попозже, отцу Розы даже в голову не приходил. Он ловким бочонком закатился прямиком в комнату дочери.

– Послушай, Йозеф, – сказал Муму, поднимая мешок для одежды. – Мы заметили, что всякий раз, как ты выступаешь, тебе приходится одалживать смокинг. – Пребывая в особенно благородном состоянии духа, отец Розы был склонен употреблять царственное «мы». – И нам показалось, что на самом деле тебе следует иметь собственный костюм. Поэтому я его заказал, – заключил он, расстегивая мешок.

Пиджак был цвета неба над Пражским Градом в ясную зимнюю ночь. Брюки были той же глянцевитой, угольно-темной синевы, с ярко-золотыми лампасами. А к одному из атласно-черных лацканов была приколота золотая булавочка в форме отмычки.

– Я вроде как подумал, – сказал Дылда Муму. – В честь сами знаете кого. – Сунув руку в карман, он вытащил оттуда полумаску того же черного атласа, что и лацканы пиджака, с длинными завязками из черной ленты. – Не повредит добавить к представлению чуточку загадки.

Роза была удивлена не меньше Джо. Она так широко заулыбалась, что аж уши заломило.

– Джо, – вымолвила она, – ты только посмотри.

– Спасибо, – сказал Джо. – Я сейчас… – Прикованный к кровати своей наготой, он устроил целое шоу из попытки подняться.

– Да брось ты ему полотенце, – сказал Розе отец. – Пусть как следует нас поблагодарит.

Джо выбрался из постели, обматываясь покрывалом. Он завязал его узлом на поясе, а затем взял у Дылды Муму синий смокинг. Последовало довольно неловкое объятие, после чего отец Розы вытащил из кармана фляжку и, в результате почти безнадежного обшаривания окружающего хаоса, все же сумел найти стакан, лишь слегка запачканный отпечатком губной помады.

– За Удивительного Кавалери! – провозгласил Муму, поднимая стакан виски с розовым краешком. – Который… смею ли сказать?

– А ты посмей, – сказала отцу Роза, чувствуя, что густо краснеет.

– В общем, я просто вижу, что в такой маленькой семье, как эта, определенно найдется место для еще одного. – И Муму немедленно выпил.

Почти пьяная от счастья, Роза в тот момент наблюдала за лицом Джо, а потому ясно увидела мелькнувшую там боль.

– У меня уже есть семья, – тихо проговорил Джо.

– Ах, да… Джо, ей-богу, я же знаю. Я просто…

– Извините, – тут же сказал Джо. – Очень грубо с моей стороны. Спасибо вам большое за все. За костюм. – Он поднял смокинг. – За вашу доброту. За Розу.

Джо почти спас ситуацию, и они позволили ему подумать, будто он и впрямь ее спас. Однако не прошло и минуты, как отец Розы сбежал из спальни. А Джо и Роза, по-прежнему голые, так и остались сидеть на кровати. Оба внимательно смотрели на пустой синий костюм.

4

Последнее письмо, полученное Джо от матушки, было отправлено из почтового отделения на Островней улице, как того требовал закон, между часом и тремя часами дня. Гласило это письмо следующее (черные полоски в тексте отмечали грубый транзит цензорского пера):

Дорогой сын!

Это поистине головоломка, достойная лучших психиатров, что человеческая жизнь может быть абсолютно пустой и в то же самое время доверху полной надежды. После отъезда Томаса нам было бы уже незачем жить, если бы не сознание того, что он находится на пути к воссоединению с тобой в том счастливом государстве, которое столь радушно приняло тебя в своем лоне.

Всем нам настолько хорошо, насколько можно было ожидать, учитывая постоянные приступы раздражения у Танте Лу [ «Танте Лу» было семейным обозначением нацистского правительства Праги]. Твой дедушка почти полностью оглох на левое ухо из-за инфекции. Правое ухо также частично ему отказало. А потому отныне он обитает в царстве разговоров на повышенных тонах и стойкой невосприимчивости к любым аргументам. Последнее является ценным качеством для сохранения хладнокровия в окружении наших Дорогих Друзей [т. е., семьи Кацев, с которыми Кавалеры делили двухкомнатную квартиру], и порой я склонна всерьез верить, что папа только притворяется глухим – или, по крайней мере, что он намеренно организовал себе глухоту. Моя кисть так до конца и не залечилась – она так никогда и не залечится в отсутствие хххххххххх питания, – ив скверную погоду она совершенно бесполезна, однако в последнее время у нас тут был целый ряд хороших деньков, и я продолжила работу над «Новым истолкованием сновидений» ‹Утрачено.›, хотя [? запачканная] бумага доставляет мне ххххххххххх досаду. Мне также приходится вымачивать ленты для старой пишущей машинки в хххх.

Прошу тебя. Йозеф. не надо больше беспокоиться и тратить время на попытки выгадать для нас то, чего ты с помощью твоих друзей сумел добиться для твоего брата. Этого достаточно. Более чем достаточно Твой покойный отец, как тебе известно, страдал хроническим оптимизмом, но мне и любому, не пораженному непроходимой глупостью или тяжелой глухотой ясно, что мы хххххххх, а также что нынешнее положение дел продлится даже дольше, чем любому из нас потребуется. Отныне ты должен жить там ради себя, вместе с твоим братом, и отвратить все свои мысли от нас и от ххххх.

Я уже три месяца не получала от тебя ни словечка и, будучи уверена в том, что ты продолжаешь исправно писать, я воспринимаю это молчание, пусть даже ненамеренное, как некий намек. Скорее всего это письмо до тебя не дойдет, но если такое все же случится, тогда, пожалуйста, послушай меня. Я хочу, Йозеф, чтобы ты нас забыл, раз и навсегда нас забросил. Не в твоей натуре так делать, но ты должен. Говорят, что призракам больно навещать живых, и меня мучает мысль о том, что наше скучное существование помешает тебе наслаждаться своей молодой жизнью. Ты должен перевернуть ситуацию, добиться того, что по праву тебе принадлежит, и ты представить себе не можешь, как я радуюсь, воображая тебя стоящим на яркой и людной улице в том городе свободы и джазовой музыки. Но тебе большее нельзя тратить ни секунды на заботу о нас, существующих в этом городе хххххх! Нет, ни в коем случае.

Я не стану снова писать тебе, если только не получу новостей, которых тебя по справедливости нельзя будет лишить. А до тех пор ты должен знать, мой мальчик, что ты в моих мыслях ежесекундно – как наяву, так и во снах (с клинической точки зрения весьма интересных).

С любовью, мама

Это письмо лежало в брючном кармане нового смокинга Джо. когда он входил в кремово-золотой главный танцевальный зал отеля «Пьер». Он уже много дней носил его с собой – невскрытым и непрочитанным. Всякий раз, как Джо задерживался, чтобы обдумать такое свое поведение, он находил его совершенно шокирующим; однако он никогда не задерживался слишком надолго. Всплеск чувства вины, не сомневался Джо, омывавший радиантные нервы его солнечного сплетения, когда он вдруг вспоминал о невскрытом письме, был столь же интенсивен, как все то, что он испытал бы, сломав хрупкую печать и выпустив на волю привычно-серое смешение дурных снов, голубиных перьев и сажи. Каждый вечер Джо не глядя брал письмо и клал его на туалетный столик. А утром перемещал в карман свежих брюк. Неточно было бы сказать, что оно лежало там тяжким камнем, затрудняя его продвижение по городу свободы и джаза, или ловило его как кость в горле. Джо было всего двадцать лет, и он по уши влюбился в Розу Сакс, на дико-схоластический манер двадцатилетнего молодого человека в самых мельчайших подробностях видя вокруг себя свидетельство систематического улучшения целого и доказательство благости сотворения мира. К примеру, он любил волосы Розы во всех формах, какие они только принимали на ее теле: легкую поросль на верхней губе, пушок на ягодицах, периодические щупики, что тянули друг к другу ее брови в промежутках между выщипываниями, грубый лобковый ершик, который она позволяла ему выбривать в форме крыльев бабочки, густые, пахнущие дымом кудри на голове. Когда Роза работала с холстом в своей комнате на верхнем этаже дома, у нее была привычка в минуты задумчивости стоять подобно цапле на левой ноге и нежно массировать ее большим пальцем правой, с выкрашенным в красно-лиловый цвет ногтем. Странным образом этот лиловый оттенок заодно с отголоском созерцательной детской мастурбации всякий раз поражали Джо не только своей прелестью, но и глубиной. Пара дюжин вполне обыкновенных детских фотографий – зимний комбинезончик, лошадка, теннисная ракетка, нависающее крыло «доджа» – служила для Джо неистощимым источником удивления, сведений о том, как Роза существовала до их знакомства, а также грусти по поводу того, что сейчас из десяти миллионов минут того черно-белого существования с аккуратными зубчиками по краям он не обладал ничем, кроме этих скудных свидетельств. Только приведенные в полную боеготовность стандарты капитальным образом сдержанного и разумного характера удерживали Джо от постоянной болтовни как друзьям, так и незнакомцам про каперсы, которые Роза подкладывала в куриный салат (именно так делала ее покойная матушка), кипу сонных слов, что ночь за ночью скапливалась возле ее кровати, ландышевый запах ее мыла для рук и тому подобное. Его изображения Джуди Дарк в наимоднейших нарядах и купальных костюмах, срисованных из «Вог», а также ее крылатого альтер эго в обтекаемой формы лифчике и трусиках становились все более рискованными и чувственными – как будто Лунная Бабочка получила от тайного совета Самого Секса приращение силы, подобное тому, что в самом начале войны было пожаловано Эскаписту. В конечном итоге на некоторых панелях, приобретших для американских мальчиков поистине сакральную и тотемическую важность, Бабочка оказалась на грани полной наготы.

Вот так, словно исполняя просьбу матушки (хотя он понятия о ней не имел), Джо отвратил свои мысли от Праги, семьи и войны. Всякий золотой век суть в той же мере дело забвения, в какой и блаженства. Лишь когда Джо устраивался на заднем сиденье такси, лез за бумажником или задевал стул, следовал шелест бумаги – порханье крыла – призрачный шепоток из дома – и на мгновение его голова поникала от горького стыда.

– Что там такое? – спросила Роза.

Джо как раз снял с себя пиджак с приколотой к лацкану отмычкой, собираясь повесить его на спинку стула. Тут-то письмо и зашуршало в конверте.

– Ничего. – сказал он. – Ладно, посиди там. Мне нужно подготовиться.

Джо уже третий раз выступал в «Пьере» и прекрасно знал здесь все характеристики. Однако он всегда предпочитал потратить десять минут на новое знакомство с залом и на беглый его осмотр. Джо взошел на низкую эстраду, в задней части которой располагались три высокие панели, облицованные золочеными зеркалами. Эти панели следовало одну за другой снять и унести вниз по лестнице к боковой части зала, где они не выдали бы секретов его стола для фокусов. Джо настроил пять реостатов на средние показания, чтобы свет пяти массивных люстр не обнажил его черных шелковых нитей или ложного дна кувшина. Три хрустальные люстры были теперь задрапированы какой-то зеленой материей вроде крепа, которой предполагалось представлять водоросли, ибо темой сегодняшнего званого обеда, согласно программкам, разложенным на всех блестящих тарелках, было «Царство Нептуна». По всему залу из ковра торчали причудливые лиловые сталагмиты, а справа от эстрады высовывался нос с грудастой фигурой из папье-маше, принадлежащий погребенному в настоящем песке затонувшему галеону. А в самом центре всех этих декораций разевала пасть гигантская опалесцирующая раковина, из которой, как искренне надеялся Джо, Леон Дуглас Сакс появиться не планировал. С потолка свисали два манекена с гребешками на восковых грудях и расшитыми блестками хвостами хека и палтуса вместо ног. Тяжелые рыболовные сети с множеством деревянных поплавков были развешаны на стенах, и в каждой имелся славный улов резиновых морских звезд и омаров.

– А у тебя и впрямь такой вид, будто ты знаешь, что делаешь, – заметила Роза, наблюдая за тем, как Джо снимает зеркала и регулирует освещение.

– Это самая главная из всех иллюзий Кавалери.

– Еще ты очень симпатичный.

– Спасибо.

– Значит, нас в один прекрасный день тоже что-то подобное ожидает?

– Мы уже не в том возрасте, – ответил Джо, не уделив должное внимание вопросу. Затем он спохватился: – А. Ну да.

– Пожалуй, у нас могли бы родиться девочки.

– Девочкам теперь тоже такое устраивают. Кто-то мне рассказывал. Только тогда это называется бат-мицвах.

– А ты что предпочитаешь?

– Бах-мицвах. Бах или бух – что-то в таком роде.

– Ну Джо.

– Да не знаю я, Роза, – буркнул Джо, понимая, что должен бросить свои занятия и подойти к ней. Но что-то в этой теме его раздражало, и он почувствовал, что внутренне закрывается. – Я даже не уверен, хочу ли я вообще иметь детей.

Вся игривость Розы мгновенно испарилась.

– Очень хорошо, Джо, – сказала она. – Я тоже не уверена.

– Я только хочу сказать, разве сейчас в мире и впрямь такое время, чтобы мы захотели рожать детей?

– Да-да, конечно, – отозвалась Роза. – Все, забудь. – Тут она зарделась и огладила юбку. – Эти лиловые скалы на вид такие знакомые.

– Мне тоже так кажется.

– Не верю я этому залу, – сказала Роза. – Знаешь, вообще-то я никогда не залезала в Талмуд или во что-то подобное, но сложно себе представить, чтобы они там в Таршише или где-то еще из гигантских раковин выпрыгивали.

– Тем более что они моллюсков не съедали, – заметил Джо.

– А у тебя в свое время такое было?

– Угу

– Нет, не было. Вообще-то я думал. Но нет. Мы были не религиозны.

– Мы не… – с трудом выдавил Джо. – Мы сейчас… – Вид у него был потрясенный. Затем он встал и несколько раз сжал и разжал кулаки. – Мы… не… религиозны.

– Ага, и мы тоже.

Джо вернулся к стулу, где он повесил свой пиджак. Затем сунул руку в карман, достал оттуда письмо в бледно-голубом конверте и принялся его разглядывать.

– Почему ты его везде с собой носишь? – спросила Роза. – Ты его вскрывал? О чем там?

Послышались голоса, и двери танцевального зала распахнулись. Туда вошли музыканты, а за ними, толкая перед собой тележку, последовал один из официантов отеля. Музыканты забрались на эстраду и начали открывать футляры своих инструментов. С некоторыми из них Джо уже работал, и они покивали друг другу, после чего Джо пришлось выслушать удивленные присвисты и поддразнивания на предмет его нового костюма. Положив на место конверт, Джо снова надел пиджак. Затем встряхнул манжетами, огладил волосы и завязал на голове шелковую маску. Увидев это, музыканты разразились аплодисментами.

– Ну? – спросил Джо, поворачиваясь к Розе. – Как думаешь?

– Очень загадочно, – сказала Роза. – Очень.

Тут у двери раздался какой-то странный, сдавленный возглас, и Джо, резко развернувшись, успел лишь заметить, как официант в белом пиджаке пулей вылетает из танцевального зала.

5

И Стальная Перчатка, и Капитан Зло, и Панцер, и Зигфрид, и Человек-Свастика, и Четыре Всадника, а также Вотан Зловредный – все они по большей части ограничивают свои гнусные операции полями боя в Европе и Северной Африке. Однако Диверсант; он же Король Проникновения, он же Верховный Вандал, живет прямо в Империуме – в тайном редуте, замаскированном под ветхую квартирку, на Адовой Кухне. Именно поэтому он так страшен и эффективен. Диверсант – американский гражданин, обычный человек с одной из ферм одноэтажной Америки. Днем он как скромный работник занимается вполне обыденным ремеслом. А ночью прокрадывается из своего Логова на улицы с большим черным мешком грязных трюков, ведя войну с инфраструктурой города и государства. Диверсант поистине темная оборотная сторона Эскаписта, он столь же идеально умеет червем куда-либо пробираться, как Эскапист – пробивать себе путь наружу. По мере того как увеличивалась мощь Эскаписта, то же самое происходило и с Диверсантом, пока последний не насобачился проходить сквозь стены, подпрыгивать аж на тридцать футов и так затуманивать умы людей, что он смог незримо бродить среди них.

На одной стене штабной комнаты в Логове Диверсанта висит гигантская электрическая карта Соединенных Штатов. Военные базы отмечены там синими лампочками, военные заводы желтыми, а корабельные верфи зелеными. После каждого очередного удара Диверсанта лампочка для той его мишени, каков бы ни был ее первоначальный цвет, начинает испускать зловещую красноту. Диверсант любит заявлять, что не успокоится, пока все государство не озарится кроваво-красными лампочками. На другой стене висит Видеоскоп, посредством которого Диверсант поддерживает постоянную связь с сетью своих агентов и оперативников по всей стране. Есть там и лаборатория, в которой Диверсант изобретает жуткие новые виды взрывчатки, а также мастерская, где он собирает бомбы-новинки – например, Взрывающуюся Чайку, Взрывающийся Котелок, Взрывающуюся Сосну, – которые уже снискали ему дурную славу. Еще там есть полностью оборудованный физкультурный зал, библиотека, заполненная всеми наиболее современными книгами по науке мирового господства, а также отделанная роскошными панелями спальня, кровать с балдахином, которую Диверсант (как подразумевается) делит с Ренатой фон Лоом, Царицей Шпионов, его подружкой и основательницей Соединенных Хватов. Именно в удачно расположенном Логове Диверсанта Хваты проводят свои регулярные собрания. Ах, какие шумные и веселые собрания за редкими цукатами и легким пивком, радостные встречи Соединенных Хватов Америки! Все они сидят за сияющим обсидиановым столом, Пятый Колонист, Мистер Страх, Бенедикт Арнольд, Юниор, Царица Шпионов и сам Диверсант, балуя друг друга рассказами о хаосе, ненависти и разрушениях, посеянных ими за прошедшую неделю, смеясь как маньяки (а маньяки они и есть), измышляя новые направления дальнейших атак. Ах. как террор они устроят! Ах. как же они подвесят разных дебилов, полукровок и представителей низших рас за их жалкие безродные шеи! Ах, Рената, ее скользкая черная шинель и сияющие сапоги по самые бедра!

Одним субботним днем, после особенно буйного сборища Хватов, Диверсант пробуждается в своих роскошных покоях и готовится покинуть Логово ради лакейской работы, обеспечивающей прикрытие для его подрывной деятельности. Он снимает с себя черный как ночь боевой костюм и вешает его на крючок в своем арсенале, рядом с еще шестью точно такими же. Символ Диверсанта, малиновый ломик, очерчен серебром на лацкане пиджака. Не воняет ли от этого костюма пивом и сосисками, не исходит ли от него смрад мексиканских сигар? Пожалуй, придется отдать его в химчистку. Диверсант особенно внимателен к подобным вещам. Он не может мириться с грязью, смрадом или беспорядком, если только это не роскошная энтропия пожара, взрыв или крушение поезда. Убрав боевой костюм, он натягивает черные брюки с черными лампасами, после чего пробегает сырой расческой по редеющим бесцветным волосам и бреет по-младенчески розовую физиономию. Затем Диверсант надевает выглаженную белую рубашку, пристегивает воротничок, повязывает черную бабочку и снимает с крючка белый фрак. Только что из химчистки, фрак висит в хрустящем бумажном мешке. Забросив его за плечо. Диверсант не без сожаления выходит из чистого и просторного арсенала. Дальше он отправляется в лабораторию и забирает оттуда отдельные детали Взрывающегося Трезубца, хитроумно сокрытые внутри розовой коробки от торта из булочной на Девятой авеню. С коробкой под мышкой и фраком за плечом Диверсант поворачивается к Ренате и машет ей на прощание. Царица Шпионов, лениво поглядывая на него из-под полузакрытых век с длинными ресницами, лежит на громадной кровати с балдахином, аккурат под портретом фюрера.

– Размажь их по стенам, мой мальчик, – хрипло бормочет Рената, а Диверсант тем временем уже проходит через воздушный шлюз Логова и оказывается в полной песка, пыли и грязи атмосфере Империума, где висит гнусная вонь эмигрантов, негров и полукровок. Верховный Вандал не отвечает на ленивое напутствие своей подружки; он уже весь на задании, сама деловитость.

Запрыгнув в автобус до Пятой авеню. Диверсант затем пересаживается на другой и едет дальше по городу. Вообще-то Король Проникновения не любит ездить на автобусах, но сейчас он рискует опоздать, а когда ты опаздываешь, у тебя вычитают из жалованья. Квартплата за Логово довольно низка, но жалованье у Диверсанта и без того скудное, чтобы его опять урезали за опоздание. Он знает, что просто не может позволить себе снова лишиться работы. Сестра Диверсанта Рут уже предупредила его, что больше не станет его «поддерживать». Просто нелепо, что ему. Верховному Вандалу приходится озадачиваться столь ничтожными земными заботами, однако такие жертвы приходится приносить за сохранение тайны о своей подлинной сущности. Взгляните, к примеру, на все те головные боли и заморочки, которые Лоис Лейн устраивает Кларку Кенту

Диверсант опаздывает на десять минут – и целых пятьдесят центов безвозвратно потеряны. Когда же он добирается до танцевального зала, то обнаруживает, что там уже вовсю идет подготовка к сегодняшнему событию. Элегантный декоратор гоняет своих работников в хвост и в гриву, пока они развешивают рыболовные сети, собирают из фанеры затонувший корабль, а также вкатывают большие резиновые скалы, которые, как рассказал Диверсанту мистер Доусон, местный распорядитель, удалось увести с того непристойного шоу под названием «Сон Венеры» на Всемирной ярмарке. Диверсант прекрасно информирован обо всех подробностях сегодняшнего торжества, ибо именно его он решил сделать ареной своего до сей поры величайшего подвига.

Отель «Пьер» – популярное заведение для свадебных и торжеств и празднования бар-мицвы среди богатых евреев города. Диверсант выяснил это вскоре после того, как получил здесь работу. Почти каждую неделю евреи толпятся тут как свиньи у корыта, швыряются деньгами (черт побери, они просто подходят прямо к прыщавому виновнику торжества и засовывают ему в кушак пакеты с наличными!), напиваются и отплясывают свои скучные танцы под гнусный зудеж скрипок. Хотя Диверсанту до ужаса досадно прислуживать подобной публике, он с самого начала знал, что в свое время эта тайная личина вознаградит его возможностью нанести страшный удар. Многие месяцы он поджидал подходящего момента, тем временем совершенствуя свои навыки конструктора бомб под руководством старого и вечно пьяного анархосиндикалиста по имени Фиордализо, читая Шпенглера и Фейхтвангера (а также «Радиокомикс»). И наконец дождался своего часа. В прошлом году, одним зимним вечером на очередной бар-мицве появился платный фокусник по прозвищу Удивительный Кавалери, который раздавал сигареты сквозь носовые платки, заставлял цветки в своей бутоньерке прямо на глазах распускаться и тому подобное. Этим самым Кавалери оказался не кто иной, как Джо Кавалер. (Диверсант уже давным-давно избавился от того ложного впечатления, что из этой гнусной парочки Сэм Клей несет ответственность как за погром в конторе ААЛ, так и за набросок Эскаписта с автографом, который теперь свисал с доски для дротиков в физкультурном зале Логова.) В тот раз Диверсант был слишком изумлен, чтобы как-то отреагировать, но затем он почувствовал, что удобный момент вскоре может подвернуться. Многие недели после того вечера он постоянно болтал с мистером Доусоном, тем самым отслеживая программы близящихся торжеств, а также заглядывал в большую книгу расписаний на предмет нового появления Удивительного Кавалери. И наконец этот вечер наступил! Прибыв сегодня на работу, он сделал это с намерением продемонстрировать Джо Кавалеру, что, тогда как Карл Эблинг может быть недотепистым памфлетистом и жалким портачом. Диверсанту палец в рот не клади, и память у него долгая В то же самое время он намеревался с мастерской точностью не повредить своей бомбой всем прочим выродкам, которым случится стоять поблизости от молодого еврея. Да. один Джо Кавалер его вполне бы удовлетворил. Как же все-таки удивительно и волнующе, как волшебно и странно вкатить теперь в главный танцевальный зал служебную тележку со скрытым на ней Взрывающимся Трезубцем – и обнаружить, что платный фокусник, нанятый для бар-мицвы Сакса, не какой-нибудь бумагомарака-совместитель, а сам Эскапист темный идол Диверсанта, его коллега-антипод, в черной маске, при полном параде и с символом проклятой Лиги на лацкане пиджака.

В этот момент лист бумаги с нарисованными на нем контурами разума Карла Эблинга подобен карте, которую раз, а потом еще слишком уж много раз беспечно сложили. Обратная сторона просвечивает – полюса встречаются – в самом сердце запутанной серой решетки городских улиц оказывается простор девственно-голубого моря.

Разве бывало такое, чтобы Супермен хоть секунду медлил в своей скромной ипостаси Кента и страдал от фатальных колебаний? Разве Эскапист когда-нибудь забывал ухватиться за свой талисман и на искалеченных ногах заковылять в драку? Диверсант пытается сохранять спокойствие, но заикающийся хлюпик, с которым ему приходится делить свое существование, сейчас сущий комок нервов, и в результате Верховный Вандал как последний дурак вылетает из помещения.

Он стоит в фойе снаружи танцевального зала, прислонясь к стене, его щека плотно прижата к мягким и прохладным обоям с ворсистым рисунком. Диверсант закуривает сигарету, делает глубокую затяжку, старается привести себя в душевное равновесие. Нет никакого повода для паники; он Король Проникновения и прекрасно знает, что делать. Наконец Диверсант тушит сигарету в песке ближайшей пепельницы и снова хватается за тележку. На сей раз, когда он входит в танцевальный зал, у него хватает присутствия духа, чтобы держать голову пониже, не давая Эскаписту себя узнать.

– Прошу прощения, – бормочет Диверсант проталкивая тележку к дальней стороне сцены, к фанерному обломку затонувшего корабля. Одно колесо тележки отчаянно скрипит, и Король Проникновения не сомневается, что этот скрип привлекает к нему внимание музыкантов на эстраде, фокусника и его носатой подружки. Но когда он оглядывается, то обнаруживает, что все они поглощены собственными приготовлениями. Подружка у Эскаписта, на взгляд Диверсанта, довольно симпатичная, а ее черное мужское пальто с болью напоминает Верховному Вандалу о единственной царице его желаний. Добравшись до корабля, он останавливается, приседает на корточки за тележкой и открывает отделение, куда официанты, подающие еду в номера, ставят горячие тарелки.

До сих пор танцевальный зал слишком переполняли декораторы, официанты и персонал отеля – все шастали туда-сюда, готовя помещение к предстоящему событию, – чтобы у Диверсанта нашлась возможность соединить детали своего Взрывающегося Трезубца. Теперь же он стремительно работает, привинчивая кусок тонкой трубки, куда насыпан черный порох и нарезанные гвозди, ко второму такому же куску, который пуст. Он послужит стволом. На пустом конце Диверсант клейкой лентой прикрепляет зубчики жесткого красного целлофана, уворованного им из галантерейного магазина. Да, получается не очень достоверно, но, к счастью, от трезубца морского божества люди обычно особого правдоподобия и не ждут. Диверсант разворачивает шестидюймовую полоску запала, торчащую из дырки, просверленной в рабочем конце устройства. Затем встает и, бдительно проверяя, не смотрит ли кто за ним, бочком подбирается к одной из развешанных по стенам рыболовных сетей, полной славного улова из поддельных ракообразных. С предельной осторожностью Диверсант просовывает трезубец в тяжелую сеть и так его там подвешивает, чтобы запальный конец касался ковра. Когда придет время – когда Эскапист начнет свое легендарное представление, – Диверсант изловчится снова сюда подойти. Он так положит окурок «кэмела» на сеть, чтобы незакуренный конец касался запала, после чего уберется подальше от греха и подождет. А через пять минут жиды Империума начнут наконец худо-бедно представлять себе тот террор, которому их жидовские братья и сестры подвергаются в другой половине земного шара.

Диверсант толкает тележку к дверям танцевального зала. Однако в самый последний момент, проходя мимо фокусника, он не может удержаться от того, чтобы поднять голову и посмотреть своему неприятелю прямо в глаза. Если в тех глазах и мелькает вспышка узнавания, она в тот же миг гаснет, ибо двери танцевального зала внезапно распахиваются, и туда, оглушительно смеясь и надрывая свои вульгарные голоса, вваливаются первые гости.