Текст книги "Модель Нового американского университета"

«Прагматизм разделяет Эмерсоново недоверие к институтам и системам», – отмечает Луис Менанд, и, что вовсе не удивительно, Рорти выделяет такое его свойство, как «антиавторитарность». «Сутью прагматизма Рорти является отвержение любого авторитета, поставленного выше человеческого согласия или над ним», – замечает Бэкон и добавляет: изыскания должны «уважать лишь возникающее свободно человеческое согласие»[631]631
  Menand L. The Metaphysical Club. P. 370; Bacon M. Rorty and Pragmatic Social Criticism // Philosophy and Social Criticism. 2006. Vol. 32. No. 7. P. 865. См. также: Rorty R. Pragmatism as Anti-Authoritarianism // Revue Internationale de Philosophie. 1999. Vol. 1. P. 7–20.


[Закрыть]. Новый американский университет аналогичным образом следует за отказом прагматистов признавать традицию или уступать авторитету без обращения к соответствующим исследовательским сообществам. Одно из следствий этого – в том, что он стремится, скорее, пересмотреть условия своей деятельности, чем слепо копировать устройство и практики вузов «золотого стандарта».

Утверждение прагматиков, что знания предполагают действие, признано различными теоретиками организации. Джон Сили Браун, вместе с философом С.Д. Ноамом Куком, открыто обращаются к прагматической традиции при анализе роли организационного знания для инноваций. В наукоемких организациях Кук и Браун связывают организационное знание с «эпистемологией обладания», подразумевая то, что известно и «обычно воспринимается как что-то, чем обладают люди». В отличие от этого «эпистемология практики» обозначает осознание, являющееся «динамическим, конкретным и реляционным». Осмысление связано с «согласованной деятельностью индивидов и групп по выполнению “реальной практической работы”, обусловленной контекстом определенной организации или группы». Поскольку знание и осознание взаимодополняемы, их взаимодействие обладает необходимым потенциалом для получения продуктивных результатов: «Понимание генеративного танца (того, как его распознать, поддержать и обуздать себе на пользу), на наш взгляд, является основополагающим для понимания типов обучения, инновации и эффективности, представляющими собой приоритеты для любой эпистемологически ориентированной организационной теории»[632]632
  Cook S.D.N., Brown J.S. Bridging Epistemologies: The Generative Dance between Organizational Knowledge and Organizational Knowing // Organization Science. 1999. Vol. 10. No. 4. P. 383, 386–387. «Эпистемология обладания» соотносится с тем, что Джоэль Мокир называет «дескриптивное знание», тогда как «эпистемология практики» соотносится с «прескриптивным знанием». Тем самым Мокир проводит различие между знанием типа «что», связанным с представлениями о явлениях природы, и знании «как», касающимся техники. Таково различие между episteme и techne. См.: Мокуг J. The Gifts of Athena. Historical Origins of the Knowledge Economy. Princeton, NJ: Princeton University Press, 2002. P. 4.


[Закрыть].

Кук и Браун согласны с подобным различением знания и постижения, характерным для прагматиков: «Прагматистская точка зрения, прежде всего, предполагает заинтересованность не “знанием”, рассматривающимся как абстрактное и статичное, но “постижением”, которое понимается как часть конкретного, динамичного человеческого действия». А соединяя эпистемологии обладания и практики, Кук и Браун призывают к тому, что Дьюи назвал «продуктивное изыскание». Понятие объясняется следующим образом: «Это исследование, поскольку оно нацелено на получение (рождение) ответа, решения или разрешения»[633]633
  Cook S.D.N., Brown f.S. Bridging Epistemologies. P. 386–388 (курсив в оригинале).


[Закрыть].

Прагматизм Дьюи оказался жизнеспособным, вызвав интерес и у ряда политологов. Так, Барри Бозман в анализе общественных ценностей и общественного интереса в эпоху, определяемую экономическим индивидуализмом, откровенно использует ряд прагматистских предпосылок. Он утверждает, что прагматизм предлагает потенциальное решение по преодолению многих недостатков теорий общественного интереса, как и меры по активному использованию обсуждения в публичной политике: «Если мы последуем за курсом, найденным прагматиком Дьюи несколько десятилетий назад, мы сможем прийти к прагматическому подходу к общественным ценностям, при котором преследование общественных интересов является вопросом использования беспристрастных умов и проверенных надежных процедур, чтобы продвигаться во время этого процесса, а отчасти благодаря этому процессу, все ближе идеалу». Называя свой подход «прагматическим идеализмом», Бозман рекомендует «иметь в виду идеал общественного интереса, но без специфического содержания, и затем двигаться навстречу этому идеалу, делая его все более конкретным по мере приближения к нему»[634]634
  Bozeman В. Public Values and Public Interest: Counterbalancing Economic Individualism. Washington, DC: Georgetown University Press, 2007. P. 13, 20, 101. Он цитирует здесь Дьюи: Dewey J. The Public and Its Problems. N.Y.: Holt, 1927.


[Закрыть]. В данном случае Бозман приводит прагматический подход для уточнения содержания таких широких и неопределенных понятий, как общественная ценность, – или абстрактных принципов, как непредвзятость или справедливость, – посредством взвешенных решений и последовательных шагов.

Для Дьюи, как поясняет Бозман, общественный интерес «не может быть всерьез осмыслен в отсутствие социального исследования и публичной дискуссии и дебатов».

Тем самым Бозман занимает прагматическую позицию, согласно которой общественные ценности и общественный интерес нельзя узнать вне установления подобных понятий путем обсуждений. «Общественные интересы являются идеалом, уточняющимся на основе каждого конкретного случая общественностью, заинтересованной в защите своих интересов». Подход к нормативному консенсусу на основе дискурсивных контекстов соответствует прагматическому акценту на гражданском дискурсе и приверженности плюралистической и коммунитарной этике: «Общественный интерес, на взгляд Дьюи, тем самым не является абсолютным, универсальным или внеисторическим благом. Он выстраивается в каждой конкретной установке и проблемном контексте, когда совместная деятельность приводит к косвенным социальным последствиям, которые демократическая общественность желает направить в коллективно определяемые и утверждаемые каналы». В другом ключевом отрывке Бозман более подробно останавливается на этом прагматистском аргументе, добавляя к определению социальных изысканий экспериментирование как характерный прагматический метод разрешения комплексных проблем:

Общественные интересы в представлениях прагматиков являются контекстуальным и плюралистическим благом, основанным на контексте каждой отдельной установки и проблемы демократической общественностью, ориентирующейся на совместный и совещательный процесс экспериментального социального исследования… В анализе Дьюи обозначенный «общественный интерес» по каждому стратегическому вопросу невозможно узнать до проведения социального исследования и публичных обсуждений и дебатов. Общественный интерес поэтому всегда создается при помощи общественности, как политическое сообщество заинтересованной в защите общих интересов, что гарантирует не только определение и защиту таких интересов, но и развитие индивидов как полноценных и просвещенных граждан[635]635
  Bozeman В. Public Values and Public Interest. P. 13, 108,110.


[Закрыть].

Учитывая все эти концептуальные построения, подлинно государственный университет должен быть институтом, который отличает ориентация на общественные ценности и службу интересам общества. Бозман и его коллега Торбен Бек Йоргенсен предлагают перечень из семидесяти двух ценностей, выявленных ими при анализе литературы по политологии и государственному управлению[636]636
  j0rgensen Т.В., Bozeman В. Public Values: An Inventory//Administration and Society. 2007. Vol. 39. No. 3. P. 354–381.


[Закрыть]. Если бы эти ценности были положены в основу концепции Нового университета, последний стал бы отражением устойчивого, прогрессивного мышления, нацеленного на общее благо. В нем уравновешивались бы интересы различных составляющих его групп, защищались меньшинства и индивидуальные права. Он был бы доступным и удобным, обеспечивал достаточный уровень потребительской демократии и был бы восприимчив к волеизъявлению людей. Он привлекал бы граждан к участию в местном управлении, как и поддерживал бы местное управление. Для его академической организации были бы характерны активная адаптируемость, инновационность, эффективность и производительность, а также содействие самореализации его сотрудников. И наконец, администрация привлекала бы к взаимодействию общественность на основах разумности, справедливости, диалога, ответственности и своевременности. И прежде всего институт служил бы общественным интересам и демонстрировал нейтральность, открытость и справедливость. Безусловно, многие из этих описанных Йоргенсеном и Бозманом ценностей в основном являются спорными понятиями в философии, а простое их перечисление еще не позволяет задать четкое направление для формирования учебного заведения. Но именно здесь задействован прагматический идеализм, который Бозман возводит к Дьюи, ибо ценности эти материализуются в дискурсе и публичных дискуссиях – или в различных общественных группах («пабликах»), для которых обсуждаемый институт и предназначен.

Сила трансформационной волны прагматистского наследия Нового американского университета выразительно описана Луисом Менандом применительно к прагматистским установкам в отношении знания:

Все [прагматики] полагали, что идеи пребывают не «где-то там», ожидая, чтобы их открыли, а представляют собой инструменты, которые люди изобретают, чтобы совладать с миром, в котором они находятся. Они полагали, что идеи не производятся индивидами, а являются социальными. Они также считали, что идеи не развиваются согласно некоей внутренней логике, но совершенно зависимы, как ростки, от эволюции и среды обитания человека. Они также полагали, что поскольку идеи суть временные реакции на определенные ситуации, их выживание зависит не от их стабильности, но адаптируемости[637]637
  Menand L The Metaphysical Club. P. xi-xii; цит. по: Bernstein R.J. The Pragmatic Turn. P. 10.


[Закрыть].

Примечательно, что данный подход к знанию, предвосхитивший на целое столетие некоторые из главных аргументов постмодернизма, возник в десятилетия формирования американского исследовательского университета[638]638
  Ричард Бернстайн отмечает, что постмодернистские нападки на фундаментализм, метафизику и великие нарративы и системы аналогично оказывались объектами прагматического скептицизма. См.: Ibid. Р. 29. См. также: Anderson Р. The Origins of Postmodernity. L.: Verso, 1998.


[Закрыть]. Хотя прагматическая традиция определяет нашу академическую культуру в целом, мы считаем ее особенно актуальной в контексте основополагающих принципов Нового американского университета.

К академическому лидерству в устойчивом развитии

Летом 1787 г. по обоим берегам Атлантики разворачивались процессы, судьбоносные для всей современной эпохи. В Великобритании промышленная революция набирала обороты и начинала оказывать воздействие на расцветавшую американскую экономику. А в молодой американской республике завершался ее первый амбициозный проект – Конституция Соединенных Штатов. Два этих революционных процесса – экономический и политический – впоследствии стали определять жизни последующих поколений, при этом оба представляли собой лишь очередной шаг в эволюции человеческого сознания, поскольку ни один из них не сопровождался рефлексией по поводу места человека в контексте развития природного мира[639]639
  При обсуждении устойчивого развития мы используем здесь обновленные фрагменты следующих работ: Crow М.М. Sustainability as a Founding Principle of the United States // Moral Ground: Ethical Action for a Planet in Peril / ed. K.D. Moore, M.P. Nelson. San Antonio, TX: Trinity University Press, 2010. P. 301–305; CrowM.M. Overcoming Stone Age Logic // Issues in Science and Technology. 2008. Vol. 24. No. 2. P. 25–26; Crow M.M. None Dare Call It Hubris: The Limits of Knowledge // Issues in Science and Technology. 2007. Vol. 23. No. 2. P. 29–32 (выводы об ограниченности человеческой природы, завершающие главу, во многом заимствованы из этой статьи).


[Закрыть]. Американская Конституция – выдающийся документ, задающий контуры государства: одновременно он устанавливает демократическую форму правления, свободу и справедливость – и провозглашает базовые личностные и социальные устремления, которые должны реализовываться посредством политических институтов. Промышленная революция открыла дорогу техническому прогрессу, запустившему фундаментальные механизмы капитализма, которые реорганизуют общество вокруг новых типов экономических институтов. Но ни Конституция, ни принципы капитализма, сформулированные Адамом Смитом в «Богатстве народов», не содержат свидетельств какого-то осмысленного понимания природных систем или осознания того, что наши мыслительные конструкции и проекты могли бы развиваться устойчиво.

Всем известное определение устойчивого развития дается в докладе Всемирной комиссии по вопросам окружающей среды и развития, представленном Генеральной Ассамблеей ООН в 1987 г.: «Развитие, отвечающее потребностям настоящего без ущерба для способности будущих поколений удовлетворять собственные нужды»[640]640
  Our Common Future / World Commission on Environment and Development. Oxford: Oxford University Press, 1987. Созванная ООН в 1983 г. Всемирная комиссия по вопросам окружающей среды и развития (WCED) более известна как Брундтландская комиссия, по имени своего председателя Гру Харлем Брундтланд, тогдашнего премьер-министра Норвегии. В своем вступлении к докладу Брундтланд объяснила, что специальная независимая комиссия уполномочена сформулировать «глобальную программу изменений» с целью «защиты интересов грядущих поколений» (Р. ix-x).


[Закрыть].

Комиссии ставят в заслугу смещение акцента дискуссии из области научных исследований окружающей среды к вопросам взаимозависимости природы и актуальных социальных целей, подчеркивая возможность решения экологических проблем вместе с задачами развития. Эксперт в области изменения климата Дэвид Г. Виктор уточняет: именно в этом докладе вводится понятие устойчивого развития – «в отчете утверждается, что стимулирование экономического роста, защита природных ресурсов и обеспечение социальной справедливости – цели не конфликтующие, а взаимосвязанные и взаимодополняющие»[641]641
  Victor D.G. Recovering Sustainable Development // Foreign Affairs. 2006. Vol. 85. No. 1. P. 91–103.


[Закрыть].

Понятие устойчивого развития, изначально в 1980-х годах сформулированное в научном ключе, постепенно насыщалось политическим измерением: к научным резолюциям по вопросам охраны природы добавились политические решения. Комитет Национального совета по исследованиям, подготовивший важнейший доклад «Наше общее путешествие» (Our Common Journey) в конце 1990-х годов, определил устойчивое развитие как программу инициатив по «удовлетворению человеческих потребностей при сохранении систем жизнеобеспечения земли и решению проблем нищеты и голода». С точки зрения комитета глобальная стратегия охраны природы, взятая на вооружение в начале предыдущего десятилетия, по-прежнему «опирается на научную интерпретацию текущей ситуации и ограниченности природных ресурсов и систем». Однако не так давно здесь стали наблюдаться определенные изменения в сфере политики и институциональных инноваций[642]642
  Our Common Journey: A Transition toward Sustainability / National Research Council. Washington, DC: National Academies Press, 1999. <https:// www.nap.edu/catalog/9690/our-common-journey-a-transition-toward-sustainability>; World Conservation Strategy: Living Resource Conservation for Sustainable Development / International Union for the Conservation of Nature and Natural Resources (IUCN). Gland, Switzerland: IUCN, 1980.


[Закрыть].

Хотя в вопросах устойчивого развития, как и везде, наука остается под влиянием политики, усилия по развитию «науки устойчивого развития» в XXI в. становятся все более заметными. Исследователи в области экологической политики и устойчивого развития Уильям Кларк и Нэнси Диксон полагают, что достижение устойчивого развития должно «примирить цели развития общества с экологическими возможностями планеты в долгосрочной перспективе». Кларк и Диксон подчеркивают важность понимания «динамических взаимодействий между природой и обществом, с равным вниманием к тому, как социальные изменения влияют на окружающую среду, а экологические изменения – на общество», и фокусируют наше внимание на необходимости совместно продуцируемого знания среди ученых и практиков для выстраивания политического курса, который поддерживал бы устойчивое развитие[643]643
  Clark W.C., Dickson N.M. Sustainability Science: The Emerging Research Program // Proceedings of the National Academy of Sciences. 2003. Vol. 100. No. 14. P. 8059.


[Закрыть]. Кларк объясняет, что, как и здравоохранение, наука об устойчивом развитии, «скорее, обусловлена изучаемыми проблемами, нежели научными дисциплинами, которые ею занимаются»[644]644
  Clark W.C. Sustainability Science: A Room of Its Own // Proceedings of the National Academy of Sciences. 2007. Vol. 104. No. 6. P. 1737.


[Закрыть].

Признание важности взаимосвязей между природными процессами и проектированием человеческой деятельности является необходимой предпосылкой любой концепции устойчивого развития. Это гибридное понятие может быть обобщено как разумное управление природным капиталом для будущих поколений, однако его подтекст гораздо шире и охватывает он не только окружающую среду и экономическое развитие, но и здравоохранение, урбанизацию, энергетику, материалы, сельское хозяйство, бизнес-практики, социальные и государственные услуги. Устойчивое развитие подразумевает, что производство материальных благ сбалансировано относительно состояния окружающей среды и уровня социального благосостояния – которые непрерывно улучшаются; это столь же комплексное, многогранное понятие, что и другие руководящие принципы современного общества, связанные с такими сферами, как права человека, правосудие, свобода, капитал, собственность, государственное управление и равенство.

Перечень косвенных аспектов и следствий устойчивого развития может показаться неполным, но любой подобный перечень будет продуктом ретроспективного анализа XXI в. В проектах XVIII в., все еще сильно обусловливающих наше экономическое мышление, не было никакого намека на представление о коллективной ответственности за сохранение природных ресурсов для будущих поколений или о достижениях экономического и технического прогресса в сочетании с разумным управлением. Хотя мы можем исследовать рассуждения той эпохи в поисках зачатков понимания наших основополагающих принципов, с уверенностью мы знаем лишь то, что общества находились в ловушке мальтузианской парадигмы. Понимание же, которое мы связываем с такими фигурами, как Джон Мюир, Альдо Леопольд и Рэйчел Карсон, еще не имело строгих формулировок и тем более реализации. Спустя 225 лет, в эпоху нового политического и экономического строя, уровень жизни для многих улучшился неизмеримо. Натуральное хозяйство, господствовавшее до промышленной революции, уступило место сельскохозяйственным производственным методам, снизившим прежде повсеместное недоедание и голод. Уровень жизни, характерный для доиндустриальной эпохи, когда почти все население, кроме привилегированной элиты, жило в крайней нужде, существенно вырос: «Богатейшие современные экономики теперь в 10–20 раз богаче, чем в среднем страны на 1800 г.», – указывает Грегори Кларк[645]645
  Clark G. A Farewell to Alms: A Brief Economic History of the World. Prin-ceton, NJ: Princeton University Press, 2007.


[Закрыть]. Народные массы, прежде безгласные, не имевшие политической представленности, теперь высказываются громко и часто. В то же время мы находимся на грани колоссального хаоса. Ни наша экономическая, ни политическая модель до последнего времени не учитывали естественные пределы возможностей земли, а устремления и цели, провозглашенные в Конституции, не затрагивают вопроса о наших взаимоотношениях с природным миром. Таким образом, мы оказываемся пособниками диктата экономического индивидуализма, с одной стороны, и ограниченности природных систем земли – с другой, что потенциально чревато долгосрочными масштабными разрушительными последствиями.

Наши экономические и политические проекты систематически не включают такие взаимосвязанные и взаимозависимые измерения устойчивого развития, как межпоколенческая справедливость, биодизайн, адаптивный менеджмент, промышленная экология и сохранение природного капитала. Все эти взаимоотношения требуют новых принципов организации производства и применения знания. Наша очевидная ограниченность перед лицом обозначенных здесь проблем является следствием не только относительной недоразвитости наших концептуальных инструментов, но и имплицитного экономического индивидуализма, поддерживаемого Конституцией. Мы все действуем исходя, более или менее, из личной заинтересованности, что совершенно рационально, однако в известной степени критерии, задаваемые нашим основополагающим национальным документом, представляют собой не что иное, как оправдание потакания неприкрытому эгоизму. И как следствие наших экономических и политических ожиданий, перспектива индивидуального перевешивает коллективное в такой мере, что адекватная защита общего блага уже сомнительна. Отчасти ввиду неизбежных недостатков документа, составленного в XVIII в. – каким бы блестящим и дальновидным он ни был, – усилия по продвижению долгосрочных интересов целого посредством контролирования краткосрочного поведения индивида, по-видимому, обречены на неудачу[646]646
  Детальный анализ проблем, связанных с урегулированием «трагедии сообществ», см. в работе: Ostrom Е. Governing the Commons: The Evolution of Institutions for Collective Action. Cambridge: Cambridge University Press, 1990.


[Закрыть].

Многие из нас примирились со все усиливающимся осознанием того факта, что существует предел, до которого мы как вид можем развиваться или планировать. Неудача США в предупреждении и ликвидации последствий урагана Катрина летом 2005 г. и явная несбыточность планов демократизации и модернизации Ближнего Востока – особенно убедительный пример того, что мы, судя по всему, функционируем уже за пределами нашей способности адекватно планировать и эффективно осуществлять свои планы или даже определять условия, при которых необходимы действия и последние при этом будут успешны. Наши разочаровывающие «достижения» в указанных эпизодах могли бы быть менее обескураживающими, если бы они были самыми пугающими проблемами на горизонте, однако они незначительны в сравнении с угрожающими вызовами глобального терроризма, изменения климата или возможного крушения экосистемы – т. е. проблемами, которые не только чрезвычайно сложны, но и потенциально невероятно разрушительны.

На наш подход к формулировке проблем повлиял опубликованный в 1972 г. доклад Римскому клубу «Пределы роста»[647]647
  Meadows D.H. et al. The Limits to Growth: A Report for the Club of Rome’s Project on the Predicament of Mankind. N.Y.: Universe, 1972. Римский клуб, в предисловии к этому докладу названный «невидимым колледжем», впервые был созван в 1968 г. для «содействия осмыслению разнообразных, но взаимозависимых компонентов – экономического, политического, природного и социального, – которые и составляют глобальную систему, где все мы живем» (Р. 9).


[Закрыть]. В докладе поставлен вопрос, ответа на который все еще не найдено: «До каких пределов возможен рост численности населения и экономический рост, изменение природных систем, добыча и потребление полезных ископаемых, рост объема отходов – сколько еще может выдержать планета Земля, чтобы не допустить региональной или даже глобальной катастрофы?» И с этого момента то, как мы размышляем о жизнедеятельности человека и окружающей среде, а затем переводим это мышление на язык научной политики и последующих научных изысканий, общественных дебатов и политических действий, обусловлено идеей внешних пределов – мы определяем их, измеряем, стремимся их преодолеть, отрицаем их существование или настаиваем на том, что мы уже за них вышли.

Для уверовавших в научно-технический прогресс эти пределы неуклонно снижаются, а возможно, их и вовсе не существует, поскольку наукоемкие технологии обеспечивают все больший рост производительности и эффективности, что позволяет сегодня 1,5 млрд людей в промышленно развитых и развивающихся странах достичь уровня жизни, невообразимого в начале XX в. Пессимисты же видят глобальные изменения климата, озоновую дыру, загрязнение воды и воздуха, перенаселение, природные и антропогенные экологические бедствия, голод и нищету, безудержное истребление биологических видов, истощение природных ресурсов и деградацию экосистем. На фоне этих конфликтующих представлений нет смысла пытаться использовать аргумент о внешних пределах как основание для научных изысканий и деятельности на благо будущего человека и планеты.

Все стороны в споре о пределах роста, вероятно, согласятся с двумя наблюдениями. Во-первых, динамическая, интерактивная система комплексных биогеохимических циклов, составляющих окружающую среду поверхности земли, неуклонно разрушается под воздействием единственной доминирующей формы жизни – нас. Во-вторых, эта форма жизни, знаменитая своей способностью к обучению, рассуждению, инновации, коммуникации, планированию, прогнозированию и организации своей жизнедеятельности, тем не менее проявляет серьезную ограниченность во всех этих самых сферах. Хотя научно-технические инновации – большинство из которых является плодом деятельности наших исследовательских университетов – во многих отношениях безмерно улучшили наш уровень жизни за последние 150 лет, очевидных доказательств того, что настоящая модель не работает, просто не счесть. В то же время средняя продолжительность жизни в промышленно развитых странах удвоилась, сельскохозяйственная производительность возросла в 5 раз, размеры экономики США увеличились более чем в несколько сотен раз, а увеличившийся объем информации, хранящейся в аналоговом и цифровом формате, в глобальном масштабе просто не поддается исчислению. Двадцать процентов видов птиц планеты истреблено, 50 % запасов всей пресной воды потреблено, 70 тыс. различных синтетических химических веществ выброшено в окружающую среду, мутность воды выросла в 5 раз и более двух третей крупнейших морских рыболовных промыслов планеты полностью израсходованы или исчерпаны.

У нас есть множество возможных вариантов будущего, как прекрасно показал Джоэль Коэн[648]648
  Cohen I.E. How Many People Can the Earth Support? N.Y.: W.W. Norton, 1995.


[Закрыть]. Но точно известно одно – настоящие кривые роста нельзя поддерживать до бесконечности. (Томас Мальтус верно подметил это еще более двухсот лет назад. Он лишь не смог представить себе рост производительности, который сумела обеспечить наука.) Важнейший вставший перед нами вопрос заключается в том, сможем ли мы собраться и среди альтернатив развития будущего выбрать разумную – или же просто продолжим движение в будущее наугад. Так, рынки и правда смогут приспособиться к неизбежному истощению запасов ископаемого топлива, но, скорее всего, будут слишком близоруки, чтобы предотвратить беспрецедентный глобальный экономический коллапс, а значит и ситуацию, которая может привести даже к мировой войне.