Текст книги "Непреодолимое черничное искушение"

Кто-то тронул меня за локоть. Я очухалась и увидела, что Джим внимательно смотрит на меня:

– Куда это вы улетели?

– Простите, – сказала я. – Я просто задумалась о кондитерской.

– Судя по всему, вы неравнодушны к еде.

Я кивнула, мысленно подбирая оттенок аксессуаров для помещения с белыми столами и стульями. Синий? Сочетание синего и белого всегда замечательное. Свежо. И по-морскому.

– А что насчет политики? – спросил Джим.

Да, точно, белое с синим. Что он там сказал – политика? Я посмотрела на Джима через стол.

– Прошу прощения? – И взяла пальцами еще один ломтик картофеля.

– Я просто думал, учитывая семью Хайдена… и сам Хайден хочет участвовать в выборах. Вас вообще интересует политика? Вы любите политику?

Интересует ли меня политика? Вопрос вогнал меня в ступор. Я опустила глаза на своего лобстера… клешни, ноги… Ну конечно, я интересуюсь политикой. Кто же ею не интересуется? Но люблю ли я политику и политиков? Я всегда думала, что большинство политиков – лжецы и негодяи. Ну, кроме семьи Хайдена, конечно. И я боюсь, что мой ответ на этот вопрос должен быть «нет». Нет, я не люблю политику.

– Ну конечно, люблю, – заявила я. – Кто ее не любит?

Картошка выпала у меня из пальцев и шлепнулась прямо на штаны. Я смахнула ее на пол, заметив на штанине жирное пятно с кетчупом по краям.

Джим кивнул и наблюдал за тем, как я пытаюсь оттереть пятно влажной салфеткой. Теперь оно превратилось в довольно большой, пару дюймов в диаметре, круг с красным центром – на мишень было похоже.

Он положил в рот кусок своей картошки, а я снова стала выглядывать официантку. Должен же у них на кухне быть кто-нибудь, кто может разделать этого омара.

Наконец я махнула рукой и решила действовать самостоятельно. Обхватив шипцами хвост омара, я нажала и – вуууууу! – щипцы скользнули прямо в небольшую мисочку с растопленным маслом, поверхность которого слабо мерцала, как вода в бассейне. Я снова захватила хвост и снова нажала на щипцы изо всей силы. В этот раз панцирь поддался и лопнул, и ошметки омарьего мяса полетели в разные стороны: на стол, на мою блузку, на одежду Джима.

– О господи, прошу прощения! – Я схватила чистую салфетку, лежащую на месте Хайдена, и протянула репортеру. И вдруг, хорошо понимая, что делать этого не следует, я расхохоталась.

Джим начал отряхивать ошметки с рубашки и рукавов, а потом, взглянув на всю эту мешанину, тоже расхохотался. Мы пытались хоть немного отчистить свою одежду, но стоило нам взглянуть друг на друга, как мы снова начинали хохотать как безумные. И не могли остановиться. А когда наконец смогли – оба задыхались от смеха и утирали слезы.

Я наконец-то успокоилась только тогда, когда услышала торжествующий вопль со стороны толпы играющих в дартс – кто-то из игроков требовал пива всем. Я смогла рассмотреть среди играющих мою мать – она держала дротик наготове, собираясь сделать бросок. И бросила – но я не видела, куда он попал.

– Это моя мама, – сказала я. – Я же говорила, она чемпионка.

Я снова взялась за хвостик лобстера, но Джим мягким, но настойчивым движением забрал его у меня.

– Пожалуй, мне стоит вам помочь.

Он нажал на щипцы, и панцирь легко треснул и распался на части. Я сидела в священном ужасе, восхищаясь его мастерством.

– Вы не сможете жить в Мэне, если будете так обращаться с лобстерами, – сказал Джим.

Жить в Мэне.

Он улыбался, и я понимала, что он пошутил – но я ничего не могла с собой поделать: я думала о Рое Каммингсе, и о маленьком домике, который он сделал для меня, и обо всех тех прекрасных вещах, которые он говорил мне, когда мы стояли на улице.

Я опустила глаза, которые наполнились слезами. Я влюбился в тебя. Я знаю, что могу сделать тебя счастливой…

Спрятав лицо в ладони, я закрыла глаза. Но у меня не получилось избавиться от этого наваждения: я по-прежнему видела его лицо и усталый прощальный взгляд, который он бросил на меня, когда уходил.

– С вами все в порядке?

Я открыла глаза. Джим смотрел на меня с тревогой на лице.

– Я… не знаю.

– Я могу помочь?

Я покачала головой. Мне хотелось, чтобы Хайден поскорее вернулся и забрал меня в гостиницу. Где он вообще?

– Я в порядке, – не поднимая глаз, сказала я.

Джим отодвинул свою тарелку в сторону:

– Ладно, Эллен. Давайте расставим точки над «и».

Поскольку он некоторое время больше ничего не говорил, я наконец подняла на него глаза.

– Послушайте, – сказал он. – Сегодня я побуду вашим другом, окей? Я сниму свою репортерскую шляпу, – он сделал вид, что стаскивает что-то с головы и отбрасывает далеко в сторону. – Ее нет, видите?

Я смотрела на него молча. У него были чудесные карие глаза, такие глаза, которым веришь – как у собаки.

Я кивнула.

– Ладно.

Он наклонился вперед, поставил локти на стол и прошептал:

– Тогда расскажите мне, что с вами творится.

Я тоже поставила локти на стол и придвинулась к нему.

– Вы видели того парня, который подходил к нам раньше? Такой высокий… с темными волосами…

– В красной бейсболке?

– Да, – кивнула я. – Это Рой.

Джим выглядел слегка обескураженным.

– Не уверен, что…

– Его зовут Рой. Рой Каммингс.

Я смотрела на разбавленный растаявшим льдом виски в своем бокале. Голова у меня стала очень тяжелая – весь этот алкоголь не прошел для меня даром, что-то внутри меня было очень не так.

– И в этом все дело, – произнесла я, чувствуя, как в голосе звучат слезы. – У меня через три месяца свадьба… – я подняла вверх три пальца. – И все было так хорошо, все уже было так… и тут я встретила его. Роя. Роя Каммингса. Он просто ворвался в мою жизнь – ни с того ни с сего, ниоткуда, – я махнула рукой. – Хотя нет, подождите, это не правда. Не из ниоткуда. А из Бейкона, штат Мэн, – я показала на пол. – Вот прямо отсюда. И вот он говорит мне, что любит меня. О господи, – я затрясла головой, и это было плохой идеей, потому что зал сразу закружился вокруг меня с немыслимой быстротой. – Ого… – попыталась я поставить голову на место.

Джим пересел на мою сторону стола, рядом со мной.

– Вам нехорошо, Эллен? Может быть, я отвезу вас обратно в гостиницу?

– Меня вот что смущает, – я чувствовала потребность высказаться до конца. – Вот как он может меня любить? Мы же познакомились всего неделю назад. Не-де-лю. Нет, правда. Это же всего семь дней! – Я растопырила пальцы в воздухе – мне казалось, что их было семь, но, видимо, я ошиблась, потому что Джим загнул один палец обратно.

Я посмотрела на свою тарелку с лобстером, где валялись осколки панциря и словно пострадавшее от взрыва мясо.

– И конечно, – продолжила я, – конечно, я сказала ему, что шансов никаких. Никаких. Я выхожу замуж через три месяца, понимаете?! Вот, смотрите! – я вскинула вверх левую руку. – Ван Клиф! – набрала дыхания и выпалила: – И Арпелс!

Джим кивнул:

– Оно прекрасно. Замечательное.

– Разумеется. Хайден всегда выбирает самое лучшее, – слезы заструились по моим щекам. – Я ему сказала: я тебя не люблю. Мы не можем быть вместе.

Джим выглядел совсем сбитым с толку:

– Вы сказали это Хайдену?

– Нет, я это Рою сказала!

Джим смотрел на меня со странным выражением. Он, похоже, собирался что-то сказать, но в этот момент один из членов группы, мужчина в красно-белой распахнутой на груди рубахе, подошел к микрофону:

– Мы уходим на небольшой перерыв, ребята, но шоу продолжается! Марти Элдон здесь – так что готовьтесь к караоке и откройте ваши сердца навстречу музыке!

– Эллен, судя по тому, что я услышал, вам предстоит очень серьезный выбор. Может быть, вам стоит разобраться получше в своих чувствах. Я имею в виду – в том, что вы на самом деле чувствуете. Потому что ваши чувства могут быть гораздо глубже, чем вы думаете.

Я не хотела ни в чем разбираться. Он был прав. Все это было слишком сложно и слишком больно. И мне хотелось, чтобы ничего этого вообще никогда не происходило, хотелось, чтобы он перестал говорить об этом. Я молча вертела кольцо на пальце. Не хочу я ни в чем разбираться и ни о чем думать не хочу!

– Есть только один способ решить это, – сказал он.

Ладно, просто оставим это. Давайте сменим тему.

– Вам нужно обязательно разобраться в себе, в своей душе, – продолжал он, – и только…

– Ой, а знаете что? – воскликнула я. – Я же очень хорошо пою караоке! Думаю, надо спеть, – и я откинулась на спинку стула. Джим смотрел на меня с потрясенным видом, лоб у него покрылся морщинами.

– Вы что, всерьез думаете, что можете это сделать?

– Конечно, могу! – заявила я. – Два года назад на приеме Ассоциации Женщин-адвокатов Нью-Йорка я была лидером целой группы – мы пели «Респект». Ну, знаете – песню Аретты Франклин?

Джим кивнул.

– Знаю, конечно.

– Ну вот, мы ее пели в честь того, что старший партнер нашей фирмы, этот парень по имени Стив Аджелло, наконец-то был осужден за сексуальные домогательства, – я помолчала, наслаждаясь воспоминаниями. – Все сказали, что у меня отличный голос.

Я поднялась с места:

– Так что вперед!

Ноги меня что-то совсем не слушались и были как чужие – мне пришлось схватиться за спинку стула, чтобы не упасть. На штанах расплылось огромное пятно от кетчупа – я недоумевала, откуда оно взялось, собственно говоря. Взяв пластиковую салфетку, которая лежала под моей тарелкой с лобстером, я прочитала то, что на ней было написано: «Поймай удачу за хвост в “Оленьем роге”!» И прицепила салфетку, словно фартук, кое-как прикрепив к поясу брюк. Вот так лучше.

Я начала пробираться через толпу по направлению к сцене. Через несколько шагов я почувствовала, что мне что-то мешает идти. Взглянув, я увидела, что это клешня лобстера, она зацепилась за ремешок. Я попыталась ее отцепить, но не смогла дотянуться – она была слишком далеко от меня, там, в самом низу.

Когда я влезла на сцену, я наконец-то заметила Хайдена, который отчаянно жестикулировал, одновременно пытаясь пробраться поближе к сцене сквозь плотную толпу. В лице его не было ни кровинки, я видела, как он кричал что-то – видимо, хотел что-то мне сказать. Но вокруг было слишком шумно, и я его не слышала.

Не волнуйся, Хайден, подумала я. Ты даже не догадываешься об этом, но я отличный караокист. Караокер. Нет, все-таки караокист. Вот увидишь. Караокист – есть такое слово вообще? Да не важно.

– Все в порядке, Хайден, – я приставила руки ко рту, стараясь перекричать шум. – Тебя ждет сюрприз!

Я прошлась по сцене, смутно различая в теплом оранжевом свете чьи-то лица. Эти лица приветливо улыбались. Даже Скип, стоящий за барной стойкой, поднял пустой бокал и одобрительно салютнул мне.

Диджей взглянул на мой красный пластиковый фартук, потом опустил глаза мне на ноги… улыбнулся и пожал мне руку.

– Вы, наверно, Пловчиха. Очень, очень рад с вами познакомиться.

Он протянул мне сборник песен, показывая, что я могу выбрать что-нибудь. Я начала листать страницы, пробегая глазами названия рубрик: поп, рэп, рок, топ-40, кантри. На каждой странице были десятки песен, и строчки у меня в глазах плыли и сливались в одно чернильное пятно.

– У вас есть джаз? – вопросила я. – Старый добрый классический джаз, ну что-нибудь такое?

Он пролистнул альбом и вернул его мне раскрытым на странице с названием «Американская классика».

Отлично, подумала я. Закрыв глаза, я ткнула пальцем наугад в одну из песен. «Наша любовь останется здесь» – одна из моих любимых песен Гершвина. Может быть, это был добрый знак.

– Ладно, давайте эту, – сказала я.

Он вручил мне микрофон, заиграла музыка. Аранжировка была богатая, много струнных и долгое-долгое вступление, в стилистике старых песен. Толпа внизу притихла, а я посмотрела через зал на наш столик и увидела там маму – она выглядела очень взволнованной. Смотрела на меня во все глаза со встревоженным лицом, держа в руке свой трофей.

Трофей?!

Рядом с мамой сидели Джим и Талли, а в самом конце стола примостился на стуле Хайден, на лице которого был написан такой ужас, смешанный с любопытством, словно он только что стал свидетелем чудовищной автомобильной аварии. Они все молчали.

Наконец вступление закончилось и на мониторе появились слова песни. Я начала петь – о любви, которая переживет все, которая сильнее радио и телефонов и даже гор… Я пела и смотрела на людей внизу и уже могла различать и узнавать отдельные лица.

Вот Арлен Флетч из городского архива – она сидит за угловым столиком с двумя подругами. А за столиком у стены я заметила Фила, кассира из «Гроверс Маркет», где я впервые увидела газету со своей фотографией – он был с женщиной, наверно, с женой. Я посмотрела на него – он помахал мне. Сьюзан Портер, ее муж и две другие пары сидели за круглым столом в центре зала, а молоденькая официантка из «Трех пенни» – справа впереди, держась за руки с симпатичным светловолосым парнем.

Я поймала себя на том, что выискиваю взглядом Роя, ищу его красную бейсболку и его улыбку. Я хотела, чтобы он был здесь, сканировала толпу в тщетной надежде его увидеть – и вдруг я больше никого не видела, я представляла себе Роя, эти крошечные морщинки-гусиные лапки вокруг его глаз, возникающие, когда он улыбается, его седоватые волосы, его ямочки…

Я снова была в океане, мы плыли, он оплел мои ноги своими – как положено делать, когда спасаешь тонущего. Я чувствовала солнце на своем лице, чувствовала, как мои руки обвивают его, и вода больше не была холодной – ничуть. А потом мы стояли там, у ателье, и он говорил мне снова, что любит меня. Он держал меня за руку. «Я знаю, что могу сделать тебя счастливой. Обещаю». Я чувствовала прикосновение его пальцев – перед тем, как он попрощался со мной и ушел…

Музыка закончилась. И наступила мертвая тишина – просто белый шум, который заполнил весь зал. О боже, подумала я, наверно, я была ужасна. Им не понравилось. С чего вдруг я решила, что могу петь?! Зачем я выпила так много? Зачем я…

Последнюю мысль я додумать не успела, потому что зал вдруг взорвался аплодисментами, и одобрительными выкриками, и свистом, и ревом. Кто-то даже вскочил с места. Я поверить не могла своим глазам. Смотрела, как они бешено аплодируют, и думала, что они, наверно, аплодируют кому-то другому, но никого другого на сцене не было – только я.

Руки у меня тряслись, когда я взяла микрофон.

– Спасибо, – сказала я. Голос у меня тоже прерывался. – Это очень, очень любезно с вашей стороны.

Кто-то закричал: «Давай, Пловчиха!», и все засмеялись. Я стояла на сцене, сжимая микрофон, и чувствовала, как что-то внутри меня просыпается и начинает пузыриться… совет, который когда-то дала мне бабушка… и это казалось сейчас очень важным – самым важным.

Диджей потянулся было к пульту, но я остановила его. Снова обвела взглядом зал, все эти бутылки с янтарной жидкостью, выстроившиеся в ряд за барной стойкой, светильники, свисающие с потолка, грифельную доску с записанными на ней очками за игру в дартс…

– Знаете, – начала я, язык у меня почему-то был толстым и тяжелым и плохо ворочался во рту. – Знаете, я люблю делать фотографии…

Говорила я довольно невнятно, вместо «фотографии» у меня получилось «фтграфи».

– Я сделала кучу фтграфи.

Некоторые начали перешептываться.

– И иногда, – продолжала я, взмахнув рукой, – когда я думаю, что фтграфирую одну вещь… оказывается, что я сфтграфировала другую, – я покосилась на диджея, он выглядел встревоженным. Может быть, я выражалась недостаточно доходчиво.

– Ну знаете, вот как фтграфия цветка. Я вот такая подхожу к цветку, чтобы его снять, и смотрю на него через этот… ну как его… объектив, – я закрыла правый глаз, как будто держала камеру. – И вот делаю снимок. И думаю: какую отличную фтграфию я сделала! Она должна хорошо получиться, – я посмотрела на Арлен Флеч и приветственно ей помахала, улыбнувшись. Она помахала в ответ. – Но если мне удается найти по-настоящему правильный ракурс… ну вы понимаете… другой угол. То я начинаю видеть то, чего не видела раньше. Например… ну, например, какой-нибудь листочек, на котором сидит солнечный зайчик, и от этого листочек светится…

Шепот стал громче, но я не унималась.

– …И тогда я хочу снять этот листочек тоже. Ну, или, скажем, какая-то тень интересная… цветок отбрасывает тень, а я раньше этого не заметила. И вот оказывается, что тень даже интереснее, чем сам цветок. Такое бывает, знаете… – я покивала. Потом посмотрела прямо на Хайдена: он сидел на краешке своего стула, бледный как смерть и с совершенно неподвижным лицом. – И вот в чем дело, – у меня во рту так пересохло, что я едва могла говорить. – Я бы не заметила этого, Хайден, если бы не остановилась и… если бы не посмотрела с правильного ракурса. Посмотрела на все… ну, так внимательно. Тщательно. Потому что, в конце концов, только так и надо поступать.

По моей щеке поползла слеза. Я очень глубоко вздохнула.

– Хайден… мне очень, очень, очень жаль, – сказала я. – Но я не могу выйти за тебя замуж.

Глава 20. Добро пожаловать домой, Пловчиха

Я пыталась открыть глаза, но веки были слишком тяжелыми. Я их терла, и моргала, и снова терла, и снова моргала… Во рту у меня пересохло, а волосы почему-то пахли рыбой. Голова моя покоилась на белой наволочке, а перед глазами, которые упорно не хотели открываться, стоял маленький столик и лампа на нем – и я их не узнавала. На столе лежали мои часы – рядом со стаканом воды. Повернув голову, я поняла, что нахожусь в таком же номере, как и мой – комната номер десять или восемь, или как там Паула говорила, только кровать здесь была не двуспальная, и мебель немного другая, и на комоде стоял кубок с фигуркой человека, который бросал… что? Дротик?! Я снова протерла глаза.

В другом конце комнаты стояла мама в розовом кашемировом свитере. Ее чемодан, раскрытый, лежал на ее постели.

Что я здесь делаю?! Я мучительно пыталась восстановить в памяти события прошлой ночи. Сначала был «Олений рог», и там все танцевали. Хайден и… Талли? Да, Хайден и Талли. А мама… у меня было такое ощущение, что моя мама играла в дартс. Но я постаралась это ощущение поскорее отогнать.

Потом пришел Рой. О боже, Рой. Он мне сказал, что любит меня. И дал мне дворец. Я взглянула на прикроватную тумбочку, ища глазами маленький домик – но его там не было. И тут я вспомнила, что я его не взяла. Отдала Рою обратно. А он отдал мне письмо бабушки. В памяти у меня вспыхнуло воспоминание о том, как мы стояли с ним вдвоем около ателье, как мигал свет…

Так, а потом был Джим. Что я ему там наговорила? Я пила виски – много виски. Скотч. Ради всего святого – скотч! Я же никогда не пила виски. А потом… караоке? Я что, действительно вылезла на сцену и пела?! Пела и… о нет… какого черта я там болтала потом?! Что-то о том, как делаются фотографии. А потом…

Хайден.

Зажав в руке уголок простыни, я зажмурилась так крепко, как только могла. Значит, я действительно разорвала свою помолвку?

Я открыла глаза и уставилась на свою руку. Кольца не было. Точно, я же вернула его Хайдену этой ночью.

– Мам? – позвала я хрипло.

Она уложила в чемодан шелковую пижаму и повернула голову.

– Доброе утро.

Тон у нее был прохладный и официальный.

– Доброе, – я с трудом привела себя в сидячее положение и сделала большой глоток воды из стакана. – Я так понимаю… вчера много чего произошло.

Она начала собирать свою косметику в розовую косметичку.

– Да, это уж точно.

Я натянула простыню до самой шеи.

– А где… все?

Я покосилась на часы на ночном столике – было почти десять.

– Там же вроде как должно было быть интервью и фотосессия, но я была…

– Все уже уехали, – ответила мама, засовывая в косметичку лосьон. – Эти люди из «Таймс» уехали утром – я как раз спускалась выпить кофе.

– А Хайден? – спросила я почти шепотом.

– Хайден тоже уехал.

Мама подошла к моей постели и протянула мне конверт – с символикой «Виктори Инн» и моим именем, написанным от руки. Почерк был Хайдена.

– Под дверь подсунул, – сказала мама и пошла к комоду, достала из ящика бледно-голубую шаль и положила ее в чемодан.

Я открыла конверт, уже понимая, что там. Внутри было письмо, написанное черными чернилами на листе белой бумаги.

«Дорогая Эллен.

У меня в голове сейчас столько мыслей. Я пытаюсь их как-то рассортировать и упорядочить, найти в этом хоть какой-то смысл. Сначала я сел и написал длинный список вопросов, которые хотел тебе задать – тебе и Рою. Я думал, что существует что-то, что я хотел бы понять, и что если я задам все эти вопросы и получу ответы, то смогу сказать тебе, где ты ошиблась и почему это ошибка возникла. И смогу доказать тебе, что это очень плохая идея – остаться с ним, что это безумие и что если ты пойдешь этим путем – ты никогда не будешь счастлива. Но потом я понял, что сейчас не время для сбора улик и доказательств, допросов и протестов. Я имею дело не с правовым вопросом. Речь идет о твоем сердце.

Я не знаю, что происходит у тебя в сердце, Эллен. Думал, что я. И надеюсь, что все-таки я – в каком-то смысле. Я убежден: что бы ты сейчас ни думала о своих чувствах к Рою – это чистое безумие, которое не продлится долго. Может быть, ты нервничаешь перед свадьбой. Может быть, сделать этот последний шаг для тебя труднее, чем ты думала. Для меня это – единственное разумное объяснение происходящего. И я рассчитываю, что как только ты вернешься на Манхэттен – ты снова станешь той Эллен, которую я знаю и которая любит меня.

Единственный совет, который я могу тебе сейчас дать – не спеши. Подумай как следует о том, чего ты на самом деле хочешь. И только потом, если ты все-таки будешь совершенно уверена, всем сердцем, что Рой Каммингс – единственный мужчина, который может сделать тебя счастливой… тогда я сам благословлю тебя.

Хайден».

Я накрылась одеялом с головой.

Как, как я могла поступить так ужасно с Хайденом? Он любит меня, и… да, я тоже люблю его. По-прежнему. Дело ведь не в том, что я больше не испытывала чувств к Хайдену – дело в том, что я испытывала гораздо большие чувства к Рою. Ну как вот такое может быть?! Как я могу любить Хайдена – любить достаточно, чтобы захотеть выйти за него замуж, и вдруг влюбиться в кого-то другого? Что это говорит обо мне? Что я эксцентрична? Что мне нельзя доверять? Что я сама себя не знаю до конца?

Наверно, я сошла с ума, подумала я. Просто потеряла рассудок. Больше никогда не поверю своим собственным рассуждениям о мужчинах. Вот сейчас мне кажется, что я люблю Роя – а если на самом деле это не так? Если Хайден прав и это все только безумное увлечение? Тогда я причиню Рою такую же боль, как Хайдену. Неужели я собираюсь разрушить жизнь их обоих?! Они этого не заслуживают. Нет, ни один, ни другой.

Значит, я не могу так поступить, подумала я. Я уже и так натворила делов. И лучшее, что я могу сейчас сделать – это сбежать, уехать, исчезнуть, вообще забыть о любви. Если я так плохо себя знаю – существует только один выход: закончить историю с Хайденом – и никогда не начинать с Роем. Я должна быть одна. Вот что я должна делать.

– Что пишет Хайден? – осведомилась мама.

Я медленно выползла из-под одеяла. Она стояла в ногах моей постели.

– Он пишет, что ничего не кончено, – сказала я, в горле у меня першило, но это было ничто по сравнению с той болью, которую я доставила ему. – Считает, что это увлечение. Наваждение.

Мама кивнула.

– Говорит, что надеется, что, когда я вернусь на Манхэттен, то стану снова сама собой. Той Эллен, которая его любит.

Мама снова кивнула, вздохнула и пошла к своему чемодану.

– Суть в том, – продолжала я, наблюдая, как она кладет сверток с драгоценностями в уголок чемодана, – что я его люблю. Правда. Просто не…

Она повернулась и выжидающе подняла брови.

– Недостаточно.

Мама посмотрела на меня, и выражение лица у нее стало то самое, которое удавалось ей всегда особенно: на треть огорченное и на две трети – разочарованное.

– Почему ты делаешь такое лицо? – спросила я.

– Меня просто убило то, что ты расторгла помолвку с Хайденом, – сказала она, запихивая в чемодан флакон духов. – Ты приехала сюда на неделю – и перевернула всю свою жизнь с ног на голову. Ты чуть не утонула, потом решила, что влюблена, в какого-то… какого-то плотника, который тебя спас. И ты берешь и расторгаешь помолвку. А теперь я боюсь, что ты еще и работу бросишь, переедешь сюда и будешь печь хлеб или что-то в этом роде.

– Мам, ты чересчур строга ко мне.

– Дорогая, – она подошла ко мне поближе. – Ты знаешь, сколько женщин мечтают о Хайдене Крофте? Об умном, красивом и успешном мужчине, – она села рядом со мной. – К тому же из такой прекрасной семьи.

– Ну, вот пусть они за него и выходят, – буркнула я, вылезая из постели и начиная собирать свою одежду, которую разбросала накануне по всему номеру. – Вся эта свадебная чепуха для тебя всегда значила гораздо больше, чем для меня.

– Что за ерунда! – Мамино лицо вспыхнуло.

– Да нет, это правда. Ты просто не думала об этом, не замечала. А ведь это тебе нужно было превратить эту свадьбу в событие сезона. Тебе и Хайдену.

– Я думала, ты сама этого хочешь, – мама выглядела растерянной. – Не пытайся меня убедить, что это не так.

– Ты права, я хотела. Но только потому, что этого хотела ты, – сказала я. – Все всегда было так, как ты хотела. Все всегда выглядело правильно, все поступали правильно и мыслили правильно. И все благодаря тебе. И от меня ты всегда хотела того же.

– Не понимаю, о чем ты, – она встала, подошла к зеркалу и начала расчесывать волосы.

Я встала около нее… Не могла я позволить ей вот так уйти.

– Я о внешней картинке говорю, мама. О том, как выглядят вещи внешне. Ведь для тебя всегда это было самым важным.

Я чувствовала, как внутри меня что-то разворачивается. Как будто развязывается какой-то тугой узел, слабеет и слабеет. Я посмотрела в зеркало на отражение мамы и мое: два поколения женщин Брэндфорд, которых связывает так много… но что-то для меня изменилось. И изменило меня.

– Для меня внешнее тоже было самым важным, – продолжала я. – Но больше я этого не хочу.

Мама повернулась ко мне:

– Да, это я поняла. Это стало весьма очевидно вчера, когда ты в пьяном угаре распевала караоке с кусками лобстера на туфлях.

– Уж кто бы говорил! Не ты ли вчера играла в дартс? И если память мне не изменяет – несколько «Дайкири» к тому моменту уже плескались у тебя в желудке!

– Разница в том, Эллен, что я, тем не менее, могла себя контролировать. И да, я бросила пару дротиков – и что из этого?

– Бросила пару дротиков?! Мам, ты вообще-то ушла оттуда с кубком, так, на минуточку.

– Ну и ладно, все равно об этом никто не узнает, кроме нескольких жителей Бейкона. Я же не собираюсь делать по этому поводу публичных заявлений, – она вернулась к своему чемодану и положила в него пару белых брюк, на самый верх. – И потом – ну что я могла сделать? Эти люди в пабе… они очень настаивали, чтобы я сыграла. А когда я им сказала, что я твоя мать, они вообще… – она махнула рукой. – Мне кажется, они там сделали какие-то выводы относительно генетики и дартса.

– О чем?

Она пожала плечами и взяла в руки шелковый шарф.

– Я просто вспомнила, как играла в колледже. Вот и все.

– О чем это ты? Что значит – вспомнила, как играла в колледже?!

Она положила шарф в чемодан.

– Дартс, дорогая, дартс, – она повернулась ко мне. – Я была в команде Принстона, – застегнула молнию на чемодане: – И мы победили в национальном чемпионате.

– Ты… что?! – я шагнула к ней. – Да о чем ты говоришь, я не понимаю!

Мама взяла кубок с комода и подняла его кверху с торжествующей улыбкой на лице.

– Ну, ты же не думаешь, что это была просто удача? Когда-то, в свое время, я была очень, очень хорошим игроком.

– Ты меня разыгрываешь, – произнесла я. – Ты точно меня разыгрываешь.

Сев на постель, я уставилась на маму с кубком в руке. А потом начала хохотать. Я хохотала и хохотала, начала икать от смеха, кровать тряслась, мама тоже начала хохотать вместе со мной. А потом упала на кровать рядом со мной, поставив кубок между нами, и мы смеялись до упаду, пока слезы не покатились по нашим лицам.

Я все еще пыталась восстановить дыхание после приступа смеха, когда зазвонил местный телефон. Мама взглянула на меня:

– Ответь, – сказала она, хихикая.

– Нет, ты ответь, – я тоже хихикнула.

Телефон все звонил.

– Ну ладно, ладно, – мама вытерла глаза носовым платком и взяла трубку: – Да? Алло? – последовала пауза. – О'кей. Я ей скажу, – она повернулась ко мне: – Это была Паула. Там внизу какая-то посылка для тебя.

– Посылка? Я ничего не заказывала.

Мама протянула мне платок:

– Ну не знаю, она сказала, что внизу лежит что-то для тебя.

Я поднялась с постели:

– Ладно, схожу, посмотрю.

Плеснув в лицо воды из-под крана, я быстро почистила зубы, кое-как оделась и спустилась вниз. Паула разговаривала в лобби с молодой парой, которая заезжала.

– И мне понадобится ваш бизнес-центр, – сказала жена, у которой на плече болтался брифкейс.

Я взглянула на Паулу и с трудом удержалась от улыбки.

– Я посмотрю, что мы можем вам предложить, – ответила Паула и сунула ручку за ухо, а потом покосилась на меня. И могу поклясться – она мне подмигнула!

Супруги начали подниматься по лестнице, а Паула показала на картонную упаковку у стены.

– Это доставили для вас. Служба доставки.

– Служба доставки… а вы уверены, что это для меня?

– Там ваше имя написано, – ответила она.

Посылка была большая, где-то три на пять футов, но почти плоская – всего несколько дюймов высоту. Спереди сверху у нее было написано «Королевская курьерская служба доставки», а в центре кто-то написал мое имя.

– Эй, – окликнула меня Паула. – Пока вы не ушли…

Она что-то подвинула мне по лакированной поверхности стойки.

– Это сегодняшний «Бейконский Вестник», – объяснила она. И ткнула пальцем в большую цветную фотографию на первой странице. – Могу поклясться, эта леди очень похожа на…

– Мама! – взвизгнула я.

Да, это была она – со стеклянным взглядом и резиновой улыбкой на лице, волосы взлохмачены, а в руках – кубок в два фута высотой, который она держит под углом в сорок пять градусов. О Боже, они и имя ее напечатали, прямо в заголовке! «Синтия Брэндфорд из Коннектикута заняла первое место на ежегодном турнире “Оленьего рога” по дартсу!»

Я начала смеяться. Ничего не могла с собой поделать. Это все было так замечательно! Паула слегка откинула голову назад и уставилась на меня. И впервые за все время, что я ее знаю, она не нашла, что сказать. Я подвинула газету ей обратно и показала на фото своей матери:

– Знаете, – посоветовала я ей. – Думаю, если вы попросите – она вам оставит автограф.

Все еще хихикая, я поднялась на третий этаж.

– Что в посылке? – спросила мама, глядя, как я втаскиваю упаковку в номер и водружаю ее на кровать.

– Не знаю, – ответила я. – Но тут вроде как есть сопроводительная записка или счет.

Открыв приложенный конверт, я вынула из него белый листок бумаги, исписанный от руки. Наверху стояло вчерашнее число.