Текст книги "22 июня… О чём предупреждала советская военная разведка. «Наступающей ночью будет решение, это решение – война»"

Более подробно последний день мира освещен Кузнецовым в мемуарах под названием «Накануне»:

«Субботний день 21 июня прошел почти так же, как и предыдущие, полный тревожных сигналов с флотов…

Снова оставшись один, я позвонил Наркому обороны. – Нарком выехал, – сказали мне. Начальника Генерального штаба тоже не оказалось на месте. Решил связаться с флотами. Поговорил сначала с командующим Балтийским флотом В.Ф. Трибуцем, затем с начальником штаба Черноморского флота И.Д. Елисеевым, с командующим на Севере А.Г. Головко. Все были на местах, все как будто в порядке. Командные пункты развернуты, флоты уже в течение двух дней поддерживают оперативную готовность № 2⁴⁶⁶. На берег отпущено лишь ограниченное число краснофлотцев и командиров. В Севастополе, в Доме флота, идет концерт, но в штабах и на командных пунктах работа не ослабевает. Бдительно следят за обстановкой, докладывают обо всем замеченном наблюдатели. Так, дежурный по штабу Черноморского флота подметил, что немецкие транспорты, которые обычно в эти часы находились в море, вдруг исчезли, укрылись в болгарских и румынских портах.

С некоторым облегчением я подумал: раз командующие на местах, они сумеют, если понадобится, быстро сориентироваться. Но почему нет никакой информации сверху? Нарком обороны и Генеральный штаб из наших оперсводок знают, что флоты приведены в повышенную готовность. Генеральный штаб по своей линии таких мер не принимает, и нам не говорят ни слова.

В 20.00 пришел М.А. Воронцов, только что прибывший из Берлина.

В тот вечер Михаил Александрович минут пятьдесят рассказывал мне о том, что делается в Германии. Повторил: нападения надо ждать с часу на час.

– Так что же все это означает? – спросил я его в упор.

– Это война! – ответил он без колебаний»⁴⁶⁷.

В середине июня 1941 г. М.А. Воронцов был вызван в Москву для личного доклада наркому Н.Г. Кузнецову. 19 июня Воронцов получил разрешение немецких властей на выезд из страны, и 20 июня пересек советско-германскую границу. 21 июня 1941 г. он прибыл в Москву и доложил об обстановке в Германии наркому ВМФ. Вызов военно-морского атташе в Центр в ожидании германской агрессии не может быть оправдан никакими соображениями.

Если даже допустить, что адмирал не был в кремлевском кабинете вечером 21-го, то почему он не изыскал возможность доложить (хотя бы наркому обороны или НГШ, а такая возможность имелась) об убежденности капитана 1 ранга М.А. Воронцова о неминуемости нападения Германии на Советский Союз и повлиять на принятие решения о переводе войск в полную боевую готовность.

Маловероятно, что в тот день с 19.05. по 20.15 В.И. Сталиным был принят совсем другой Кузнецов, Алексей Александрович, второй секретарь Ленинградского обкома и горкома ВКП(б).

Нарком ВМФ не мог не быть в кабинете у Сталина с 19.05–20.15. И ни как не мог заслушать доклад капитана 1 ранга Воронцова в это время у себя в кабинете (в 20.00).

Удивительно, но в более ранних воспоминаниях Н.Г. Кузнецова, датированных 1965 годом, отсутствует не только посещение им И.В. Сталина 21 июня, но и встреча в этот день с военно-морским атташе в Берлине М.А. Воронцовым:

«В дни, когда из разных источников поступали сведения о приготовлении фашистской Германии к нападению на Советский Союз, я получил телеграмму военно-морского атташе в Берлине М.А. Воронцова. Он уже докладывал о сроках нападения на Советский Союз. Это донесение не являлось каким-то открытием среди множества других не менее достоверных данных и только лишний раз подтверждало вероятность нападения. Я приказал немедленно проверить получение этой телеграммы Сталиным. Мне было доложено, что телеграмма не получена. …

Последний раз накануне войны я видел Сталина 13 или 14 июня (согласно журнала записей лиц, принятых И.В. Сталиным, Н.Г. Кузнецов в предшествовавший 21 июня раз был принят 11 июня с 21.55 до 22.55; в это же время одновременно с ним зашли и покинули кабинет С.К. Тимошенко, Г.К. Жуков и член Военного совета Прибалтийского особого военного округа П.А. Диброва. – М.А.). Я тогда доложил ему о последних разведданных с флотов, проводимом учении на Черном море и фактическом прекращении поставок немцами для крейсер «Лютцов». Никаких вопросов о готовности флотов или указаний в связи с возможным нападением Германии с его стороны не было. «У вас все?» – обратился он ко мне. Все присутствующие посмотрели в мою сторону; дескать, не задерживай. Я быстро вышел из кабинета. Мне очень хотелось еще доложить о том, что немецкие транспорты покидают наши порты, и спросить, не следует ли ограничить движение советских торговых судов в водах Германии. Но мне показалось, что мое дальнейшее присутствие здесь явно нежелательно. На следующий день я был на приеме у В.М. Молотова. Он разрешил несколько текущих вопросов. В конце беседы я все-таки доложил свое мнение о подозрительном поведении немцев и, как самый веский аргумент, показал график движения немецких торговых судов. Он высказал ту же точку зрения на возможность войны, которую раньше высказывал А.А. Жданов: «Нужно быть глупцом, чтобы нападать на нас».

Задумываясь сейчас над поведением Сталина и его ближайших помощников, я склонен сделать вывод, что они до последнего момента не верили в возможность нападения Гитлера. Сталина нервировали и злили настойчивые доклады (устные и письменные) об ухудшении отношений с Германией. Он все резче отметал факты и доводы»⁴⁶⁸.

Устный доклад Воронцова наркому состоялся 21 июня (возможно, до вызова в Кремль до 19.00, или после возвращения Кузнецова из Кремля после 20.00). Ясно, одно, что ничего требующего безотлагательной реакции наркома доложено не было. Так, что же доложил военно-морской атташе при посольстве СССР в Германии наркому ВМФ?

Из «Доклада бывшего военно-морского атташе капитана 1 ранга М.А. Воронцова начальнику и военкому 1 Управления ВМФ», представленного по прибытию в Москву уже после начала войны:

«…Бозер [Брозер] тогда сообщил [ «Карлу» – помощнику ВМАТ по авиации полковнику В.И. Смирнову], что он сегодня [13 июня 1941 г.] получил от своего хорошего знакомого следующее важное сообщение: «немцы в период 21–24 июня наметили внезапный удар против СССР. Удар будет направлен по аэродромам, железнодорожным узлам и промышленным центрам, а также по району Баку». Знакомый Бозер просил его передать нам, чтобы мы «сосредоточили авиацию на аэродромах и сами уничтожили бы Бакинские нефтяные прииски, так как в противном случае они достанутся немцам в нетронутом виде». Сначала Бозер не хотел называть фамилии лица, передавшего эти сведения и лишь после нашего настойчивого требования он назвал фамилию …, который является руководителем еврейской организации в Германии. После этой беседы я доложил её содержание послу, причём, передал ему, что Бозер просит захватить его в СССР, если наше посольство будет покидать Берлин. Передавая подобное сообщение послу я не был сам уверен в правдивости того, что сообщил Б. После этого разговора я телеграфировал сообщённую Бозер дату нападения Германии на СССР Управляющему (телеграмма №___ от 15 июня), причём, выразил сомнение в правдивости этого сообщения.

По приезде в Москву 21 июня я доложил о сообщении Бозер наркому ВМФлота, не делая на этом особого акцента. Бозер с самого начала общения с ним, не внушал мне никакого доверия (выделено мной. – М.А.), т. к. это был забитый человек, который жил в Германии, по существу, из-за того, что его жена была немкой, а брат её генерал немецкой армии. Такое родство не внушало доверия к словам Бозер и источники его информации были очень сомнительны и не давали основания полагаться на них. Трижды назначаемые им сроки наступления на СССР не подтверждались и это дало мне повод не верить и его четвёртому сроку, который оказался правильным. В последнем сообщении Бозер мне всё казалось естественным, но просьба уничтожения Бакинских нефтепромыслов дала основание полагать, что, как и эта просьба, так и всё остальное сообщение является неумно сделанной провокацией. Из приведённых данных о Бозер видно, что давать своё заключение о подготовке войны против СССР, основываясь лишь на его туманных сообщениях, я не мог и не имел права, так как сам Бозер был случайной фигурой и передатчиком сообщений от третьих лиц, которых мы (в том числе и Смирнов) не знали…

Капитан 1 ранга Воронцов».

Едва ли предложение разбомбить собственные «Бакинские нефтяные прииски» являлось неумело сделанной провокацией. На фоне достоверной информации в части возможных сроков нападения Германии на СССР подбрасывалась идея уничтожения собственных нефтяных приисков.

Исходя из доклада М.А. Воронцова и акцентов, которые он расставил, у наркома ВМФ Н.Г. Кузнецову не было оснований добиваться приема у И.В. Сталина и срочно информировать военное руководство, тем более, что содержание доклада было доложено шифртелеграммой еще 15 июня.

В последующем М.А. Воронцов писал, что он видел признаки скорого начала войны между СССР и Германией и неоднократно сообщал о них в Центр, однако не считал агрессию возможной по причине действия Договора с Германией о ненападении и в связи незавершенной войной между Третьим рейхом и Англией.

«Около 11 часов вечера зазвонил телефон. – Вспоминал Н.Г. Кузнецов. – Я услышал голос маршала С.К. Тимошенко:

– Есть очень важные сведения. Зайдите ко мне. Быстро сложил в папку последние данные о положении на флотах и, позвав Алафузова (контр-адмирал, начальник оперативного управления – заместитель начальника Главного морского штаба. – М.А.), пошёл вместе с ним… Маршал, шагая по комнате, диктовал… Генерал армии Г.К. Жуков сидел за столом и что-то писал… Семён Константинович заметил нас, остановился. Коротко, не называя источников, сказал, что считается возможным нападение Германии на нашу страну.

Жуков встал и показал нам телеграмму, которую он заготовил для пограничных округов. Помнится, она была пространной – на трёх листах. В ней подробно излагалось, что следует предпринять войскам в случае нападения гитлеровской Германии. Непосредственно флотов эта телеграмма не касалась. Пробежав текст телеграммы, я спросил:

– Разрешено ли в случае нападения применять оружие?

– Разрешено (здесь и далее выделено мной. – М.А.).

Поворачиваюсь к контр-адмиралу Алафузову:

– Бегите в штаб и дайте немедленно указание флотам о полной фактической готовности, то есть о готовности номер один. Бегите!

Тут уж некогда было рассуждать, удобно ли адмиралу бегать по улице. Владимир Антонович побежал, сам я задержался ещё на минуту, уточнил, правильно ли понял, что нападения можно ждать в эту ночь. Да, правильно, в ночь на 22 июня. А она уже наступила!..

Позднее я узнал, что нарком обороны и начальник Генштаба были вызваны 21 июня около 17 часов к И.В. Сталину. Следовательно, уже в то время под тяжестью неопровержимых доказательств было принято решение: привести войска в полную боевую готовность и в случае нападения отражать его»⁴⁶⁹.

Но список посетителей кремлёвского кабинета Сталина противоречит утверждению адмирала: если бы это решение было принято в 17 часов, нарком ВМФ узнал бы о нём, войдя в 19.05 в кабинет главы государства вместе с наркомом обороны.

Выйдя из него в 22.20, Тимошенко и Жуков без труда могли вернуться в свой наркомат до 23 часов. Утверждённый Сталиным текст директивы нужно было отправить адресатам, один из которых – нарком ВМФ. Отсюда его приглашение в кабинет Тимошенко и вручение экземпляра директивы без номера военным советам приграничных округов о приведении войск в полную боевую готовность в связи с возможным нападением фашистской Германии.

Резонен вопрос: какое решение, получив директиву наркома обороны, принял нарком ВМФ – привести западные флоты и флотилии в полную боевую или в оперативную готовность № 1?

Версия, отличающаяся от обнародованной Н.Г. Кузнецовым, приведена в письме ему В.А. Алафузова от 13 ноября 1965 года:

«Должен сказать, что ночь на 22 июня мне очень твёрдо врезалась в память. С другой стороны, при написании настоящего письма пользуюсь не только памятью, но и кой-какими записями. Так вот. Когда мы вошли в кабинет Тимошенко, то Жуков в расстёгнутом кителе (как Ты и пишешь) сидел за столом и заканчивал писание под копирку документа, который он не то писал под диктовку Тимошенко, не то составлял вместе с ним и бывшими в кабинете несколькими генералами. Тимошенко, обращаясь к Тебе, сказал, что получено предупреждение (источник не был упомянут), что возможно нападение на нас Германии, и он даёт нашим пограничным округам об этом шифровку, копию которой Жуков сейчас передаст Тебе, что Жуков и сделал. Ты, бегло её посмотрев, передал мне, сказав, что надо её немедленно передать командующим флотами. Я, быстро пробежав глазами этот документ, обнаружил, что он написан на двух с лишним страницах и содержит не только предупреждение, но и довольно подробные указания о выводе войск на позиции. Эти указания по своему сугубо «сухопутному» характеру флотам были совершенно не нужны. Мне даже подумалось, что они излишни и для сухопутных войск, так как вместо коротких предупреждения и указания об объявлении тревоги содержат детали, которые могли бы дать войскам сами командующие. Я прикинул, что на одно зашифрование этой телеграммы уйдёт час – два, столько же на расшифрование, а если сюда добавить время на розыски и доклады командующим (ночь была предвоскресная, и, наверное, командующие были на дачах, охоте, рыбалках и т. п.) и отдачи ими распоряжений войскам, то пройдёт немало часов, и приготовления к отражению противника начнутся только утром, и то не раньше полдня.

Поэтому я доложил Тебе: «Разрешите дать телеграмму вне всякой очереди флотам: перейти на оперативную готовность № 1 (выделено мной. – М.А.)», а вслед за этим дать телеграмму, писавшуюся Жуковым, предварив её словами: «Сообщается для сведения телеграмма начальника Генштаба». На это я получил Твоё «добро». После этого я не ушёл сразу от Тимошенко, а задержался и слышал, как он сказал, что сомневается, действительно ли нападут немцы… Видя, что нового я ничего не услышу, а информация кончилась и начались комментарии, время не ждёт, я обратился к Тебе: «Разрешите, я побегу в ГМШ (Главный морской штаб. – М.А.) немедленно предупредить флоты?» – «Да, бегите!» И я побежал… на флоты было передано и ими получено приказание о переходе на готовность № 1»⁴⁷⁰.

Наркомат ВМФ вместо отправки флотам для сведения сухопутной директивы без номера по предложению Алафузова сначала передал флотам и флотилиям короткий сигнал о переходе в оперативную готовность № 1 (ОГ № 1)⁴⁷¹, затем короткую директиву № зн/87:

«зн/87 21 июня 1941 г. 23.50

Немедленно перейти на оперативную готовность № 1

КУЗНЕЦОВ»⁴⁷².

И после неё ещё одну директиву, уже более объёмную – № зн/88 с пояснениями к упомянутому сигналу⁴⁷³.

Кузнецов вспоминал: «В наркомате мне доложили: экстренный приказ уже передан. Он совсем короток – сигнал, по которому на местах знают, что делать. Всё же для прохождения телеграммы нужно какое-то время, а оно дорого»⁴⁷⁴. В 23.37 по телефону флагманские командные пункты (ФКП) Краснознамённого Балтийского (КБФ) и Черноморского (ЧФ) флотов приняли переданные из Наркомата ВМФ Алафузовым сигналы о переводе флотов в оперативную готовность № 1⁴⁷⁵.

Фраза наркома ВМФ о том, что «для прохождения телеграммы нужно какое-то время, а оно дорого» скорее всего связана не с директивой № зн/87, а со следующей – № зн/88, которая была гораздо пространнее и отражала содержание сухопутной директивы без номера:

«В течение 22.6—23.6 возможно внезапное нападение немцев. Нападение немцев может начаться с провокационных действий. Наша задача не поддаваться ни на какие провокационные действия, могущие вызвать крупные осложнения. Одновременно флотам и флотилиям быть в полной боевой готовности встретить возможный удар немцев или их союзников.

Приказываю, перейдя на оперативную готовность № 1, тщательно маскировать повышение боевой готовности (выделено мной. – М.А.). Ведение разведки в чужих территориальных водах категорически запрещаю. Никаких других мероприятий без особого распоряжения не проводить»⁴⁷⁶.

Словосочетание «быть в полной боевой готовности» в директиве № зн/88 не означало приказа (распоряжения) провести комплекс мероприятий по приведению флотов в полную боевую готовность. Сигнал и последовавшие за ним директивы под номерами зн/87 и зн/88 содержали требование перевести западные флоты и флотилии в оперативную готовность № 1. Письменного приказа (директивы) Наркомата ВМФ на перевод западных флотов и флотилий в полную боевую готовность в ночь с 21 на 22 июня 1941 года не было. Подписное время шифротелеграммы с директивой № зн/88 – 1 ч 12 мин 22 июня. На прохождение этой директивы, несомненно, зашифрованной побуквенно, требовался минимум час. Было время на телефонные переговоры.

«Берусь за телефонную трубку, – вспоминал Н.Г. Кузнецов. – Первый звонок на Балтику – В.Ф. Трибуцу (вице-адмирал, командующий Балтийским флотом):

– Не дожидаясь получения телеграммы, которая вам уже послана, переводите флот на оперативную готовность номер один – боевую. Повторяю ещё раз – боевую (выделено мной. – М.А.).

Он, видно, ждал моего звонка. Только задал вопрос:

– Разрешается ли открывать огонь в случае явного нападения на корабли или базы? Сколько раз моряков одёргивали за «излишнюю ретивость», и вот оно: можно ли стрелять по врагу? Можно и нужно!»⁴⁷⁷.

Во фразе «переводите флот на оперативную готовность номер один – боевую. Повторяю ещё раз – боевую» присутствует смешение понятий, отсюда и непонимание на другом конце провода и вопрос: «Разрешается ли открывать огонь в случае явного нападения на корабли или базы?».

На флоте существовали «боевая готовность № 1 (полная)» (БГ № 1) и три степени «оперативной готовности» от № 3⁴⁷⁸ до № 1.

«Под боевой готовностью подразумевается состояние воинских формирований (войск, сил), характеризующее их способность в установленные сроки начать боевые действия и успешно выполнить поставленные задачи. БГ № 1 – готовность немедленно начать эти действия (выделено мной. – М.А.). Статья 37 «Временного наставления по ведению морских операций» 1940 года (НМО-40) уточняла: «Готовность к боевым действиям определяется готовностью к съёмке с якоря (вылету) для определённых боевых действий и соответствует существующим уставным положениям, а также «Правилам совместного плавания», т. е. может быть полная или определяться часами 1, 2, 4, 5, 6, 12 и 24-часовая. Кроме того в оперативном масштабе может применяться установление готовности, определяемой несколькими сутками.

А цель системы оперативных готовностей, введённой в действие директивой наркома ВМФ флагмана флота 2 ранга Н.Г. Кузнецова № 9760сс/ов от 23 июня 1939 года, как указано в инструкции по оперативным готовностям от 11 ноября 1939 года, «предотвратить возможность внезапного нападения противника на наше побережье и базы и иметь силы флота в положении предварительного развёртывания и в состоянии, обеспечивающем готовность в минимальное время начать, по приказанию, проводить первые боевые операции»⁴⁷⁹.

В соответствии с упомянутыми документами были введены три степени оперативных готовностей и понятие «боевое ядро» – совокупность соединений, частей и подразделений различных родов сил каждого флота, выделенных для отражения внезапного нападения противника и прикрытия границы (составляло около 25 процентов сил флотов). Состав боевого ядра определялся приказом командующего флотом с последующим донесением наркому ВМФ. Боевое ядро выделялось не только в корабельных соединениях. Так, в составе ВВС КБФ к нему относились по одной из пяти эскадрилий в каждом авиаполку. В береговой обороне Балтфлота удельный вес подразделений, относившихся к боевому ядру, был значительно выше – 82 из 113 батарей (почти все за исключением строившихся и законсервированных)⁴⁸⁰.

«Оперативная готовность № 1» включала следующие меры:

«Боевое ядро флота в часовой готовности к выходу в море. Весь состав флота мирного времени в 4-часовой готовности. Зенитная артиллерия изготовлена к действию. Ремонт кораблей форсированно заканчивается. Войсковые тылы развернуты, флотские – в пределах необходимого. Усиленная воздушная разведка. Подводные лодки рассредоточены и готовы к выходу в море.

Усиленный дозор у баз. Авиация рассредоточена на оперативных аэродромах.

По готовностям № 1, № 2, № 3 никаких военных действий не открывать (выделено мной. – М.А.). Дальнейшее развертывание флота может быть либо по мобилизации, объявляемой в общем порядке, либо распоряжением народного комиссара ВМФ без объявления общей мобилизации в составе мирного времени»⁴⁸¹.

Таким образом, «оперативная готовность № 1» и «боевая готовность № 1 (полная)» (БГ № 1) не были тождественны. При объявлении «ОГ № 1» приводилось только боевое ядро, составлявшее около 25 процентов сил флотов.

Сигнал на приведение в «ОГ № 1» не давал флотам и флотилиям разрешения на применение оружия по кораблям и самолётам противника. Для этого требовались дополнительные указания. В ночь с 21 на 22 июня 1941 года у командующих флотами не было никаких документов, разрешавших применять оружие, лишь устные, никак не документированные указания наркома. Последствия известны: при налёте немецкой авиации на Севастополь командующий ЧФ вице-адмирал Ф.С. Октябрьский не решился дать приказ открыть огонь; его отдал, взяв на себя всю ответственность, начальник штаба ЧФ контр– адмирал И.Д. Елисеев.

«Вечером 21 июня руководство Наркомата ВМФ из сообщений Наркомата обороны узнало о возможном нападении нацистской Германии в ночь на 22 июня, но не приняло никаких дополнительных мер повышения боевой готовности флотов до утверждения Сталиным представленного наркомом обороны проекта директивы военным советам приграничных округов.

Отработанная система оперативных готовностей и прямая телефонная связь Наркомата ВМФ с ФКП и главными базами флотов и флотилий позволили в короткое время перевести их в ОГ № 1. Этот процесс был в основном завершён до первых ударов противника по нашим ВМБ. … За сигналом о переводе в ОГ № 1 последовала директива наркома ВМФ № зн/88, некоторые из положений которой носили противоречивый характер.

Перевод флотов на ОГ № 1 не помешал противнику ночью 21 июня провести минно-заградительные действия, которые осложнили обстановку на море и стали причиной потерь⁴⁸².

В первые часы войны общего, исходившего от Наркомата ВМФ письменного разрешения применять оружие по врагу в соединениях и частях западных флотов не было. Были устные указания Кузнецова, о которых мы знаем только из его мемуаров и воспоминаний Трибуца, а также устные указания на местах. Это объясняет, почему наряду с решительным отражением вражеских налётов (Севастополь, Измаил) были случаи пассивности (Кронштадт, Лиепая). Если бы в то время противник нанёс массированные авиаудары по морским и авиационным базам ВМФ, флот, вероятно, понёс бы не менее серьёзные потери, чем Красная армия в первый день войны

Последующие шаги Наркомата ВМФ и ГМШ по развёртыванию сил и организации действий западных флотов затянулись до вечера 22 июня. Они были санкционированы И.В. Сталиным…»⁴⁸³.

21 июня 1941 г. советское правительство в очередной раз попыталось добиться диалога с германским руководством. В этот день в «9 часов 30 минут вечера» В.М. Молотов вызвал к себе В. фон дер Шуленбурга.

Запись «Беседы наркома иностранных дел СССР В.М. Молотова с послом Германии в СССР Ф. Шуленбургом (21 июня 1941)»:

«Секретно

Шуленбург явился по вызову. Тов. Молотов вручил ему копию заявления⁴⁸⁴ по поводу нарушения германскими самолетами нашей границы, которое должен был сделать тов. Деканозов Риббентропу или Вайцзеккеру

Шуленбург отвечает, что это заявление он передаст в Берлин и заявляет, что ему ничего не известно о нарушении границы германскими самолетами, но он получает сведения о нарушениях границы самолетами другой стороны.

Тов. Молотов отвечает, что со стороны германских пограничных властей у нас очень мало имеется жалоб на нарушения германской границы нашими самолетами. Какие-либо нарушения границы с нашей стороны представляют собой редкое явление, и они неизбежны, например, из-за неопытности летчиков в отдельных случаях. Нарушения границы германскими самолетами носят иной характер. Тов. Молотов заявляет Шуленбургу, что герм. прав., должно быть, даст ответ на наше заявление. Затем тов. Молотов говорит Шуленбургу, что хотел бы спросить его об общей обстановке в советско-германских отношениях. Тов. Молотов спрашивает Шуленбурга, в чем дело, что за последнее время произошел отъезд из Москвы нескольких сотрудников германского посольства и их жен, усиленно распространяются в острой форме слухи о близкой войне между СССР и Германией, что миролюбивое сообщение ТАСС от 13 июня в Германии опубликовано не было, в чем заключается недовольство Германии в отношении СССР, если таковое имеется? Тов. Молотов спрашивает Шуленбурга, не может ли он дать объяснения этим явлениям.

Шуленбург отвечает, что все эти вопросы имеют основание, но он на них не в состоянии ответить, так как Берлин его совершенно не информирует. Шуленбург подтверждает, что некоторые сотрудники германского посольства действительно отозваны, но эти отзывы не коснулись непосредственно дипломатического состава посольства. Отозван военно-морской атташе Баумбах, лесной атташе, который не имел никакого значения. Из командировки в Берлин не вернулся Ашенбреннер – военно-воздушный атташе. О слухах ему, Шуленбургу, известно, но им также не может дать никакого объяснения.

Тов. Молотов заявляет, что, по его мнению, нет причин, по которым Германское правительство могло бы быть недовольным в отношении СССР. Советско-югославский пакт, который так раздували за границей, как противоречащий советско-германским взаимоотношениям, ограничен, как я ранее пояснял, узкими рамками и не мог отразиться на наших взаимоотношениях. В настоящее время этот вопрос вообще потерял свою актуальность.

Шуленбург повторяет, что он не в состоянии ответить на поставленные вопросы. В свое время он был принят Гитлером. Гитлер спрашивал его, Шуленбурга, почему СССР заключил пакт с Югославией. О концентрации германских войск на советской границе Гитлер сказал ему, что это мероприятие принято из предосторожности. Он, Шуленбург, разумеется, телеграфирует о сказанном ему сегодня, но, может быть, целесообразно получить соответствующую информацию от тов. Деканозова. Он, Шуленбург, слышал сообщение английского радио, что тов. Деканозов был принят несколько раз Риббентропом. Германское радио ничего не сообщало об этом.

Тов. Молотов отвечает, что ему известно это сообщение английского радио. Оно не соответствует действительности.

В заключение тов. Молотов выражает сожаление, что Шуленбург не может ответить на поставленные вопросы.

Записал Павлов»⁴⁸⁵.

Телеграмма Шуленбурга о состоявшейся беседе с Молотовым была отправлена в германское министерство иностранных дел в 1 час 17 минут утра 22 июня 1941 года⁴⁸⁶.

Указание «по поводу нарушения германскими самолетами нашей границы» В.М. Молотов направил В.Г. Деканозову 20 июня 1941 г. поздно вечером. Ему предписывалось сделать заявление в форме ноты, которую надлежало вручить 21 июня И. Риббентропу, а при его отсутствии в Берлине, – Э. Вайцзеккеру. 21 июня Деканозов неоднократно обращался в МИД Германии с просьбой (и напоминанием о ней) о встрече с Риббентропом или Вайцзеккером.

«Как отмечается в соответствующей записи беседы германской стороны, Деканозов был принят Вайзеккером 21 июня в 9 час. 30 мин. вечера. Приняв ноту, переданную ему советским послом, представитель МИД Германии уклонился от ее обсуждения, формально сославшись на то, что он «не в курсе» этого вопроса. Вайцзеккер заявил также, что «передаст ноту компетентным органам» и что «ответ будет дан позднее»⁴⁸⁷.

В Москве еще надеялись на возможность предотвратить конфликт и были готовы вести переговоры по поводу создавшейся ситуации. А заявление было лишь предлогом для обсуждения состояния советско-германских отношений.

Содержание Меморандума статс-секретаря Вейцзекера⁴⁸⁸ опровергает воспоминания В.М. Бережкова, занимавшего в то время должность первого секретаря советского посольства в Германии, о том, что в ночь на 22 июня 1941 Деканозов получил из Москвы распоряжение, предписывавшее послу безотлагательно встретиться с Риббентропом, сообщив ему о готовности советского правительства вступить в переговоры с высшим руководством рейха и «выслушать возможные претензии Германии»⁴⁸⁹.

21 июня 1941 года Гитлер написал письмо к своему главному союзнику Муссолини, в котором он попытался объяснить мотивы своего решения напасть на Советский Союз. При этом Гитлер счел нужным ответить, «окончательное решение будет принято только сегодня в 7 часов вечера»:

«Дуче! Я пишу Вам это письмо в тот момент, когда длившиеся месяцами тяжелые раздумья, а также вечное нервное выжидание закончились принятием самого трудного в моей жизни решения. Я полагаю, что не в праве больше терпеть положение после доклада мне последней карты с обстановкой в России, а также после ознакомления с многочисленными другими донесениями. Я, прежде всего, считаю, что уже нет иного пути для устранения этой опасности (здесь и далее выделено мной. – М.А.). Дальнейшее выжидание приведет самое позднее в этом или в следующем году к гибельным последствиям.

Обстановка. Англия проиграла эту войну. С отчаяньем утопающего она хватается за каждую соломинку, которая в ее глазах может служить якорем спасения. …

Оба государства, Советская Россия и Англия, в равной степени заинтересованы в распавшейся, ослабленной длительной войной Европе. Позади этих государств стоит в позе подстрекателя и выжидающего Североамериканский союз. После ликвидации Польши в Советской России проявляется последовательное направление, которое – умно и осторожно, но неуклонно – возвращается к старой большевистской тенденции расширения Советского государства. Затягивания войны, необходимого для осуществления этих целей, предполагается достичь путем сковывания немецких сил на Востоке, чтобы немецкое командование не могло решиться на крупное наступление на западе, особенно в воздухе. Я Вам, Дуче, уже говорил недавно, что хорошо удавшийся эксперимент с Критом доказал, как необходимо в случае проведения гораздо более крупной операции против Англии использовать действительно все до последнего самолета. В этой решающей борьбе может случиться, что победа в итоге будет завоевана благодаря преимуществу всего лишь в несколько эскадр. Я не поколеблюсь ни на мгновение решиться на этот шаг, если, не говоря о всех прочих предпосылках, буду по меньшей мере застрахован от внезапного нападения с Востока или даже от угрозы такого нападения. Русские имеют громадные силы – я велел генералу Йодлю передать Вашему атташе у нас, генералу Марасу, последнюю карту с обстановкой. Собственно, на наших границах находятся все наличные русские войска. С наступлением теплого времени во многих местах ведутся оборонительные работы. Если обстоятельства вынудят меня бросить против Англии немецкую авиацию, возникнет опасность, что Россия, со своей стороны, начнет оказывать нажим на юге и севере, перед которым я буду вынужден молча отступать по той простой причине, что не буду располагать превосходством в воздухе. Я не смог бы тогда начать наступление находящимися на востоке дивизиями против оборонительных сооружений русских без достаточной поддержки авиации. Если и дальше терпеть эту опасность, придется, вероятно, потерять весь 1941 год, и при этом общая ситуация ничуть не изменится. Наоборот, Англия еще больше воспротивится заключению мира, так как она все еще будет надеяться на русского партнера. К тому же эта надежда, естественно, станет возрастать по мере усиления боеготовности русских вооруженных сил. А за всем этим еще стоят американские массовые поставки военных материалов, которые ожидаются с 1942 г.