Текст книги "22 июня… О чём предупреждала советская военная разведка. «Наступающей ночью будет решение, это решение – война»"

– Но и в три немец еще не напал на нас…

– В разных местах по-разному. В Севастополе отразили налет. Часа в два-три напали. Чего вы держитесь за пустяковую часть этого дела? Все, конечно, интересно, и эти детали можно уточнить до минуты путем документов и расспросов, но они не имеют значения. Маленков и Каганович должны помнить, когда их вызвали. Это, по-моему, было не позже, чем в половине третьего. И Жуков с Тимошенко прибыли не позже трех часов. А то, что Жуков это относит ко времени после четырех, он запаздывает сознательно, чтобы подогнать время к своим часам. События развернулись раньше.

– Известно, что Сталин по ночам обычно работал, а в эту ночь почему-то спал, и Жуков его разбудил…

– Да, Жуков хочет себя показать. Это не вполне точно, – отвечает Молотов.

– Не знаю, насколько это так, но кого спросить, если не вас, вы якобы сказали послу: «Чем мы это заслужили?»

– Если вы берете из книги Верта – это выдумка. Он же не присутствовал, откуда он мог знать? Это чистая выдумка. Конечно, я такой глупости не мог сказать. Нелепо. Абсурд. От кого он мог это получить? Были два немца и мой переводчик… У Чаковского тоже много надуманной психологии, когда он описывает этот эпизод. Но Шуленбурга принимал все-таки я, а не Чаковский…

– Известно, что граф Шуленбург был против войны с Советским Союзом. В связи с этим он даже перед войной направил меморандум Гитлеру. Помимо официальных, дипломатических слов что-нибудь личное он говорил?

– Тогда было не до личных разговоров. Шуленбург держался спокойно. Он, конечно, не мог ничего. Впоследствии он был расстрелян.

– Плохо сообщал Гитлеру о России?

– Ну это, вероятно, само собой. Но – участвовал в заговоре против Гитлера. А вот его переводчик, советник Германского посольства Хильгер, когда вручали ноту, прослезился.

– Шуленбург тогда старый уже был?

– Что значит старый? Mo-моложе мо-моего (Чуев передает заикание Молотова в ходе разговора. – М.А.) теперешнего возраста, а я еще и сейчас в старики не гожусь.

06.12.1969, 31.07.1972,

15.08.1972, 21.05.1974».

Чуев Ф. Сто сорок бесед с Молотовым: Из дневника Ф. Чуева. – М., 1991. – С. 48–50.

524 Хавкин Б.Л. Немецкое антигитлеровское Сопротивление 1933–1945 гг. как фактор международных отношений. Диссертация на соискание ученой степени доктора исторических наук. Специальность 07.00.15 История международных отношений и внешней политики. – М., 2015. – С. 229.

525 Хавкин Б. Немецкое Сопротивление и Граф Шуленбург // Форум новейшей восточноевропейской истории и культуры – Русское издание № 1, 2011 – С. 216–229.

526 Запись беседы между Риббентропом и советским послом в Берлине Деканозовым

«22 июня 1941 г. в 4 часа утра

Канцелярия Имперского Министра иностранных дел

Имперский Министр иностранных дел начал беседу с замечания, что враждебное отношение советского правительства к Германии и серьезная угроза, которую Германия видит в концентрации русских [войск] на восточной границе Германии, заставили Рейх принять военные контрмеры. Деканозов найдет подробное изложение мотивов, объясняющих германскую позицию, в меморандуме, который Имперский Министр иностранных дел ему вручает. Имперский Министр иностранных дел добавил, что он очень сожалеет о таком развитии германо-советских отношений, поскольку он, в частности, очень старался способствовать установлению лучших отношений между двумя странами. К несчастью, однако, обнаружилось, что идеологические противоречия между двумя странами стали сильнее здравого смысла, почему он, Имперский Министр иностранных дел, и оставил свои надежды. Ему более нечего добавить к своим замечаниям, сказал в заключение Имперский Министр иностранных дел.

Деканозов ответил, что просил о встрече с Имперским Министром иностранных дел, так как хотел от имени советского правительства задать несколько вопросов, которые, по его мнению, нуждаются в выяснении.

Имперский Министр иностранных дел на это ответил, что ему нечего более добавить к тому, что он уже заявил. Он надеялся, что оба государства найдут способ поддерживать друг с другом благоразумные отношения. Он разочаровался в этой своей надежде по причинам, которые подробно изложены в только что врученном меморандуме. Враждебная политика советского правительства по отношению к Германии, достигшая своей наивысшей точки при заключении пакта с Югославией, во время германо-югославского конфликта, прослеживалась на протяжении года. В момент, когда Германия вовлечена в борьбу не на жизнь, а на смерть, позиция советской России, в частности сосредоточение русских вооруженных сил на самой границе, представляет для Рейха такую серьезную угрозу, что Фюрер решил предпринять военные контрмеры. Политика компромиссов между двумя странами оказалась, таким образом, безуспешной. Это, однако, ни в коей мере не вина Имперского правительства, которое точно соблюдало германо-русский договор. Это скорее связано с враждебной позицией советской России по отношению к Германии. Под давлением серьезных угроз политического и военного характера, исходящих от советской России, Германия, начиная с этого утра, предпринимает соответствующие военные контрмеры. Имперский Министр иностранных дел сожалеет, что ничего не может добавить к этим замечаниям, особенно потому, что он сам пришел к заключению, что, несмотря на серьезные усилия, он не преуспел в создании разумных отношений между двумя странами.

Деканозов кратко ответил, что со своей стороны он также крайне сожалеет о таком развитии событий, основанном на совершенно ошибочной позиции германского правительства; и, принимая во внимание ситуацию, ему нечего более добавить кроме того, что статус русского посольства должен быть теперь согласован с компетентными германскими властями.

Вслед за тем он покинул Имперского Министра иностранных дел.

Советник Шмидт».

СССР – Германия. 1939–1941. Секретные документы / Под ред. Ю.Г. Фельштинского. – М., 2011. – С. 362–365.

527 Внезапно в 3 часа ночи, или в 5 часов утра по московскому времени (это было уже воскресенье 22 июня), раздался телефонный звонок. Какой-то незнакомый голос сообщил, что рейхс-министр Иоахим фон Риббентроп ждет советских представителей в своем кабинете в министерстве иностранных дел на Вильгельмштрассе. Уже от этого лающего незнакомого голоса, от чрезвычайно официальной фразеологии повеяло чем-то зловещим.

Выехав на Вильгельмштрассе, мы издали увидели толпу у здания министерства иностранных дел. Хотя уже рассвело, подъезд с чугунным навесом был ярко освещен прожекторами. Вокруг суетились фоторепортеры, кинооператоры, журналисты. Чиновник выскочил из машины первым и широко распахнул дверцу. Мы вышли, ослепленные светом юпитеров и вспышками магниевых ламп. В голове мелькнула тревожная мысль – неужели это война? Иначе нельзя было объяснить такое столпотворение на Вильгельмштрассе, да еще в ночное время. Фоторепортеры и кинооператоры неотступно сопровождали нас. Они то и дело забегали вперед, щелкали затворами. В апартаменты министра вел длинный коридор. Вдоль него, вытянувшись, стояли какие-то люди в форме. При нашем появлении они гулко щелкали каблуками, поднимая вверх руку в фашистском приветствии. Наконец мы оказались в кабинете министра.

В глубине комнаты стоял письменный стол, за которым сидел Риббентроп в будничной серо-зеленой министерской форме.

Когда мы вплотную подошли к письменному столу, Риббентроп встал, молча кивнул головой, подал руку и пригласил пройти за ним в противоположный угол зала за круглый стол. У Риббентропа было опухшее лицо пунцового цвета и мутные, как бы остановившиеся, воспаленные глаза. Он шел впереди нас, опустив голову и немного пошатываясь. «Не пьян ли он?» – промелькнуло у меня в голове. После того как мы уселись и Риббентроп начал говорить, мое предположение подтвердилось. Он, видимо, действительно основательно выпил.

Советский посол так и не смог изложить наше заявление, текст которого мы захватили с собой. Риббентроп, повысив голос, сказал, что сейчас речь пойдет совсем о другом. Спотыкаясь чуть ли не на каждом слове, он принялся довольно путано объяснять, что германское правительство располагает данными относительно усиленной концентрации советских войск на германской границе. Игнорируя тот факт, что на протяжении последних недель советское посольство по поручению Москвы неоднократно обращало внимание германской стороны на вопиющие случаи нарушения границы Советского Союза немецкими солдатами и самолетами, Риббентроп заявил, будто советские военнослужащие нарушали германскую границу и вторгались на германскую территорию, хотя таких фактов в действительности не было.

Далее Риббентроп пояснил, что он кратко излагает содержание меморандума Гитлера, текст которого он тут же нам вручил. Затем Риббентроп сказал, что создавшуюся ситуацию германское правительство рассматривает как угрозу для Германии в момент, когда та ведет не на жизнь, а на смерть войну с англосаксами. Все это, заявил Риббентроп, расценивается германским правительством и лично фюрером как намерение Советского Союза нанести удар в спину немецкому народу. Фюрер не мог терпеть такой угрозы и решил принять меры для ограждения жизни и безопасности германской нации. Решение фюрера окончательное. Час тому назад германские войска перешли границу Советского Союза.

Затем Риббентроп принялся уверять, что эти действия Германии являются не агрессией, а лишь оборонительными мероприятиями. После этого Риббентроп встал и вытянулся во весь рост, стараясь придать себе торжественный вид. Но его голосу явно недоставало твердости и уверенности, когда он произнес последнюю фразу:

– Фюрер поручил мне официально объявить об этих оборонительных мероприятиях…

Мы тоже встали. Разговор был окончен. Теперь мы знали, что снаряды уже рвутся на нашей земле. После свершившегося разбойничьего нападения война была объявлена официально… Тут уже нельзя было ничего изменить. Прежде чем уйти, советский посол сказал:

– Это наглая, ничем не спровоцированная агрессия. Вы еще пожалеете, что совершили разбойничье нападение на Советский Союз. Вы еще за это жестоко поплатитесь…

Мы повернулись и направились к выходу. И тут произошло неожиданное. Риббентроп, семеня, поспешил за нами. Он стал скороговоркой, шепотком уверять, будто лично он был против этого решения фюрера. Он даже якобы отговаривал Гитлера от нападения на Советский Союз. Лично он, Риббентроп, считает это безумием (здесь и далее выделено мной. – М.А.). Но он ничего не мог поделать. Гитлер принял это решение, он никого не хотел слушать…

– Передайте в Москве, что я был против нападения, – услышали мы последние слова рейхсминистра, когда уже выходили в коридор…

По дороге в посольство мы молчали. Но моя мысль невольно возвращалась к сцене, только что разыгравшейся в кабинете нацистского министра. Почему он так нервничал, этот фашистский головорез, который так же, как и другие гитлеровские заправилы, был яростным врагом коммунизма и относился к нашей стране и к советским людям с патологической ненавистью? Куда девалась свойственная ему наглая самоуверенность? Конечно, он лгал, уверяя, будто отговаривал Гитлера от нападения на Советский Союз. Но все же, что означали его последние слова? Тогда у нас не могло быть ответа. А теперь, вспоминая обо всем этом, начинаешь думать, что у Риббентропа в тот роковой момент, когда он официально объявил о решении, приведшем в конечном итоге к гибели гитлеровского «рейха», возможно, шевельнулось какое-то мрачное предчувствие… И не потому ли он принял тогда лишнюю дозу спиртного?»

Бережков В М. Страницы дипломатической истории. – М., 1987. – С. 53.

528 «Я никогда не видел Риббентропа столь возбужденным, как за пять минут до прибытия Деканозова. Он нервно ходил туда и обратно по своему кабинету, подобно загнанному в клетку зверю. «Фюрер абсолютно прав, нападая сейчас на Россию», повторял он скорее для себя, чем для меня, как будто хотел себя успокоить. «Русские бы точно сами напали на нас, если бы мы это сейчас не сделали». Он еще много раз пробежал из угла в угол в крайнем возбуждении и с горящими глазами, повторяя эти слова… Точно в назначенное время Деканозова ввели в кабинет. Он, очевидно, ни о чем не догадываясь, протянул Риббентропу руку и начал, после того как мы уселись за стол, с помощью «маленького Павлова» [на самом деле, переводчиком был Бережков] по поручению своего правительства излагать конкретные вопросы, требовавшие разъяснения. Однако Риббентроп с окаменевшим лицом перебил его: «Теперь это неважно. Враждебная позиция советского правительства по отношению к Германии и серьезная угроза, которую представляет концентрация советских войск на немецкой границе вынуждают Рейх принять военные контрмеры». Слова «война» или «объявление войны» в разъяснениях Риббентропа не прозвучали. Вероятно он казался ему слишком «плутократическим», возможно, он получил указание Гитлера его избежать. «С сегодняшнего утра начаты контроперации военного характера». Деканозову было передан короткий, но жесткий список советских прегрешений. Особую роль играл в нем пакт, который Советская Россия незадолго до начала конфликта между Германией и Югославией заключила с последней».

Ночь, которая стала для Германии роковой /labas.livejournal.com›829315.html

529 «…В ночь с 21 на 22 июня я спал не больше часа. Меня разбудила моя мать, державшая в руках телефонную трубку. «Срочный звонок из министерства», – прошептала она. Мой начальник в протокольном отделе доктор Ганс Штрак сообщил мне, что через пятнадцать минут за мной прибудет служебная машина. Форма одежды – парадная, с кортиком. «В полной боевой раскраске», как шутили мы между собой. На часах было два ночи…

Во всех кабинетах протокольного отдела царили беспокойство и суета. Когда я доложил Штраку о прибытии, он пожал мне руку с абсолютно каменным выражением лица. «Русским сейчас будет объявлена война. Установите связь с советским посольством»… Когда я снял трубку и набрал номер, мои руки слегка дрожали. К телефону сразу же подошел Валентин Бережков, секретарь и переводчик посла, которому я передал, что рейхсминистр иностранных дел хочет принять посла на Вильгельмштрассе примерно через полчаса. Через пятнадцать минут к советскому посольству подъедет служебная машина протокольного отдела. Я как мог старался подавить охватившее меня волнение, которое проявилось разве что в легкой хрипотце. Я заметил, что у моего собеседника на другом конце провода перехватило дыхание. В столь ранний час даже Риббентроп, известный тем, что работает по ночам, не вызывал к себе ни одного дипломата. Бережков быстро пришел в себя и спросил, идет ли речь о встрече, которой советский посол добивается уже несколько дней. Я честно ответил, что мне об этом ничего не известно… Голос Бережкова тоже дрожал, когда он подтвердил, что посол будет готов к отъезду через пятнадцать минут.

После того, как я положил трубку, я посмотрел на наручные часы. Было без нескольких минут три утра. То, что военные действия начнутся в 3.15 я тогда не знал. Согласно уже подготовленного «поминутного плана» беседа с Деканозовым должна была продлиться с 3.30 до 4.00 берлинского времени (здесь и далее выделено мной. – М.А.). После этого должны были быть проинформированы представители дружественных и нейтральных государств…

Мы сели в служебный «Мерседес» и поехали по блекло-сумеречной Вильгельмштрассе к дому № 63 по Унтер ден Линден… Деканозов и Бережков вышли нам навстречу. Мы пожали друг другу руки и обменялись стандартными вежливыми приветствиями. В машине, когда мы приближались к Бранденбургским воротам, Деканозов указал на первые рассветные лучи над Тиргартеном и сказал: «Похоже, будет великолепный день». Я перевел и Штрак многозначительно ответил: «Мы хотим на это надеяться, господин посол»…

То, что Деканозов и его молодой сопровождающий готовились к чему-то чрезвычайному и предчувствовали худшее, можно было видеть по нервозности, которую они с трудом подавляли. Мне в этот момент пришел на ум вопрос из арии Ленского «Что день грядущий мне готовит?». Глядя на обоих представителей Советского Союза – грузина и русского – я спросил самого себя словами Пушкина: «Враги! Давно ли? От мысли что сидящие напротив нас через несколько минут будут объявлены врагами, по моей спине пробежали мурашки…

Мы вышли из машины перед зданием МИДа и неожиданно оказались окружены репортерами и кинооператорами, немедленно взявшими нас в оборот. Геббельс не мог позволить, чтобы вызов, бросаемый большевизму, не был запечатлен для грядущих поколений, исторический момент позже показывали в Вохеншау.

По ярко освещенной лестнице Бережков и я следовали за ускорившими шаги Деканозовым и Штраком. Адъютанты Риббентропа замерли с поднятыми в приветствии руками, шеф-адъютант пригласил нас пройти в т. н. «Рабочий кабинет Бисмарка». Риббентроп стоял за столом великого канцлера, рядом с ним главный переводчик доктор Пауль Шмидт… В некотором отдалении еще три-четыре чиновника. Было видно, что Риббентроп с трудом сдерживает волнение, но его загар не позволял увидеть, покраснел ли он. Он сделал несколько шагов навстречу Деканозову и пожал ему руку.

Деканозов заговорил, собираясь передать заявление советского правительства [о нарушении немецкими самолетами воздушного пространства СССР в апреле-июне], немецкий перевод которого Бережков держал наготове. Риббентроп прервал его словами, что никакие заявления советского правительства он принять не может, так как по поручению правительства Рейха должен довести до сведения посла меморандум. По его сигналу Шмидт сделал несколько шагов вперед и начал зачитывать многостраничный документ. За состоящей из нескольких пунктов преамбулой, в которой Советскому Союзу инкриминировались враждебная по отношению к Германии политика и нарушение договора, последовало детальное описание пограничных инцидентов. Вторжение в немецкое воздушное пространство и другие действия, которые должны были бы служить несомненным доказательством того, что Советский Союз собирается «нанести удар в спину национал-социалистической Германии, которая ведет борьбу за свое существование».

Когда Бережков, стоявший рядом с послом и шептавший ему в ухо перевод «идеологической» преамбулы, перешел на перечисление отдельных пограничных инцидентов, Деканозов сделал знак, что дальше переводить не нужно. Что за этим последует, было очевидно.

Заметно растерянный Бережков несколько раз провел правой рукой по своим густым волосам. Так как я стоял лишь в двух шагах за спиной Деканозова, я мог видеть как его лысая голова постепенно багровеет, а ладони напряженно сжимаются…

Чтение обширного меморандума заняло около двадцати минут. Предусмотренные на переговоры с Деканозовым полчаса (по личному распоряжению Гитлера, официальное объявление войны было заменено словами «отразить [советскую] угрозу всеми имеющимися в распоряжении [Германии] средствами») были практически исчерпаны. Текст меморандума был после зачтения передан Шмидтом советскому послу, после чего тот не нашел ничего лучшего как несколько раз повторить «Wesjma soschaleju». Риббентроп пояснил, что к тексту меморандума ему нечего добавить, а формальности, связанные с отъездом работников советского посольства и прочих советских граждан будут урегулированы протокольным отделом. После этого Деканозов и Бережков покинули Кабинет Бисмарка без прощального рукопожатия…

Штрак и я последовали за советским послом, а Риббентроп застыл на месте. На обратном пути к советскому посольству не было проронено ни слова. Мы попрощались лишь кивками… В шесть часов утра Риббентроп – явно посвежевший и расслабленный – начал пресс-конференцию, на которую были созваны не только немецкие, но и все аккредитованные в Берлине иностранные журналисты и руководители новостных агентств. Также присутствовали все сколь-нибудь значительные чиновники МИДа: госсекретарь Вайцзеккер, его заместитель Верманн, начальники отделов. Риббентроп зачитал сообщение о решении правительства рейха принять «военные контрмеры» в ответ на «растущую угрозу Рейху со стороны русской армии», текст которого практически не отличался от текста переданного советскому послу меморандума. На вопросы журналистов ответили, разъясняя отдельные пункты, госсекретари…».

Ночь, которая стала для Германии роковой /labas.livejournal.com›829315.html

530 Гогун А. Черный PR Адольфа Гитлера: Документы и материалы. – М., 2004. – С.180–181.

531 Кочик В. Разведчики и резиденты ГРУ. – М., 2004. – С. 438–439.

532 Там же.

533 Там же.

534 Жуков. Г.К. Указ. соч. В 3-х т. Т. 2. – М., – 1990. – С. 10.

535 Жуков. Г.К. Указ. соч. В 2-х т. – Т. 1. М., – 1978. – С. 240.

536 Жуков Г.К. Воспоминания и размышления. – М., 1969. – С. 245–247.

537 Жуков. Г.К. Указ. соч. В 2-х т. – Т. 1. М., – 1978. – С. 241.

538 Жуков Г.К. Воспоминания и размышления. – М., 1969. – С. 248.

539 1941 год: В 2 кн. Кн.2. – М., 1998. – С. 431.

540 «Приступим к анализу текста Директивы № 2. Итак, пункт первый. «1. Войскам всеми силами и средствами обрушиться на вражеские силы и уничтожить их в районах, где они нарушили советскую границу. Впредь, до особого распоряжения, наземными войсками границу не переходить».

Почти четыре часа напряженной работы высшего советского руководства и «мозга армии» – Генерального штаба РККА ушло на то, чтобы изречь – «Войскам всеми силами и средствами обрушиться на вражеские силы». Первый пункт оперативной директивы № 2 яснее ясного говорит о том, что никаких планов оборонительных операций разработано не было. Да и не существовало в принципе. В противном случае была бы команда на их ввод их в действие.

Интересна и личная приписка Иосифа Сталина: «Впредь, до особого распоряжения, наземными войсками границу не переходить». Несомненно, это говорит о том, что вождь всех народов еще рассчитывал как-то выкрутиться из возникшей ситуации. Но не знал, по всей видимости, как. Однако верил в возможность разрешить конфликт политическими средствами. Только так можно, вероятно, понять логику сталинской приписки. Именно этим можно объяснить и то обстоятельство, что война Германией Советскому Союзу уже была объявлена официально, однако войска об этом не знали! Видимо, Сталин еще что-то надеялся изменить. А о начавшейся войне армия и флот в своем подавляющем большинстве узнали, как и весь народ, из радиообращения Вячеслава Молотова в 12 часов дня 22 июня.

Вторым пунктом в Директиве № 2, как и в Директиве «1, следуют указания по боевому применению Военно-воздушных сил. Собственно говоря, а почему только ВВС? Почему в таком случае никакие задачи не ставятся Военно-морскому флоту? С равными на то основаниями, кстати говоря, задачи можно было поставить и родам войск – артиллерии, инженерным войскам. Даже химическим войскам. Однако почему-то указания по боевому применению в директивах № 1–2 отдаются только ВВС.

«Разведывательной и боевой авиацией установить места сосредоточения авиации противника и группировку его наземных войск. Поздновато. Что же раньше-то не «устанавливали»? (А если и «устанавливали», то почему не руководствовались этими данными?) И почему задача по вскрытию группировок противника ставится только авиации? Есть же и другие средства разведки – та же агентурная, радиоразведка, наконец.

Далее. «Мощными ударами бомбардировочной и штурмовой авиации уничтожить авиацию на аэродромах противника и разбомбить основные группировки его наземных войск».

Это указание носит характер откровенного лозунга. ВВС этим и должны заниматься. Тут надо было расписать все конкретно – что, кому, когда, какими силами, к какому сроку. Указать, например, направления, районы и объекты, на поражении которых сосредоточить основные усилия, способы боевых действий при выполнении основных задач, распределение летного ресурса, создаваемые группировки и базирование авиации, порядок поддержки войск с воздуха, применение истребителей в интересах противовоздушной обороны, наконец, порядок организации подавления ПВО противника.

Кроме того, задачи, определенные Директивой № 2 Военно-воздушным силам, даже в таком виде чрезмерны по своему объему. Поскольку только разгром (поражение) авиационных группировок противника – это, по существу, группа задач, которые решаются в ходе только одной воздушной операции. Срыв вторжения противника уже требует планирования другой операции, а завоевание превосходства (господства) в воздухе – третьей. На одновременное решение перечисленных задач попросту не хватит сил и средств самых мощных ВВС. Кроме того, на подготовку соответствующих воздушных операций должны даваться время, определяться их показатели и назначаться срок проведения. …

Короче говоря, если руководство и решило дать указания по боевому применению ВВС, то для этого не надо было замешивать «мед, песок и пчел» в одной директиве, а отдельным документом отправить войскам подробные указания, где все и расписать – от организации воздушной разведки до аэродромно-технического обеспечения. И, наконец, мощный удар или не мощный, определяется не оперативной директивой. Это обычно уточняет уже противник в своем боевом донесении.

Однако продолжим. «Удары авиацией наносить на глубину германской территории до 100–150 км». Почему именно на 100–150 км? И в каком случае наносить удары на глубину до 100 км, а в каком случае – до 150? И кому конкретно? Да еще и абсолютные величины характеризуются таким большим разбросом. Кстати, германская авиация в первые дни войны наносила удары по советским объектам, дислоцированным на удалении до 400 км от госграницы. Почему же с нашей стороны соответствующие возможности директивно занижаются в три-четыре, а то и более раз? И, что, наконец, имеется в виду под германской территорией? Только Восточная Пруссия (номинально германской территорией, между прочим, является только она)? Территория генерал-губернаторства (то есть Польша)? Венгрия?

Читаем далее. «Разбомбить Кенигсберг и Мемель». Директива адресована пяти приграничным округам. Следовательно, указания разбомбить Кенигсберг касаются их всех. В том числе Западного особого, Киевского особого и Одесского военных округов. Однако поставленные задачи явно находятся за рамками их возможностей. Наконец, Кенигсберг – это довольно значительная площадная цель – по данным 1941 г., от Ротенштейна до Розенау (с севера на юг) – около 10 км, а от Амалиенау до Девау (с запада на восток) – около 9 км. Что конкретно «разбомбить» в таком случае требуется в Кенигсберге? Форты? Мосты через реку Прегель? Железнодорожный вокзал? Заминировать Кенигсбергский морской канал? И самое главное – какой орган военного управления будет планировать воздушную операцию и кто персонально будет руководить ею, единолично отвечая за результаты? Все пять приграничных округов сразу?

А какие силы и средства теоретически можно было привлечь для нанесения ударов по Кенигсбергу в июне 1941 г.? Группировка ВВС РККА в то время в целом была построена весьма и весьма неудачно. Передовые части армейской авиации базировались чрезмерно близко от границы (10–30 км) и в первые же часы понесли большие потери от бомбоштурмовых ударов авиации и артиллерийского огня противника, а фронтовой и дальней – были слишком удалены от нее (300–500 и 600–900 км соответственно). Например, 1-й дальнебомбардировочный авиационный корпус дислоцировался в районе Новгорода, а 3-й ДБАК – в районе Смоленска. Долететь на ДБ-3 (ДБ-3Ф) до Кенигсберга от Смоленска или Новгорода можно, но удары носили бы скорее политическое значение, нежели военное. Кроме того, оперативных объединений ВВС – воздушных армий – в то время не существовало. Имеющаяся авиация была распылена по округам и армиям. Массированные усилия были практически невозможны. Помимо этого, обстановка первых дней войны потребовала основную массу боевых вылетов дальней авиации направить на удары по наступающим сухопутным группировкам противника. Действующая, как правило, без истребительного прикрытия и в дневных условиях, дальнебомбардировочная авиация Главного Командования в течение первого военного полугодия была фактически утеряна. Наконец, в составе дальней авиации на 22 июня 1941 г. числилось всего восемь исправных тяжелых бомбардировщиков типа ТБ-7 (Пе-8), а основная масса самолетов – ДБ-3 и ДБ-3Ф – обладала весьма ограниченными возможностями по нанесению ударов по объектам в глубоком тылу противника.

С учетом этих обстоятельств и при такой постановке задач Кенигсберг мог продолжать спать спокойно. А вот как проблему «разбомбить Кенигсберг» решала та же Красная Армия в апреле 1945 г. К воздушной операции привлекались три воздушных армии (1-я, 3-я, 18-я ВА), авиация Балтийского флота, два авиакорпуса резерва ВГК. В ходе планирования операции около двух с половиной тысяч самолетов надо было «разместить» в небе над Кенигсбергом, что требовало напряженной, кропотливой работы по согласованию действий такого огромного количества боевых машин. Координацию действий трех воздушных армий взял на себя опытнейший авиационный начальник – командующий ВВС РККА главный маршал авиации Александр Новиков. Воздушными армиями командовали талантливые авиаторы генерал-полковник Тимофей Хрюкин, генерал-полковник Николай Папивин, главный маршал авиации Александр Голованов. Вот только некоторые детали планируемой операции: для нанесения ударов в черте города создавалась авиагруппа в составе шести (!) штурмовых авиационных дивизий; только на прикрытие бомбардировщиков и штурмовиков выделялось три истребительные авиадивизии; для разрушения крепостных фортов привлекались тяжелые бомбардировщики 18-й ВА Пе-8 с пятитонными бомбами.

В апреле 1945 г. в районе Кенигсберга намечалась одна из самых крупных воздушных операций. И с полными на то основаниями можно отметить, что спланирована она была блестяще. Изучение плана операции и сейчас вызывает чувство глубокого уважения к авторам и исполнителям оперативных документов.

И последние указания директивы. «На территорию Финляндии и Румынии до особых указаний налетов не делать». Вообще-то применение авиации планируется в форме воздушных операций и различного рода ударов (массированных, групповых и одиночных), никак не налетов. Но непонятно – почему не делать? Финляндия и Румыния – союзники Германии!

В заключение о лицах, чьи подписи стоят под директивой. Директива № 2 подписана Семеном Тимошенко, Георгием Жуковым и Георгием Маленковым. Однако если подписи первых двух под оперативным документом вполне естественны (как-никак, нарком обороны и начальник Генерального штаба), то подпись последнего вызывает удивление. И не потому, что в Красной, а затем и в Советской Армии (и ни в одной другой армии мира) было принято отправлять в войска и вышестоящие инстанции оперативные документы за тремя подписями – командующего, комиссара, начальника штаба. А потому, что ни до, ни после этого товарищ Маленков (хоть и член Главного Военного Совета) не был отмечен искусством вождения войск. Поэтому подпись выдающегося партийного интригана и карьериста Маленкова под оперативной директивой выглядит фактом достаточно комичным. Впоследствии директивы ВГК подписывались только двумя лицами – Верховным Главнокомандующим и начальником Генерального штаба – Сталин-Шапошников, Сталин-Василевский, Сталин-Антонов. А то и просто – «по поручению Ставки ВГК генерал армии Антонов».