Текст книги "Ногти (сборник)"

Лебединая голова бушприта мигает янтарными глазами, и лодка Марека послушно следует за флагманской лодкой дяди Адика. Марек оглядывается и видит целую флотилию таких деревянных лебедей.

Они оказываются во дворце. Крышу подпирают высокие мраморные колонны с пальмовидными резными капителями. Вместо пола – вода, спокойная, неподвижная, словно голубой лёд. Всевозможных расцветок рыбы – красные, серебристые, золотые, синие, изумрудные – кружат вокруг лодки, плещут хвостами. Марек один за другим оплывает мраморные стволы колонн.

За дворцом нарядные зелёные лужайки. Тени облаков скользят по траве. Марек подплывает к широкой лестнице. Вода из дворца величаво спадает по ступеням, превращаясь в реку, что течёт мимо далёких рыцарских замков, лесов, прямо в розоватое от закатного солнца море. В облаках, похожих на взрывы ваты, летят, перекликаясь, тонкие, будто нарисованные карандашом, журавли.

Странно, что лодка совершенно не чувствует течения. Марек чуть касается воды веслом, и деревянный лебедь послушно отплывает в середину дворца. Оранжевая бабочка садится на уключину, и сразу же из воды выпрыгивает карп в надежде поймать добычу. Бабочка успевает улететь, а глупый карп падает на днище лодки. Марек с радостью понимает, что это и есть рыбалка. Он хватает карпа обеими руками и начинает жадно есть…

Иногда бывало, что Марк Борисович просыпался от жутких сердечных спазмов, парализующих тело. Сил хватало только дотянуться до ночного столика возле кровати. Там – с вечера заготовленный стакан воды и на бумажке разложены таблетки нитроглицерина, всегда штук пять, на случай, вдруг одна выпадет из пальцев, закатится.

Марк Борисович продумывал все варианты. Если сердце после повторного приёма лекарства не унималось, принимал третью таблетку, вызывал «скорую», а сам шёл открыть дверь, чтобы врачи могли войти, если он потеряет сознание, присаживался в коридоре на стул и ждал медицинской помощи. К счастью, так бывало нечасто, и в основном всё обходилось одной таблеткой.

Последний сон стоил Марку Борисовичу недели в больничном стационаре – с сердцем шутки плохи. Дядя Адик появился в тот раз с золотым рогом в руке.

Едва дядя Адик протрубил в рог, как Марек очутился в дивном саду.

Через сад проложена дорога, вдоль которой возвышаются синагоги. Над входом висят какие-нибудь полезные надписи на иврите: «Как люди превосходят животных, так настолько же выше стоят евреи над всеми народами мира», – или: «Кто не изучает Талмуда, того можно пронзить насквозь или разорвать, как рыбу».

Дорога вымощена полированными булыжниками и на каждом выбиты буквы, так что если прыгать с камня на камень, то можно сложить молитву или фразу из Пятикнижия.

У синагог стоят раввины-големы. Это старики, сделанные из глины. Говорят они и двигаются как живые люди. Раввин протягивает Мареку свою, в мелких трещинах, руку, в которой зажата румяная выпечка – штрудель с яблоками. Марек отламывает кусочек штруделя, запихивает в рот – вкусно.

Возле одной синагоги суетятся раввины из особой чёрной глины. Дядя Адик называет чёрных големов бейлисами. Они готовят к закланию голубоглазого телёнка Андрюшку. У телёнка почти человеческое лицо, он радостно мычит, глядя на Марека. Бейлисам помогает дядя Адик. Вытащив из ножен гладкий клинок, он проворно колет телёнка в шею, под сердце, в пах.

Марек подходит ближе и видит, что Андрюшка – выпечка. Из ран его льётся в подставленные бутылки красный сироп, тот, из которого варит цукаты дядя Адик. Марек с наслаждением откусывает сладкие куски от Андрюшки, а раввины и дядя Адик кричат: «Кошер, кошер»! Что это был за праздник!

Вдруг показался смешной дядька со свиными ушами, у него пышные усы, одет он в форму немецких военных, но в советской пилотке с аляповато налепленной красной звездой. Уродец, как заводной, сердито пыхтит крючковатой трубкой и выкрикивает на немецком: «Einem Juden glaube nicht, wenn er sogar vom Himmel ware!»

Невозможно, глядя на него, удержаться от смеха. Хохочут не только Марек, все дети, дядя Адик и глиняные раввины, но даже носатые птицы на ветках – и те смеются.

– Кто это? – спрашивает дядю Адика Марек.

– Его зовут Аман. Попробуй дёрнуть его за ухо, – советует дядя Адик.

Дети облепляют Амана и дёргают за дурацкие уши. Те сразу обрываются. На их месте вырастают новые, но и эти уши постигает та же участь. Вскоре у каждого ребёнка оказывается в руке по уху. Аман, ободранный как липка, лежит на траве.

Марек внимательно осматривает свой трофей и с удивлением восклицает: «Да это же пирожок!»

– Правильно, – подтверждает дядя Адик. – Он называется «ухо Амана». Перед тем как его съесть, нужно сказать: «Проклят Аман, благословен Мордехай».

Веселье идёт своим чередом. Вот прилетел разноцветный картавый попугай и стал разучивать с детьми поговорку: «Еврей колет сахар на чужой голове».

Для наглядности обучения всем детям раздали тяжёлые молоточки. Марек примостился возле головы поверженного Амана.

Подошли раввины-големы, ведя на привязи сахарных гоев. Это существа маленькие, безобразные и горбатые. У них на лицах только испуганные глаза, картошкой носы и совсем нет ртов.

Гой кладёт свою руку на безухую голову Амана. Раввин подмигивает Мареку, и тот начинает колотить молотком по сахарным пальцам, разбивая их на куски. При каждом ударе молотка Аман смешно стонет: «Ой!» – а безротый гой уморительно гримасничает.

Другие дети окружили заколотого Андрюшку, используя его телячью голову как наковальню. Андрюшка, хоть и был мёртв, при ударе выкрикивает тоненьким голосом порусски: «Мамочки!» – и жмурит голубой глаз, чтобы в него не попали осколки сахарных пальцев и ногтей.

Наконец, гои съедены и всем становится понятно, что не хватает лишь музыки. На соседней поляне дядя Адик уже созывает детский оркестр. Марек бежит со всех ног и получает из рук дяди Адика чудесную скрипку. Правда, к ней нет смычка, но на помощь приходит глиняный бейлис, у которого из висков растут длиннющие пейсы. Он вырывает один пейс, прилаживает к палке – и смычок готов.

Марек водит смычком по струнам, и, хотя он раньше никогда не играл, скрипка в его руках звучит так замечательно, что ноги сами пускаются в пляс. Даже птицы и насекомые весело кружатся под весёлые переливы.

Марек долго играл, потом устал и захотел пить. Он положил на землю скрипку и побежал туда, где раздавали прохладительные напитки в бутылочках в виде пупсов. Чтобы открыть бутылку, нужно открутить младенцу головку, и из горлышка льется шипучий красный лимонад с терпким, будто кровавым, привкусом…

Кажется, празднику не будет конца. Но дядя Адик смотрит на часы и снова трубит в золотой рог, приложив его к губам обратной стороной. Дорога, сад, синагоги – всё исчезает. Снова земляной пол и кирпичные стены барака.

Дядя Адик грустно улыбается: «Просто настоящий золотой рог ещё не вострубил. Это была, скажем так, репетиция».

От этих слов веет такой горечью, что у Марека разрывается сердце и он без сил падает на свою полку. Во рту ещё недолго остаётся привкус красного лимонада…

Так случилось, что Марк Борисович задремал в трамвае. Было лето, и на жаре Марка Борисовича разморило. Во сне с ним и случился очередной сердечный приступ, он упал с сиденья и разбил вставной челюстью губу. Рот был полон крови. Очнулся Марк Борисович уже в больнице, и под капельницей вспоминал свой сон и ощупывал языком ранки под губой.

Через неделю Марк Борисович выписался из больницы. Врачи сказали, что опасность миновала, и он отделался довольно легко. Марк Борисович и сам это понимал. В то удушливое лето многие стали жертвами жары. Умерли даже несколько известных артистов – это передавали в новостях.

Жизнь вошла в обычную колею. Два раза в неделю Марка Борисовича посещала медсестра, делала уколы. Сам он решил сесть на диету, которая, впрочем, ограничилась тем, что после девяти вечера Марк Борисович больше двух бутербродов не ел.

По возвращении из больницы на четвёртую ночь опять приснился дядя Адик.

Он присаживается на полку рядом с Мареком и говорит: «Сегодня я хочу пригласить тебя на экскурсию. Путь неблизкий».

Своды барака вмиг выгибаются пещерным известняковым горбом и обрастают искристыми сталактитами.

Дядя Адик терпеливо ждёт, когда Марек зашнурует свои башмаки. Наконец, Марек готов в поход, он берёт дядю Адика за руку.

Вдвоём они выходят из пещеры. Снаружи царит солнечный день. Катит неподалёку серебряные воды бурлящий водопад. Склоны горы поросли кустами можжевельника и кипарисами. Воздух душист и свеж.

С возвышения Мареку открывается восхитительный вид. Там, под горой, расстилается бескрайняя зелёная долина, а посреди неё высится огромный город, с башнями, дворцами, площадями, фонтанами. Он, как рождественский сувенир, заключён в сияющий прозрачный колпак.

Марек и дядя Адик спускаются к городу. Они осторожно идут по осыпающейся мелкими камешками тропинке, пока не ступают на травяной покров долины.

Из ниоткуда появляются два необычных существа. Одно похоже на гигантскую птицу, оно то тяжело перепархивает с места на место, то прыгает на двух тонких и сильных, как у страуса, лапах. Туловище странной птицы короткое и толстое, почти без шеи. Второе существо выглядит как обыкновенная домашняя свинья, но размером с крупного бегемота. Животное покрыто белой шерстью, а пятак голый и розовый.

Дядя Адик поясняет:

– Это стражи долины: Пархатый Воробей и Кошерный Поросёнок.

Мареку очень интересно поговорить с необычными существами, а у тех уже наготове интересные истории. Кошерный Поросёнок выхрюкивает Мареку, что ангелы говорят только на иврите, и поэтому молитвы на других языках до них не доходят. Пархатый Воробей в это же время нашёптывает Мареку сказку, как главу бесплотных сил Метатрона по приказу Иеговы выпороли огненными плетьми за то, что он не поприветствовал попавшего на небо раввина.

Так они достигли удивительного города. Он окружён высоким, упирающимся в небеса хрустальным сводом. За ним сразу начинаются мраморные арки, колонны в зарослях дикого винограда, витые лесенки, башни с ажурными балконами.

Ворота не имеют створок. Это сплошной лист золота, похожий на заслонку для неимоверной печи. На воротах даже есть ручка.

Животные оставляют Марека и дядю Адика наедине.

Тот говорит:

– Присаживайся, Марек.

– А разве мы не зайдём в город? – спрашивает Марек.

– Боюсь, это не получится. Туда так просто не попасть, – дядя Адик задумчиво срывает травяной стебель.

– Так вот же ворота – давайте постучим, – недоумевает Марек.

– Стучи сколько угодно. Этих ворот на самом деле нет. Одна видимость, отражение настоящего входа, только он находится не здесь, а там, откуда мы пришли, неподалёку от вашего барака, и выглядит, конечно, не так красиво. Но войти можно только там. И если честно, эти ворота не открываются, а отодвигаются. Они же, в конце концов, не ворота, а обыкновенная печная заслонка. Разве ты не заметил этого? – дядя Адик лукаво щурится.

– Ну, давайте хотя бы отодвинем заслонку, – предлагает Марек.

– Bitte schÖn, – кивает дядя Адик. Он призывно свистит волшебным животным, что пасутся рядом.

Пархатый Воробей машет короткими крыльями и тяжело взмывает в воздух. В исполинском клюве зажата толстая верёвка с крюком. На другом конце верёвки огромный хомут, в который уже впрягся Кошерный Поросёнок. Воробей подцепляет крюком ручку заслонки. Поросёнок тянет верёвку, и заслонка отъезжает. Щель оказывается достаточно большой, чтобы Марек мог просунуть туда голову.

Он видит стеклянный тоннель, гладкий, как бутылка. В конце тоннеля отсвечивает солнце, и отражения лучей пылают на стенах, как огонь в печи. Даже гул слышится, но это дует залетевший ветер.

Марек протягивает руку – пальцы будто упираются в невидимую стеклянную преграду.

На глаза наворачиваются слёзы, но Марек не успевает заплакать, потому что дядя Адик кричит:

– Посмотри скорей, кто пришёл к тебе!

Марек отводит взгляд от пылающих отражений солнца и видит, что с другой стороны к прозрачной стене прильнула женщина, похожая на счастливую рыбу. Марек вдруг понимает, что это мама. Она шлёт воздушные поцелуи, смеётся. Черты её лица размыты, но Марек знает, что это она.

Слышится мамин голос: «Марек, я тебя каждый миг вспоминаю, жду, когда же смогу обнять тебя. Здесь вся наша семья, мы счастливы, только ты ещё не с нами. Будь терпеливым, слушайся во всём дядю Адика, и когда придёт твой черед, ты пройдёшь в наш город. Да будет вовеки с тобой бог Израиля!»

Город медленно тускнеет, пока не становится продолжением ночи. Марек стоит возле своего барака. Дядя Адик рядом с ним.

Марек страшно взволнован, он теребит рукав дяди Адика:

– Когда же я попаду в этот город?

– Потерпи, пока не придёт твоя очередь, – говорит дядя Адик. – Взгляни на своё запястье. Видишь там чернильный номер? Он не нарисован, а выколот. Никто не сможет его стереть или подделать и раньше тебя пройти в город. Я сам проследил, чтобы всё было честно. Ты ведь не маленький и должен понимать, что, кроме тебя, есть другие дети и взрослые, которые тоже хотят в волшебный город. Подойдёт и твоя очередь, а пока будь терпеливым. А то номер с твоей руки возьмёт и испарится.

Марек знает, что дядя Адик шутит, но всё равно послушно кивает…

Марк Борисович давно свыкся со своим номером, как с некрасивым родимым пятном, которое лучше прикрывать одеждой. Он даже летом носил рубахи с длинным рукавом, чтобы татуировки не было видно. Бывало неприятно, когда спрашивали, почему да отчего. Со временем чернила в коже выцвели. Только если Марку Борисовичу становилось плохо с сердцем и всё тело его приобретало чуть синеватый оттенок, поблёкший номер снова наливался краской.

В последнее время от частых сердечных приступов номер значительно почернел и даже как-то набух – цифры сделались не то чтобы выпуклыми, но слегка выделялись на кожном рельефе.

Марк Борисович за минувшие годы хорошо изучил свои сны и знал их цикличность. Скоро должен был присниться вход в волшебный город, а за этим сном следовал кошмар, о котором и думать не хотелось. После него дольше всего болело сердце. Правда, затем наступала большая, до полугода, пауза, и сны повторялись сначала с некоторыми вариациями…

Марек лежит на своей полке и прислушивается к орудийным громам, что грохочут где-то далеко-далеко, на окраине человеческого слуха, по ту сторону мира, за лагерем.

Часы на стене тревожно отбивают двенадцать. Марек не успевает заметить, когда появился дядя Адик.

– Куда мы пойдём сегодня? – спрашивает Марек. – Снова в долину?

– Хм… – задумывается дядя Адик. – А чего бы тебе хотелось?

– Дядя Адик, помнишь, ты сказал про настоящий вход. Можно, я на него посмотрю?

– Ладно, – соглашается дядя Адик, – только постарайся не шуметь.

– Я буду вести себя тихо, как мышка, – обещает Марек.

Дядя Адик чем-то расстроен. Он так же, как и Марек, прислушивается к далёким взрывам и тихо вздыхает.

Они идут мимо спящих бараков. Недавно прошёл дождь. С крыш сбегают мелкие, дробящиеся на капли струйки воды. Вокруг странная, полная шорохов тишина, словно ещё кто-то тоже пытается не шуметь. Мягкий луч прожектора гаснет и снова вспыхивает, точно дружески подмигивает Мареку, а потом переползает дальше, на бетонный забор с колючей проволокой, обвитой плющом.

Приоткрылась дверь барака, во двор выходят несколько заключённых. Из темноты выступает конвой – солдаты молоды, красивы и безмятежны. Офицер СС, возглавляющий конвой, изо всех сил старается выглядеть суровым и серьёзным, но улыбка то и дело растягивает его добродушное лицо. Он напускает на себя строгость и говорит заключённым с притворной суровостью:

– Los, los, verflüchte Schweine!

И солдатам, и заключённым понятно, что офицер – неважнецкий актер и все его попытки казаться сердитым просто комичны. Добряк-эсэсовец беспомощно разводит руками, мол, делаю, что могу. Но формальность игры соблюдается, солдаты легко подталкивают заключённых дулами автоматов. Офицер улыбается и украдкой дружески похлопывает заключённых по спинам.

Оставаясь в тени бараков, дядя Адик и Марек крадутся следом за ними, прямо туда, где дымит труба.

– Вот она, наша Жаркая Эльза. Поздоровайся с ней, Марек, ей будет приятно.

Труба вырастает из большой печи, ощерившейся беззубым зевом.

– Здравствуй, Жаркая Эльза!

Закопчённая заслонка прислонена к стене. Рядом с печью стоит ещё один офицер СС. Он держит тетрадь.

– Гляди, Марек, – с гордостью произносит дядя Адик, указывая на жерло печи. – Вот он, настоящий вход в хрустальный город, это я нашёл его.

Офицер с тетрадью приветливо оглядывает подошедших и одними губами произносит: «Шолом!» – а потом, повысив голос, добавляет рык театрального злодея:

– Ausziehen! Schnell, schnell, verdreckte Juden! – только глаза его сияют ласковой радостью.

Заключённые быстро раздеваются. Начальник конвоя смотрит на их упитанные, полные здоровья и силы тела, и с восхищением говорит:

– Мартин, в этой полосатой одежде они действительно выглядят худыми и измождёнными!

Офицер, стоящий у печного зева, окунает в ведёрко губку, и золотистая жидкость стекает на его китель, каплет на гравий. Заключённый протягивает руку, офицер проводит по ней губкой, и чернильные цифры исчезают.

Он делает пометку в тетради и, улыбаясь, отвечает начальнику конвоя:

– Просто полоски создают оптический эффект худобы!

Подручный солдат уже успел набить снятую одежду соломой. Быстрыми взмахами иголки он пришивает к воротнику полотняный мешок, в котором заключённый хранил свои вещи, так что создаётся полная иллюзия бездыханного туловища. Чучело солдаты грубо волокут для символического сожжения – неподалёку от Жаркой Эльзы коптит техническая печь, настолько обыкновенная, что у неё даже нет имени.

Наступает трогательный момент прощания.

– Viel Glück! Bis bald, viel Spaß, meine Lieben, – твердят наперебой офицеры и солдаты.

– Vergiss mich nicht, bitte, – шепчет юный блондин-конвоир заключённому. Тот уже поставил колено в печь, но оборачивается, его лицо мокро от слёз.

Начальник конвоя тихо произносит:

– Пора, мой друг.

Заключённый торопливо лезет в жерло Эльзы. Офицер, по имени Мартин, подкладывает руку, чтобы тот не ушиб затылок, затем прикрывает вход заслонкой. Из щелей струится невыносимо яркий свет.

Когда заслонка перестаёт лучить, офицер снимает её и кладёт на землю. В печи уже никого нет.

Наступает очередь следующего заключённого, и процедура прощания повторяется.

Дядя Адик и потрясённый Марек возвращаются к детскому бараку.

– Всё, что ты видел, Марек, – великая тайна. О ней никому нельзя рассказывать. – Лицо дяди Адика мрачнеет. – Самое печальное для меня в волшебном городе – то, что туда могут попасть немногие. Увы, только избранный народ может войти в город, где нет печалей и болезней, где вечная жизнь. Когда о том, что я нашёл его, узнали злые и жадные люди, они пришли ко мне и просили: «Отведи и нас в волшебный город, и мы хорошо заплатим тебе». Я спросил: «А что будет с теми, которые по праву рождения должны быть там?» Тогда они разозлились и пообещали отомстить мне. И эти люди стали придумывать обо мне гадости. Они уже сделали всё, чтобы меня боялись и ненавидели. Но ведь ты никогда не поверишь им, правда, Марек? Чтобы ни говорили, не поверишь? – дядя Адик испытывающе смотрит в детские глаза.

– Ну что ты, дядя Адик! Я люблю тебя и буду любить всегда, – говорит Марек и доверчиво сжимает тёплую ладонь дяди Адика. Марек не понимает, как такого доброго дядю Адика кто-то боится или ненавидит.

Дядя Адик мечтательно оглядывает звёздное небо.

– О, это была большая работа, Марек. Не так уж просто построить лагеря и собрать для их обслуживания столько преданных моему делу людей, умеющих хранить тайну, готовых, как я, пожертвовать всем, чтобы спасти избранный народ. Мы опасаемся шпионов, и поэтому всё приходится окружать игрой в жестокость. Можешь представить, как тяжело это даётся моим верным друзьям из СС.

– Что означает СС? – спрашивает Марек.

– Солдаты Совести, Силы, Счастья. Выбирай, что тебе больше нравится.

За разговором Марек не замечает, как они оказываются в бараке. Кругом тишина, все дети спят со счастливыми улыбками. Им тоже снится дядя Адик…

Марк Борисович торопливо нашаривает на столике таблетки нитроглицерина. Сердце, будто игральные кости, трясёт в стаканчике невидимая рука. То ли ещё будет, когда приснится настоящий кошмар…

Придёт ночь, и растянутое на долгие месяцы воспоминание завершит свой круговорот. Повторится извечный ужас погони, когда тело изнывает от спешки, а ноги вязнут в болотной поверхности сна. Начнётся изнурительная борьба с этим топтанием на месте, и страх, что гонится по пятам, дохнёт горелым жаром в спину.

Дядя Адик, крепко прижимая Марека к груди, побежит из барака к Жаркой Эльзе. Станут рваться снаряды, запылает оранжевым пламенем небо, взвоют самолёты. Упавший с неба фугасный смерч повалит трубу крематория.

Но самое страшное, что из-за грохота и самолётного гула сон насильственно оборвётся, и проснувшийся Марк Борисович так и не узнает, успел ли дядя Адик с мальчиком добежать до печи, в ушах останется крик, слоящийся на эхо: «Я вернусь, Марек!.. Вернусь…»

И наступит лютая боль пробуждения, словно Марка Борисовича взяли изнутри за сердце и вывернули наизнанку.

Марк Борисович выпьет таблетки, вызовет врача, и боль закончится…

Ночь стрекочет. Такой же безумный треск можно услышать летом на юге, когда обезумевшие легионы цикад отстреливаются в листве, до последнего патрона.

В небе слышится тяжёлый надрывный гул самолётов. Падающие бомбы орут своё пронзительное младенческое уа-ааа. Взрыв ударяет где-то возле барака, так что от сотрясения слетают настенные часы. Грохнувшись об пол, они издают жалобные звоны. На двенадцатом появляется дядя Адик.

– Марек, сегодня твоя очередь подошла, пора в волшебный город. Нет времени на сборы. – Дядя Адик хватает сонного Марека на руки. – Скорее к нашей Жаркой Эльзе!

Небо вспыхивает оранжевыми языками пламени, словно мир подожгли со всех сторон. Марек чувствует, как колотится его сердце. Взрыв, ещё один взрыв… Невидимая лопата смерти вскапывает землю в нескольких метрах от них, подбрасывает фонтаном чёрные комья, обрушивая на спины. Дядя Адик падает на колени, снова поднимается и бежит. Вот уже совсем рядом заветный крематорий.

– Скорее, мой фюрер, скорее! – кричит знакомый Мареку офицер Мартин, тот самый, что провожал ночью группу заключённых.

– Дядя Адик, а что такое фюрер? – успевает спросить Марек.

– Мои соратники называют меня проводником или фюрером, потому что я провожаю людей в счастье, – задыхаясь от бега, говорит дядя Адик.

– Можно я тоже буду звать тебя фюрером?!

– Это слишком официально, дружок. Для тебя я всегда останусь дядей Адиком.

Доносится гул летящей бомбы. Мгновение – и небесный грохот врезается в кирпичное тело Жаркой Эльзы. Башня переламывается, верхушка её оседает, разваливаясь.

– Сволочи! – грозит дядя Адик самолётам. – Не троньте Эльзу!

Офицер СС лежит, придавленный кирпичными обломками.

– Бедный Мартин! – вскрикивает дядя Адик. Он осторожно ставит Марека на землю и бросается к поверженному товарищу. Вдвоём с Мареком они пытаются освободить Мартина из-под обломков Эльзы.

– Мой фюрер, уходите и уносите мальчика, – шепчет офицер. – Всё пропало, вход в город разрушен, – голос его дрожит.

– Нет, Мартин, это только труба пострадала, сама печь ещё в порядке.

Ведро с золотистой водой опрокинуто и сплющено.

– Увы, Марек, я не могу стереть твой номер, полезай в печь так, – дядя Адик целует Марека в лоб.

Сзади подступают голоса, дикая оратория матерщины, воплей «Ура!» и «За Родину! За Сталина!». Багряные сполохи взрывов выхватывают из темноты колонны солдат.

– Быстрее, Марек, малыш, они уже совсем близко, – торопит дядя Адик. – Чего ты ждёшь?!

– Я задержу их, мой фюрер! – у Мартина пистолет с тонким стволом. Он устанавливает искалеченную руку на обломок трубы, стреляет. Чёрные призраки падают, но вместе с ними упавшие тени ещё продолжают движение, удлиняясь после смерти.

Будто снежки, из темноты вылетают гранаты. Вместе с обломками кирпича взрыв подкидывает в воздух бездыханное тело офицера, верного охранника Эльзы.

– Скорее, Марек! – кричит дядя Адик, в отчаянии поглядывая на грозные силуэты солдат.

Марек на прощание обнимает дядю Адика и лезет в печь. Вот он уже поставил колено на мелкое угольное крошево. Лаз достаточно просторный, Марек ползёт вперёд. Неожиданно его окутывает почти кромешная тьма. Он слышит, как дядя Адик гремит печной заслонкой.

– Не волнуйся, Марек, так надо, вход откроется через минуту… – Голос дяди Адика обрывает совсем близкий взрыв.

Страх переполняет душу Марека – вдруг дядя Адик ранен! Марек пятится, толкает ногой заслонку, выбираясь наружу.

Первое, что он видит, – это лежащая на земле коробка с цукатами. Марек озирается в поисках дяди Адика. В кирпичной стене полуразрушенного барака уже появился световой контур потайной двери, в которую готовится скрыться дядя Адик.

Марек подбирает коробку:

– Ты забыл цукаты!

Лицо дяди Адика искажается мукой:

– Марек, что ты здесь делаешь? Бегом в печь!

– А как же цукаты? – кричит Марек.

– Брось их, они мне не нужны! Марек, немедленно в печь! – подволакивая перебитую ногу, дядя Адик спешит к Мареку, надрывает голос, чтобы перекрыть грохот взрывов. – В печь! В печь!

За спиной разрывается бомба. Горячая волна бросает Марека на камни. Он падает и совсем не чувствует боли. Жестянка раскрылась в его руках, Марек не удерживается от соблазна. Никому не удавалось получить больше одного цуката. Марек выхватывает из коробки несколько сладких комков и, запихнув их в рот, лезет в печь.

Странно, но что-то начинает удерживать его. Марек непонимающе оглядывается и, к своему удивлению, видит Амана. Только молодого, безусого, но в пилотке с красной звездой и автоматом ППШ в руке. Он тянет Марека из печи.

Марек отчаянно сопротивляется, вонзая ногти в угольное крошево, но пальцы скользят, не находя выступов в кирпичной кладке. Цепкие руки советского солдата вытаскивают его из печи и одновременно из сна.

Солдат поворачивается к подбегающим Аманам и радостно сообщает по-русски:

– Спас! Вроде живой!

Марек ещё успевает заметить, как в глубине печи брезжит огненный перелив открывающегося входа в волшебный город.

Марек трепыхается, как рыба. Солдат, продолжая держать его за ногу, достаёт гранату, подносит её к лицу. Жёлтым клыком он отрывает предохранительное кольцо, потом бросает гранату в жерло печи.

Печь гулко кашляет и проседает. Входа в волшебный город больше нет.

Аман хохочет. Марека начинает рвать цукатами. Разноцветная липкая жижа заливает глаза.

Но даже в этом обморочном, рвотном забытьи ему слышится удаляющийся голос дяди Адика:

– Я вернусь за тобой, Марек! – кричит дядя Адик. – Обещаю тебе, я вернусь!

Марк Борисович просыпается. Конвульсии недавнего кошмара сотрясают тело. Сердце прыгает, разрывает грудь, точно хочет вылупиться.

Из живота вдруг подкатывает сладкая отрыжка. Марк Борисович понимает, что это не сгусток рвоты, а слипшиеся цукаты, и с наслаждением начинает жевать их. Рука его, машинально нащупывающая таблетки, опрокидывает пузырёк. Таблетки сыплются на пол с дивным часовым звоном.

Стену комнаты прорезает жёлтый полуовал, через который входит дядя Адик. На появившейся двери нет петель, дядя Адик просто отставляет её в сторону, как печную заслонку.

Дядя Адик одет в атласный бело-голубой китель, грудь его украшает наградной крест, такой же, как на броне грозных танков или крыльях сбитых Аманами самолётов. У дяди Адика маленькая шпага, на ногах чёрные сапожки с золотыми шпорами в виде шестиконечных звёздочек. В руках ведёрко.

Дядя Адик говорит: «Здравствуй, Марек».

Цукаты намертво сковали зубы Марка Борисовича, он только счастливо мычит, юркие слёзы катятся по морщинистым щекам.

«Я вернулся!» – дядя Адик берёт слабую руку Марка Борисовича и проводит влажной губкой, стирая чёрно-фиолетовый номер.

Потайная дверь, похожая на оскаленный печной рот, жарко пылает золотым пламенем волшебного города.