Текст книги "Мститель"

Сцена 27

Шолом проснулся на удивление рано. В Париже он вставал позже и не чувствовал себя таким отдохнувшим. Xaнa ещё спала. Он подошел к окну и посмотрел в сад. Раннее солнце уже ласкало жухлую траву. Ходики показывали семь утра. Он умылся, оделся и, спустившись вниз, зачерпнул себе воды из ведра и попил. Вода была удивительно вкусной. Совсем не такой, как во Франции.

«И еда, и вода там невкусные какие-то», – подумалось ему.

Он сел за стол, достал бумагу и за какие-то полчаса написал радостное стихотворение, посвященное его возращению домой.

Затем он услышал, что в соседней комнате кто-то ходит, скрипя половицами. Шолом заглянул туда и увидел отца. Тот стоял с молитвенником[121]121
  Молитвенник – (Сидур) – книга, в которой собраны длинные тексты иудейских молитв по порядку. Верующие иудеи молятся три раза в день, утром, днем и вечером, повернувшись в сторону Иерусалима. Молитвы очень длинные и запомнить их наизусть очень не просто. Утренняя молитва состоит из 86 страниц. Дневная молитва состоит из 14 страниц. Вечерняя молитва состоит из 12 страниц. Молитва после еды состоит из 6 страниц. Молитва перед сном состоит из 6 страниц. В субботу и праздники молитвы еще более длинные.


[Закрыть] в руках, в большой, во всю голову черной бархатной ермолке[122]122
  Ермолка – шапочка, в которой иудеи молятся или изучают священные книги. Само слово происходит от иврита и в переводе означает «страх перед Богом». Религиозные евреи никогда не ходят без ермолки. В Библии нет ни словa о ношении головного убора. Это более поздний обычай, появившийся, согласно Талмуду, в IV веке н. э. среди еврейских общин Вавилона. Смысл ермолки – напоминать человеку о Боге. Так же как ермолка над головой человека, так и Бoг пребывает над ним.


[Закрыть], в белоснежном шерстяном молитвенном плаще – талесе[123]123
  Талес – белый, шерстяной плащ, с длинными нитями на углах. Религиозные иудеи читают каждый день три молитвы, обращаясь лицом к Иерусалиму. Шахарис – утреннюю молитву. Минхa – дневную. Маарив – вечернюю молитву. Мужчины старше 13 лет (возраст иудейского совершеннолетия) произносят утреннюю молитву в талесе. Ношение этого плаща во время молитвы является древней библейской заповедью, которой более трех тысяч лет и исполнять которую сынам Израиля повелел от имени Бога еще пророк Моисей, и о ней написано: «И сказал Г-дь Моисею, говоря: объяви сынам Израилевым и скажи им, чтоб они делали себе кисти на краях одежд своих в роды их, и в кисти, которые на краях, вставляли нити из голубой шерсти, и будут они в кистях у вас для того, чтобы вы, смотря на них, вспоминали все заповеди Господни, и исполняли их, и не ходили вслед сердца вашего и очей ваших, которые влекут вас к блудодейству, чтобы вы помнили и исполняли все заповеди Мои и были святы пред Богом вашим». Библия, Книга Числа, 15:37–40.


[Закрыть] – и с молитвенными коробочками на голове и на левой руке[124]124
  Черные кожаные коробочки (тфилин), сделанные из коровьей кожи, с вставленными в них пергаментами из Торы (Библии), повествующими о единстве Бога и об исходе из Египта, прикрепляются к руке и к голове с помощью черных кожаных ремней, также сделанных из коровьей кожи. Ношение этих коробочек во время молитвы – также древняя библейская заповедь, обязательная для каждого иудея. О них в Библии написано: «…и навяжи их в знак на руку твою, и да будут они повязкою над глазами твоими». Библия, Книга Второзаконие, 6:8.


[Закрыть].

– Доброе утро, папа! Не буду тебя отвлекать! Молись, молись… Я подожду.

Отец кивнул и улыбнулся, но ничего не сказал, не прервал молитвы. Через некоторое время отец закончил молитву и подозвал сына к себе. Он обнял его и сказал:

– Знаю, что в Париже тебе было не до молитвы. Но дома ты вполне можешь почувствовать себя евреем и вознести хвалу Творцу, да будет благословен Он!

И с этими словами отец надел на голову сына ермолку.

– Вот мой талес и тфилин. Помолись, Шолом! Нам есть за что поблагодарить Б-га! А я пока сделаю нам завтрак. Фрида еще спит…

Шолом с радостью кивнул и, замотавшись в молитвенный плащ отца, произнес:

– Слушай, Израиль, Г-дь – Б-г наш, Б-г – един[125]125
  Самая главная молитва иудаизма. Текст взят из Библии, Книга Второзаконие 6:4.


[Закрыть]!

Как сладка была молитва поэта и мечтателя, романтика и революционера. Она была похожа по вкусу на воду, текущую высоко в горах. Как прохладная, чистейшая, живительная вода, эта молитва наполнила Шолома верой и надеждой. Все сомнения ушли и исчезли. Он снова, с еще большей силой верил в Бога своего отца и деда, в Бога пророков, бесстрашно изобличавших ханжей, богачей и злодеев.

Излив Богу душу, Шолом подошел к отцу и сказал:

– Пап, не надо ничего готовить пока. Пойдем, сходим на могилу мамы. А до прихода на кладбище есть не принято.

Отец отложил в сторону овощи и, молча кивнув, пошел к выходу. Сын поспешил за ним. Дорога не была долгой, и уже через пятнадцать минут они подошли к ограде старого кладбища. Калитка открылась, и уже мигом позже Шолом стоял напротив черного гранитного памятника мамы. На него смотрела она с прикрепленной к камню фотографии. Вечно молодая и вечно красивая.

Шолом долго стоял и мысленно общался с душой мамы. Позади него стоял отец и молча сопел. Затем Иче прочитал поминальную молитву, и они вернулись домой.

Все уже встали и принялись вместе завтракать.

Сцена 28

Виктор Слуцкий решил долго не оставаться на Украине. Последнее, что он решил сделать перед отъездом – это навесить могилу деда в Балте. Что-то подсказывало ему внутри, что он обязан это сделать и что больше он здесь никогда уже не будет.

Он тепло попрощался с приобретенным отцом, который вручил ему целую корзинку еды и сертификат о крещении в православную веру от 1903 года.

Виктор не хотел было его брать, но отец настоял.

– Это может спасти тебе жизнь… Возьми и не глупи. Бланк старый. Никто не узнает. А Бoг один, сын мой… И ложь во спасение есть не грех, а заповедь! Твоё-то старое свидетельство тоже ведь поддельным было, и ничего…

Виктор поцеловал отца в мягкую бороду и, скрывая слезы, сел в бричку. Извозчик вез его в Балту, но по дороге он не спал, несмотря на общую усталость, а жадно всматривался в одинаковый пейзаж леса, полей и типовых, ухоженных и добротных хат, белых снаружи, с соломенными крышами. Он впитывал в себя эту атмосферу, такую до боли родную и, вместе с тем, чужую и уже навсегда оторванную от него.

Бричка въехала в Балту на закате.

– На кладбище после заката идти нельзя, – подумал про себя Виктор.

Он рассчитался с бородатым извозчиком и решил навестить дядю Иче, да и переночевать у него, если получиться. Уже спустя полчаса он подошел к знакомому с детства дому отца Шолома. И каково же было его удивление, когда он увидел поседевшего Иче в компании Шолома и еще двух женщин, явно их жен, пьющими чай из медного самовара на крыльце.

– Шoлом алейхем, дядя Иче! – крикнул Виктор изо всех сил и открыл калитку.

Иче повернул голову, настороженно посмотрел на вошедшего, но не узнал в нем своего племянника. К ним приближался какой-то русский офицер, в поношенной форме без погон и в фуражке без кокарды.

– Алейхем шoлом! Но кто Вы? – спросил Иче.

Виктор расхохотался и закричал на чистейшем идишe:

– «Я – Иосиф, брат ваш!»[126]126
  Библия, Бытие 45:4. Виктор цитирует эту известную библейскую фразу Иосифа, которого не узнали долго не видевшие его братья.


[Закрыть]

Шолом, потянувшийся было к нагану, выскочил из-за стола, узнав брата, и побежал к нему навстречу.

– Что за чудеса?! Ты ли это? Папа! Это же твой племянник! Вояка, как и мы все!

Иче тоже выскочил из-за стола, бормоча молитву:

– Благословен Г-дь, возвращающий мертвых к жизни!

– Так какой же я мертвый, дядя Иче?!

Иче обнял племянника и прижал его к себе.

– Мальчик мой! Так говорят о всех, кого ты не видел более месяца! Каждая такая встреча – это как возвращение из мертвых…

В тот вечер они наелись и напились допьяна. Виктор рассказывал о себе, а Шолом – о себе. Два противоположных пути и взгляда на жизнь встретились.

Иче долго слушал, а потом сказал Виктору:

– То, что ты приехал на могилу деда, это очень хорошо, Авигдор. Могилы предков посещать очень важно. А вот чего я не понимаю, это следующего. Ты говорил о долге, чести, присяге. Это все хорошо. Я сам служил русскому царю и воевал с турками, хотя царь этот был антисемитом и ненавидел наш народ. В Талмуде написано: «Закон страны – твой закон»[127]127
  Вавилонский Талмуд, трактат Бава Кама 113а.


[Закрыть]. Но сегодня все рухнуло. России больше нет. Идет гражданская война. Каждый пытается откусить себе кусок земли, власти и денег побольше. И где здесь мы, евреи? Нас ненавидят и белые, и красные, и украинские националисты. Не разумнее ли нам, в кои веки, быть теперь за себя?

Авигдор внимательно слушал дядю, смотря на его большую, нестриженую бороду пророка.

Сцена 29

– Ты о декларации Бальфура не читал еще? – спросил Иче.

Виктор удивленно переспросил:

– О чем, дядя Иче?

Иче встал из-за стола и показал племяннику свежий номер газеты.

– Вот смотри, пару дней назад английское правительство пообещало еврейскому народу создать государство в Палестине. А там сейчас как раз англичане.

– Разве не турки? – неуверенно спросил отставший от международных новостей Виктор.

– Нет! Турок вышибли англичане. И теперь вся Палестина по обе стороны реки Иордан под их контролем! А скоро они отдадут власть нам! И там мы вновь построим нашу страну, на древних землях наших предков! Вот за что стоит воевать! И тебе, и Шолому! А тут ловить нечего. Тут все проклято. Здесь нет благословения.

И Иче вытащил из кармана бумагу и карандаш.

– Вот смотрите.

К нему подсел с одной стороны Шолом, а с другой Виктор. Фрида и Хана уже ушли на кухню мыть посуду.

Иче нацепил на нос очки и написал на бумаге – 1795 год. А под этим годом он написал – 1917 год.

– Итак, на данный момент у нас имеется 122 года нашего рабства в России. Все эти годы мы жили нищими в черте оседлости, между волнами погромов и унижений. А Тора нам что говорит? Что Б-г взыскивает с наших обидчиков очень строго. Поэтому, после того, как эта страна, или страны, которые возникнут на этом месте, начнут к нам хорошо относится, должно будет пройти столько же лет их мучений, сколько они мучили нас, если не больше. Поэтому, ребятки мои, в обозримом будущем моей жизни, вашей и ваших детей и внуков, здесь ничего хорошего не будет.

Виктор долго слушал рассказ Иче и узнал много интересного. Ему постелили на втором этаже, в гостевой комнате с балконом. Впервые за долгие годы он лег на мягкую, не казенную кровать и заснул блаженным сном. В девять утра его разбудил Шолом. Они позавтракали вместе с Иче, и впервые за многие годы Виктор помолился в доме дяди. Он так отвык от дома и семейных разговоров! Виктор чувствовал, что ему приятно общаться с Ханой, женой Шолома. И осознавал, что ему тоже бы хотелось иметь свою жену и свою семью.

Шолом и Виктор организовали своего рода разведку для того чтобы не быть застигнутыми врасплох погромщиками. На подступах к городу у всех основных дорог сидели иx люди и следили за подозрительными группами солдат, дезертиров и бандитов, входящих в город. И вот во вторник вечером прибежал гонец, худощавый парнишка лет пятнадцати, и сообщил о том, что в город через полчаса войдет отряд из двадцати вооруженных винтовками солдат, в шинелях без знаков различия.

– Спасибо тебе, Изя. Иди домой. И спрячься с сестрами и мамой в погребе. А этих мы достойно встретим.

«Жалко Виктор уехал к родне… Будет жалеть потом, что пропустит все самое интересное», – подумал Шолом.

Оповещены были уже все люди из отряда Шварцбурда. Он приказал ждать врага у самого въезда в город. Десять человек он спрятал с одной стороны обочины, десять – с другой. За пригнанным ранее обозом расположил еще пятерых. Встречал он их сам, переодевшись в отцовский лапсердак и его же ермолку. Под длинными полами черного шелкового лапсердака в карманах врезались в его ноги островатые барабаны заряженных и смазанных револьверов. За ним, также переодетыe в одежду религиозных евреев, стояли его ребята.

Ждать пришлось недолго. Появились опухшие, красные морды солдат.

– Стояти, жидва! – крикнул один из них Шолому.

– Стояти, жиди пархаті! Сюди йти, я сказав… Сюди, виблядок жидівський[128]128
  – Стоять, жиды пархатые! Сюда идти, я сказал. Сюда, выблядок жидовский (украинск.).


[Закрыть]!

Шолом подмигнул своим друзьям, театрально опустил голову вниз и сделал вид, что испугался… Он сутуло согнул спину и застыл на месте.

Солдатня медленно подходила. Кто-то из них лузгал семечки, кто-то что-то жевал. Ободранные, грязные, наглые морды приближались.

– А, ну сюди бігом, жідяра! Ти чо глухий? Щас я тобі твої пейси з коренем вирву[129]129
  – А, ну сюда бегом, жидяра! Ты что, глухой? Сейчас я тебе твои пейсы с корнем вырву (украинск.).


[Закрыть]!

Шолом поднял глаза и вызывающе улыбнулся солдату. Гневом блеснули его глаза.

– Чего пану треба? – спросил он по-украински.

И сам же и ответил:

– До могілы не далече! И поховаємо, як собаку, не гірше[130]130
  – До могилы не далеко! И похороним, как собаку, не хуже (украинск.).


[Закрыть]…

Солдат от удивления вытаращил глаза и полез за шашкой.

– Ах ти, жид пархатий, та я тебе навпіл розрубаю! Ми всіх вас порубав, жідское насіння! Я ті…[131]131
  – Ах, ты жид пархатый, я тебя пополам разрублю! Мы всех вас порубим, жидовское семя! Я тебе… (украинск.).


[Закрыть]

Шолом громко свистнул. И вытащил из карманов два черных револьвера. Его друзья тоже достали оружие.

С двух сторон обочины дороги и из-за обоза вышли вооруженные винтовками люди.

– Пан хоче повоювати з євреями? Це можна. Цар Давид любив воювати з ворогами євреїв. Але, тільки він їх не прощав. Він їх усіх вбивав[132]132
  – Пан хочет повоевать с евреями? Это можно. Царь Давид любил воевать с врагами евреев. Но только он их не прощал. Он их всех убивал (украинск.).


[Закрыть].

Солдаты ошарашено и испуганно смотрели на откуда ни возьмись появившихся еврейских ополченцев.

Шолом же сделал два выстрела, пробив пулями коленные чашечки своему обидчику. С криками тот упал на землю.

– Цілуй жидівський чобіт, свиня[133]133
  – Целуй жидовский сапог, свинья! (украинск.).


[Закрыть]! – процедил Шолом и ткнул его сапогом в губы. Солдат закашлялся и захрипел.

– Сдаем оружие, хлопцы! Скидаем все оружие на землю. На два метра влево. Живо! – скомандовал Шолом.

Банда дезертиров была разoрyжена и выгнана вон из города. Вечером весь отряд, кроме разведки, сидел в доме у отца Шолома… Пришло много людей, и все благодарили его за такого сына. Под вечер в Балту вернулся Виктор и очень жалел о том, что пропустил. Но ему было суждено наверстать упущенное.

Спокойствие было не долгим. Уже через неделю в городе снова запахло очередным погромом.

Около полудня к Иче прибежал растрепанный молодой человек и громко сказал:

– Дядя Иче! Беда! Дезертиры собрались в стаю и планируют погром!

Иче побледнел.

– Сколько их?

– Человек сто.

– Откуда знаешь?

– Иван Зозуля сказал.

– Далеко они?

– Не так далеко. Через час будут тут. По дороге идут медленно. Их пасут наши пареньки.

– Собирай ребят, Эли. С оружием ко мне. Немедленно.

Эли убежал.

Виктор подошел к дяде и сказал:

– Может, мне поговорить с ними? Как офицеру?

Иче хмыкнул в бороду.

– С этими бандитами в солдатской форме? О чем? Многие из них уже убили не одного офицера. Их можно остановить только огнем. Они голодны, злы, хотят денег и насилия. О дисциплине они давно забыли. Керенский совсем развалил порядок в армии…

Виктор печально кивнул.

Уже через полчаса двор Иче заполнили добровольцы. Тут были разные люди. И почти седые мужчины, и совсем юные. Все они были хорошо вооружены. Они держали винтовки и револьверы. Хмуро и страшно выглядели эти затравленные и смертельно уставшие от погромов люди. Они громко и нервно переговаривались между собой. Из дома вышел Иче. Все сразу замолкли и уважительно посмотрели на него. В старом солдате они видели своего лидера и командира.

Иче медленно осмотрел собравшихся и сказал:

– Спасибо за то, что пришли! Сколько вас тут?

Вперед вышел бородатый брюнет, сапожник Хацкель, и ответил:

– Нас шестьдесят человек. Это все, что мы собрали. Еще два отряда по двадцать человек мы отправили в соседние местечки. Мало ли что. Но мы с оружием. И многие с опытом. Особую благодарность мы выражаем Ребе Мойше Браверману, благодаря которому мы собрали большую сумму денег на покупку оружия и патронов! Руководи нами, Иче. Ты от многих погромов нас защитил. Люди, как ты и учил, разбиты на десятки. У каждой десятки командир и заместитель. И у каждой пятерки, командир и заместитель.

Иче одобрительно кивнул.

– С какой стороны идут дезертиры?

Хацкель быстро ответил:

– Они приближаются к Екатерининской улице. У нас есть час. Их пасут наши мальчишки. И постоянно посылают нам гонцов. Но есть плюс. У этих гадов не так много оружия. На подходе уже строятся баррикады, и там отряд Лейзера Фишмана с «максимом».

Иче снова кивнул и сказал:

– Хорошо. Перед нами слабый и деморализованный враг. Из дезертиров плохие солдаты. Они надеются на безоружные жертвы и легкую добычу. Займем прежние позиции. Как в прошлый раз. Кстати, хочу представить вам моего сына, ветерана французской армии. Он три года воевал на западном фронте против немцев. Шолом профессиональный пулеметчик и стрелок. Он хотя и рядовой запаса, но зато получил там орден за храбрость.

Иче вывел вперед Шолома, широко улыбнувшегося собравшимся. К нему подошел один из командиров, портной Янкель, и протянул ему карабин.

– Это тебе, сын Иче, от нас. Авансом. Надеемся, что ты оправдаешь наше доверие.

Шолом горячо поблагодарил добровольцев, пожал руку Янкелю и отошел в сторону.

Затем Иче представил им своего племянника Виктора Слуцкого, назвав его по-еврейски Авигдором. Однако добровольцы отказались дать какие-либо руководящие посты Шолому и Виктору, немало при этом обидев их. Но делать было нечего. И два фронтовика примкнули к местечковым добровольцам обычными рядовыми бойцами. Виктору, правда, дали наган и две гранаты. У Иче же была своя винтовка. Через двадцать минут все улицы, ведущие к еврейскому кварталу, были перекрыты добровольцами. Они подошли к уже сооруженным баррикадам, которые заканчивали делать школьники, женщины и старики. В середине баррикады гордо сидел пулеметчик с помощником.

Только уважение к Иче помогло Шолому сменить пулеметчика и самому сесть за пулемет. Виктор встал рядом, найдя удобную щель между досок. Он надвинул на глаза свою офицерскую фуражку и проверил барабан револьвера. На удивление он был смазан, и пули были аккуратно вставлены внутрь. Он взвел курок и усмехнулся:

– С японцами воевал. С немцами воевал. С красными воевал. И только впервые в жизни за свой народ воевать буду!

Шолом откинул назад свой непослушный длинный чуб и ответил:

– За свой народ самое лучшее! Самое настоящее! Самое истинное дело воевать!

Но тут кто-то крикнул:

– Идут!

В конце длиной, вымощенной булыжником улицы показались первые темные фигуры погромщиков. Они шли в длинных солдатских шинелях. У некоторых за спинами были винтовки. В отличие от довоенных погромщиков, эти ничего не пели и никакой символики не несли. Ни религиозной, ни политической. Это была просто стая голодных и озверелых шакалов, жаждавших легкой добычи.

Они подошли поближе и увидели баррикады, за которыми стояли еврейские бойцы. Один их них сложил руки рупором и крикнул:

– Жиды! Не валяйте дурака! Мы только авангард. За нами идут сотни голодных и обозленных фронтовиков. Отдайте нам деньги, ценности и баб, и мы вас не тронем!

Виктор попросил у Иче разрешения им ответить, и когда тот его дал, он крикнул:

– Вы никакие не фронтовики. Вы предатели и дезертиры, без разрешения покинувшие свои части во время войны! Я офицер русской армии, капитан от инфантерии Виктор Слуцкий. Я приказываю вам немедленно сложить оружие и сдаться. Только в таком случае я гарантирую вам жизнь.

Дезертиры были шокированы отличными русским языком и армейским тоном Виктора. Они начали совещаться, но у них не выдержали нервы, и они первыми открыли огонь по баррикадам. Шолом с наслаждением выпустил меткую и длинную очередь по бандитам. Пять человек рухнули на землю.

– Это не жиды! Мать их раз так! Это регулярная армия, xлопцы! – раздались крики.

Виктор прицелился и начал стрелять по дезертирам, изрешетив одного из них. Беспорядочные винтовочные выстрелы проредили пространство. Солдафоны попрятались по домам и начали стрелять оттуда. Часть из них убежала, но многие остались. По мере того как некоторые погибали, подходили другие. Кто-то убежал в проулки и, видимо, решил обойти баррикады для удара в спину. Но они не знали, что люди Иче перекрыли все подходы. И вскоре залпы послышались с соседних улиц.

Виктор предложил закидать гнезда с дезертирами гранатами, но Иче не разрешил.

– Там же люди! Они влезли в дома мирных людей! Надо винтовками! Пока не перебьем всех!

И он сам заряжал свою винтовку и метко стрелял, видя, как падают на землю погромщики.

Сцена 30

Попытка погрома на этот раз была отбита без потерь для защитников Балты. Солдаты-дезертиры позорно разбежались уже через час боя, оставив на улицах двадцать трупов своих товарищей. Виктор пробыл в Балте еще несколько дней. Он часами говорил с дядей и с Шоломом, больше слушая их и пропитываясь их удивительным для него мировоззрением. Он навестил могилы своего любимого деда и бабушки и, излив им свою душу и помолившись Богу за них, уехал в Читу, к генералу Семенову.

На вокзале в Одессе его провожали дядя Иче и Шолом с Ханой. Они дали ему с собой в дорогу целый чемодан еды. А дядя Иче подарил ему дорогую золотую брошь с драгоценными камнями.

– Повезет, так будет тебе память. А нет, так продашь, Авигдор… Всякое бывает, время сложное. Война, голод, беспорядок. Выбор твой. Но потом, после всего этого, подумай о переезде в Палестину! Только там наш настоящий дом.

С этими словами Иче сунул в руку племянника газету с декларацией Бальфура, и какую-то священную книгу.

– И вот. Это Тора. Возьми. С переводом на идиш. Когда тебе будет тяжело, просто почитай её. Или открой любую страницу, и Б-г ответит тебе через эту святую книгу. Да, благословит тебя Б-г Авраама, Исаака и Иакова! Пусть тебя охраняют ангелы Его!

Через четверть часа поезд увез Виктора на север. Иче вернулся в Балту, а Шолом с женой остались в Одессе. Они остановились в маленькой квартирке, принадлежавшей родственникам Ханы. Через несколько дней Шоло-ма настигло страшное известие. Его горячо любимый отец тяжело заболел и слег. Шолом мгновенно приехал назад в Балту, где успел попрощаться с отцом, умершим у него на руках.

Шолом держал руку отца в своей руке и упал на деревянный пол, заливаясь слезами.

– Папа! Папочка! Почему ты оставил меня?! Почему ты ушел?! Б-г мой! Почему ты забрал его?!

Шолом похоронил отца и провел дома семь дней траура[134]134
  У иудеев траур идет иначе чем у христиан. Траур состоит из трех уровней: первые семь дней, затем тридцать дней, и год. Все это основано на стихах из Торы.


[Закрыть]. После этого, разбитый и озлобленный на судьбу, он опять вернулся с женой в Одессу. Из Балты Шолом приехал вооруженным. За ту бесценную помощь, которую он оказал в деле защиты города от погромов, ему пожаловали французский карабин, а в такое смутное время это был бесценный подарок.

Одесса в это время жила своей революционной жизнью. В городе главенствовали различные направления социалистов, каждое из которых по-своему понимало путь к всеобщему счастью. Большевики тогда еще не управляли в городе, и не было диктатуры какой-то одной партии. Шварцбурд долго не раздумывал и сразу примкнул к анархическому отряду Красной гвардии, состоявшему в основном из анархистов-эмигрантов. Это была его стезя, и в этом обществе он чувствовал себя в своей тарелке. С большевиками Шварцбурд не ощущал философской и идеологической общности. Другое дело – общество еврейских анархистов и мечтателей. Это были его люди!

В отряде Шварцбурда все говорили на идишe, и у Шолома порой было такое ощущение, что он находится не в вооруженном отряде, а в синагоге. Тремя основными задачами красногвардейского отряда Шолома были:

поддержание порядка в городе, охрана фабрик и недопущение еврейских погромов. Шолома больше всего волновало последнее. Он считал, что построение мировой справедливости начинается с вооруженной борьбы с антисемитизмом.

28 ноября 1917 года Шолом пришел на встречу с командиром одесских красногвардейцев, двадцатитрехлетним еврейским рабочим-металлистом Мойше Кангуном. Именно ему Шолом и представил свой план защиты города от двух основных врагов: войск Румчерода и военных формирований украинских националистов, гайдамаков.

В накуренной комнате сидел кучерявый, черноволосый Мойше. Он был невыспавшийся и хмурый. Под его глазами были мешки. Длинный орлиный нос торчал, как у попугая.

– Слушаю Вас, товарищ Шварцбурд! – обратился к Шолому Мойше по-русски.

– Шoлом Алейхем, Мойше! – сказал Шолом на идишe и тепло пожал Мойше руку.

Мойше вздрогнул, протер рукой лицо и сказал:

– Действительно, на идишe говорить будет и проще, и легче. Слушаю Вас. Вы хотели меня увидеть. Я весь внимание.

Шолом сел на стул. Он снял шапку и провел рукой по волосам. Посмотрел на Мойше. Обвел взглядом комнату, в которой, помимо Мойше, сидели еще двое рабочих. Один из них был скорее всего цыганом, по виду он был больным и обозленным. Второй имел злой и не-выспавшийся вид, скорее всего, был либо русским, либо украинцем.

– Можете говорить свободно, – сказал Мойше. Это мои ближайшие помощники. Товарищ Лейб и товарищ Степан. Степан, кстати, прекрасно говорит на идишe. Так, что давайте уже перейдем к делу. Чаю хотите?

Шолом кивнул и достал из внутреннего кармана пиджака сложенные вчетверо листы бумаги, аккуратно исписанные его размашистым почерком.

– Суть моего визита к вам в следующем. Я продумал детальный план захвата Одессы. Как Вы прекрасно знаете, сегодня мы не контролируем еще весь город. Более того, ситуация тяжелая. И наши противники – украинские националисты гайдамаки и Румчерод[135]135
  Румчерод – Центральный исполнительный комитет Советов Румынского фронта, Черноморского флота и Одессы, контролирующий или претендующий на контроль над Херсонской, Бессарабской, Таврической, части Подольской и Волынской губерний бывшей Российской империи. Румчерод был избран на 1-м фронтовом и областном съезде Советов 10–27 мая (23 мая – 9 июня) 1917 года в Одессе. Большинство в первом созыве Румчерода составляли эсеры и меньшевики, враждебно встретившие Октябрьскую революцию.


[Закрыть] – нас теснят. Я хорошо знаю город. И предложил Вам в письменном виде план наиболее бескровного захвата власти в городе.

Мойше скривил рот.

– Чаю хотите? – снова спросил он.

– Хочу чаю. Очень, – ответил Шолом и улыбнулся.

– Ах, да. Вы же говорили. Степан, будь добр, скажи там Дворе, пусть принесет нам чаю. Мне покрепче. А я пока почитаю план господина Шварцбурда.

Степан вышел. А Лейб хитро посмотрел на Шолома и заметил:

– Хорошие у Вас часы, на золотой цепочке, господин Шварцбурд. Сразу видно, что не наши! У нас так не сделают. Не умеют! Откуда они у Вас?

Шолом усмехнулся и ответил:

– Я купил их в Париже. А часы швейцарские. Фирмы «Тиссо».

Шок поразил Мойше и Лейба.

– Вы были в Париже?

– Был. Жил там. Воевал во французской армии на германском фронте. Много чего было. Но бросил все и приехал сюда сражаться за трудовой народ.

– Не марки ли «Царь» Ваши часы? А-то у нас в России, многие офицеры с такими часами ходят. С портретом Николашки внутри даже… – ехидно спросил Мойше.

Шолом засмеялся.

– Да нет. Что Вы! А вот портрет Кропоткина я бы хотел иметь на своих часах!

Вошла помощница Мойше, Двора, и принесла всем чай. Вернулся Степан и сел на свое место. Все пили чай вприкуску. А затем Мойше взбодрился и принялся читать план Шварцбурда.

Через пять минут он отложил бумаги в сторону и сказал:

– Ваш план не пройдет. Он слишком сложный. Черт ногу сломит. Надо бы что-то попроще придумать. Мы, конечно, понимаем Вас, товарищ Шварцбурд. Вы тут все упор делаете на Ваш личный трехлетний опыт профессиональной военной службы в армии Франции на германском фронте. Да, это тоже определенный опыт. Но не более того! Франция является вражеской, реакционной, капиталистической, колониальной страной, воюющей в составе Антанты против Германии и Австро-Венгрии, таких же капиталистических зверей! Подобный военный опыт не только не помогает Вам и нам всем в сражениях гражданской войны и революции, но и мешает! Посему Ваши военпредложения мы с товарищами считает ошибочными и вредными.

Далекий от профессионального понимания военного дела Мойше Кангун отверг план Шолома. Шолом в гневе вышел из совещания под хохот собравшихся.

Красногвардейцы, руководимые вчерашними студентами и рабочими, были разбиты наголову гайдамаками Симона Петлюры. Мойше Кангун был убит в бою. Город перешел в руки украинских националистов, ставивших задачу полного отделения Украины от России.

Только к 14 января 1918 года различные советы революционно настроенных рабочих и разрозненные части Красной гвардии смогли договориться об еще одной попытке освобождения города от гайдамаков. Шварцбурд наконец-то добился своего назначения командиром отряда из пятидесяти человек. Задача подразделения Шолома и других подобных отрядов была освободить одесский вокзал. Но это плохо спланированное выступление было также разбито украинскими националистами. Шолом спасал свою жизнь, убегая заснеженными и обледенелыми дворами и крышами и отстреливаясь на бегу.

Однако провал атаки на вокзал не отражал общей картины происходившего в городе. На других направлениях революционерам повезло, и, перегруппировав силы, они выдавили гайдамаков из Одессы. Так начался кратковременный период власти Первого Рабочего Совета. Власть этого Совета не была большевистской. Никакой централизации власти в руках какой-либо одной революционной партии тогда не было. Все делалось коллегиально, с участием всех фракций. И именно эта форма революционного народного правления, лишенная диктатуры и подавления кого-либо кем-либо, очень нравилась Шолому.