Текст книги "Золото Колчака"

– Заходи, кто там?

– Товарищ Десятый, получены две телефонограммы. Они уже несколько дней вас дожидаются, но мы только сегодня смогли их принять.

– Давай сюда…

Блок закрыл дверь на замок и, используя на ноутбуке программу расшифровки, прочитал послания. В первом говорилось о том, что дальневосточная группа успешно завершила задание, а во втором – что эта же группа благополучно пересекла границу и теперь возвращается на место постоянной дислокации. Блок был доволен – все идет как нужно, и различные пазлы постепенно складываются в одну общую картину. День был начат очень удачно, и он решил развить успех такого радостного сегодняшнего утра.

Всем было объявлено, что с сегодняшнего дня возобновляются вечерние кинопоказы. Офицеры немного оживились в предвкушении перемен, и день прошел в некотором возбуждении. Посоветовавшись со Свитом, Блок решил сразу же взять с места в карьер – на вечерние сеансы они выставили две комедии: «Свадьба в Малиновке» и «Любовь и голуби». Чекисты после ужина привычно расставили мебель и поудобнее устроились на своих обычных местах. Здесь же были Саблина, помощник подполковника, специально приведенные из лазарета раненые бойцы – все ждали обещанного праздника.

Но к большому удивлению Блока, праздника не получилось. Чекисты пару раз улыбнулись во время показа первого фильма, а второй, вообще, прошел при всеобщем молчании. Уже выходя из импровизированного кинотеатра, один из бойцов произнес, обращаясь к кому-то:

– Хороший фильм, жизненный.

– Ага, у меня в детстве тоже голуби были, поумирали, наверное, уже давно…

Чекисты помогали друзьям из лазарета дойти до больничных коек и возвращались к своим делам. Этим вечером больше про фильмы никто не вспоминал. Блок повернулся к Свиту:

– Ну, и что скажешь?

– А что говорить? Их не поймешь, вроде, смешно было, а они сидят все, как на похоронах…

– И?

– Что, и? Ну, болеет человек еще. Рано ей вставать, только температуру сбили, слабая еще совсем.

– А ты ей хотя бы по нескольку часов в день разреши вставать, а остальное время пусть дальше лечится, а то совсем без нее пропадем здесь…

– Ладно, но только на несколько часов – не больше… Пошли к ней, она сейчас таблетки принимать будет, как раз заодно и поговорим.

Тинки сидела на своей полке и пила чай с таблетками. Целая гора медикаментов лежала рядом с ней, и она, тяжело вздыхая, с трудом глотала все это. Появлению Блока и Свита она очень обрадовалась, а так как в купе, кроме них, никого больше не было, то сразу же кинулась к Блоку за защитой:

– Блок, скажи ему, а то он меня уже совсем замучил своей химией. Посмотри, у меня лицо уже все посинело и вытянулось. Мне даже из купе теперь выйти стыдно, никакой макияж не помогает.

– Сама виновата, будешь думать в следующий раз, как раздетой по морозу бегать.

Тинки снова затараторила что-то насчет того, что ей некогда было раздумывать, о своей нелегкой женской судьбе, но ее перебил Свит:

– Ладно, потом расскажешь, тут вот какое дело: мы решили немного приподнять настроение у наших ребят и как-то втянуть подопечную в общий коллектив, но какая-то странная реакция была у всех, и сложилось такое впечатление, что они загрустили еще больше. Что посоветуешь?

Тинки тут же стала очень серьезной и села поближе к Свиту:

– Ты мне конкретно скажи, что вы уже успели натворить, кто где сидел, как все прошло в общем…

Свит в подробностях описал ей весь сегодняшний вечер. Судя по заблестевшим глазам Тинки, она была в полном негодовании:

– Вы куда полезли-то, а? Ну, вот кто вас просил? Неужели нельзя было мне сказать – я тут без дела валяюсь, уже не знаю, сколько времени, а они только и могут, что портить все…

Ее нельзя было остановить, она ругалась до тех пор, пока сильный кашель не заставил ее замолчать. Ей не перечили. Блок и Свит сидели тихо и молча выслушивали в свой адрес поток ругательств. Когда она все-таки замолчала, Блок вставил вопрос:

– Нам теперь что делать?

– А ничего не делать. Все придется сначала начинать. Если мешать не будете со своей помощью, то, думаю, выкрутимся. Но для этого мне нужно будет завтра с утра уже потихоньку приступать к работе с людьми. А теперь идите и подумайте над своим поведением, не забудьте забрать лекарства свои дурацкие от меня. Все, идите – мне нужно время подумать…

На следующий день с раннего утра ее уже можно было увидеть везде. Она хихикала с офицерами, давала какие-то незначительные указания и навещала раненых. С ее появлением в вагонах по-новому разгорелась жизнь. Казалось, что даже солнце стало ярче играть на снегу. Каждый старался сделать для нее что-нибудь приятное, и она с радостью и благодарностью это все принимала. Вечером она уже в качестве законного хозяина киноиндустрии взяла бразды правления в свои девичьи руки. Ей старательно помогали все, кого она удостоила своим вниманием, то есть, обратилась за помощью. После ужина зал совещаний в одно мгновение превратился в кинозал, и все ждали начала очередного сеанса. Время шло, а шоу никак не начиналось. Чекисты уже стали переговариваться между собой и оглядываться на небольшой кабинет, из которого обычно Тинки и проводила свои сказочные сеансы. Наконец, она включила свет и с виноватым видом вышла к зрителям. Тинки опустила голову и чуть слышно пробормотала:

– У меня с оборудованием что-то случилось – никак не могу поставить новые фильмы. Там заело, и можно только вчерашние посмотреть…

Тинки повернулась к Блоку, прижала руки к груди и испуганно залепетала:

– Товарищ полковник, я все исправлю, честное слово, исправлю – всю ночь спать не буду, но отремонтирую… А сейчас можно поставить вчерашние фильмы? – она сильно закашляла и схватила заранее приготовленный для этой драматической сцены стакан с водой.

Блок не знал, что говорить. Он сделал серьезное лицо, и весь его вид говорил сам за себя. Всем было прекрасно понятно, что старлей, действительно, теперь всю ночь будет ремонтировать свой кинопроектор, а потом еще и получит кучу взысканий. Но неожиданно тишину прервал чей-то голос:

– А, действительно, давайте вчерашние комедии посмотрим? Я на службе был и не видел их.

– И я не видел, мы в карауле были…

– А я видел, но еще раз хочу посмотреть, давайте посмотрим?

– А что, вчера комедии были? Так я тоже не видел…

Неожиданный гул голосов заставил подполковника встать со своего места:

– Так, тихо, товарищи. Все за то, чтобы просмотреть вчерашние фильмы, или разойдемся – и отбой?

– Все…

– Все…

Майор, его помощник, кричал громче всех. Ему очень понравилась сама атмосфера в кинозале, и он готов был смотреть те же самые фильмы по десять и более раз. Блок взглянул на Тинки и заметил, как та прищурила глаза: «Ну, и хитрюга же», – подумал он про себя. Затем официально повернулся к ней и произнес:

– Ну, раз никто не возражает, то давайте посмотрим еще, но чтобы это было первый и последний раз, товарищ старший лейтенант.

– Есть, товарищ полковник!

Погас свет, и на экране замелькали первые буквы. Спустя несколько минут, в зале уже стоял оглушительный хохот. Чекисты смеялись так, что не могли усидеть на своих местах, и им приходилось валиться со скамеек друг на друга. Второй фильм встретили с таким же восторгом. Несколько раз приходилось нажимать на паузы, так как за сильным хохотом ничего невозможно было расслышать, и офицеры даже начали ссориться друг с другом, успокаивая своих соседей. Саблина смеялась не меньше остальных. Она сидела с самого края и все время отворачивалась к стенке, чтобы не мешать остальным. Блок не верил своим глазам. То, что вытворяла Тинки с людьми, выходило за рамки понимания. На следующее утро к Блоку ворвался разгневанный Свит:

– Или ты прекратишь эти издевательства, или сам будешь лечить раненых. Я не могу работать в таких условиях – это не работа, а безобразие какое-то…

– Что случилось на этот раз?

– Да все Тинки твоя…

– Почему это, моя? Наша, наверное, и что она опять натворила?

– Вчерашние комедии эти… – у раненого вечером на сеансе от смеха шов разошелся, а он только утром сказал об этом: не хотел, чтобы Тинки попало опять за то, что она разрешила раненым фильмы смотреть. Типа, вечно она виновата у нас во всем и за всех отдувается постоянно – прямо, беззащитная девочка для битья…

– Да уж, беззащитная… А вот интересно, как она смогла расшевелить это мертвое царство? Мы ведь то же самое делали, а эффект совершенно противоположный был…

– Да я у нее еще вечером спросил…

– И что?

– Она, оказывается, вначале смех добавила, как в комедийных сериалах, а потом уже, когда люди разошлись, и подстегивать их не нужно было – сами себя веселили…

– Да, уж… нам с тобой до нее далеко…

– Ну, далеко, не далеко, а если такое еще раз повторится, то раненых на сеансы пускать больше не будем.

– Как скажешь – ты врач, тебе и решать…

На следующий день Саблину перевели в купе Тинки под предлогом, что рядом с ней всегда должен находиться кто-то из медперсонала, чтобы точно по определенному графику давать ей очень важные лекарства, от которых теперь зависело ее здоровье. Саблина совершенно не удивилась и приняла новое назначение с обреченным спокойствием. Она всегда все делала молча и без лишних напоминаний, и эта небольшая дополнительная нагрузка совершенно не выбила ее из колеи. И если днем за больной присматривал лично Свит, то ночью за нее теперь отвечала Саблина, и постепенно ее обычный график переместился – днем она спала, а ночью следила за приемом лекарств. Это дало Тинки неограниченные по времени возможности общения со своей новой подопечной.

Постепенно Саблина стала открываться. Сначала пошли небольшие истории про фронт, затем – про лагерь. То, что происходило до лагеря, она тщательно скрывала и даже ни разу не заикнулась об этом времени. Наконец, Тинки решила, что настал момент решительных действий – Саблина была готова, и теперь оставалось только нанести заключительный штрих в хитросплетенную игру с проникновением в ее душу.

Вечером на очередном киносеансе демонстрировались фильмы «Служебный роман» и «Ирония судьбы, или с легким паром». Чекисты провожали титры в конце каждого фильма одобрительными аплодисментами. Ночью же Тинки и Саблина принялись обсуждать эпизоды из фильмов. Их разговор затянулся почти до утра. Саблина в уютной обстановке ночного купе принялась яростно защищать одного из героев фильма, и ее трудно было остановить. Она превратилась из молчуньи в человека, которого невозможно было заставить замолчать. Тинки даже пришлось пару раз попросить ее принести горячего чаю, чтобы хоть как-то разрядить обстановку. Постепенно разговор перешел на другие темы и коснулся лагерной жизни Саблиной. Тут Тинки и выложила один из своих козырей в этой затянувшейся игре:

– Рядом с вами долгое время была моя лучшая подруга – Нариша, вы ее помните?

– Конечно, помню, мы с ней были подругами, а в лагере очень редко люди дружат, обычно – каждый за себя. А мы с ней как-то сразу сошлись… А что с ней сейчас, она жива?

– Нет, совсем недавно она умерла в тюремном госпитале… Мы слишком поздно приехали за ней. Это благодаря ей мы сумели вас разыскать. Последняя ее просьба – вытащить вас из всех этих ужасов…

– Значит, это из-за нее я сейчас нахожусь с вами здесь?

– Да, в большей степени… А вы можете мне рассказать, как вы расстались с ней и, вообще, как она там жила?

– Да рассказывать-то особо и нечего, вы и сами, наверное, все уже знаете… Мы с ней познакомились еще в общей камере на пересылке. Ее обвинили в шпионаже в пользу Японии, наверное, из-за фамилии. У нее очень странная фамилия была – Мокчайсонг, и вовсе не японская… Я еще совсем девчонка была, не привыкшая к трудностям, – вот она меня и оберегала от всего. В лагере пробыли несколько лет и всегда вместе старались держаться. С нами еще одна девушка была, прибилась к нам. У нее срок поменьше нашего был, и посадили ее за то, что она зерно на станции по ночам воровала. Потом, когда лагеря переформировывали, нас перевозили в другое место, и на одном из перегонов эта девушка попала между вагонами. Там от нее ничего не осталось тогда – ужас просто, смотреть нельзя было, а Нариша мне и говорит:

– Все, забудь, что ты Саблина – теперь ты Плахова (то есть наша третья девушка). У нее срок в два раза короче твоего, поэтому быстрее освободишься.

Я сначала перепугалась вся, думаю, а вдруг узнает кто, а Нариша меня успокаивает и говорит, что, мол, охранники не наши и заключенных всех перемешали так, что теперь никто и не разберется, кто и где… По фотографиям-то узнать нас уже нельзя было к тому времени – все на одно лицо. К тому же у меня статья менялась с политической на уголовную, а значит, и отношение немного другое уже должно было быть. Ну, решать нужно было быстро, и я решилась. Потом целый год, наверное, по ночам не спала – все боялась, что обман наш раскроется. А потом все как-то успокоилось постепенно, и я привыкла. А с Наришой нас судьба разлучила через много лет. В лагере постоянно драки были – блатные часто избивали остальных, и во время одной из таких драк на работах они избили Наришу. Я тогда легко отделалась – меня на неделю всего положили в лазарет, а ей сильно досталось – сломали позвоночник. Врачи сказали, что она не выживет, а когда в тюремный госпиталь перевезли ее, то совсем связь с ней потерялась. Я уже и не думала, что, вообще, услышу о ней что-нибудь. Честно говоря, я думала, что она уже давно умерла, а она, оказывается, все это время жива была в госпитале, надо же… Потом еще много лет в лагере я вместо Плаховой срок отбывала, а когда война началась, то сразу же на фронт и попросилась – думала, может, там быстрее или убьют, или на волю отпустят… Нариша… – вот ведь как бывает, а я ее раньше часто вспоминала, а потом как-то все ушло куда-то, как будто и не я это вовсе, а кто-то другой за меня живет – все как во сне или в бреду каком-то… А что теперь со мной будет? Ваш начальник же знает, что я Саблина…

– Теперь все будет хорошо, не волнуйтесь. Мы все очень рады, что сумели выполнить последнюю волю Нариши, так что у вас теперь все просто замечательно, а дальше еще лучше будет…

– Хорошо бы, только все равно как-то неспокойно на душе…

Они разговаривали до утра, и, только когда по вагону стал греметь кастрюлями и ложками кухонный наряд, заступающий на службу, они заснули. Теперь Тинки уже крепко и надежно держала Саблину в своих руках, и было понятно, что она уже ее не выпустит. На сегодняшний день у Тинки были возложены особые надежды. Она в течение всего вечера старалась поддерживать Саблину в ностальгическом настроении, и к вечернему киносеансу та уже была полностью готова к очередной хитрости своей больной.

Все уже были в сборе и с нетерпением ожидали очередных зрелищ. Некоторое время Тинки, вообще, перестала демонстрировать комедии, чтобы хоть как-то успокоить Свита и наладить с ним дружеские отношения. Но сегодняшний день и не подразумевал веселую атмосферу. На экране замелькали кадры фильма «Свадьба с приданным», а заключительным аккордом в хитрой игре Тинки стал фильм «Дело было в Пенькове». Она внимательно следила за ситуацией в зале и, когда зазвучали первые строки песни, сделала звук погромче, чтобы ненароком кто-то из присутствующих не заглушил важные слова:

 
– Огней так много золотых
На улицах Саратова,
Парней так много холостых,
А я люблю женатого…
 

Саблина вся съежилась и вжалась в скамейку. Она вслушивалась в каждое слово, и ее глаза выражали ужас и страх, волнение и боль одновременно. Она дослушала песню до конца, и через пару минут вышла из зала. Тинки кивнула головой Свиту, чтобы тот проследил за аппаратурой, и вышла вслед за женщиной.

Саблину она нашла в своем купе. Та лежала на постели и рыдала. Она колотила руками по подушке и, в прямом смысле, выла от дикой тяжести на душе. Тинки зашла в купе и закрыла за собой дверь на замок, чтобы никто случайно не помешал им. Успокаивать Саблину она не стала. Просто села рядом и слегка приобняла ее.

Примерно через час та стала потихоньку успокаиваться и вскоре уже смогла сидеть. Она молча смотрела в окно и, казалось, очень глубоко ушла в себя, но Тинки прекрасно знала, что делает. Она не лезла в душу, а просто ждала, когда та сама начнет изливать на нее все, что накопилось за всю тяжелую и страшную жизнь.

Время шло, а Саблина и не думала начинать разговор. Тогда Тинки незаметно нажала на кнопку рации, и сигнал ушел в купе Блока. Через несколько секунд они услышали, как в коридоре собрались несколько человек, они что-то бурно обсуждали. Вскоре послышались переливы гармошки, и чей-то звонкий голос громко запел: «Огней так много золотых на улицах Саратова…» Саблина снова повалилась на подушку с громкими рыданиями. В один миг из коридора исчезли все голоса – это Тинки опять подала условный сигнал, и их снова оставили в покое. Тинки ждала, и вот, наконец, Саблина вытерла полотенцем свое лицо и села напротив нее. Так они посидели еще какое-то время, и, наконец, она начала говорить:

– Вы ведь совсем ничего не знаете про меня… Совсем… Думаете, я сразу попала в лагерь, потом на фронт – и все? Нет… До этого у меня была совсем другая жизнь. Я была дворянкой. Видели бы вы меня раньше… Дочь саратовского губернатора, первая красавица на всех балах. Мне приходилось танцевать с первыми лицами Царского Двора. Какое это было время… Кажется, что этого и не было вовсе, как будто кто-то просто рассказал мне в детстве сказку, а я ее запомнила. Я училась в Смольном, и на выпускном балу встретила его – высокого статного офицера. Он сопровождал Великого Князя в тот день. Мы протанцевали весь вечер, а на следующий день я поняла, что влюблена в него и не смогу прожить ни дня, если его не будет рядом. На следующий день вечером он приехал к нам и сделал мне предложение. В то время он был еще женат, но его жена постоянно проживала в Карловых Варах, и он только изредка навещал ее там. Оказывается, он уже переговорил с Великим Князем, и тот пообещал урегулировать все вопросы, касающиеся его развода.

Мы тайно встречались около года. Я была счастлива. Мои родители делали вид, что ничего не знают о наших встречах. Но, по большому счету, они не возражали, так как всегда баловали меня, и я росла, как цветок в саду, купаясь в любви моих родных. Перед самой революцией Юрию Николаевичу дали официальный развод, и мы обвенчались. Это были лучшие моменты моей жизни. А потом начался весь этот кошмар: голод, холод, все убивают друг друга, ненависть и злоба… Мой муж занимал очень важную должность при Дворе и в составе Белой Армии сразу же отправился на войну. Я получила только одно письмо от него за все время – его принес посыльный, и больше никаких вестей не было. Мне пришлось вернуться в свой родной Саратов, а затем переехать в деревню. Но в тридцатом году в деревне кто-то ночью поджег коровник, и погибло много животных. Сразу же приехала большая комиссия из города, стали всех проверять, и тут же выяснилось, кто я на самом деле. Меня сразу же забрали и стали выяснять, где мои родители. Тогда-то мне и сказали, что мой муж жив и находится в лагере. Про родителей я ничего не знала. Мне приписали поджог в деревне и посадили на двадцать пять лет… Ну, а дальше вы уже все знаете – я отбывала срок, одиннадцать лет, и в сорок первом году ушла на фронт. Плакать я престала через пару лет лагерей – думала, что уже никогда не смогу, а нет… могу, оказывается, да еще как – вон как из ведра льется…

Во время этого рассказа Тинки пересела к Саблиной поближе и обняла ее. Тинки не перебивала – только слушала и слушала. Сколько всего пришлось пережить этой избалованной в прошлом дворянке, могло бы хватить сразу на несколько человек. Наконец, в темном купе наступила полная тишина. Они сидели рядом, обнявшись, и молчали. Каждый в этот момент думал о своем. Наконец, Тинки взяла себя в руки:

– Значит, так, Вера Николаевна… Я должна вам кое-что сказать, но вы должны пообещать мне, что будете держать себя в руках и перестанете плакать.

– Я постараюсь… Вот видите, уже и не плачу совсем… Ну, может, капельку только…

– Одним словом… Саблин Юрий Николаевич жив и здоров. Сейчас мы едем к нему. Он, действительно, долгое время находился в лагере, но теперь ему ничто не угрожает. Как только мы… – Тинки не успела договорить начатую фразу.

Саблина схватилась одной рукой за сердце, а другой за шею, как будто ей трудно было дышать, и упала в обморок. Тинки тут же склонилась над ней:

– Ну, вот. Я так и знала, что этим все закончится… А все Блок – давай быстрее… времени нет… Не успеваем…

Нашатырный спирт быстро привел Саблину в себя, но она еще какое-то время молча лежала и смотрела в потолок купе. Наконец, она произнесла:

– Голова закружилась что-то. Вы не могли бы еще раз мне повторить то, что сказали только что?

– А вы снова в обморок не упадете?

– Нет, я обещаю, что нет…

– И все-таки я как-то уже побаиваюсь за ваше самочувствие… Подождите минуту, я сейчас…

Тинки выскочила из купе и через полминуты вернулась уже вместе со Свитом. Тот проверил пульс, осмотрел глаза, измерил давление и выдал свой вердикт:

– Постельный режим, причем немедленно. К больной никого не пускать – полный покой… А ты, – он повернулся к Тинки, – выйди со мной…

Они вышли в коридор, и Свит тут же набросился на Тинки:

– Сердечный приступ… Ты хоть понимаешь, что это значит?

– Блок торопит уже…

– Торопит, и что? Ему главное – задание выполнить, но ты-то должна понимать, что перед тобой живой человек? Ты хоть представляешь, что ей пришлось пережить? У нее ни здоровья, ни психики – вообще, ничего не осталось, а ты ее еще и накачиваешь своими штучками… Короче, давай уже заканчивай с этим, иначе не довезем…

Тинки вернулась в купе, и ее встретила Саблина с горящими глазами:

– Так что вы говорили про Юрия Николаевича? Вы сказали, что он на свободе?

– С ним все в порядке, но вот с вами, боюсь, не очень. Врач сильно ругался из-за того, что вы нервничаете. Теперь вот будем вместе болеть. Он мне даже разговаривать с вами запретил строго-настрого…

– Вы мне только скажите, как он? А где он сейчас?

– Вера Николаевна, на сегодня вся информация уже исчерпана. Завтра вам еще расскажу что-нибудь, а то мне врач из-за вас выпишет лишних уколов, а я их и так боюсь…

Тинки легла и отвернулась к стенке. Она знала, что сейчас творится на душе у Саблиной, но и пренебрегать рекомендациями Свита не могла. А через пару минут появился и он сам. Он принес свою медицинскую сумку и начал доставать какие-то таблетки:

– Ну-с, дорогая наша Вера Николаевна, будем вас лечить. Скоро вы у нас будете плясать, а не то что в обмороки падать. Я пропишу вам таблетки с укольчиками, и сам буду приходить проверять, как вы все это принимаете. Утром в моем купе снимем кардиограмму и посмотрим, что там у нас случилось, а пока выпейте вот это… и спать, нет-нет, никаких покурить, и, вообще, вам нужно серьезно задуматься о своем здоровье: курение – это медленная смерть, а вы только жить начинаете…

Саблина все время порывалась встать, но Свит почти силой заставил ее лечь и даже некоторое время посидел рядом, пока, наконец, она не успокоилась. Когда все уже стихло, он осторожно вышел и плотно закрыл за собой дверь. Саблина тут же приподняла голову:

– Товарищ старший лейтенант…

Но Тинки не отвечала, она делала вид, что уже крепко спит. Саблина еще раз попыталась ее позвать, но результат был все тот же. Тогда она тяжело вздохнула и поудобнее улеглась на полке. Спать не хотелось. Она смотрела в деревянный потолок вагона и думала о своем муже. Какой он сейчас? Вспомнит ли он ее? А вдруг она так сильно изменилась, что он не узнает ее? Завтра с утра нужно будет привести в порядок свои волосы… А из одежды совсем ничего нет – только больничный халат и грязная телогрейка… Нужно будет завтра же халат постирать и попытаться отгладить как-нибудь… И сапоги – сапоги нужно будет почистить и заштопать, и каблук уже совсем почти отвалился. Дел на завтра накопилось много. Пораньше встану – и все успею сделать… Так в мечтаньях о завтрашнем дне прошла ночь.

Как только наступил час общего подъема, тут же появился Свит. Он протянул градусники обеим больным и принялся раздавать таблетки. Каждая из женщин получила по одному уколу, а Саблина еще и капельницу. После утреннего обхода врача у больных появилось немного свободного времени. Саблина через тридцать минут уже должна была быть в купе Свита для обследования, и в эти свободные минуты она не отставала от Тинки:

– А вы не могли бы мне завтра в бане волосы постричь? Я видела, у вас ножницы были – сама-то я криво отрежу, а вам виднее будет…

– Конечно, могу, только зачем такая спешка? Приедем и сходим спокойно в парикмахерскую, там и приведем себя в порядок.

– А мы успеем?

– Успеем…

– А у кого можно нитки сапожные спросить и шило?

– А вам зачем?

– Хочу сапог в порядок привести, а то неудобно уже ходить… люди же кругом…

– Послушайте, Вера Николаевна, как только мы прибудем на место, то, поверьте мне, первым же делом мы с вами отправимся на рынок и по магазинам – купим вам все самое необходимое, и вы будете выглядеть лучше всех. Поэтому не беспокойтесь об этих мелочах – все будет хорошо. А вот когда вы вернетесь от врача, то мне с вами нужно будет поговорить по поводу вашего внешнего вида…

– А что с моим внешним видом?

– Вот вернетесь и выясним, что с ним…

Саблина, совершенно растерянная, пошла в купе Свита на обследование, и ее не было больше часа. Когда же она, наконец, появилась, то первым делом спросила: «Что не так с моим видом?» Тинки поудобнее уселась на своей постели и приготовилась к длинной и поучительной речи:

– Ну, первое, о чем я хотела бы с вами переговорить, – это ваше отношение к курению. Посмотрите на себя в зеркало… нет, вы посмотрите… видите? У вас на лице дряблая желтоватая кожа, и, смею вас заверить, все это не только от тех ужасов, которые вам пришлось пережить. Если мы с вами хотим появиться перед вашим мужем в приличном виде, то, первым делом, нам нужно отказаться от курения раз и навсегда. Прямо сейчас бросить курить и никогда больше не прикасаться к табаку. Вы слабы, и табак просто убивает остатки жизни в вашем организме. Каждая папироса оставляет свой след на вашем лице…

– Все, уже бросила, с этой минуты не курю… на эту тему больше не будем говорить – только время тратить… давайте дальше…

– Дальше… Ваши руки… Они очень сильно огрубели от ледяной воды на морозе, когда стирали белье. С ними нужно что-то делать, причем немедленно. С такими руками нам нельзя появляться среди наших мужчин, поэтому мы с вами вот как поступим…

Свит лежал в своем купе, когда часы на его руке пропищали, давая понять, что кому-то из больных пора принимать таблетки. Он встал и, взяв со стола приготовленный пакетик с лекарствами, вышел в коридор. Дежурный охранник при виде Свита сразу же выпрямился и проводил его взглядом. Свит несколько раз постучал к больным и открыл дверь в купе, намереваясь зайти. Не успел он сделать и одного шага внутрь, как к нему навстречу бросились два разрисованных чудища с визгами и криками «Ой, сюда нельзя, подождите в коридоре» и вытолкали его из купе. Свит, как ошпаренный, выскочил в коридор вагона и огляделся по сторонам. Он ничего не понимал и пытался в глазах охранника прочитать ответ на свой немой вопрос. Охранник также ничего не мог сказать. Он услышал крики в купе и увидел выскочившего Свита. Чекист выхватил пистолет и встал рядом со Свитом, намереваясь, в случае чего, прикрыть его огнем.

– Поднимаем караул в ружье?

– Подожди, тут что-то другое…

Им на помощь спешил второй охранник. Он находился в противоположном конце вагона и теперь также с пистолетом в руке уже стоял рядом со всеми.

– Может, выломаем двери или спустимся по веревке через крышу вагона прямо в купе?

– Нет, все нормально… занимайтесь своей работой…

Свит еще раз постучал и быстро вошел в купе, сразу же закрыв за собой дверь. То, что он увидел, сильно рассмешило его. Саблина и боевой разведчик Тинки усиленно стирали полотенцами нанесенную на свои лица какую-то зеленую жижу. Судя по всему, она плохо оттиралась, и им приходилось прилагать массу усилий, чтобы избавиться от этого толстого слоя кошмара.

– Я стесняюсь спросить: и чем это мы тут занимаемся?

– А то ты не видишь… Приводим в порядок свои лица.

– А-а, теперь это так называется? Ну-ну… Короче, вот вам таблетки, примите при мне, а потом можете продолжать издеваться над своей кожей, сколько хотите…

После приема лекарств Свит ушел, оставив женщин в покое, и они, наконец, смогли по достоинству оценить свои мучения. В течение всего дня они занимались внешним видом Саблиной. Руки у нее постоянно были покрыты какими-то питательными кремами и мазями. На лице с завидной регулярностью появлялись то румянец, то бледность. К вечеру, уже совсем обессилев, она просто рухнула на свою постель:

– Как же я отстала от жизни. Я уже и забыла, что значит быть женщиной. Как вы думаете, нам хватит времени, чтобы все пришло в норму?

– Хватит. Завтра еще сделаем медовую маску и пару процедур – и все будет нормально. Теперь ваш Саблин никуда от вас не денется, еще бы, такая красавица к нему едет…

На следующее утро Блок вызвал Тинки к себе:

– Сегодня после обеда возвращаемся в Горький, а это значит, что завтра к утру уже будем на месте.

– У меня все готово…

– Я еще вот о чем хотел с тобой переговорить… Саблина-то у нас – гол как сокол… У нее ни вещей, вообще, ничего нет. Она гражданский человек, и нужно, чтобы выглядела как гражданка, а не как солдафон. Нужно будет прикупить ей там всего на рынке, ну, ты сама знаешь, чего там нужно – белье там разное, распашонки…

– Какие еще распашонки? Распашонки – это же для детей…

– Ну, я откуда могу знать, что вам там нужно, вот поэтому с тобой и говорю на эту тему. Ты-то лучше меня знаешь…

– Тогда нам нужна будет машина на весь день.

– Возьмете мою.

– Мы к вечеру только появимся, так что нас не теряйте. Нам еще нужно будет в парикмахерскую заскочить…

Как и предполагал Блок, в Горький они прибыли рано утром. Тинки с Саблиной сразу же отправились за покупками, а остальные принялись перевозить вещи из вагонов в квартиру. Часть людей, которые не были задействованы на погрузочно-разгрузочных работах, отпустили домой к семьям, а оставшиеся заступили на очередное дежурство. Когда команда Блока подъезжала к теперь уже такому родному дому, то всех одолела даже небольшая грусть. Еще совсем недавно они уезжали отсюда в полном составе, а теперь они потеряли четверых своих друзей. Подполковник решил сам оповестить семьи погибших офицеров, для этого взял машину и прямо с вокзала отправился выполнять эту очень тяжелую миссию. Блок сразу же направился домой. Судя по часовым у подъезда, здесь все было по-прежнему. Он вбежал на второй этаж, поздоровался по дороге с охранниками и вошел в квартиру. Ему навстречу, кряхтя и стуча палочкой, вышел РоМ: