Текст книги "Золото Колчака"

Часть IV

Блок шел по улицам Горького и не узнавал его. Он бывал здесь очень часто в свое время, но война внесла свои штрихи в облик этого некогда зеленого и радостного города. Окна в домах были закрыты темной материей, стекла крест-накрест заклеены бумажными лентами. На перекрестках стояли заградительные сооружения из мешков с песком. Свит и Тинки шли рядом. Заброска прошла удачно, без лишних глаз, и теперь им нужно было какое-то время, чтобы осмотреться.

По заснеженным улицам проносились небольшие грузовики и черные легковые автомобили, ползли сани, груженные сеном и какими-то коробками. Везде можно было встретить людей в форме и конные патрули. На улице стоял мороз, и люди плотнее закутывались в пальто и полушубки, совершенно не обращая внимания на трех военных, которые уверенным шагом шли к центру города.

На одном из перекрестков им навстречу попался патруль, и молодой лейтенант слегка опешил, встретившись лицом к лицу с целым полковником НКВД. Он отдал честь и сделал шаг в сторону, пропуская Блока с командой. Но неожиданно Блок услышал за своей спиной:

– Товарищ полковник!

– Слушаю…

– Предъявите документы для проверки…

– Само собой… А что, что-то не так?

– Сейчас узнаем. Просто не каждый день можно встретить на улице незнакомого полковника НКВД…

Блок раскрыл свое красное удостоверение с большими буквами СМЕРШ и в развернутом виде поднял его на уровень глаз лейтенанта. Молодому офицеру понадобились доли секунды, чтобы побледнеть и сделать несколько шагов назад.

– Виноват, товарищ полковник…

– Все правильно, лейтенант. Бдительность никогда не бывает лишней. Благодарю за службу.

– Служу Трудовому Народу! – лейтенант вытянулся по стойке смирно. Стоявшие рядом с ним солдаты также вытянулись в струнку.

– Вот что, лейтенант. Проводи нас до управления внутренних дел.

– Слушаюсь, товарищ полковник!

Теперь уже группа из шести военных продолжила путь по утренним улицам города. Несмотря на раннее утро, вовсю работали дворники, и люди могли идти на работу по уже убранным от снега дорожкам. Примерно через час команда подходила к высокому серому зданию. Блок поблагодарил лейтенанта за помощь, и тот, отдав честь, отправился дальше патрулировать свой участок. Блок посмотрел на Свита и Тинки:

– Ну, что… понеслась?

Те утвердительно кивнули. Блок открыл тяжелые двери и сделал шаг в полутемный коридор очень серьезного заведения. При его появлении дежурный офицер вскочил со своего места и внимательно взглянул в глаза так неожиданно появившемуся из ниоткуда большому офицеру:

– Ваши документы…

Блок повторил трюк с удостоверением, и старший лейтенант, приложив правую руку к виску, замер в ожидании дальнейших указаний. Блок огляделся по сторонам и произнес:

– Вызови мне начальника…

– Начальник на выезде.

– Тогда старшего.

– Есть…

Через минуту на лестнице послышались звуки бегущего человека. Казалось, что кованые сапоги проломят бетонный пол в здании, от сильных шагов даже появился какой-то непонятный гул. К Блоку подбежал капитан и, не доходя до него пяти шагов, перешел на строевой шаг:

– Товарищ полковник, во вверенном мне подразделен…

– Капитан, – перебил его Блок и протянул свое удостоверение, – пройдем в кабинет…

– В мой?

– Ну, пошли в твой…

Подниматься пришлось на второй этаж по мрачным плохо освещенным коридорам. Но в кабинете было окно, и из него с улицы падало достаточно света, даже через толстую решетку. Капитан впустил всех в комнату и в растерянности встал в дверях. Блок, не особо церемонясь, сел за стол и махнул рукой всем, чтобы садились. Хозяин кабинета подскочил к столу и стал убирать разложенные многочисленные папки с личными делами. А Блок, казалось, уже вполне освоился со своим положением большого начальника:

– Вот что, капитан. Организуй-ка нам чайку, чтобы не сидеть за пустым столом. Разговор у нас будет долгим…

– Есть, – капитан поднял трубку телефона и отдал распоряжение. – Дежурный, сделай четыре стакана чаю… Да, в кабинет… Ну, я откуда могу знать, что там у тебя есть? Что есть, то и неси… Ну, варенье тогда неси, короче, неси, что есть…

Через несколько минут на столе уже стояли стаканы с горячим только что заваренным чаем и вишневое варенье. Свит и Тинки сидели на стульях вдоль стены, а Блок стоял у окна. Капитана посадили за его рабочий стол рядом с сейфом.

– Ну, что, капитан, давай рассказывай, что тут у вас произошло…

– Товарищ полковник… – капитан вскочил со своего стула.

– Да сиди ты…

– Товарищ полковник, если вы по поводу последних диверсий на заводе и мосту, то мы работаем. Задержано около ста человек. Среди них в данный момент выявляем диверсантов.

– Ты можешь нормальным языком объяснить все в подробностях? Ты думаешь, что мы прибыли из центра и знаем все, что вы за это время здесь наработали? Мы для этого и приехали, чтобы помочь вам разобраться с вашими делами. Мне не нужны твои отчеты наверх о проделанной работе, мне нужны результаты и предложения. Так что давай, не торопясь и поподробнее.

Капитан повернул голову в сторону темнокожего Свита и затем перевел взгляд на Блока:

– А это кто?

– Это союзники прислали человека. Он работает с нами – помогает нам по своим каналам. Второй фронт не откроют никак – ладно хоть этого прислали…

– Ясно. Значит, так: пять дней назад в нескольких километрах от города патрулем были обнаружены четыре замаскированных немецких парашюта. По следам вышли на дорогу, но там следы затерялись: слишком много людей ходит туда-сюда. Через четыре дня после обнаружения парашютов произошла первая диверсия на заводе. Задержать никого не удалось. Через три дня был взорван железнодорожный мост. По горячим следам удалось задержать около ста человек. Диверсионная группа успела выйти на проселочную дорогу, но мы успели перекрыть ее и задержать всех, кто находился на нужном нам участке.

– То есть, ты хочешь сказать, что диверсанты у вас в руках вот уже три дня, только вы не можете их никак выявить?

– Виноват, товарищ полковник. У нас очень мало людей. Практически я один занимаюсь этим делом. Не спал уже почти трое суток. Отправил запросы на всех задержанных, но сейчас это может несколько затянуться. Кто-то идет из оккупированных населенных пунктов, кто-то без документов и так далее…

– Почему один занимаешься, а где все люди? На заданиях и в засадах?

– Часть личного состава переброшена на усиление охраны особо важных объектов. Затем у нас была чистка кадров, и многие сотрудники арестованы.

– Арестовали людей только из вашего отдела?

– Никак нет. Со всех отделов по несколько человек.

– Ясно. Ладно, с этим потом разберемся.

Блок быстро написал на листке бумаги набор каких-то цифр и протянул лист капитану:

– Это срочно отправить в Центр…

– Кому?

– Первому, там поймут…

– Есть!

Капитан поднял трубку:

– Дежурный, зайди…

Ровно через две минуты в кабинете зазвонил телефон. Капитан поднял трубку, и по тому, как он быстро встал со стула и одной рукой начал судорожно застегивать верхнюю пуговицу кителя, было ясно, что звонок был от высокого начальства.

– Так точно… Слушаюсь… Так точно, все понял… Есть…

Когда разговор закончился, капитан еще какое-то время стоял с телефоном в руках. Свит незаметно расстегнул кобуру табельного ТТ и готов был в любое мгновенье выхватить оружие. Тинки также встала у дверей и перегородила выход из кабинета. Блок же стоял напротив капитана. Чувствуя, что пауза несколько затянулась, Блок совершенно спокойно спросил:

– Ну, что там? Случилось что?

– Никак нет, товарищ полковник. Звонили из Москвы. Приказали оказывать вам всяческое содействие по всем вопросам и держать все в строжайшей тайне. Я с этой минуты перехожу в ваше распоряжение…

– Ну, вот и отлично, значит, начинаем работать… Свободные камеры есть?

– Так точно, есть.

– Значит, так, сейчас заводи по одному своих задержанных, а тех, кого допросим, сажай в другую камеру, чтобы они не пересекались.

– Есть.

Вскоре в кабинет стали вводить людей из общей камеры. Они были уставшие и испуганные. Многие из них, наслушавшись страшных историй о казематах, уже попрощались со своими жизнями.

Блоку было достаточно не больше десяти минут разговора с человеком, и он уже мог ясно себе представить, что из себя тот представляет. Позади Блока сидела Тинки и внимательно следила за допросом. Изредка она задавала какие-нибудь вопросы и затем делала Блоку еле заметный жест. Иногда Блок указывал на человека и хмуро произносил:

– Этого в отдельную… с ним особый разговор.

Прошло около десяти часов этих бесконечных допросов. Капитан почти засыпал за столом. Иногда он открывал окно и, взяв с подоконника горсть снега, растирал себе лицо. Это отбивало сон на какое-то время, но, спустя несколько минут, он снова начинал клевать носом.

– Капитан, проснись… – Блок склонился над спящим офицером и слегка потряс его за плечи.

– Я не сплю…

– Ну, я так и понял… Слушай, организуй нам обед какой-нибудь, а то мы голодные, еще с дороги не ели ничего.

– Сейчас все сделаем…

Он, как и в прошлый раз, поднял трубку телефона и отдал приказание. Через полчаса перерыва на обед они продолжили допрос. Ближе к полуночи все закончили. Капитан совершенно не принимал участия в процессе и большую часть допроса проспал, а остальное время сидел, чуть ли не открыв рот от удивления. То, что продемонстрировал Блок, было из ряда фантастики. Несколькими вопросами он совершенно сбивал человека с толку, и тот начинал путаться даже в простых вещах. Все были напуганы, и Блок умудрялся выяснить у людей именно то, что ему было необходимо. Когда увели последнего задержанного, Блок повернулся к капитану:

– Ты прав, капитан, их четверо. Хорошо ваши люди сработали, оперативно, никто не ушел. Теперь заводи всех четверых, которых отобрали…

Через какое-то время в кабинете сидели четверо отобранных. Один из них был постарше и без ноги. Он поначалу попытался вызвать у сотрудников НКВД сочувствие:

– Граждане начальники. Инвалид я… В колхозе ногу на сенокосе потерял. Можете у любого спросить, вам всякий скажет, меня там все знают…

Остальные сидели молча, опустив головы и потупив взгляд. Свит подошел к говорившему и, глядя ему в глаза, произнес:

– Инвалид, говоришь? В колхозе все тебя знают? А ну-ка, снимай штаны и придвинься поближе к свету.

– Гражданин начальник, зачем штаны? Как же я без порток-то буду? Стыдно же перед людьми… не позорьте уж старика…

– Я повторять два раза не буду…

Старик подошел поближе к столу и нехотя снял штаны.

– Теперь ноги раздвинь.

– Как же я их раздвину, если у меня их одна всего?

– Как на лошади ездишь, так и раздвинь, можешь за стол держаться…

Старик испуганно смотрел на Свита, но выполнил его распоряжение. Свит внимательно осмотрел промежность и выдал свой вердикт:

– Натертость между ног от парашютных строп. У инвалидов центр тяжести смещен, поэтому и происходит такое – стропы неравномерно давят на тело и во время раскрытия парашюта делают небольшую потертость. Держится примерно неделю, а потом проходит…

Свит объяснял больше капитану, чем остальным.

– Гражданин начальник, это у меня с рождения натертость там. Жена могла подтвердить, Царствие ей Небесное. Всегда так было. А с парашютом я в жисть не прыгал никогда. Да где это видано, чтобы старики с парашютами прыгали…

Свит сел на свое место, а на середину вышла Тинки. «Как же ей идет все-таки военная форма. Какая красавица у нас», – подумал про себя Блок, а Тинки начала обрабатывать задержанных по своей линии:

– Вот смотрю я на вас – молодые еще совсем. Старика в расчет не берем, с ним все ясно. Его в расход – и все дела, а вот вам-то еще жить бы да жить. Вот как вы провели свои последние три дня жизни? Сидели в душном и сыром подвале. Куча народа кругом, все жалуются на жизнь. Поспать вам не дали, кормят плохо. А вот я сейчас закончу все дела и пойду домой. На улице сегодня выпал чистый снежок. Легкий морозец. Выйду сейчас из этого мрачного кабинета и пешком прогуляюсь по свежему воздуху. Под ногами будет хрустеть снег, а я закутаюсь в шинель, и мне совершенно не будет холодно. А вас через полчаса шлепнут в одном из подвалов этого здания, и никто больше никогда о вас не услышит – то ли были вы, то ли не были. Утром вывезут в овраг и закопают где-нибудь на окраине, поглубже, чтобы случайно не нашел никто. А вот я, когда приду домой сейчас, то первым делом поставлю чайник на огонь и еще картошечку поставлю варить. Когда картошка сварится, то нарежу лучка, селедочки и черного хлеба. Там еще сала небольшой кусочек остался. А вот когда я закончу все это вам рассказывать, то вас поведут в подвал, и можете себе по дороге лоб зеленкой мазать…

Один из задержанных поднял глаза:

– Зачем лоб зеленкой мазать?

– А затем, мой юный друг, чтобы заражения крови не получить от грязной пули. Ты разве не слышал, что когда расстреливают, то стреляют в лоб? А пуля – она же грязная… Кто ее будет для вас дезинфицировать-то? Во-от… А я тем временем выложу весь свой ужин на стол, и такой у меня красивый стол получится, что к нему не будет хватать только ста граммов водочки холодненькой. Вот я и думаю… Я чего это я одна-то буду весь вечер сидеть? Я еще не старая, да и стол такой получился… Схожу-ка я и позову соседей и друзей, и так мы сегодня посидим хорошо, душевно. Вспомним, как жили до войны, как все было у нас хорошо, как в кино бегали и на речку, ну, и хулиганили немного – не без этого уж. Песни попоем наши старые, а потом я спать завалюсь и буду спать до обеда, пока не высплюсь. Так, давайте-ка уже заканчивать, а то у меня уже слюнки бегут от моего будущего стола и моей мягкой кровати… – Тинки раскачивала психику задержанных около часа, расхваливая им свои ближайшие сутки и сравнивая их со страшной кончиной в темных и сырых подвалах. Неожиданно она остановилась на полуслове и, повернувшись к Блоку, сказала:

– Все…

Блок кивнул ей, встал и отдал распоряжение:

– Всех развести по отдельным камерам и привести приговор в исполнение, а этого инвалида я лично расстреляю.

Старик дрогнувшим голосом, в котором еще теплилась некая надежда, протянул:

– Гражданин начальник, а не было приговора-то никакого еще.

– Не было разве?

Блок повернулся к капитану. Капитан пожал плечами:

– Не было.

– Ну, тогда извиняйте, люди добрые. Мы это сейчас мигом исправим. За измену Родине и диверсионную работу приказываю расстрелять всех четверых. Приговор привести в исполнение немедленно. Вопросы есть?

– Да, гражданин начальник…

Двое задержанных начали наперебой что-то быстро говорить, но Блок их уже не слушал:

– Всех по разным камерам и давайте уже заканчивать с этим, а то на дворе уже ночь стоит, а нам еще до дома добираться нужно и ужин готовить. Так, а этого старика пока здесь оставим. Его последним будем расстреливать…

Задержанных вывели, и через пару минут послышались три приглушенных хлопка.

– Ну, вот и все. Один ты остался, старик. Теперь-то уж мы с тобой поговорим…

– Не о чем нам с тобой разговаривать, все равно расстреляете, что бы я вам ни рассказал…

– Правильно мыслишь, все равно расстреляем, хотя и у тебя есть надежда на то, что жить останешься. Ну, отсидишь в лагере свое – может, и выживешь, но это, конечно, если уж очень постараешься: я имею в виду, что лагерь еще нужно заслужить чистосердечным раскаянием и добровольным сотрудничеством…

Послышалась открывающаяся дверь, и вошли Свит и Тинки. Блок повернул голову в их сторону:

– Ну, что там у нас?

– Все в порядке. Уже дают показания. Старик-инвалид – старший группы, оказывается.

– Ну, это нетрудно было предугадать. Значит, так… Всех в отдельные камеры под усиленную охрану, а ты, – Блок посмотрел на капитана, – доложишь завтра с утра наверх о результатах сегодняшней работы. О нас не упоминай…

Когда из кабинета вывели последнего диверсанта, капитан, не в силах сдержать своего восхищения, подошел к Блоку:

– Товарищ полковник. Это было на высшем уровне. Так у нас никто не работает. Вот что значит опыт.

– Да ладно, капитан, это обычная работа, а расколоть этот молодняк ты и сам бы смог легко.

– Расколоть-то и смог бы, а вот выявить их из толпы – тут пришлось бы без вас повозиться прилично…

– Тут тоже есть свои маленькие хитрости. Ты же видел все, как происходит? Действуй так же, и у тебя все получится.

– Да, за сегодняшний день я столько опыта набрался, сколько за всю свою работу в органах. А еще есть какие-нибудь тонкости?

– Ты еще не устал?

– Никак нет…

Блок повернулся к Тинки:

– Ты ему подскажи, как и что, а мы пока проверим, что там написали наши друзья. Они сейчас там такие романы пишут, что зачитаешься…

Блок вышел из кабинета, а Тинки важно села за стол капитана и начала перечислять:

– Ну, самое первое, что тебе нужно запомнить, – это сапоги… Наши сапоги подбиты гвоздями с круглыми шляпками, а немцы подбивают квадратными. Союзники подбивают тоже круглыми, но у них гвозди на два миллиметра короче, чем у нас. Дальше… для шпионов удостоверения и приказы немцы делают на хорошей, более гладкой бумаге, а у нас качество бумаги похуже будет. Скрепки в удостоверениях у диверсантов стоят никелированные и блестящие, а наши ржавые… У снайперов на указательных пальцах есть небольшие, еле заметные уплотнения, типа мозолей…

Тинки говорила и говорила, а капитан не сводил с нее глаз. Его удивляло, как столько специальной информации могло уместиться в этой женской голове. Он был поражен, насколько быстро и грамотно эта группа из центра смогла раскрыть диверсионную группу, и чувствовал, что на фоне этих профессионалов он выглядел простым школьником, хотя за его плечами были долгие годы тяжелой работы в особом отделе НКВД. Их разговор прервало возвращение Блока и Свита:

– Ну, что, капитан, пора уже и на заслуженный отдых? Ты нас сегодня пристроишь куда-нибудь до утра? А завтра мы бы сами уже определились с постоем…

– Так давайте ко мне. Жена на заводе сейчас, придет только в конце недели на выходные – вот квартира и пустует, а я-то здесь большей частью ночую, чтобы время на дорогу не тратить. Там можно выспаться хорошенько и помыться с дороги – соседей нет никого, все за Урал эвакуировались…

– Ну, если никому мешать не будем, то пойдем к тебе, только сначала людей выведи из камер во двор.

– Сейчас? А зачем, ночь же на дворе?

– Во-первых, их выпускать нужно за ненадобностью, во-вторых, чего им мучиться до утра.

– Есть!

Когда Блок со своей командой вышел во внутренний плохо освещенный дворик, то все задержанные были уже здесь. Они не знали, чего ожидать от контрразведчиков, и готовились к самому худшему. Здесь были старики и дети, мужчины и женщины, больные и раненые… Блок вышел чуть вперед и громко произнес:

– Товарищи! Несколько часов назад была закончена спецоперация по выявлению немецких шпионов, которые умело скрывались среди вас. Хочу поблагодарить всех вас за выдержку, терпение и ту неоценимую помощь, которую вы нам оказали. С вашей помощью мы смогли обезвредить опасную группу диверсантов, действующих в нашем тылу. Прошу у вас прощения за неудобства, которые мы вам причинили. Но враг обезврежен, и теперь мы вместе можем продолжать нашу дальнейшую борьбу с немецкими оккупантами. Сейчас вы можете идти домой, но я хочу предложить вам дождаться утра и переночевать в вашей бывшей камере. С утра вас всех накормят и отвезут на то место, где вы были задержаны. Кто хочет, может уйти прямо сейчас. Мы выпишем ночные пропуска – и можете идти. Убедительная просьба не рассказывать никому о тех трех сутках, которые вы здесь провели. Враг не дремлет, и любая информация может ему пригодиться.

Неожиданно к Блоку подошла женщина с маленьким ребенком. Она поддерживала старика, который был настолько слаб, что сам с большим трудом мог передвигаться. Старик сделал несколько шагов в сторону Блока и еле слышно начал говорить:

– Спасибо тебе, сынок. Вы не должны извиняться. Мы же все понимаем: война идет, и каждый выполняет свою работу. Сегодня вы изловили немецких предателей и их прихвостней. Я сам бы первый пошел их ловить, да годы уже не те. Ловите их и дальше везде, чтобы земля горела у них под ногами, чтобы не было для них покоя на Советской земле.

Блок подошел к старику и обнял его:

– Тебе спасибо, отец, за понимание. Редко можно услышать благодарные слова в свой адрес. Твои слова очень дороги для нас. Только все вместе мы сможем сломить хребет немецкой гадине.

Через некоторое время часть людей все же ушла в ночной город, но большинство вернулись в камеру, где уже провели около трех суток. Когда контрразведчики выходили из здания, то перед дверями увидели большой легковой автомобиль. Он был черного цвета и сверкал чистотой. На этом служебном автомобиле их и довезли до квартиры, где они провели первую свою ночь в Горьком.

Квартира капитана была из нескольких комнат, и все разместились с комфортом. Здесь были газ, свет, водопровод, телефон, и, несмотря на военное время, все это работало без сбоев круглые сутки. Ужин прошел в дружеской обстановке и закончился уже ближе к двум часам. Окна, в целях ночной конспирации, были наглухо зашторены, и сквозь них можно было иногда услышать шаги патрулей, которые сутками напролет обеспечивали порядок в городе. Тинки ушла спать в отдельную комнату, а капитан, Свит и Блок расположились в зале. Свит долго не мог уснуть и, как-то повернувшись, заметил, как блестят в темноте глаза капитана:

– Что, капитан, не спишь?

– Что-то не могу заснуть. А на работе казалось, что только дойду до дивана – сразу же свалюсь и просплю несколько суток.

– Так всегда… Слушай, а почему ты капитан все еще? По твоему возрасту тебе бы уже в майорах ходить нужно давно.

– Да был я майором – разжаловали. Ладно, хоть капитана оставили – и то хорошо.

– А что произошло?

– Это долгая история…

– Да мы, вроде как, и не торопимся никуда. Полковника сейчас и пушкой не разбудишь, а мы хоть поговорим по-человечески.

– Ну, значит, когда мне майора присвоили, то я сразу же новое назначение получил на должность начальника оперативного отдела. Несколько месяцев в должности ходил. И вот однажды попался мне в разработку один наш сотрудник. Он заведовал продуктовым обеспечением особо важных объектов. В его подчинении были детские дома, больницы, госпитали…

А мы однажды на задании мальчонку подобрали в лесу. Как он там выжил – до сих пор удивляюсь. Ну, откормили его, отогрели и привезли с собой в город. Здесь, как положено, сдали в детский дом и иногда заезжали проведать, узнать, значит, что и как у него. А тут что-то заработались и долгое время не навещали. Однажды совершенно случайно мальчишку патруль задержал во время облавы на рынке. Он там хлеб воровал. Вот и представь себе такую ситуацию: иду я себе на работу и вижу, как патруль ведет нашего пацана за шиворот в отделение. Я, конечно, сразу же подхожу, представился, все, как положено, говорю, объясните, что произошло. Они мне в ответ – вот, мол, задержали воришку и уже не первый раз. Раньше жалели и отпускали, а теперь он уже не только продукты стал воровать, но и золотишко у барыг.

Одним словом, забрал мальца у них и привел в кабинет разбираться, так сказать. Я ему, значит, – что же ты творишь-то, бессовестная твоя душа? Мы тебя пристроили, накормили, обогрели, а ты вот что вытворяешь… А пацан в слезы и прощения давай просить. А сам худой, как палка. Я спрашиваю, как, мол, получилось, что он на рынке-то оказался. А он мне: «А что же мне делать-то, с голодухи помирать, как остальным всем?» Я понять ничего не могу. Кто у нас с голодухи-то помирает? А он мне и говорит, что весь детский дом от голода и холода умер. Я, значит, его за шиворот – и в машину.

Едем с ним в этот детский дом. А там снегу навалено; видно, что не убирает уже давно никто и не ходит. Захожу в этот дом, а там все чисто. Все, что было деревянного, сожгли, а людей и нет никого. Я спрашиваю, где все? А он и говорит, что все умерли от голода и холода уже две недели как. Я лечу в управление, вызываю к себе похоронные службы, а они подтверждают, что все верно. Вывезли из детского дома замерзших детей и часть преподавателей.

А парнишка-то наш дальше рассказывает, что сначала кормили хорошо и дрова постоянно привозили, а потом приехал новый начальник и сказал, что теперь все продукты пойдут на фронт, а если что-то останется, то тогда будут привозить в этот детский дом. А потом, вообще, перестали все привозить. Преподаватели сначала продавали свои вещи, какие были ценные, и на них кое-какие продукты покупали. Потом кто-то уехал, а те, кто остался с детьми, – так и остались навсегда в этом замерзшем доме. Я тут же поднимаю все документы по поставкам продовольствия и выхожу на нашего сотрудника. По всем документам получалось, что поставки проводились в полном объеме и даже с излишками… Выписываю ордер на задержание и обыск в его доме и у всей его родни. И что ты думаешь? В его городской квартире сразу же был обнаружен огромный склад продовольствия. Тушенка, сгущенка, крупы, галеты, сухари… Короче, целый склад Министерства Обороны. У него родня жила недалеко от города в своем доме, так там целый сарай и погреб были забиты коробками с сухими пайками.

Я только начал это дело раскручивать, а его у меня забрали наверх. Сначала мне сказали, что этот сотрудник выполнял секретное поручение обкома партии и продукты предназначались для организации подполья и будущих партизанских отрядов. Тогда я сделал запрос в Москву и получил ответ, что создание партизанских отрядов финансировалось из других источников. А затем я получил строгое указание больше не заниматься этим делом, а переключиться на другое.

Через некоторое время мне пришлось инспектировать один из лагерей ГУЛАГа. И при проверке личных дел заключенных я совершенно случайно нахожу дело этого нашего бывшего сотрудника. Видно, кто-то сверху так меня и направлял, чтобы я довел это дело до конца, потому что совершенно нереально из десятка тысяч дел выбрать именно это. Так вот, открываю я личное дело этого сотрудника, а там говорится, что он получил десять лет за агитацию против Советской власти, а именно распространял слухи, порочащие честь партии и правительства, одним словом, рассказывал анекдоты про партийных деятелей. Сейчас он активно сотрудничает с руководством лагеря, и за это ему идут некоторые послабления режима. Я не поверил своим глазам. Выходит, что кто-то переделал ему уголовную расстрельную статью на политическую, и теперь он отбывает свой срок как политический заключенный. Я велел тут же построить весь лагерь на плацу. Выхожу на середину и называю его фамилию. Он выходит из строя, подходит ко мне и ухмыляется. Видно было, что узнал меня. Я спрашиваю у него:

– Так за что я тебя арестовал?

– За политические анекдоты, товарищ начальник.

А сам стоит и лыбится мне в лицо. А у меня перед глазами стоит детский дом, засыпанный снегом, и мальчонка наш, ворующий хлеб на рынке у барыг. Даже не знаю, что на меня нашло в тот момент. Сначала просто хотел убрать его ехидную ухмылку с лица, то есть припугнуть немного. Достаю свой ТТ и ему в рожу направляю, а он громко так заявляет мне, чтобы все слышали:

– А вот стрелять ты не станешь, гражданин начальник. За это сам под суд пойдешь…

– А вот мы сейчас и увидим, стану или нет… – отвечаю я ему, а сам чувствую, что отступать уже нельзя: весь лагерь на меня смотрит, да эта мразь еще ухмыляется стоит.

Не поверишь, но за доли секунды вся жизнь у меня перед глазами пролетела. Как отец приходил с завода усталый и конфеты приносил, как мать в больнице простыни стирала, как сам учился – короче, все вспомнил и понял, что отступать мне уже некуда. Или я сломаюсь, и этот гад будет всю жизнь помнить это, или шлепну его – и закончится моя судьба на этом. Одним словом, за секунду я принял решение и нажал на курок.

Поначалу вроде хотели это дело замять как-то, но заключенные написали письмо товарищу Сталину о том беспределе, который я учинил в лагере. Шуму было много, и даже хотели меня разжаловать до рядового и отправить в штрафной батальон, но, как мне сказали, сам товарищ Берия заступился за меня. Я в свое время устроил радиоигры с Абвером. Перевербовал радиста, и мы передавали в немецкую разведку дезинформацию, а от них получали то, что нам было нужно. За эту спецоперацию меня представили к высокой правительственной награде. И вот перед товарищем Берией на стол положили два листа. На одном, значит, приказ о моем награждении, а на втором – о моем наказании. И он перечеркнул оба, достал третий лист и написал: понизить в звании до капитана с освобождением от занимаемой должности. Вот так я и избежал штрафбата. Но успел разобраться с делом о пропаже продовольствия. Оказывается, дело было передано в Управление, и там уже его переквалифицировали по другой статье, но довести до конца мне уже не дали. Теперь вот я – простой оперативник…

– Да-а, история, – Свит внимательно слушал рассказ капитана и ни разу его не перебил. – Чего только не бывает на свете. Ладно, давай спать, а то скоро вставать уже…

За окном было тихо. Тусклый свет с улицы пробивался в комнату через небольшие щели между плотными шторами и скупо освещал мундир капитана, висевший на спинке стула. На кителе отчетливо видны были небольшие углубления от носимых в свое время орденов и медалей. Сейчас ничего этого не было.

Через несколько часов сна Тинки стала поднимать всех на завтрак. Она встала первая, когда остальные еще только умывались ледяной водой и приводили себя в порядок перед большим зеркалом, и уже накрыла стол; по старой традиции, заведенной в группе, заняла себе самый мягкий стул. Пока капитан громко фыркал в ванной, обливаясь холодной водой, Свит, разливая всем чай, хмуро произнес:

– Блок, тут дело такое. Нужно будет разобраться с капитаном нашим. Он, оказывается, майором был раньше, да не за то дело взялся. Не по зубам ему оказалось. Сотрудник-то, вроде как, неплохой…

– Ты про пропажу продовольствия и беспризорника?

– Да. А я думал, ты спал…

– Уснешь тут с вами. Разберемся…

Завтрак прошел быстро. Капитан достал из своих запасов две банки тушенки и хлеб. Все это разогрели, и три здоровых мужика и девушка в один присест полностью все это съели. Тинки хозяйским взглядом заметила, что продуктов больше на кухне не осталось, и уже перед самым уходом из дома она отозвала Блока:

– Мы у него весь месячный запас продовольствия кончили. Я посмотрела в шкафах – там больше ничего нет. То есть, есть крупа на один раз – и все. Я, наверное, на рынок схожу, продуктов прикуплю, а то капитан голодным останется до конца месяца. Когда еще ему паек выдадут?

– Сходи. Свита тебе не дам: он мне нужен будет, да и привлекать лишнее внимание нам пока ни к чему. Вот, возьми деньги, покупай сразу, чтобы надолго хватило и не бегать каждый день за продуктами. Наверное, здесь пока остановимся.