Текст книги "Андрей Капица. Колумб ХХ века"

Африканская жара

Начиная с 1967 года Андрей Петрович проводил лето в Африке – в Южном полушарии тогда наступает зима и можно не только прятаться в тени, но и работать. Инициатором африканской экспедиции выступил его давний друг по университету – геолог Владимир Владимирович Белоусов, человек монументальной наружности и большой любимец студентов МГУ.

Рифты и вопрос, дрейфуют или не дрейфуют материки, были тогда новыми темами в геологии и географии. А Андрея Петровича неудержимо влекло к себе все новое. «Все началось тогда, – писал Андрей Петрович, – когда Владимир Владимирович, будучи президентом Международного союза геофизики и геодезии, в 1960 году выдвинул проект изучения верхней мантии Земли. Этот проект, подобно Международному геофизическому году (МГГ) и Году спокойного Солнца (МГСС), также должен был быть международным…»[220]220
  Африканский дневник. Семейный архив А. П. Капицы.


[Закрыть]

Вот как объяснили необходимость такой экспедиции сами ее участники в трехтомной монографии по ее итогам, которая выйдет в 1974 году: «В начале 90-х годов прошлого столетия Э. Зюсс, объединив разрозненные сведения, полученные в Восточной Африке отдельными путешественниками, впервые указал на наличие огромной зоны тектонических разломов, протянувшихся от гор Тавра на севере до устья реки Замбези на юге, то есть на протяжении около 6500 км. С тех пор этот колоссальный шрам на теле земной коры вошел во все учебники геологии. Аналогичными разломами, но значительно меньшего масштаба, оказались грабены Байкальский и Рейнский. Однако, хотя знания о последних двух грабенах и об огромном Восточно-Африканском рифте из года в год расширялись и углублялись, подобные структурные образования до 50-х годов нашего столетия казались уникальными и экзотичными, выпадающими из закономерной последовательности тектонических режимов.

Представления резко изменились, когда в результате интенсивных исследований строения океанического дна, приобретших огромный размах с 50-х годов, была обнаружена система срединных океанических хребтов, осложненных на гребне продольными впадинами, которые в структурном отношении, очевидно, представляют собой грабены, аналогичные тем, которые свойственны большим зонам разломов на суше. Таким образом, выяснилось, что рифты не только не ограничены континентами, но сосредоточены преимущественно на дне океанов, что они образуют сплошной пояс огромной протяженности (свыше 60 000 км) и что в своей совокупности они отражают тектонический режим, играющий в строении и развитии земной коры первостепенную роль наряду с такими режимами, как геосинклинальный и платформенный. Отсюда возросший интерес к специальному изучению рифтового тектонического режима, ранее не привлекавшего к себе внимания»[221]221
  Белоусов В. В. и др. Восточно-Африканская рифтовая система. Т. I. Основные черты строения. Стратиграфия. М., Наука, 1974.


[Закрыть].

В океане изучать рифты сложно – требуются специальные суда, глубоководные аппараты, съемочная аппаратура, способная работать в условиях высокого давления под водой. Зато некоторые ответы на вопросы может дать система великих африканских разломов. Начинаясь в Сирии, она протягивается через впадины Мертвого и Красного морей, через Эфиопию, район озера Рудольфа и дальше к югу. Одна ветвь этих разломов огибает озеро Виктория с востока, через Кению и Танзанию, другая – с запада через Уганду, Руанду и Бурунди.

В первый год начали с востока. В Африку летом 1967 года поехали: «Владимир Владимирович Белоусов – научный руководитель, известный геолог, тектонист, геофизик, за глаза обычно называемый “Вэвэ” по первым буквам инициалов. Правда, говорят, что ВВ – это также общепринятое сокращение для обозначения взрывчатых веществ, но это просто совпадение, – записывал в своем дневнике Андрей Петрович Капица. – Профессор Евгений Евгеньевич Милановский – потомственный геолог, преподаватель геологического факультета Московского университета, с интеллигентной внешностью и характером немного мягковатым, когда это касается негеологических вопросов; Аркадий Васильевич Горячев – научный сотрудник Института физики Земли АН СССР, тектонист-геолог, недавно защищавший кандидатскую диссертацию, которая по решению ученого совета была оценена как докторская, человек с большим опытом полевой работы и блестящий специалист в своей области; Николай Алексеевич Логачев – научный сотрудник Иркутского института земной коры Сибирского отделения АН СССР, специалист в области петрографии, характер веселый и энергичный, склонный к оптимизму; Александр Алексеевич Краснов – аспирант Института экономики минерального сырья и геологоразведочных работ, вулканолог. Возглавлять экспедицию поручено мне. Возраст участников – от 36 до 60 лет. В Африке никто из нас, за исключением В. В. Белоусова, не работал. Он участвовал в миссиях ЮНЕСКО и проезжал через районы нашей будущей работы в Кении и Танзании. Мне раньше пришлось провести несколько дней в Южной Африке и Сенегале (на пути в Антарктиду. – Прим. авт.). Пожалуй, только А. А. Краснов имел опыт подобных работ, когда вел геологическую съемку в Сирии»[222]222
  Африканский дневник. Семейный архив А. П. Капицы.


[Закрыть].

По набору разных специалистов, как и Первая советская антарктическая экспедиция, Первая советская Восточно-Африканская экспедиция получила название Комплексной – сокращенно КВАЭ.

Именно в Африке Андрея Петровича постигло первое разочарование в книжной географии: «Здесь, в Хартуме, знаменитое место: слияние вод Голубого и Белого Нила. Мы идем по пыльным улицам, чем-то напоминающим улочки наших среднеазиатских городков. Тропическое солнце немилосердно жжет, загоняя в тень деревьев. Проезжающие мимо такси останавливаются, нам машут руками – приглашают. Удивленно смотрят, когда мы отказываемся. Европеец, идущий по улице города, – редкое зрелище. Из старой одноэтажной части проходим в новую. Современные правительственные здания, большая площадь, цветы. Спасительная тень акаций вдоль тротуара. И вот, наконец, набережная. Какой же это Голубой Нил? Мутно-желтые волны стремительно проносятся мимо нас».

Советская экспедиция впервые приехала работать в нищие африканские страны, только освободившиеся от европейского колониализма. В страны с еще диким капитализмом, где любимое дело – надуть ближнего. Поэтому Андрею Петровичу, как начальнику и организатору, приходится там еще и учиться выживать в мире чистогана:

«Фирма “Иббо и компания” в Найроби – одна из крупнейших по прокату автомобилей… Мистер Иббо был рад с нами познакомиться. Его фирма обслуживает большинство охотников, приезжающих в Кению. Какие нам нужны машины? Он может порекомендовать “лендроверы”. Прекрасные машины. Цена? О, это пусть не беспокоит нас: самая разумная, выгодная обеим сторонам. Не хотят ли господа чая или кофе? Ах, цена? 2,5 шиллинга за милю. Как, дорого? Любой другой фирме вы заплатите столько же. Да, да, конечно, вы правы, сейчас мертвый сезон… Специально для вас я готов сделать скидку, только не говорите об этом никому в Найроби… Машины будут самые лучшие! Правда, две лучших сейчас в сафари, но надеюсь, что к моменту вашего отъезда они вернутся. Я буду держать пальцы скрещенными (вроде нашего “чтобы не сглазить”)».

С денежными вопросами экспедиции тоже не все проходило гладко. Андрей Петрович столкнулся с нестыковкой советской и капиталистической финансовых систем: «Заходим в банк. “Советские дорожные чеки. Очень интересно. Сколько вам нужно обменять? Два фунта? Простите”. Чеки передаются из рук в руки, появляется управляющий. “Видите ли, мы впервые видим ваши чеки. Да, да, они есть в справочнике. Но мы всего-навсего отделение большого банка. Если вам не трудно, мы вам сейчас предоставим машину, и вы проедете в главную контору”.

Через десять минут мы сидим в главной конторе банка. Пожилой суданец угощает нас кока-колой со льдом. Беззвучно вращается под потолком огромный вентилятор. Наконец приносят деньги – пиастры. Как романтически звучит – пиастры, дублоны, в памяти всплывают герои “Острова сокровищ”».

Да если бы только финансы! «Первый же завтрак в нашем доме вызвал ряд объяснений с поваром Джеймсом. “Джеймс, почему ты не посолил поридж (овсяную кашу)?” – “Но ведь вы все равно будете сыпать на него сахар…” Джеймс считал, что ни один суп нельзя готовить без томатного пюре. И когда наши научили его варить щи, то достаточно было им зазеваться, как солидная порция томатного пюре оказывалась в кастрюле».

Заодно оказалось, что европейцу в Африке далеко не все можно, как в кино: «Возник вопрос об оружии. Много споров внутри экспедиции происходило на эту тему. Аркадий Васильевич Горячев считал, что мы должны быть вооружены пистолетами и винтовками. Я придерживался обратной точки зрения, считая, что нам хватит одного дробовика для пополнения запасов мяса. Обсуждались варианты, что безопаснее: удирать или отбиваться от зверей…»

Как будто в Африку поехали не маститые советские ученые, а дети, начитавшиеся «Доктора Айболита!»

«Возобладала моя точка зрения, что раненый зверь в сто раз опаснее, а убить носорога у нас слишком мало шансов. Гораздо безопаснее вовремя влезть на дерево… Но оказывается, что я не имею права стрелять дробью крупнее № 4 и мельче № 6 и должен все время иметь оружие при себе, а по прибытии в Найроби сдавать его на хранение в полицию или обратно в магазин, где оно будет храниться в специальном сейфе. Все эти меры предприняты с целью предупредить возможное хищение оружия».

К тому же оказалось, что в Африке нужно сильно постараться, чтобы вообще выжить: «Были закуплены специальные насосы-фильтры для бактериологической и механической очистки воды. Используя их, можно было (если верить рекламе) качать воду из сточной канавы и получать идеально чистую, бактериологически безопасную воду. Появился у нас и газовый походный холодильник для хранения скоропортящихся продуктов, нейлоновые москитные сетки, новые медикаменты против малярии, приспособленные к условиям Восточной Африки. Переоборудовали машины, на них установили снаружи гнезда для дополнительных баков с водой и бензином.

Через неделю после вылета из Москвы мы были готовы выехать в поле. Во дворе стоят наши машины – один грузовик и три “лендровера”, увы, не новые (несмотря на скрещенные пальцы мистера Иббо, новые еще не вернулись из сафари). Кстати, словом “сафари” здесь принято называть вообще любую экскурсию или экспедицию в саванны – охотничью, туристскую или научную. Грузовичок старенький, но, по уверениям Фаны (водитель из племени кикуйю), “вери гуд”. Он дизельный, поэтому, к нашему неудовольствию, у нас разное топливо на машины – бензин и соляр»[223]223
  Африканский дневник. Семейный ахив А. П. Капицы.


[Закрыть].

Вон как выходило: даже солидный опыт организации антарктических походов сквозь дебри советской бюрократии не сильно помог Андрею Петровичу перехитрить бывших хозяев Кении – англичан.

«С вечера машины загружены, заправлены. Ночью их будет охранять Гидеон (проводник из племени луо). Допоздна длятся наши личные сборы: отбираются карты района нашей поездки – мы едем в среднюю часть рифтовой долины в районе озера Магади, заряжаются фото– и кинокамеры, идут споры об одежде. Большинство из нас купили роскошные шляпы Стетсон и ботинки на каучуковой подошве с соблазнительным названием “Сафари”».

Советские ученые выбрали себе костюмы киношных английских колонизаторов!

«В кромешной тьме поднялись мы в это знаменательное утро первого выезда в поле. Завтрак. И вот уже наши машины выруливают со двора базы…

Наш путь лежал к югу от Найроби. Уже через двадцать километров кончилась асфальтовая дорога и начался пыльный африканский грейдер. Пыль на африканских дорогах особенная – как пудра рыжеватого цвета. Она повисает в виде облака за прошедшей машиной, и надо ждать 10–15 минут, чтобы она осела. Эта пыль преследовала нас всюду, покрывая все тонким слоем…

Кончились отдельные домики ферм. Возделанные поля, окружающие Найроби. Началась саванна, пока без кустов и деревьев, холмистая степь, покрытая рыжеватой высокой травой. Изредка вдали от дороги были видны небольшие стада антилоп. Машины медленно поднимались вверх… Когда мы достигли гребня горного хребта, перед нами открылась величественная картина рифтовой долины. Долиной ее называют потому, что, подобно речной долине, это корытообразное понижение вытянуто на сотни и тысячи километров подобно следу гигантского колеса, продавившего в густой грязи полосу. Эта долина проходит через горы и плато… Ее относительно плоское дно было разбито на мелкие уступы – сбросы, которые были вытянуты с севера на юг вдоль рифтовой долины. На горизонте темным синим хребтом просматривался противоположный берег – эскарп. Это крутой уступ, имеющий высоту до 100 м над днищем долины. Слева от нас на дне долины находился конус потухшего вулкана… К югу на горизонте просматривалось несколько правильных конусов вулканов. Общая ширина долины в этом месте достигала 100 километров… вот он, “рифт”…

Мы не первые геологи, которые исследуют этот феномен природы. Здесь работали крупные геологи-англичане. Почти вся территория рифтовой долины в Кении, за исключением северной части в районе озера Рудольфа, покрыта геологической съемкой. Мы пришли не на дикие, неисследованные районы подобно Ливингстону и Юнкерсу… Зачем же мы здесь?.. Мы здесь именно потому, что предыдущие исследователи сосредотачивали свои усилия на поисках полезных ископаемых, на геологической съемке для нужд практики… Но крайне важно установить закономерности крупных тектонических движений на фоне геологической истории Земли и оценить их с точки зрения планетарных изменений, с позиций современных представлений о развитии земной коры и верхней мантии. Поэтому очень хорошо, что эти районы уже исследованы, что нам не придется вести первичную геологическую съемку и искать ключевые места для работ. Кстати, именно местные геологи очень ревниво относятся к нашей экспедиции, считая, что мы приехали ревизовать их идеи. Неверно, и мы прилагаем большие усилия к тому, чтобы разубедить их».

В ходе исследований советским ученым пришлось пережить немало приключений. В дневнике А. П. Капицы говорится: «Лес расступился, и мы выехали на берег реки… дальше нам предстояло пробираться по [ее] руслу… пешком. Мы вылезли из машины и стали собираться в дорогу. Неожиданно муха больно укусила меня сквозь рубашку в плечо. Размером с маленького слепня, только крылышки, сложенные на спине, сзади скрещены. Она ползет по рукаву. Так вот она какая, муха цеце!

Не пугайтесь, укус мухи цеце не влечет за собой обязательного заболевания сонной болезнью. Есть определенные районы, где свирепствует эта неизлечимая болезнь. Место, где мы сейчас находились, было в 100 км от подобного района… В этот день еще не раз мы испытывали эти болезненные укусы. Уверяя себя при этом, что они безопасны. Разве что на следующее утро некоторые из нас отказывались встать рано из-за “приступа сонной болезни”».

Были и другие испытания: «Во время одного из маршрутов меня покусали клещи… Попытки вылечить меня дома не увенчались успехом. Молодой врач какой-то терапевтической фирмы старательно лечил меня от гриппа. Существенную помощь оказали наши врачи, которые работали на строительстве советского госпиталя в Кисуму. Один из них установил, что у меня одна из форм тропической лихорадки…

Приехала “скорая помощь”, и меня доставили в найробский городской госпиталь. Когда меня внесли в палату – а надо сказать, что самочувствие у меня было ниже среднего, попросту говоря, отвратительное, температура уже несколько дней держалась выше 39°, – то первое, что меня спросили, было не как я себя чувствую и что у меня болит, а имею ли я возможность платить за лечение. При этом мне дали прейскурант цен: за палату, за визит врача, и сказали, что в эту сумму не входит стоимость лекарств. Уже потом, когда я стал выздоравливать, я изучил счета и, прямо скажу, оторопел – сумма оплаты одного дня в больнице почти вдвое превышала месячную зарплату нашего рабочего Гидеона…

Лечил меня пожилой врач Хендерсон, и, хотя он уже более тридцати лет работает в Африке, моя лихорадка была для него новой формой. В интересных беседах, которые у нас бывали, он мне рассказывал о чрезвычайно разнообразных формах лихорадок, которые встречаются в Африке, связывая это с перелетными птицами. Оказывается, вместе с ними путешествуют и клещи, доставляя из Европы и Азии различные формы вирусных инфекций, которые в Африке приобретают… неожиданные формы. Надо сказать, я чрезвычайно ему благодарен за то, что он в несколько дней поставил меня на ноги.

Когда температура спала и только слабость не позволяла мне еще передвигаться, я стал присматриваться к обычаям в английской больнице… Строгая иерархия между санитарками и сестрами, подчеркнутая формой: белая косынка, косынка с одной, с двумя полосами, зеленый пояс, синий халат и так далее, как в хорошей армии… Регулярно главная матрона госпиталя в одиннадцать часов (хоть часы проверяй!) вплывала ко мне в палату, сухо улыбалась и задавала трафаретный вопрос о моем самочувствии. Едва расслышав: “Спасибо, лучше”, она выплывала из палаты. Однажды я не выдержал и в ответ сказал: “Спасибо, лучше. А как ваше?” Она вздрогнула и непонимающе подняла брови. Я повторил свой вопрос. Она высокомерно передернула плечами и выплыла из палаты, не ответив мне… Спустя полчаса прибежала младшая санитарка Бетси, милая африканочка, и спросила меня, что я сегодня сказал матроне, что она после моей палаты рассвирепела и устроила всем санитаркам невероятный разгон. При этом она так забавно изобразила матрону и ее походку, что я невольно расхохотался. Я рассказал Бетси о моем вопросе. Она сделала круглые глаза и с ужасом сказала, что я нарушил ритуал, и умоляла меня никогда больше так не делать, а то ей, Бетси, будет попадать за это…

А в воскресенье ко мне зашел пастор… На мой вопрос, чем я обязан его посещению, он сказал, что в моей карточке, заполненной по прибытии в больницу, в графе о вероисповедании стояло что-то несуразное вроде “афеизма”… Появившаяся через полчаса представительница “Армии спасения” пыталась всеми силами вовлечь меня в лоно истинной церкви или хотя бы заставить меня пожертвовать некоторую сумму на деятельность их организации… Я притворился спящим…»

После трех недель в Кении геологи отправились в соседнюю Танзанию:

«Меня не так поразили великолепные виды, как яркость красок в одеждах людей, которых мы встречали по пути. В тот день Танзания отмечала свой национальный праздник. Яркие покрывала, в которые заворачиваются танзанийки, были всех оттенков радуги…

Неожиданно перед нами открылась прекрасная долина. Человек сто мужчин и женщин двигались в огромном хороводе, мерно звучали барабаны, и монотонный хор толпы вторил ему… Зрелище было настолько впечатляющим, что Морари остановил машину. Несколько минут мы наслаждались им, пока кто-то в толпе [нас] не заметил. Танец сразу начал расстраиваться, африканцы стали поворачиваться в нашу сторону, хор стал звучать тише…

Машины шли по едва заметной дороге в саванне… По мере того, как мы продвигались к северу, небо становилось все более зловеще-черным. Иногда мы теряли дорогу и тогда просто двигались в выбранном нами направлении по саванне, благо крутая стенка эскарпа служила прекрасным ориентиром. Попадались большие стада зебр и антилоп, которые почти не обращали на нас внимания. Кое-где разгуливали птицы-секретари, известные истребители змей, иногда с шумом взлетали цесарки и куропатки…

Примерно в 20 милях от Ол-Донньо-Ленган мы встретили караван масаев. На нескольких десятках мулов было нагружено их нехитрое добро, они двигались нам навстречу, обеспокоенно поглядывая на север… перед нами первые беженцы, уходящие от извержения. Нам рассказывали, что масаи поклоняются вулкану, как божеству, ибо он может разгневаться и лишить их пищи. Мы подъехали к масаи спросить о дороге, которую мы потеряли…

Пожилой масаи, который вел с нами переговоры, вдруг начал размахивать копьем, явно угрожая. Оказывается, кто-то из наших пытался его сфотографировать. По поверью, фотография отбирает у человека часть его силы в виде изображения.

Мы подъехали ближе. До вулкана оставались мили полторы… В черной туче, висевшей над вершиной, хорошо был виден плотный столб пепла, поднимающийся из кратера… на высоту до 15 километров. В черной туче сверкали молнии, и до нас доносились раскаты грома. Молнии сверкали очень часто, два-три раза в минуту. По-видимому, облако было сильно наэлектризовано. Склоны вулкана имели бурый цвет, и время от времени по склонам тянулись полоски дыма… эти дымы были просто облаками пыли, поднятыми скатывающимися камнями и бомбами, выброшенными из кратера. Этим же объяснялось появление таких же дымов на склоне соседнего вулкана Керимаси, который был безмолвен. Даже до него долетали отдельные бомбы, выкинутые из жерла вулкана. Карбонатитовый пепел, который сейчас засыпал всю округу, через несколько дней под действием химической реакции посветлеет, и гора приобретет белый [содовый] цвет, словно засыпанная снегом…

На следующий день мы поехали на юг, через национальный парк озера Маньяра… Западный берег озера… покрыт лесом, и здесь можно встретить носорогов и слонов, диких буйволов и антилоп. Но самая знаменитая достопримечательность – львы на деревьях. Трудно поверить, что огромный лев лежит, разместившись на развилке веток, положив голову на удобно изогнутый сук, помахивая хвостом…

Каково же было наше удивление, когда мы, вернувшись из парка домой, обнаружили разгуливавшего буквально в нескольких шагах живого носорога. Уже поздней ночью, когда хрюканье носорога надоело Владимиру Владимировичу, он с помощью коллег пытался прогнать нашего нахального гостя. Мелкие камни, шум и свет фонарей не понравились ему, и он отошел от нашего лагеря…

Большое впечатление производит заповедник Нгоро-нгоро. Он находится в гигантской кальдере (кратере)… отвесные стены окружают огромную площадь в несколько сот квадратных километров, здесь на днище находится свой изолированный мир: леса и озера, саванны и степи, и десятки тысяч животных, как бы запертых в этом понижении. Конечно, при желании можно было бы вскарабкаться по крутым пятисотметровым стенкам, но зачем?.. Мне этот естественно изолированный кусок земли напоминал “Затерянный мир” Конан Дойля…

Мы спустились в этот совершенно нетронутый уголок… по довольно крутой дороге. Останавливаясь по пути, мы исследовали породы, слагающие внутренние стены кратера… Его северная часть представляет собой голую степь с очень интересными формами ступенчатой эрозии в озерных отложениях. Когда-то все днище покрывало озеро. Это было… когда климат был влажным, а сейчас в этой части Африки климат сухой…

Сопровождавший нас проводник – а в кратер запрещено спускаться без проводников – очень хотел нам показать льва во всей красе. Поэтому наш “лендровер” подъехал к нему вплотную… Он лениво поднялся и, повернувшись к нам задом, отошел метров на пятьдесят и опять лег. Весь его вид говорил: “Ну что вы ко мне пристали? Что, вы львов не видели?” Но мы продолжали преследовать его. Из люков торчали головы с готовыми к съемке фото– и киноаппаратами. Лев повторил свой маневр. Нам не хотелось снимать льва “с заднего фасада”. А мордой он к нам не поворачивался. Третий раз мы подъехали к нему… Лев все-таки повернулся к нам, роскошная черная грива обрамляла его морду, он выглядел совсем как на рекламных плакатах “Посетите Восточную Африку”. И он рыкнул на нас… это был поистине царственный голос… у нас как-то сами подогнулись ноги, и мы оказались сидящими на своих местах… никто не снял этого великолепного момента!..

Неотложные дела звали меня в Москву, а мои коллеги работали здесь до конца сентября. Но работы в Африке еще не окончены…»[224]224
  Африканский дневник. Семейный архив А. П. Капицы.


[Закрыть]

В самом конце 1967 года произошло важное событие: Игорь Алексеевич Зотиков собрался защищать докторскую диссертацию, так как кандидатскую он защитил еще у С. П. Королева. Она называлась «Тепловой режим ледникового покрова Антарктиды», то есть опять-таки была посвящена подледному таянию. Однако П. А. Шумскому не понравилась работа И. А. Зотикова, и он не дал ему защищаться в Институте географии в Москве (ИГАН). Но за несколько месяцев до защиты Зотикову пришла телеграмма из Антарктиды. Прислали ее американские коллеги, бурившие там первую глубинную антарктическую скважину до коренного ложа. Все происходило на американской научной станции Бэрд в западном секторе Антарктиды, почти посередине Земли Мэри Бэрд с координатами 80° южной широты, 120° восточной долготы. Когда американцы почти добурились донизу, из скважины неожиданно ударил вверх под давлением водяной фонтан, мгновенно заморозив и разломав им все буровое оборудование. Американцы писали Игорю Алексеевичу, что зря не принимали всерьез его прогнозы и мало читали его статьи. Эта новость, можно сказать, подоспела вовремя. И. А. Зотиков публично зачитал телеграмму всем присутствовавшим на защите своей докторской диссертации в Институте Арктики и Антарктики (ААНИИ) в Ленинграде и успешно ее защитил.

А Андрей Петрович весной 1968 года снова направляется в Африку и записывает в дневнике: «К уже известным нам участникам добавилась группа геохимиков и геофизиков. В геохимической группе были Василий Иванович Герасимовский – доктор геолого-минералогических наук, человек с внешностью этакого простоватого мужичка… блестящий знаток своего дела, и его помощник кандидат наук Андрей Иванович Поляков, внешне был полной противоположностью своему шефу, не говоря о том, что был он вдвое его моложе, и тоже отличный специалист. Оба они были сотрудниками института геохимии Академии наук.

Геофизическая группа пришла к нам с физического факультета Московского университета и тоже состояла из двух ученых: доктора физико-математических наук, профессора Льва Николаевича Рыкунова – сейсмолога… и его помощника Владимира Васильевича Седова. Оба они в 1967 году плавали на экспедиционном судне “Академик Курчатов”, где изучали распространение микросейсм на дне океана в районах рифтовых долин Атлантики и Индийского океана».

Теперь они будут расставлять сейсмодатчики в зоне Восточно-Африканского рифта.

«Основное отличие от прошлого года в наших работах заключалось в том, что мы должны были работать на сравнительно небольшой территории Северной Танзании и Южной Кении, детально изучая рифтовую долину Грегори. Поэтому мы намечали выбрать базу в каком-нибудь городе Восточной Танзании, ближе к району работ».

И снова у Андрея Петровича, как начальника экспедиции, возник острый вопрос аренды автомобилей: «Поглаживая машину, около которой мы стояли… владелец гаража сказал: “Отличная машина, почти новая, ходит, как антилопа. И что самое главное… – тут он сделал таинственное лицо и прошептал мне на ухо: – Она совсем не боится слонов и носорогов”. Он откинулся назад и начал хохотать над собственной шуткой. Хохотал он всем телом, даже усы двигались на лице в такт мощным взрывам смеха. Так может хохотать только очень жизнерадостный человек. “Сколько?” – спросил я. Он назвал чудовищную цену. “Мистер Батлер, за такую цену я могу купить две новых машины”, – возразил я. “Да, но они будут бояться слонов”. И вулкан заработал снова…

Задачей нашей геофизической группы было изучение микросейсм, мелких сейсмических толчков, возникающих в глубине земной коры и обычно связанных с подвижками и деформациями в горных породах. Если определить пространственное положение эпицентров этих толчков, то можно получить представление о живых – современных разломах земной коры. При толчках возникает две упругие волны – продольная и поперечная. Они движутся в одном направлении, но с различными скоростями – продольная примерно в два раза быстрее поперечной. Если на поверхности мы установим сейсмическую станцию, которая будет регистрировать все колебания земной поверхности, то мы запишем на сейсмограмму приход сначала продольной, а затем и поперечной волны. Измерив с высокой точностью разницу времени прихода этих волн, мы можем определить расстояние до центра источника сейсмических колебаний.

Но по одному прибору, даже зная расстояние до центра колебаний, мы не можем определить положение его: для этого нам нужно регистрировать приход одних и тех же колебаний минимум в трех точках, удаленных друг от друга на несколько километров. Поэтому предполагалось устанавливать на поверхности четыре сейсмических станции примерно в 10 км друг от друга по углам квадрата… Конечно, мы не знаем, когда произойдет микросейсмический толчок, а записать надо серию толчков; это позволяет делать статистические обобщения и определять не только точки, но и районы – зоны наиболее активных сейсмических колебаний. Поэтому приборы устанавливаются на несколько дней, чтобы записать серию толчков…

Сначала нужно было обеспечить безопасность приборов… оставляя их без присмотра в саванне. Поэтому мы запаслись циркулярным директивным письмом от властей Танзании ко всем местным властям, объясняющим им, что наши работы совершенно безопасны, представляют большой научный интерес… По совету мистера Робсона мы укрепили на больших металлических цилиндрах – контейнерах с записывающей аппаратурой белые эмалированные таблички, которые обычно укрепляются на столбах высоковольтных линий, с красными скрещенными костями и черепом и двумя надписями “опасно”: на суахили – “хатари” и по-английски – “дейнджер”. Теперь наши блестящие цилиндры высотой около метра и диаметром около 30 см даже на нас производили устрашающее впечатление.

Первый прибор мы установили на территории ирландской католической миссии у подножия горы Хананг. Молодой ирландец – отец Мартин – встретил нас очень дружелюбно, предложил разбить лагерь около миссии, показал место, где поставить сейсмостанцию и даже обещал в ближайшей проповеди рассказать о наших работах и неприкосновенности приборов. Ободренные успехом в первой точке, мы поехали ко второй, намеченной на карте в десяти километрах от первой, и с удивлением убедились, что это тоже рядом с американской протестантской миссией. Главы миссии не было, а помощник миссионера, африканец несколько растерялся… поэтому он созвал вождей племени – хозяев территории, на которой мы находились.

Перед нами предстали три старых воина племени мангати, известного своей свирепостью, и долго слушали наши объяснения. Они стояли в гордых, независимых позах, внимательно слушая переводчика, которым был наш шофер Абдула Мохамед. Выслушав пространную речь Абдулы, вожди… предложили нам уплатить племени денежную компенсацию за ущерб… если какая-нибудь корова набредет на наш прибор и погибнет, то это будет большой убыток. Я начал понимать, что грозные надписи работают против нас. Мы предложили вождям выставить охрану вокруг приборов, но не ближе расстояния, на которое к ним может долететь стрела…