Текст книги "Андрей Капица. Колумб ХХ века"

Жили-были

«Как мы жили? Да замечательно жили. Я училась в университете, Надя в школу ходила, – рассказывает Анна Андреевна Капица. – Город необычный: весь вверх-вниз по холмам. Застроенный вполне приличными девятиэтажками – даже не пятиэтажками. Были там и старинные дома с завитушками, вот как владивостокский ГУМ на Ленинской, бывший “Кунст и Альберс”, и деревянные двухэтажные бараки, но они погоды не делали. И зимой там было не как у нас – зима наступила, и все. Вместо этого бесконечная оттепель, все горки покрываются льдом, и уж как ты на них заберешься – это твоя удача.

Зато летом можно было плавать в море минут сорок – и тебе холодно не становится. А то и полтора часа. Меня спрашивали: “У тебя что, купальник на меху? Как можешь так долго?” А мне было так хорошо, что я могла до бесконечности плавать в этой воде. Или зимой на коньках – минус десять, это разве холодно? Это им холодно, но не нам! У них минус пять уже считалось холодно».

«Наша семья переехала в дом 34 на Колхозной улице в 1970 году. В девятиэтажку, как сейчас говорят, “брежневку”, – вспоминал Михаил Альбертович Масленников, кинорежиссер и сценарист, член Союза кинематографистов России, автор и режиссер документального фильма “Космос. Дорога в третье тысячелетие” и еще свыше тридцати документальных, научно-популярных и игровых фильмов, лауреат международных фестивалей. – Я был в классе шестом, когда познакомился с Надей. А она училась в нашей школе на класс младше меня. Капицы жили на девятом этаже, мы – на первом. И, как школьники, мы, естественно, захаживали друг к другу, но для меня это была масса открытий! Несмотря на то, что квартиру дали моему папе, который тоже считался номенклатурой – был главным режиссером телевидения Владивостока и основателем “Дальтелефильма” – такой, как у них, я тогда еще не видал! Для них две квартиры объединили в одну, и получилась пятикомнатная на половину лестничной площадки.

У нас с Надей была еще одна подружка – она в другой школе училась, Зина. И мы втроем во дворе встречались, катались на моем велосипеде. А в отсутствие родителей Надя мне по квартире экскурсии устраивала.

Там был кабинет. У кого-то из писателей-фантастов есть фраза – может быть, у Стругацких: “Если бы меня тогда спросили, как выглядит рай, то я бы примерно таким его себе и представлял”. В кабинете был миниатюрный токарный станок величиной со швейную машинку – у меня от восторга аж в глазах помутилось! На нем можно было вытачивать колесики для игрушечных автомобильчиков! Ну, а Надин папа, наверное, линзы какие-то делал. Не знаю. Может быть, это был чей-то подарок. А еще стояла деревянная шкатулка с приделанной к крышке золотой игрушечной старинной машинкой. Вот такие диковинные вещи были в том кабинете! И, конечно, бездна книг. Огромные альбомы, атласы.

Уютный дом, большие кресла – они были большие люди, поэтому все большое! В прихожей под вешалкой тапочки стояли – дальше идут только чемоданы. В ванной, помню, меня удивили вделанные в кафель большие кафельные крюки, как бы “растущие” прямо из стены. Когда через десять лет я побывал у них дома в Москве, удивился – абсолютно такая же квартира! Только последовательность комнат чуть другая. И во Владивостоке их было пять, а в Москве, по-моему, – четыре. Получается, Евгения Александровна сделала во Владивостоке Андрею Петровичу копию их московской университетской квартиры.

Окна его кабинета выходили на Золотой Рог через баскетбольную площадку, где мы играли в футбол. На той стороне был виден причал для “научников” – научно-исследовательские суда стояли. А вблизи – куча антенн и военные корабли.

У меня есть рассказ, который начинается: “Желтый с зеленым вагончик фуникулера, с косыми параллелограмчиками стекол движется неспешно. Кругом туман, и над домом торчит флюгер старой кирхи”. В кирхе был военный музей. Около нее пушки стояли, и мы по ним лазили. Вот такая панорама из их окон была видна. Выбор Андрея Петровича насчет жилья был, конечно, прекрасный в этом смысле.

А еще у них был дивный пудель, звали его Агат. Черный, как смоль, приветливый, шебутной такой, веселый. Он ничего не ел сам. Его кормили с ложечки. Вплоть до того – кашку специальную Евгения Александровна ему варила и из ложечки в пасть ему – раз! Он только рот открывает – она ему туда. Я говорю: “Так не кормите его – он сам поест”. – “Нет, он не поест… он умрет…” Была большая печаль в доме, когда он все-таки почил в Бозе, Евгения Александровна его очень любила. И Андрей Петрович, наверное, любил – пудель, бывало, сидел у него на коленях.

Надины родители были удивительно деликатными людьми. Никогда не вмешивались в наши игры. А Евгения Александровна всегда приносила нам какое-нибудь угощение. Время мы обычно проводили у них в гостиной. Слушали музыку, у них был невероятный приемник “Сони” с пятнадцатью, наверное, диапазонами, только короткими – он ловил вокруг всего земного шара! Все, чего хочешь! Именно у них я впервые услышал весь тогдашний модный репертуар: “Пинк Флойд”, “Лед Зеппелин”, “Квин”.

Приходя в дом, Андрей Петрович всегда здоровался с нами, молодежью. И тогда Надя тихонько говорила: “Миша, папе пора отдыхать. Вам нужно уходить”, или: “Папе надо работать – все, ребят, сворачиваемся!” У них в доме был настоящий культ папы. И его отсутствие было главным условием моих визитов в их дом.

В квартире 51 на девятом этаже были невиданные для нас, владивостокских мальчишек и девчонок, “правила игры”: “Мишка, папе нужно работать, вали домой!”

Но если я случайно заставал Андрея Петровича дома, он был приветлив всегда: “Миша, как учеба?”, “Не надо ли чего?” Но мне не надо было в чем-то помогать, я хорошо учился и сам.

Андрей Петрович был совершенно не строгим. Я ни разу не слышал, чтобы он повышал голос. И выражений восторга у него не видел тоже. Он был очень сдержанным.

При этом всех нас, шпану мелкую, друзей и подруг своих дочек, знал по именам. Встретив тебя, он некоторое время молчал, а потом говорил через паузу: “Здравствуй, э-э-э, Миша”, “Здравствуй, э-э-э, Марина!”

Если я случайно приходил к ним домой во время их обеда, меня сразу же сажали за стол. Обязательно! Отказаться было нельзя – такому откажи! “Миша, садись!” – он всегда был со мной на “ты”.

Как-то раз захожу к Капицам, а там обед с неизвестными мне, наверное очень важными, гостями по полной программе: с супницей на столе, серебряными приборами, и не отвертеться. “Садись к столу!” – и я лихорадочно думаю, в какой руке джентльмен должен держать вилку, если в левой он уже держит котлету? А Евгения Александровна: “Миша, тебе бифштекс с кровью или без?” Когда собирались гости, ели и пили в том доме много. И хотя спрашивали про один, в тарелку тебе все равно накладывали два бифштекса.

Моя бабушка в Наде души не чаяла: “Миша-а-а, ка-а-кая девушка! Ты посмотри!” Ее, наверное, больше интересовала моя будущая партия. А я к Наде относился ровно, но с большой симпатией. Опять же школьные вечера – мы, наверное, года четыре с ней вместе проучились!»

Рассказывает подруга детства Миши Масленникова – Марина Запорожец: «В 1974 году мировая знаменитость, японский кинорежиссер Акира Куросава снимал у нас в Приморье фильм “Дерсу Узала”. Большая встреча с киногруппой была в Доме ученых. И я помню тот вечер, когда Юрий Соломин со свитой пришел в гости к Капицам. Я тогда у своей подруги Нади Капицы была. Что-то мы с ней тогда рисовали в гостиной. И вдруг столько народу заходит!»

«В Университете мы только два первых года отучились по программе, которая там была, – вспоминает Анна Андреевна. – А потом отец взялся и основал кафедру геоморфологии и палеогеографии. Из двадцати пяти человек, что были на первом курсе, нас семерых в нее отобрали и стали интенсивно учить по программе, которую нам придумали сотрудники Тихоокеанского института географии и Географического факультета МГУ. Геологию нам давали в каких-то сумасшедших размерах, палеогеографию, химию – все привязанное к Дальнему Востоку. Поэтому образование у нас получилось глубоко местное. Когда я вернулась в Москву, то ничего про нее не знала и про Русскую равнину! Абсолютно! Из наших, по-моему, только мы с подружкой Горкиной теперь здесь вдвоем. Все остались жить и работать там.

Папа без конца куда-то ездил. С нами особенно не занимался – не его это было. Но он в нас верил, понимал, что бесполезно на нас давить – можно только ориентировать, заинтересовывать и смотреть, что из этого получится. Так оно примерно и было. Но, конечно, он волновался, что я езжу по всяким экспедициям.

Про Африку папа почти ничего не рассказывал. Там на него напала малярия, он тяжело болел и потому не любил эту тему. А про Антарктиду говорил только общими словами. Про какое-нибудь событие или приключение – никогда. У нас в семье вообще не принято говорить о своих делах и проблемах. Мы всегда обсуждаем что-то вне нас. А что занимает именно тебя, чем ты занимаешься, что у тебя на душе – не обсуждаем. Так было и с Петром Леонидовичем: никто никогда не был в курсе, чем он занимается. Никогда об этом не разговаривали. Свежие анекдоты, что происходит где-нибудь далеко: в Африке, Америке, Австралии, Англии – всем было интересно. Но что в семье внутри – никогда не обсуждалось».

Рассказывает Ольга Львовна Ермошина, помощница директора Тихоокеанского института географии ДВО РАН академика РАН П. Я. Бакланова, выпускница 1976 года – первого целевого набора кафедры геоморфологии и палеогеографии ДВГУ – ТИГ:

«В сентябре 1971 года мы с Анютой Капицей стали первокурсницами геофизического факультета ДВГУ и попали в одну группу на кафедру физической географии. Я подружилась с Анютой, необыкновенно спокойной, красивой, не по годам мудрой и в то же время очень живой и простой в общении девушкой. Два первых года мы учились с географами в большой группе из 25 человек, а в 1973 году всемером, пройдя отбор, перешли на основанную Андреем Петровичем новую кафедру.

Ее новаторская методика подготовки специалиста-геоморфолога для Дальнего Востока была представлена на выставке XXIII Международного географического конгресса в Москве в 1976 году и получила высокую оценку специалистов.

Наша группа на новой кафедре состояла из двух парней – Володи Оковитого и Сережи Ганзея (мы звали их “наши 100 % мужчин”) – и пяти девушек: Ани Капицы, Оли Ивановой (автора этих строк), Гали Чуян, Нади Яровой и Иры Таможниковой, которая на четвертом курсе перевелась в МГУ.

Наши занятия проходили в разных концах города: в институтских лабораториях, университетских аудиториях, на свежем воздухе и даже на квартирах преподавателей. В чтении для нас только одного курса методики полевых геоморфологических исследований было задействовано тринадцать географов высшей квалификации! Например, у нас полевой геоморфологической практикой после третьего курса руководил доктор географических наук, профессор Алексей Иванович Спиридонов, специально приглашенный Андреем Петровичем из МГУ. Затаив дыхание мы слушали увлекательный рассказ этого крупного ученого об истории формирования нашего региона, а, приехав на стационар ТИГа “Смычка”, в течение трех недель вместе с ним опутали маршрутами все окрестности в нижнем течении реки Рудной (до 1972 года река Тетюхе. – Прим. авт.), описывая разрезы и обнажения, спускаясь в глубокие пещеры, отбирая образцы, знакомясь с разнообразием форм рельефа и даже археологическими раскопками…

В лучших традициях геофака МГУ и при поддержке первого директора ТИГа Андрея Петровича Капицы стали ежегодно праздновать День географа. К нему готовились задолго, писали большие сценарии, в которые включались творческие отчеты всех лабораторий, приглашали представителей дружественных организаций. В 70-х годах обычно это шумно и весело проходило в Доме ученых на Ленинской улице, одним из организаторов которого стала жена Андрея Петровича – Евгения Александровна.

Она искала новые формы организации досуга ученых и их семей и вместе с сотрудниками методического кабинета составляла программы Дома ученых. На творческие вечера приглашались известные писатели, например, братья Борис и Аркадий Стругацкие, бард и океанолог из Ленинграда, доктор географических наук Александр Городницкий, самые разные музыканты. Обычно публики собиралось достаточно, но бывало всякое. Как-то раз в Доме ученых принимали хор Краснознаменного Тихоокеанского флота: поющих оказалось больше пришедших, но тем не менее концерт состоялся!

Особой заботой Евгении Александровны стал Музыкальный салон. Идея его зародилась в ее разговоре с Филиппом Георгиевичем Старосом, одним из основателей Института автоматики и процессов управления. Она заключалась в том, что, чтобы любить и слушать музыку, на первом этапе не надо много знать о ее истории, музыкальных традициях и биографиях композиторов, так как это только отпугивает людей. Нужно просто слушать разнообразную музыку, а затем слушать понравившуюся – так развивается вкус, появляется желание духовно обогащаться.

Классическая музыка безраздельно царила в первом отделении Музыкальных салонов. А после перерыва с обязательным чаепитием, к которому подавались соленые (музыкальные!) сухарики из бородинского хлеба (мы готовили их на кухне у Капиц), следовало второе отделение, которое основывалось на записях из замечательной фонотеки семьи Старос, долгое время до этого живших в США. Обычно его дочь Кристина, которая вела в Доме ученых кружок английского языка, или сам Филипп Георгиевич рассказывали о музыкантах и исполняемой ими музыке, предваряя этим ее прослушивание.

У Евгении Александровны был неподдельный и живой интерес ко всему, а к людям – в особенности. Кареглазая, статная, на первый взгляд немного неприступная (все-таки супруга председателя Президиума ДВНЦ АН СССР!) она по натуре своей была доброй и очень сердечной. За эти качества мы звали ее между собой Евгеша. Обладательница необыкновенного, глубокого, грудного голоса, она умела заразительно смеяться, божественно слушать, а главное – слышать людей.

В студенческие годы мы часто бывали в просторной квартире на девятом этаже дома на Колхозной, где главными местами для приема гостей были большая кухня-столовая и гостиная. Они редко пустовали: гости из столицы, многочисленные приглашенные знакомые Андрея Петровича, непризнанные таланты – молодые художники, творческая молодежь, наконец, мы, вечно голодные студенты… – все находили в этом доме “тарелку вкусного супа”, добрый совет и понимание. Кстати, планировка квартиры и большая часть мебели были разработаны самой Евгенией Александровной!

Нам повезло видеть Андрея Петровича разным: и суровым руководителем со сдвинутыми бровями, обремененным множеством обязанностей на работе, и вдохновенным преподавателем на лекциях, и ярким рассказчиком с широкой улыбкой на лице, когда был дома. Мы видели, как он был внимателен к Евгении Александровне и своим любимым дочкам. И если на работе это был “человек-глыба”, даже страшно как-то, невозможно представить, что он может шутить, то дома от одного его приветливого взгляда сразу становилось легко и можно было даже говорить с ним, как со своим собственным папой.

Для главы семейства в доме была выполнена в шоколадных тонах тайная комната – кабинет с книжными полками по периметру, на которых плотными рядами стояли книги, кое-где – диковинные сувениры из африканских стран: бумеранг, статуэтки, портрет вождя, выполненный так, словно он живыми глазами следил за тобой в любом уголке кабинета. Это помещение располагало к работе и беседам на деловые и жизненные темы.

В их квартире часто звучала музыка самых разнообразных жанров: классические и современные произведения, песни с первых кассет Александра Галича, Булата Окуджавы, Владимира Высоцкого. А как-то раз туда привезли одну из первых записей оперы “Jesus Christ Superstar”. Оперу слушали сначала коллективно, потом кассету стали передавать друг другу на несколько часов в одни руки – расписаны были и день, и ночь.

Со стороны казалось, что Евгении Александровне легко и изящно удается справляться с ее многочисленными обязанностями и призваниями, но, как в действительности на все и на всех у нее хватало времени и сил – знала только она сама. Все эти годы она была рядом с Андреем Петровичем, хранила теплым очаг, поддерживала его и дочерей, утешала и радовалась их удачам – обеспечивала надежный тыл».

«Старос был фантастически интересным человеком, – рассказывает Анна Андреевна. – И жена у него была замечательная, Анна Петровна ее звали. Она вела на владивостокском телевидении передачу “Английский язык для моряков”. Морякам же надо как-то общаться! Такой “симпл-инглиш”, но вполне симпатичный, и их дочки, одна, по-моему, балериной была, тоже принимали участие в этом действе. Однажды я наблюдала, как на телестудии должна была начаться съемка, а там царила полная неразбериха: все бегают, шумят, ничего не понимают, никто ни к чему не готов, а начало уже через пять минут! Появляется Старос, говорит всего несколько фраз, все тут же встает на нужные места, и передача идет. Этот человек мог организовать любой процесс!

Он очень увлекался музыкой. Всей. В молодости играл джаз на какой-то трубе. Как-то раз мы были у него дома в гостях. Квартира в многоэтажке самая обыкновенная – трех– или четырехкомнатная. Старос показывал нам, как он перебрал и сделал советский магнитофон “Маяк” так, что он стал не хуже американского или японского: “Вот, слышите, какой звук замечательный?” А в это время в углу комнаты за магнитофоном еще что-то жужжало и шевелилось. Я его спрашиваю: “А это что такое?” – “А я здесь усовершенствовал технологию печати фотографий с российской цветной пленки. Цвета на снимках обычно получаются неестественными, поэтому мы считаем, что наши химикаты для печати слабые и нечистые. А я нашел, что они качественные, просто их применяют неправильно: вот тут нужно столько-то минут, потом столько-то, а потом не забыть промыть”. Я не очень запомнила все это, но поняла, что он разобрался досконально. И сказал: “Самое замечательное, что все это написано в инструкции, просто никто эту инструкцию не соблюдает. Вот я и построил машину, которая все делает по инструкции автоматически”. В углу комнаты стоял аппарат с маленьким моторчиком и какими-то проволочками, который сам захватывал бумагу и тащил ее по кюветам. Все это там трепыхалось, заменялись растворы. Так вот Старос сам печатал фотографии с советской цветной пленки.

Он был таким человеком, что все кругом пытался наладить, чтобы оно работало. Они с женой были настолько активным людьми, что просто так жить и ничего не делать помимо работы они не могли».

Тем временем к 1974 году жилищная обстановка в ДВНЦ ухудшилась. Закончившие обучение в МГУ целевые аспиранты начали приезжать во Владивосток, но могли и не получить там жилья.

Вспоминает Надежда Яковлевна Минеева, биогеограф, академик РАЕН, доктор географических наук, профессор, лауреат премии Правительства РФ в области науки и техники: «Еще аспиранткой я на полставки работала в КВЭ, зимой возила студентов на Дальний Восток, а когда приехала туда по распределению, жилья для меня не нашлось и общежития мне не давали. Где-то около месяца я прокантовалась у родственников, а потом прямо с улицы, из телефона-автомата, позвонила в приемную Президиума ДВНЦ: “Я целевая аспирантка, мне нужен Андрей Петрович!” Это было не так просто! Но он взял трубку: “Что такое?” – и я ему: “Я по призыву Родины честно отучилась, отработала, приехала поднимать здесь науку и культуру, а мне жить негде! Мне обещали общежитие, мне обещали жилье, почему мне не дают ничего?” Андрей Петрович ответил: “Это упущение! Я дам команду!” На следующий день в институте меня вызывает наш главный парторг, хотел, видно, отругать меня сильно, но перед этим сказал: “Андрей Петрович распорядился дать вам общежитие”. – “Ну, так давайте!” Так я добилась своего законного койко-места. Жили мы в комнате общежития втроем, но я там почти не бывала, потому что один наш сотрудник жил в Хрустальном – у него там была отдельная комната, и он мне ее отдал. Бесплатно. Тогда же не было ничего платного! Вообще у нас был такой энтузиазм научно-исследовательский, что слов даже нет! Андрей Петрович был на Дальнем Востоке как гроза – кулаком стукнул, и сразу всё сделали! А так он меня не знал. Только два раза ручку жал – когда студенческий билет и диплом выдавал. И вот, по телефону мы с ним поговорили. Три раза, как в сказке. Три теплых встречи».

15 марта 1975 года:

«Вот уже на носу 26 марта. Все мы Вас целуем, поздравляем. Сегодня прилетает Андрей, и у меня большая уборка на радостях. Моем окна, так как за ними буйствует яркая приморская весна, жаль за грязью ее не заметно.

Надя что-то на конце учебного года опять стала болеть и киснуть. Придется опять гонять ее по врачам.

Аня учится и милуется со своим Сашей. Шьем ей красивое платье, свадьба 19 апреля в день ленинского субботника. Уж не знаю, хорошо это или плохо!..»

«Мы познакомились в процессе учебы, – рассказывает Анна Андреевна. – Саша учился в Политехническом институте на инженера. Как-то ж все перемешивается, особенно в таком небольшом городе».

«Так получилось, что дочки Андрея Петровича познакомились с двумя братьями, – вспоминал режиссер М. А. Масленников, – старшим Сашей и младшим – Сережей. Папа у них был директором “Дальморрыбпрома” – большим начальником на Дальнем Востоке. Саша и Сережа учились как раз в 13-й английской спецшколе, оба прекрасно играли на гитаре и, помню, на хорошем английском пели битловские песни».

Свадьба Ани и Саши была омрачена неприятным происшествием: на обратном пути в город из санатория, куда поехали новобрачные, машина с их родными столкнулась с троллейбусом. «Отец моего мужа, – рассказывает Анна Андреевна, – был капитаном дальнего плавания, поэтому иногда немножко терял параметры – за рулем чего он находится: корабля или машины». Серьезнее других пострадала Надя, получившая сотрясение мозга. Пока она лежала в больнице, Аня уехала на практику на Колыму; обо всем этом Евгения Александровна подробно писала свекрови.

13 мая 1975 года:

«Чувствую, что если буду ждать хороших новостей для Вас, то еще 2 недели буду молчать. Лучше уж напишу немножко.

Надя пока лежит – сотрясение мозга, она немножко с разрешения врача выходит на балкон, сидит на солнышке по вечерам. Настроение у нее плохое, так как экзамены сдавать не будет (хотим освободить), хочу ее полечить в Москве и не пускать в этом году учиться. <…> Вчера я ее уговаривала и утешала, как могла, но слезы лились рекой.

Андрей в хорошей форме, много работает и решил не поддаваться “ударам судьбы”. Стараемся по субботам и воскресеньям гулять, скоро откроем сезон катаний на яхте, как только Надя сможет ездить в машине, переберемся жить в пансионат, там вроде дачи. Как только определимся с Надей, поймем, как ее лечить и где, – сразу напишу. Пока ей нужны только покой и свежий воздух. <…>

Все свадебные торжества забылись, началась суета и беготня по больницам, врачам и прочим делам. Аня живет у Гузенок, старается, ведет хозяйство. Василий Афанасьевич (тесть. – Прим. авт.) потихоньку поправляется и тоже хвалит Аню за заботу, строгость и деловитость. Курсовую она защитила на “отлично”. Саша начинает сдавать экзамены.

Живут они дружно, но уж очень хлопотно, конечно, ответственность за “тот” дом, которая легла на Аню, – тяжела, но пусть привыкает. Правда, я стараюсь ей помогать, чем могу: ношу передачи в больницу Сереже, что-то покупаю, что-то готовлю…»

20 августа 1975 года:

«Уже теперь все ясно: Надя успешно сдала все экзамены: английский, историю, устную литературу – на 5, литературу письменную – на 4 (Надя поступила на исторический факультет ДВГУ. – Прим. авт.).

Она уже студентка, два дня веселилась без удержу, теперь решили ее полечить, будет ездить на процедуры в наш санаторий на 26 км на электричке. Это от пансионата 10 мин ходу + 10 электричка + 10 ходу = 30 минут. Но в пансионате нам без Андрея не живется – скучно, и мы пока в городе.

У нас тут стоит несусветная жара – днем около 30 °С. Я сегодня походила без шляпы 1,5 часа, и почти полдня болела голова. Теперь буду осторожнее.

За последнее время ничего интересного в моей жизни не было. Пожалуй, за исключением Андрюшиных почечных колик на пароходе по пути в Японию. Но и это не столь интересно, сколь печально. Вообще, я стала думать, что болеет он многовато, мог бы в свои 44 года и поменьше… и работа у него не отрегулирована – слишком много волнений, перелетов, нервотрепки…»

Андрею Петровичу было от чего расстраиваться. Крайком партии и «теневой кабинет» ДВНЦ никак не могли смириться с тем, что каждый год 500 тысяч рублей проходят мимо их носа. Как написал в своей книге Ю. Г. Симонов, «В 1976 году финансирование Комплексной восточной экспедиции сократилось практически в 10 раз, а мы рассчитывали, что нам его продлят, так как некоторые исследования, прежде всего стационарные, нужно было продолжить. Остались деньги на свертывание работ и написание отчета, который надо было защищать в достаточно сложной обстановке, сложившейся во Владивостоке»[252]252
  Симонов Ю. Г. История географии в Московском университете: события и люди. Т. 2. Ч. II / Под ред. Т. Ю. Симоновой. М., ООО «АПР», 2017. С. 250.


[Закрыть].

Жернова партийно-местечковой машины крутились медленно, поэтому все происходило странно, несогласованно, по-иезуитски. Да и размолоть Андрея Петровича было непросто. По воспоминаниям Ю. Г. Пузаченко, «академик Александров любил Андрюшу, как родного сына». Главный «атомный академик» был известен своей публичной критикой советских порядков. 25 ноября 1975 года Анатолия Петровича Александрова на безальтернативной основе избрали президентом Академии наук СССР, в то время как «золотой» академик Н. И. Шило пытался догнать уходящий поезд «Дальстроя».

Б. И. Втюрин рассказывал: «С Шило был случай. Еще при Андрее Петровиче! Как-то раз он прилетел на заседание Президиума ДВНЦ. А во Владивостоке аэропорт-то в Артеме, расстояние приличное. И не хватило ему легковушки, черной “Волги”. Ему предложили доехать на микроавтобусе. Так он настолько разобиделся, что тут же взял обратный билет и удрал обратно в Магадан. Не поехал во Владивосток! Никто, конечно, не принял это всерьез, но для Шило это было характерно».

А тут и 250-летие Академии наук подоспело. «За успехи в развитии дальневосточной науки» приказом Президиума Верховного Совета СССР были награждены орденами и медалями многие сотрудники ДВНЦ. А Андрей Петрович Капица – даже редким орденом Октябрьской Революции, имевшим статус на ступень ниже ордена Ленина, но даже выше ордена Трудового Красного Знамени.

Главный парторг ДВНЦ, доктор геолого-минералогических наук, специалист по рудообразованию и метаморфизму золота, директор дальневосточного Геологического института Валентин Григорьевич Моисеенко рапортовал на состоявшейся по этому случаю I Партийной конференции коммунистов владивостокских учреждений ДВНЦ:

«Мы горды тем, что за заслуги в развитии советской науки и в связи с 250-летием Академии наук большая группа наших ученых награждена орденами и медалями СССР. С большой ответственностью ученые нашего Центра восприняли слова Генерального секретаря ЦК КПСС Леонида Ильича Брежнева, который сказал в своей речи на торжественном заседании по случаю 250-летия Академии наук СССР: “Сформировались и успешно действуют Уральский и Дальневосточный научные центры Академии”. Нет сомнения в том, что здесь прямая заслуга коммунистов и нашей партийной организации. Они работают все более активно и целеустремленно… Анализ проведенных в институтах собраний говорит о том, что партийные организации правильно поняли свою роль в связи с решением XXIV съезда КПСС, предоставившим им право контроля деятельности администрации в научно-исследовательских институтах… Больше стало рассматриваться вопросов контроля деятельности администрации, кадровых вопросов…

Но вместе с тем нельзя не отметить, что в отдельных парторганизациях срываются собрания, не обсуждаются запланированные вопросы, к подготовке вопросов не привлекаются коммунисты. Поэтому собрания проходят формально, при низкой активности.

Так, в партийной организации ГипроНИИ за отчетный период сорвано 12 собраний, институтов Биологии моря – 13, Химии – 14, Географии – 10, Ботанического сада – 14. Такое грубое нарушение устава КПСС ведет к тому, что партийные бюро не выполняют своих функций, уходят из-под контроля коммунистов, в результате свертывается критика и самокритика, ослабевает внутрипартийная работа…»

Тогдашний секретарь Приморского крайкома КПСС по идеологии Константин Михайлович Харчев тоже сказал свое веское слово:

«Пять лет назад Дальневосточный научный центр начинал с малого. За пятилетку он вырос во всех отношениях, и это отмечено в выступлении Генерального секретаря ЦК КПСС Леонида Ильича Брежнева на торжественном заседании, посвященном 250-летию Академии. Однако коммунистам нельзя закрывать глаза и на крупные недостатки. Один из них – все еще недостаточная работа с кадрами, не всегда умелый их подбор и правильная расстановка. За пять лет из Центра ушло около 200 талантливых исследователей. Нельзя приветствовать и многотемье в исследованиях. Которое, как показывают планы на будущее, будет расти и дальше. Партия, народ ждут от ученых все более глубокого и смелого исследования новых процессов и явлений, активного вклада в дело научно-технического прогресса. Вдумчивого анализа возникающих проблем, ответственных рекомендаций о наилучших способах их решения в интересах укрепления мощи страны, улучшения жизни трудящихся в интересах построения коммунизма»[253]253
  Коммунисты перед 10-й пятилеткой. С I Партийной конференции коммунистов владивостокских учреждений ДВНЦ АН СССР» // Дальневосточный ученый. 1975. 12 ноября, архив Дома-музея П. Л. Капицы в ИФП на Ленинских горах.


[Закрыть].

Все это были нехорошие звоночки для Андрея Петровича. А он между тем открыл еще одну грань своего дарования, напечатав в «Науке и жизни» (№ 6 за 1975 год) фантастический рассказ. Такие рассказы он писал и до и после, но все они остались неопубликованными – кроме этого, хотя и он вышел под псевдонимом, которым стало имя прадеда «Иероним Стебницкий». Сам Капица хотел назвать его «Похищение принцессы», но редакция журнала выбрала более «ученое» заглавие – «Симпозиум с похищением». Сюжет по тем временам обычен – споры вокруг научной гипотезы, сопряженные с полудетективной-полукомической интригой. Обращает на себя внимание другое: легкость пера автора, свобода фантазии, непринужденность тона. То, что отличало нашего героя в общении с любым собеседником – и с коллегами по ТИГу, и с всесоюзной аудиторией «Науки и жизни», тираж которой достигал тогда трех миллионов экземпляров.